Как бы то ни было - «Веселись юноша в юности своей…». Следует сказать, что в пору юности моей, и я и мои друзья старались развеселить себя не только стандартным набором приключений, который в ту пору состоял из алкоголя, лёгких наркотиков и прилагающихся к этому всему инцидентов с девушками или милицией, но как-то, так. Спросите как? Извольте, я вам расскажу: Разговоры за полночь, за вином, за чтением своих и чужих стихов, за пределами девятнадцатилетней реальности остановили нас на давно забытой «игре», а именно на идее проведения спиритического сеанса. Это был довольно решительный шаг от жестокого реализма 90-х в сторону «зазеркалья». Впрочем, я тогда полагал, что опыт этот будет неудачным и присоединился к компании, что называется потехи ради. Среди нас была семья довольно экзальтированных художников, которые знали правила этой затеи. Посмеиваясь, мы достали ватман и расчертили спиритический круг. Нашлась и свеча, во времена веерных отключений электричества это была не проблема. И вот усевшись за стол, сомкнув пальцы на блюдце, мы вызвали дух Сергея Есенина. Почему Есенина? Не знаю, вернее не помню. Помню только, что инициатором этого выбора был именно я. Далее, оставим в стороне механику спиритического сеанса, много раз описанную и показанную широким массам читателей и зрителей. Скажу только, что меня, равно и всех присутствующих удивило то, что блюдце стало раскручиваться. В дальнейшем, после сеанса мы пытались сдвинуть блюдце, приложив силу. Как выяснилось, это непросто и при этом всегда видно кто именно двигает. В том случае, о котором я говорю, все происходило естественно и, здесь я уверен, не по воле присутствующих. Неуклюже путаясь в словах от неожиданного эффекта, мы начали задавать вопросы. Блюдце указателем перемещалось от буквы к букве, таким образом, диктуя ответы. Должен сказать, что ответы были почти всегда иносказательны. Редко ответы были конкретными - «да» или «нет». Но на один вопрос, а именно на вопрос – «как вы погибли?» - ответ был чётким и конкретным – «Эдвард». Причем это имя появлялось при разных вариантах подачи этого вопроса. Мы спрашивали и возможном убийце, и о причинах смерти, и было ли это убийство или самоубийство. Всегда ответ был один – «Эдвард». Я бы, наверное, забыл этот случай, если бы не следующий эпизод. Несколько лет спустя я смотрел программу Эдварда Радзинского о погибших поэтах, где он высказал предположение, что Есенин покончил с собой после встречи с Николаем Клюевым, ради которой, собственно, по мнению Радзинского, Сергей Александрович Есенин и приехал в тогда уже Ленинград. Что мог рассказать ему Клюев, который видел своими глазами гражданскую бойню в России, приехавшему из-за границы Есенину нетрудно догадаться. И возможная реакция Есенина на эти рассказы… «Веселись юноша в юности своей». 12.10.16 Буча novymirjournal.ru Эта история случилась давно. Мне было лет 14-15. Нас с подружками очень интересовало в то время всё непонятное и потустороннее. И вот однажды мама одной подружки рассказала нам, как она в детстве вызывала духов. Не буду подробно описывать весь процесс, скажу только, что нужен круг с буквами алфавита и блюдечко. Ну, и свеча, понятно. Конечно, в этот же вечер мы с девчонками (нас было четверо – вместе со мной) стали вызывать духа. И у нас получилось! Блюдце двигалось, причём было такое ощущение, что оно живое. Оно “подползало” каждый раз прямо к нужной букве, буквы складывались в слова, слова – в предложения… Дух отвечал на все наши вопросы! Мы в полном восторге вызывали одного духа за другим. Дух Байрона делал комплименты, дух Есенина ругался матом… Но вот, вызывая очередного духа, мы заметили, что что-то не то, и мне пришло в голову переспросить его имя. Ответ – “Гадёныш”. Нам стало жутковато. Стали его выгонять – не уходит. Спросили, откуда он, – блюдце заметалось с невероятной скоростью… Кое-как, после многократных уговоров, выпроводили его. Но с этого момента в квартире у подруги, где мы вызывали духов, стали происходить странные вещи. Например, сидим у неё дома, в зале, смотрим телевизор, на кухне на плите закипает чайник. Мы в квартире одни. Слышим – он свистит. Обеим лень подняться, в фильме самый напряжённый момент. Обе засматриваемся и приходим в себя, только когда понимаем, что свиста больше не слышно. Приходим на кухню – чайник выключен. У подруги жил чёрный кот. После наших экспериментов у него появилась привычка замирать на месте, глядя с ужасом на пустой угол, а шерсть на спине у котяры в эти моменты стояла дыбом. Потом как-то подруга показала мне на дырочку в стекле на кухне. Дырочка появилась тихо, никто ничего не слышал, со временем от неё поползло в стороны два луча. Ночью родители слышали под своей кроватью странные звуки – как будто кто-то разлил ведро воды. Вставали, включали свет, смотрели – сухо.А последняя непонятность произошла, когда мы уже были студентками. Была сессия, и мы с подругой ночевали вместе (родители уехали на дачу), вместе зубрили почти до утра, потом легли спать, и подруга ушла с утра сдаваться, а мой экзамен был только на следующий день, и я нежилась в кровати. Вдруг слышу – ключами открылась дверь, кто-то (мне тогда показалось – подруга) бодро идёт по коридору, на кухню, открывает кран, полощет горло и уходит, опять же, гремя в замке ключами. Но когда подруга пришла с экзамена, выяснилось, что она и не думала утром возвращаться. С тех пор я боялась у неё ночевать. И духов больше мы не вызывали.
Просьба - при перепосте истории ставьте ссылку на источник!
www.urban-legends.ru Счастье. Мифическое слово, которое все объясняют по-разному. Счастливы или довольны всем обычно полные идиоты или творческие личности в период озарения. Жанна не входила в число ни тех, ни других. Она была обычной земной женщиной, и ее жизнь не отличалась чем-то особенным. Работа в магазине, который посещают только женщины, потому что в нем продают женскую одежду, белье и аксессуары. Жанна покупала эти вещи в своем магазине редко: когда были скидки. Магазин считался в городе дорогим.
В христианский религиозный праздник принято гадать. Жанна не умеет этого делать, но так хочется, а Наташка не любит гадания: у нее любимый муж и три сына. А Лорка Клычко гадает, что надо. Она предложила:
- Девчонки, давайте займемся спиритизмом, это очень интересно.
Жанна никогда не слышала, как вызывать духов, но первая сказала подруге о своем согласии участвовать в спиритизме. Ничего у нее в жизни не складывалось. Был первый муж – любитель выпить, разбежались, потом второй – мамочкин сынок-музыкант. А детей ни один из мужей не хотел. Вот и привязалась Жанна к четырехлетнему Данилке, Наташиному сыну, да и ко всей их семье. Данька, завидев Жанну, бежал к ней со всех ног и называл Жанночкой, это ласкало слух, все неприятности, происшедшие с ней за день, казались чепухой после слов маленького обожателя конфет и мороженого.
Лора сделала все приготовления, и подруги стали вызывать дух Пушкина. Пушкин никак не желал общения с молодыми красотками, Достоевский тоже, а вот Есенин… Все притихли, задавали духу вопросы.
- Будут ли у меня еще дети? – спрашивала Милка, мечтавшая родить второго ребенка.
Дух ответил утвердительно. Женщины просили для себя всего понемногу, дошла очередь Жанны говорить с духом.
- Мне просто хочется счастья, быть любимой растить детей. Будет ли это у меня?
Дух Есенина вновь ответил утвердительно.
- Вранье все, - сказала Жанна, - Не верю всяким духам, у меня никогда не будет семьи.
- Ты что, Жанка? – спросила Лора, - Не веришь в спиритизм? Это же дух самого Есенина!
- Вот-вот, и умер он в 30 лет, успев наделать кучу детей и изведав любовь многочисленных женщин, а мне уже 36, я ничего хорошего в жизни не видела.
Через три дня к Наташиному мужу Анатолию приехал Володя, младший брат. Он решил пожить в Израиле, и, если ему понравится, остаться. Володя овдовел в 27, жена умерла, сгорела за две недели: лейкемия. С тех пор он словно сам умер: перестал общаться с друзьями, никуда не ходил, стал угрюмым. Вот и решили родители: пусть поедет к Толе, там другая жизнь, другие люди….
Жанне он показался высокомерным, не улыбнется, лишнего слова не скажет.. Бука, а не мужчина.
- Наташа, а почему он такой?
- Овдовел три года назад: потерял любимую жену. Даже жить не хотел…говорил, наложит на себя руки.
- Завидую.
- Кому?
- Не кому, а чему, такой любви.
- Дурочка, его Люда умерла в 25 лет, чему тут завидовать?
- Ты не поняла. Люды нет, а он ее любит.
- Жанка, хочешь, я вас поближе познакомлю?
- Не надо, он меня не полюбит, у него сердце занято. И потом я старше на целых 6 лет, а он в возрасте Есенина.
Наташа не отставала. Как-то купила билеты в театр, сказала, что пойдет с ней. Жанна пришла в театр, рядом с собой увидела Володю.
- Наташа отдала билет тебе? – спросила Жанна.
- Она хочет нас познакомить. А вдруг, правда?
- Что?
- Вдруг у нас с тобой завяжется роман?
Жанна была удивлена, Володя ли это? Мрачный, серьезный и немного надменный?
Он пошел ее провожать, и как-то само вышло, остался ночевать. Так они стали любовниками. Он приходил и уходил, ничего ей не обещая, а Жанна плакала, и обещала сама себе, что никогда не пустит в дом этого любителя спать на чужих подушках. Володя все больше ей нравился, но между ними словно стояла Люда, его настоящая первая любовь.
Жанна рассказывала обо всем Наташе, но та уговаривала ее не рвать с Вовкой, пройдет у него, все будет хорошо.
Однажды Жанна поняла, что беременна. Рожать или нет? Кто ей поможет, родители далеко в Москве, а она…. И ребеночка хотелось, очень. О своей беременности она подруге рассказывать не стала, потом узнает. Вдруг она расскажет Володе, а тот заставит ее избавиться от малыша. Девочку она назовет Николь, а мальчика – Даником, как Наташиного сына. Только бы родился здоровеньким! Только бы….
Володя пришел к ней, как обычно, часов в 10 вечера, она впустила его в комнату и сказала:
- Нам надо серьезно поговорить.
- Жанна, ты меня пугаешь.
- Мы должны прекратить наши отношения.
- Почему, Жанночка? Тебя они не устраивают?
- Нет. Я хочу семьи, Володя, детей, а тебя устраивают такие набеги.
- Выходи за меня замуж, будет семья.
- Это не серьезно. Уйди, и больше не приходи, прошу!
- Ну, если ты настаиваешь, - Володя резко встал и ушел.
- Хорошо, - подумала Жанна, - Все равно из этого ничего бы не вышло.
На следующий день прибежала Наташа, пробовала говорить с Жанной, но та упрямо настаивала на своем: их отношения с Володей исчерпали себя.
О своей беременности Жанна сказала Наташе, когда стало заметно.
- Жанка, я тебя не понимаю, ты отказалась от Вовки, а тебе нужна помощь.
- Мама приедет, а потом что-то придумаю
В роддом ее увезли Наташа и приехавшая из Москвы мама. Роды прошли удачно, маленькая Николь сразу закричала, громко и требовательно.
К вечеру в роддом пришел Володя.
- Почему ты мне ничего не сказала? Это грех, я – отец этой крохи. Давай ее воспитывать вместе, нельзя лишать малышку отца. Жанночка, ты мне нужна.
- Нужна?! Сколько месяцев тебя не было!
- Ты прогнала меня, а я в ту пору….да что тебе сказать, я не знал, как я к тебе отношусь. Зато теперь знаю, я без тебя жить не смогу и без нашей малышки тоже.
- Я назвала ее Николь.
- Мне нравится. Давай дадим ей мою фамилию, Жанна.
- Я подумаю.
Жанна пыталась заснуть и не могла, нельзя же получить так много счастья в один день. А дух Есенина оказался мудрым: ни капельки не соврал. Теперь она могла объяснить, что все-таки означает такое непонятное слово: счастье. www.chitalnya.ru Как бы то ни было - «Веселись юноша в юности своей…». Следует сказать, что в пору юности моей, и я и мои друзья старались развеселить себя не только стандартным набором приключений, который в ту пору состоял из алкоголя, лёгких наркотиков и прилагающихся к этому всему инцидентов с девушками или милицией, но как-то, так. Спросите как? Извольте, я вам расскажу: Разговоры за полночь, за вином, за чтением своих и чужих стихов, за пределами девятнадцатилетней реальности остановили нас на давно забытой «игре», а именно на идее проведения спиритического сеанса. Это был довольно решительный шаг от жестокого реализма 90-х в сторону «зазеркалья». Впрочем, я тогда полагал, что опыт этот будет неудачным и присоединился к компании, что называется потехи ради. Среди нас была семья довольно экзальтированных художников, которые знали правила этой затеи. Посмеиваясь, мы достали ватман и расчертили спиритический круг. Нашлась и свеча, во времена веерных отключений электричества это была не проблема. И вот усевшись за стол, сомкнув пальцы на блюдце, мы вызвали дух Сергея Есенина. Почему Есенина? Не знаю, вернее не помню. Помню только, что инициатором этого выбора был именно я. Далее, оставим в стороне механику спиритического сеанса, много раз описанную и показанную широким массам читателей и зрителей. Скажу только, что меня, равно и всех присутствующих удивило то, что блюдце стало раскручиваться. В дальнейшем, после сеанса мы пытались сдвинуть блюдце, приложив силу. Как выяснилось, это непросто и при этом всегда видно кто именно двигает. В том случае, о котором я говорю, все происходило естественно и, здесь я уверен, не по воле присутствующих. Неуклюже путаясь в словах от неожиданного эффекта, мы начали задавать вопросы. Блюдце указателем перемещалось от буквы к букве, таким образом, диктуя ответы. Должен сказать, что ответы были почти всегда иносказательны. Редко ответы были конкретными - «да» или «нет». Но на один вопрос, а именно на вопрос – «как вы погибли?» - ответ был чётким и конкретным – «Эдвард». Причем это имя появлялось при разных вариантах подачи этого вопроса. Мы спрашивали и возможном убийце, и о причинах смерти, и было ли это убийство или самоубийство. Всегда ответ был один – «Эдвард». Я бы, наверное, забыл этот случай, если бы не следующий эпизод. Несколько лет спустя я смотрел программу Эдварда Радзинского о погибших поэтах, где он высказал предположение, что Есенин покончил с собой после встречи с Николаем Клюевым, ради которой, собственно, по мнению Радзинского, Сергей Александрович Есенин и приехал в тогда уже Ленинград. Что мог рассказать ему Клюев, который видел своими глазами гражданскую бойню в России, приехавшему из-за границы Есенину нетрудно догадаться. И возможная реакция Есенина на эти рассказы… «Веселись юноша в юности своей». 12.10.16 Буча novymirjournal.ru В канун 110-летия со дня рождения поэта среди экспонатов появились уникальные бюст и маска - Была среда - в этот день мыс ребятами собрались в нашем школьном музее-библиотеке в Росляково - вспоминает Валентина Кузнецова, хозяйка музея Сергея Есенина. - Убрали чашки, задернули шторы, потушили свет - и по домам. Ничего не забыли кроме главного - выключить из сети самовар! А через день прихожу... Аж вскрикнула! Ножки самовара растопились, на подоконнике - дыры. Я уверена: от пожара музей спас дух Есенина! Он и сейчас здесь. Это место-храм Есенина. Я невольно обернулась. Кругом - тысячи книг поэта, собранные годами. И бюст. И посмертная маска. Этого тут раньше не было. - Меня познакомили со скульптором Николаем Селивановым, кстати, в этом году получившим премию Шолохова за выставку «Мир С. Есенина», - рассказывает Валентина Евгеньевна. - Недавно он закончил работу над бронзовым бюстом Есенина. Всего их в коллекции около 30, а бронзовый - единственный! Я сразу поняла, что его место - в нашем музее. Автор запросил за работу 30 тысяч, однако я увезла бюст в тот же день, пообещав вернуть деньги 3 октября, на 110-й юбилей поэта. А в подарок нашему музею скульптор передал подлинную посмертную маску Есенина. Раньше она хранилась у Томского учителя Селиванова (ваятель памятников Ленину). Деньги за бюст собирали всем Мурманском. Набралось чуть больше 20 тысяч, оставшиеся Кузнецова вложила из своих «гробовых». - Больше всего я боюсь, что после того, как меня не станет, музей пропадет, - опасается Валентина Евгеньевна. - Вон, в Санкт-Петербурге частный коллекционер полвека собирал все, что связано с Есениным, а не стало человека, за ночь все растащили. А мне уже 71 год. Всей страстью ее жизни стал Сергей Есенин. Личную жизнь устроить не удалось, и, по признанию хранительницы музея, ее детьми стали ученики: - С ними объездили полстраны, посещая Есенинские чтения. Были в гостях у сына Есенина, его троюродной сестры, которая показала подаренный ей в качестве свадебного подарка перстень с руки поэта... Анна СОЛОВЬЕВА. b-port.com Однажды Сергей Есенин сказал: «Меня поймут только через сто лет». Это удивительные слова для поэта, про которого уже при жизни выходили сотни публикаций. Тем более они удивительны для советского поколения конца прошлого века, когда о Есенине было написано столько, сколько не было написано ни о каком другом поэте, когда книги его стихов превысили все мыслимые тиражи. Казалось бы, Есенин не только понят, но и признан был миллионами русских людей еще несколько десятилетий назад. Признан за необычайную талантливость, с которой он выразил лучшие проявления русской души. Такие проявления могут быть различны. Но почему-то наше сердце особенно греет признание поэта в любви ко всему тому, «что душу облекает в плоть». Только вот проявления душевной любви к чему-либо земному у людей разные. У одних это наслаждение красотой природы, у других наслаждение плоти противоположной плотью… А у третьих славой, а у четвертых вином… Оттого каждый на свой лад начинает понимать Есенина и выбирать из его творчества отдельные стихи для возгревания своих, скажем так, душевно-земных чувств. Такого ли понимания хотел Есенин? Конечно же нет. По словам поэта, «душа грустит о небесах, она небесных нив жилица». И чтобы понять это, нам действительно потребовалось почти сто лет. Ровно столько, сколько потребовалось для того, чтобы у нас начала возрождаться православная вера. Сегодня можно сказать со всей определенностью — настоящего понимания творчества Есенина вне православной веры невозможно. Конечно же это не значит, что раньше его вовсе не понимали и не любили. На генном уровне православие всегда жило в нашем народе. И некоторые христианские морально-этические ценности пусть даже под знаком «Кодекса строителя коммунизма» утверждались в нашей стране. Однако полного понимания есенинской поэзии в годы всеобщего атеизма быть не могло. Религиозность его произведений считалась временным заблуждением. Потому и устремленность души к иной, вечной жизни на небесах в его стихах не понималась и не воспринималась. Куда понятней были строки поэта казалось бы говорящие о другом устремлении: Если крикнет рать святая, «Кинь ты Русь, живи в раю!» Я скажу: «Не надо рая, Дайте родину мою». Эти строки действительно приводят в недоумение верующего человека. Я даже в начале 1990-х годов обратился с этим недоумением к правящему тогда рязанской епархией митрополиту Симону (Новикову), который любил творчество Есенина и считал его великим поэтом. На мой вопрос, как можно понимать эти строчки владыка ответил, что в апостольских Деяниях был такой случай, когда апостол Павел, обращаясь к Богу, говорил, что готов отказаться от рая ради духовного спасения своего народа. Впоследствии, перечитывая стихи Есенина я обратил внимание на строки из его поэмы «Пришествие», написанной в революционном 1917 году. «Господи, я верую! Но введи в свой рай Дождевыми стрелами Мой пронзенный край». Какое точное подтверждение догадки митрополита Симона о том, что Есенин верил в Бога, но настолько любил свою Родину, свой народ, что его спасения желал прежде спасения собственной души! И особенно наглядно это проявилось именно в стихотворении «Гой ты, Русь моя родная», в котором и находятся пресловутые строчки о том, что Есенину не нужен рай. Во-первых он не мог кинуть Русь, ибо она для него священна. Даже хаты видятся ему иконами: «Хаты — в ризах образа». А уж на природу, Есенин тем более готов молиться. «Как захожий богомолец я смотрю твои поля», — пишется в этом стихотворении. В нем и Сам Господь является не каким-то отвлеченным понятием, а частью православной родины. Реально присутствующим Духом. Даже в запахе яблок и меда. «Пахнет яблоком и медом, По церквам твой кроткий Спас». Иван Ильин, выражая ту же мысль философски, говорил: «Родина есть нечто от Духа Божия: национально воспринятый, взращенный и в земные дела вработанный дар Духа Святаго». Так мог ли Есенин откликнутся на сомнительный призыв бросить такую родину? Кинуть Русь? Отказаться от дара Духа Святаго? Как глубоко православный человек он интуитивно чувствовал, что за этим призывом может скрываться великое искушение предательства, отступничества от Святой Руси. «Я люблю Родину, я очень люблю Родину!» — писал Сергей Есенин. Эти слова воспринимаются как молитвенный выдох человека, обретшего на земле свое счастье. Иван Ильин об этом чувстве говорил так: «Разве не счастье иметь, любить и уважать свою родину; ведь любовь к ней — это Божье служение, которое для каждого само по себе и для других, остается делом священным». Именно священным делом и Божьим служением можно назвать есенинскую поэзию пропитанную любовью к Родине, к России, которая по выражению Иоанна Кронштадтского есть подножие престола Божия. Любовь к Родине, к своему народу, евангельскую любовь к ближним Есенин пронес через всю жизнь, через трагические для нашего Отечества годы, когда в России полыхала братоубийственная гражданская война и лилась кровь русских людей, воевавших друг против друга. Страданиями, враждой и озлобленностью была тогда переполнена наша земля. И среди сонма признанных и новоявленных поэтов, вовлеченных в политические споры и распри, голос Есенина призывал всех к христианскому примирению: Не губить пришли мы в мире, А любить и верить, — писал он сразу же после свершившийся революции в поэме «Певущий зов». В то время, когда Маяковский призывал браться за оружие («Ваше слово, товарищ маузер!»), Есенин считал, что лучше умереть самому, чем «С любимой поднять земли // В сумасшедшего ближнего камень». Таким образом он напоминал людям о важнейшей христианской заповеди «Возлюби ближнего своего…». «Молю вас, братья, да любите друг друга», — завещал перед своей смертью апостол Иоанн Богослов. «Дайте мне на родине любимой // Все любя, спокойно умереть», — писал незадолго до своей гибели Сергей Есенин. Духовные, православные ценности являлись основными для мировоззрения поэта на протяжении всей его жизни. И хотя в поздний период своего творчества Есенин не обращался в своих стихах к христианской символике, но, как писал литературный критик того времени Г. Покровский: «Внутренняя религиозность, принявшая более тонкие и неясные формы, у него осталась. Мистику, вскормленную народной религией, он пронес через бури революции и незаметно вкрапливает ее тончайшие формы в безобидные, красивые, нежные стихи». Как верно подметил Покровский эту особенность в творчестве Есенина! Действительно, даже в так называемой любовной лирике «Персидских мотивов» можно услышать мотивы христианских заповедей. Так, в стихотворении «Золото холодное луны» поэт пишет: Оглянись, как хорошо кругом: Губы к розам так и тянет, тянет. Помирись лишь в сердце Со врагом И тебя блаженством ошафранит. Как здесь не вспомнить евангельские слова «Блаженны миротворцы…» и «Молитесь за врагов своих…». Прощать своих врагов, примиряться с ними может только человек, который желает «…все любя, спокойно умереть».Святой исповедник Лука (Войно-Ясенецкий) писал: «Любить… врагов могут только те, у кого сердце чистое». В дни празднования 110-летия со дня рождения великого поэта архимандрит Иоанно-Богословского монастыря Авель (Македонов) в разговоре с писателями сказал: «У Сергея Есенина было чистое сердце». Однако в сердце поэта жили и мучительные противоречия, которые приводили его к пересмотру своей религиозности. Так в автобиографии к неосуществленному изданию своего «Собрания сочинений» поэт писал: «Я просил бы читателей относиться ко всем моим Исусам, божьим матерям и Миколам, как к сказочному в поэзии». Но, через некоторое время, опомнившись, попросил редактора «Собрания…» И. Евдокимова снять эту автобиографию. По воспоминаниям самого Евдокимова поэт говорил: «Ложь, ложь там все! Любил, целовал, пьянствовал… не то, не то, не то!» Это признание поэта можно отнести и к некоторым строчкам других его автобиографий… Современный есениновед, доктор филологических наук, автор уникальной монографии «Сергей Есенин и русская духовная культура», О.Е. Воронова пишет о последнем периоде его творчества: «То, что в его стихах исчезла эстетика христианской образности, столь характерная для раннего этапа его творчества, и «богоборческая» риторика революционных поэм, значило лишь, что сокровенная духовная жизнь Есенина была напряженной и мучительной». Очень точно выразилась Ольга Ефимовна, назвав духовную жизнь Сергея Александровича в последние годы напряженной и мучительной. Поэт относился к тому типу творческих людей, у которых, по замечанию профессора Духовной академии М.М. Дунаева, «…в глубинах сердца вера, быть может, и укоренена безсознательно, но сознание предъявляет и свои права: сомневается, ищет, отвергает даже несомненное. Оно мучит, мучит и себя, и сердце своего обладателя и выплескивает собственную муку из себя в окружающий мир». Напряженные, мучительные строки выплеснул в «окружающий мир» Есенин за два года до гибели: /Стыдно мне, что я в Бога верил,/ Горько мне, что не верю теперь. И мир принял это признание и понял, ведь противоречия духовной жизни Есенина отражали в то время противоречия всего русского народа, плоть от плоти которого он был. Как писал современник Есенина, писатель-эмигрант Г. Иванов: «Есенин — типичный представитель своего народа и своего времени. За Есениным стоят миллионы таких же, как он, безымянных «Есениных» — его братья по духу «соучастники-жертвы» революции… судьба Есенина — их судьба, в его голосе звучат их голоса». Феномен Есенина состоит в том, что благодаря православному мировоззрению, которое тогда еще не было утеряно в русском народе, он соединял, по выражению Г. Иванова, «два полюса искаженного и раздробленного революцией русского сознания, между которыми, казалось бы нет ничего общего…». Это же отмечает и наш современник, доктор филологических наук А. И. Чагин, «…герой Есенина как бы возвышается над фактом раскола нации, с горечью осознавая его, но равно принимая в свое сердце оба берега рассеченного «русского сознания». В полной мере сказалась здесь позиция наследника единой, неразделимой национальной культуры, позиция поэта-объединителя». Ив самом деле, в предреволюционное время его стихи читали и крестьяне и дворяне, Царица Александра Федоровна, Царевны и Великая Княгиня Елизавета Федоровна, а после революции — большевистские вожди: Ленин, Троцкий, Свердлов, Дзержинский, Киров, Орджоникидзе и, позднее, Сталин. «На любви к Есенину, — писал Г. Иванов, — сходятся и шестнадцатилетняя комсомолка и пятидесятилетний белогвардеец». Да и сегодня Сергей Есенин объединяет расколотое по экономическому положению и политическим взглядам русское общество своим творчеством, поэзией, о которой сказал когда-то В. А. Жуковский, что она «Есть Бог в святых мечтах земли». А для того, чтобы поэзия стала такой, Есенину необходимо было прежде всего самому сохранить и пронести через время воинствующего безбожия, через собственные ошибки и заблуждения святую православную веру, которую в конечном счете сохранило большинство нашего народа. В статье «Сергей Есенин и русская революция» священник Сергий Рыбаков пишет: «Русский народ во всех, выпавших на его долю испытаниях сохранил в себе образ Божий, свет иного бытия. И одним из тех, кто раскрыл устремленность русской души к небесному, горнему миру, был народный поэт Сергей Есенин». «Душа грустит о небесах,//Она нездешних нив жилица», эти есенинские строчки характеризуют духовный путь поэта, который вел его ко Христу, но никак не к Иуде. Кандидат филологических наук, ведущий научный сотрудник Института мировой литературы А.В. Гулин заметил: «Огромное движение, проделанное Есениным за его жизнь, главные итоги этого движения противоречат мысли о его самоубийстве. Одухотворенность поздней его поэзии способна убеждать: не участь висельника Иуды, а честная мученическая смерть во искупление грехов была уготована ему в конце». Игорь Евсин Русская народная линия Снят до материалам сборника «Не умру я, мой друг, никогда».Режиссер — Владимир ПаршиковОператор-постановщик — Александр Рудик Просмотрено (551) раз voskrcerkov.ru Духовный путь Сергея Есенина Его поэзия – словно мы сами. Всенародное признание этого художника есть нечто большее, чем только популярность. Национальный гений, Есенин (как до него Пушкин, как, может быть, Лермонтов) обладал редким, исключительным свойством выражать не только отдельные, хотя бы и очень существенные, стороны народной души, но открывать и постигать ее всю, в бесконечной сложности и многообразии. Между тем сбывался этот великий дар (не потому ли, собственно, и сбывался?) в необычайно тягостную, смутную пору отечественной истории. Россия стояла на краю гибели. Первая мировая война, крушение вековой государственности, братоубийственная гражданская рознь, казалось, предвещали стране полное уничтожение. Русский дух переживал колоссальный, мучительный «сдвиг», пребывал в состоянии глубокого смятения. И во всем сопричастная ему есенинская муза тоже оказалась исполненной самого неподдельного драматизма. В меру своего огромного таланта Есенин острее многих современников испытал единый для всех небывалый натиск черных, богоборческих энергий, готовых замутить любые животворные ключи. Отсюда рождалась пронзительная интонация его стихов, их неповторимо трагическая гармония. Удивительной, неподвластной обычным человеческим меркам была его судьба. За тридцать лет, отпущенных ему на земле, Есенин успел так много, словно прожил огромную жизнь. Изменчивость созданного им поэтического мира тоже выглядит беспримерной. Оставаясь полностью самим собой, этот художник вместил в себе одном словно бы нескольких поэтов. Исключительная широта внутреннего диапазона, столкновение несходящихся крайностей были присущи ему, как мало кому еще в истории русской литературы. Но в этих взлетах и падениях, стремительных переходах от святости к безбожию, от кротости к буйству и все-таки вечной способности к возрождению явила себя сама Россия новой эпохи. Не потому ли эта поэзия так волнует русское сердце, что в ней мы открываем воочию источник нашего счастья на земле и вместе с тем прикасаемся к тайне собственной неустроенности, внутреннего и внешнего разлада? Сергей Есенин полнее и глубже, чем кто бы то ни был из поэтов – его современников, поведал о русской катастрофе уходящего века. Он – певец этой драмы, имеющей не только национальное, – мировое значение, не завершенной, увы, и по сегодняшний день. * * * Весной 1915 года совсем еще юный Есенин приехал в Петроград. Успех молодого поэта был стремительным и громким. Невысокого роста, светловолосый, удивительно подвижный, с голубыми, постоянно меняющими свой оттенок ясными глазами, этот уроженец глубинной России, представитель коренного русского сословия – крестьянства, привлек всеобщее к себе внимание. Облик его на редкость органично соединялся с духовным строем привезенных им стихов. Литературный Петроград, город военной поры, то с неподдельным восторгом, то снисходительно улыбаясь приветствовал явление самобытного таланта. В нем искренне хотели видеть живую, солнечную Россию, не тронутую тусклым сиянием «серебряного века», далекую от его смутных теней. Эти стихи, «свежие, чистые, голосистые, многословные», по словам, собственно, и открывшего молодому поэту путь в литературу Александра Блока, были той поэзией, которую ждал русский город 1910-х годов. Сам он, разумеется, лучше других сознавал собственное призвание. Что бы там ни говорили о счастливом повороте судьбы, о несомненной удаче, о моде на его стихи, юноша Есенин во многом сознательно создавал свой поэтический образ, выстраивал отношения с художественным миром северной столицы. Он удивлял завсегдатаев литературных салонов не только смелостью, пленительной красотой своего стиха, но и, не в последнюю очередь, подчеркнуто крестьянскими манерами, мог часами на публике или в дружеском кругу петь под гармонику родные рязанские частушки. Между тем за этим очевидным каждому «местным колоритом» скрывалась напряженная внутренняя жизнь, лишь великому поэту свойственная полнота видения мира. «Избяной», как многим тогда казалось, поэт Есенин «пережил душой» наследие Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Некрасова, превосходно усвоил уроки лучших современных мастеров. Он выступал продолжателем огромной традиции. И была закономерность в том, что русский творческий дух накануне близких потрясений самым непосредственным образом заявил о своих истоках, получил высшее проявление в поэзии человека из народа. Талант Есенина только с первого взгляда выглядел безоблачным. На самом же деле свет и тени русской истории, как бывает перед грозой, обозначились в нем предельно ярко. В рязанском селе Константинове, где 21 сентября (3 октября) 1895 года он увидел свет, поражает необычайной красоты картина, что открывается с высокого берега Оки. Огромное, на километры вдаль уходящее пространство земли: излучина реки, луга, дальше – лес до самого горизонта. Над всем этим – безграничное небо, которое сходится с землей почти незаметно, словно переходя в нее и проникая собой. Константиновские земные обители кажутся поистине благодатными. И, как видимый воочию духовный мост, соединяющий временное пристанище человека с миром вечной жизни, стоит на речном откосе, напротив дома Есениных, церковь Казанской Иконы Божией Матери. В ее стенах венчались родители поэта, Александр Никитич и Татьяна Федоровна, в ней он был крещен именем Сергей. На рубеже двух веков, XIX и XX, русская деревня еще хранила традиционное, создавшее и укрепившее Россию, сознание того, что родная земля – это подножие Престола Божия, новый Иерусалим, что истинное отечество каждого россиянина – в царстве ином, непреходящем. Бабушки и деды Есенина, люди православные уже по своему родовому определению, – крестьяне, хорошо знали эту главную истину, полученную в наследство от своих бабушек, своих дедов. Те из них, кому довелось заниматься воспитанием внука, сделали все, чтобы вдохнуть ее и в душу будущего поэта. По прошествии многих лет Есенин, говоря о поэтической книге «Зарево» своего друга Петра Орешина, напишет: «Даже и боль ее, щемящая, как долгая, заунывная русская песня, приятна сердцу, и думы ее в четких и образных строчках рождают милую памяти молитву, ту самую молитву, которую впервые шептали наши уста, едва научившись лепетать: «Отче наш, иже еси…» Евангелие, жития святых были настольными книгами едва ли не в каждой деревенской семье, и данные в них миру высокие истины воспринимались поэтом так же естественно, как воздух, которым он дышал. Неотделимая от веры отцов народная культура – духовные стихи, обрядовые песни, в которых веками являла себя Православная Русь, – тоже очень рано получила отклик у него в душе. Сам уклад жизни, не всегда праздничной, омрачаемой горестями и утратами, но теплой даже и в тяготах повседневности, заключал в себе высокую гармонию: с его малым космосом – избой крестьянина, чередованием забот сменяющихся времен года, умными животными – ведь и они в селе тоже работники. И вся земля вокруг – ee луга, поля, березовые перелески, – как любая земля в России, только по-своему, по-рязански, отражала лучи незримого Божественного света. В этих лучах, щедро излившихся на будущего художника в начальную пору жизни, происходило становление его таланта. Отсюда – многое из того, что отличало уже первые его стихи: редкая поэтическая искренность, особая мелодичность, напевность, сочные и яркие, укорененные в искусстве русского народа метафоры. Отсюда – никогда не увядающая нравственная отзывчивость есенинской лирики, в разные годы написанных больших и малых поэм. Он начинал, что было вполне естественно, как певец дорогого ему крестьянского мира. Увиденные изнутри живые приметы русской деревни наполняли собой едва ли не каждое создание молодого художника. Это же относится и к поэтическим его настроениям. Творчество Есенина уже самой первой поры впитало в себя целую «радугу» народного мироощущения: и твердое, незыблемое признание святости земледельческого труда, и молодую «жениховскую» радость весеннего обновления жизни, и врачующее душу чувство единения с родной природой. Но за любой чертой близкого поэту сельского обихода, за каждым, не ему одному свойственным, переживанием угадывалось и нечто большее. Есенин обладал умением «собирать» в едином звуке Россию земную и небесную, открывать словом ту потаенную связь, что определила на века судьбу России, судьбу каждого из русских. Простая жизненная подробность, непосредственная эмоция в то время, как правило, выступали у него проводниками возвышенного и чистого созерцания. Ему достаточно было сказать: Край любимый! Сердцу снятся Скирды солнца в водах лонных. Я хотел бы затеряться В зеленях твоих стозвонных… — и огромная страна с ее прошлым, будущим в единый миг представала перед глазами. До последнего вздоха поэт любил «малую родину», но с первых своих шагов принадлежал Родине вечной. Православные мотивы, то восходящие к народному творчеству, то подсказанные впечатлениями современности, воплотились в есенинской поэзии дореволюционных лет с невиданной полнотой. В свою очередь, церковная лексика проникала в этот художественный мир как необходимое, связанное с его сутью и смыслом, изобразительное средство. Но и там, где ее не было, стихи Есенина сохраняли порой почти молитвенную, благоговейную чистоту. Предчувствие особой, скорбной и радостной, судьбы Отечества, где Христос, Его любовь, Его страдания служат прообразом жизни каждого человека и всего народа, где только во Христе возможно обретение вечного блага, слышалось во многих стихах юного поэта. Великая тайна русской печали, русского счастья, русского торжества обретала у Есенина подлинную силу лирического прозрения: Потонула деревня в ухабинах, Заслонили избенки леса. Только видно, на кочках и впадинах, Как синеют кругом небеса. …………………………………….. Но люблю тебя, родина кроткая! А за что – разгадать не могу. Весела твоя радость короткая С громкой песней весной на лугу. Впрочем, земная родина поэта в то время, на которое пришлось детство Есенина и затем начало его литературного пути, существовала уже далеко не во всей первозданной своей силе. Дух материализма, провозгласивший мирские цели единственно достойными человека, скрываясь под видом всевозможных «исканий», а то и прямо заявляя о себе идеями ничем не прикрытого атеизма, получал в России все большую свободу и размах. Он напитал собою воздух, им дышали «передовая» культура, философия, социальные учения, он давал о себе знать и в повседневных отношениях между людьми, и в том, как россияне, многие из них, понимали теперь будущее своей страны и мира. Сказанное относится прежде всего к образованным сословиям. Но по-своему те же темные ключи били и в самой глубине народной жизни. Великое брожение эпохи не могло не отзываться, так или иначе, в натурах чутких, мистически настроенных. «Рано посетили меня, – вспоминал Есенин позднее, – религиозные сомнения. В детстве у меня были очень резкие переходы: то полоса молитвенная, то необычайного озорства, вплоть до желания кощунствовать и богохульствовать». После того как поэт, окончив у себя в Константинове начальное земское училище, пройдя трехгодичный курс в учительской школе небольшого рязанского городка Спас-Клепики, переехал на жительство в Москву, эти настроения не исчезли. Они принимали в разную пору оттенок модного среди городской молодежи толстовства или окрашивались в не менее популярные социал-демократические тона. Скажем больше: молодой художник при всем его цветущем таланте вряд ли завоевал бы всего несколько лет спустя столь широкое признание, получил дорогу в наиболее известные журналы, не коснись его сокровенного мира также и смутные веяния «века сего». Только в отличие от городских его собратьев он переживал нарастание «всемирного подлога» прямо из глубины народного мира. Тут подменялась почти незримо уже святая святых национальной судьбы, так волшебно осветившая собой творчество поэта. Из поколения в поколение русские люди жили сознанием того, что, хотя и стремятся они уже на этом свете следовать Евангельскому идеалу братства и любви, все же прекрасная вселенная, где им довелось родиться, их поиски всеобщей справедливости есть только бледное, несовершенное подобие Царствия Небесного – мира вечной правды и красоты. Рано или поздно, верили они, придет, по откровениям Священного Писания, никому не ведомый миг. То будет конец света и второе сошествие к людям Христа Спасителя. Тогда сгорят оскверненные грехом старая земля и небо, уничтожится в мире все нечистое, настанет Царство Божие на земле. В этом заново сотворенном мироздании обретут бесконечное блаженство праведники всех времен. Собственно, ожидание последнего торжества над смертью, тленом, страстями дольнего мира, неусыпная забота о его стяжании стали главными причинами русского духовного расцвета. Именно такое тысячелетнее ядро национальной жизни и стремился теперь сокрушить лукавый дух времени. Делалось это, увы, не без успеха. В России, конечно, оставались – не могли не остаться – настоящие светочи Православия, тем более заметные среди густеющего мрака. Но во многие сердца уже закралась уверенность, что земное подобие Божественного совершенства ни в чем не уступает вечному добру, что возможен рай на земле, построенный самим грешным человеком. Новые верования новой эпохи причудливо и коварно проникали в души современников, оплетали собой вековые, священные понятия, паразитировали на самых живых основаниях народного бытия. По-отечески светлое восприятие мира очень скоро обернулось у Есенина желанием поклониться не Творцу, но только Его творению, воспеть словно сам по себе прекрасный белый свет. Православное чувство и безоглядная приверженность земному раю заявляли о себе почти одновременно, в соседних по написанию его стихах, иногда – в одном и том же произведении. Подобное смешение полностью несовместимых начал создавало тревожное поле не осознанного самим художником внутреннего конфликта, широко вобравшего в себя всю напряженность эпохи. Законы духовной жизни, те, что направляют судьбу каждого народа и человека, едины для всех – национального гения или простого смертного: еще никому на свете не удавалось быть слугой сразу двух господ. Есенин делал выбор под стать миллионам современников. Христианское начало почти незаметно вытеснялось у него в поэзии началом языческим, «перетекало» в настоящую религию мирского блаженства. Она, разумеется, имела корни в «народном православии» – исконно русском исповедании веры, которое не отвергло, но подчинило себе, смирило за долгие века иные древнейшие обычаи славянских племен. Деревенские обряды, искусство хранили на себе их печать. Тем не менее это безвредное некогда язычество обретало теперь у Есенина, (как и в жизни русского ceлa) новое дыхание, заслоняя собой подлинный источник любого блага. Привычка обращаться к родным святыням неизменно «говорила» в душе поэта, но с каждым годом, даже месяцем, они все больше «затуманивались» в ней, утрачивали настоящую свою природу. Одухотворенная красочность его лирики часто напоминала в те времена изобразительный язык русской иконы. Между тем «иконописный стиль» молодого Есенина, подобно творческой манере художника одной с ним поры, К. И. Петрова-Водкина, представлял собой словно перевернутое, исподволь потерявшее (или готовое потерять) единственно возможную для него перспективу древнее возвышенное искусство. Если церковная живопись во все века стремилась воплотить непостижимое, совершенное и вечное, то «новые богомазы», искренне очарованные родной землей, избрали своим предметом осязаемую реальность, которую они, применяя традиционные приемы, отеческую символику, почти молитвенно возводили до степени божества. Может быть, ярче других такую смену духовного центра в есенинской поэзии ранних лет отразила признанная ее вершина – стихотворение «Гой ты, Русь, моя родная…». Это восторженное признание в любви было адресовано той стране, которая, верил Есенин, как ни одна другая в мире, запечатлела на себе образ Божий. И он находил для нее лишь его дарованию послушные, таившие в себе одновременно несколько смыслов, богатые, многомерные определения. Когда он говорил: «Хаты – в ризах образа», тут имелось в виду не только солнце крестьянской избы – лики святых угодников, но также очевидное для поэта: изукрашенный резьбой сельский дом – это своего рода земная икона, прообраз вечности. Когда приводил сравнение: «Как захожий богомолец, Я смотрю твои поля», это можно было прочесть и в самом прямом, явном смысле, а можно было понять и так, что паломник пришел поклониться теплым родным просторам, более того, предположить, что сам он – только временный гость на божественно просветленной земле. Такие смысловые ряды выстраивались постоянно. Способность «обнимать» считанными словами огромное содержание вела Есенина к непреходящей ценности открытиям. И все-таки художественный образ в каждом из этих случаев, отдавая дань прошлому, устремлялся к новому идеалу, заключал в себе возможность внутреннего перехода, даже разрыва с вековыми ценностями русской жизни. Святыня потому и выглядела здесь настолько яркой, что это был ее «прощальный» свет, напоследок увиденный путником, уходящим от нее вдаль. Заключительные строки есенинского шедевра не оставляли сомнения на этот счет. Сияние Святой Руси в ее земном обличье рисовалось поэту таким безбрежным, что он, кажется, готов был пожертвовать и самой причиной ради открывшегося ему непостижимо прекрасного следствия: Если крикнет рать святая: «Кинь ты Русь, живи в раю!» Я скажу: «Не надо рая, Дайте родину мою». Как бы ни расцвечивалась «христианскими узорами» эта молодая фантазия, выходило, что жить на свете – значит уже вселиться в райские кущи, вполне соединиться с Богом. Есенин мог создать на первый взгляд христианскую по духу зарисовку: Схимник-ветер шагом осторожным Мнет листву по выступам дорожным И целует на рябиновом кусту Язвы красные незримому Христу. А между тем священное имя выступало в ней прежде всего как метафора, необходимая для более рельефного показа язычески прекрасной земли с ее ветром, листвой, гроздьями рябины – всего, что мощно завладело вниманием художника. Это не была всего лишь прихоть его поэтического сознания. Говоря о своем Христе: «Он зовет меня в дубровы, Как во царствие небес», Есенин, очевидно, устремлялся в те же духовные леса, что манили тысячи и тысячи современных ему богоискателей. Уподобляя русский пейзаж: солнце, ветер, ели, сосны – входу Господню в Иерусалим («Кто-то в солнечной сермяге На осленке рыжем едет»), поэт выражал единые для многих призрачные ожидания. Готовился вместе со страной петь осанну обольстительному духу природы, духу времени, который под видом Христа все ближе подступал к Новому Иерусалиму – праведной Руси. Стоя «на туманном берегу» вместе с любимым до боли отечеством, поэт не мог не испытывать «холодной грусти», не мог не страшиться за будущее родины. Тревога и радость, горькие раздумья и предвидение солнечных дней – все это разом возникало из чувства собственного неуклонного участия «в паденье роковом». Летом 1916 года Есенин, призванный в армию и проходивший службу санитаром Царскосельского госпиталя, читал стихи, написанные им по этому случаю, ныне причисленным к лику святых императрице Александре Федоровне и великим княжнам. Как всегда у него, художественный образ и тут говорил о многом. Посвященные августейшим сестрам милосердия, эти строки за их простым, очевидным смыслом таили в себе едва ли не пророчество. О святой участи царской семьи, страшных годах России, о недалекой уже мятежной поре в жизни самого поэта: Все ближе тянет их рукой неодолимой Туда, где скорбь кладет печать на лбу. О, помолись, святая Магдалина, За их судьбу. * * * На исходе февраля 1917 года грянула катастрофа. Веками незыблемая плотина обрушилась под напором все набиравших силу губительных миражей. Падение самодержавия полностью «вынуло» из национальной судьбы ее духовный стержень и опору, опрокинуло в миллионах сердец живые ценности русского мира. События таили в себе целую череду будущих потрясений: по стране разливались войны, усобицы, голод, болезни. Антимир имеет свою логику развития. И все же мало кто сознавал понесенную утрату. Многие россияне ликовали, как дети. Зачарованно ждали прихода лучших времен, поздравляли один другого, говорили о братстве, о любви. Возмущенный разум рисовал картины близкого земного рая, рождал настоящие галлюцинации, где осколки христианского понимания вещей откровенно ставились на службу идеалам новой эпохи. Поэзия Есенина – верный голос народной души – оказалась в эпицентре общего помрачения. За короткие недели она испытала решительные, бурные перемены. В ней произошел сокрушительный взрыв до времени скрытого языческого начала. Неопределенные упования мирского блаженства получили теперь характер полного, всеобъемлющего заблуждения – утопической мечты, которая пленила дар поэта. Образы его стихов, столь объемные прежде, перешли в одну-единственную и потому кричаще яркую земную плоскость. Послушный головокружительным настроениям, стал заметно иным ритмический рисунок лирики, поэм. Созерцание бытия сменилось прямым соучастием в «перевороте вселенной». Есенин не столько постигал новую Россию, сколько выражал ее страстный, болезненный дух. Весь первый год революции, когда он, самовольно покинув армию, проживал в Константинове, Петрограде, путешествовал по Русскому Северу, его творческий мир больше и больше вбирал в себя грозовое дыхание смуты. «Родине кроткой» здесь попросту не осталось места. Все захватила «буйственная Русь». Лишь иногда, словно очнувшись, поэт замирал в тяжелом недоумении: «Где ты, где ты, отчий дом?..» И снова летел мечтами в желанное будущее страны, больше – целого мироздания. Было страшно, легко и весело, как на огромной, через всю планету несущейся карусели. Истина всегда едина, нераздельна в ее цветущем богатстве. Она рождает любовь и согласие. Обман, подлог всегда многолик и раздроблен в собственной нищете. Искатели «грешного рая» всех времен блуждали каждый по-своему. Так и в России 1917 года невесть куда устремленные надежды современников сотнями произвели на свет близкие по сути, но вечно враждующие между собой представления о завтрашнем дне. Среди этого хаоса, привнося в него черты своей индивидуальности, метались художники, писатели, поэты. Многим из них казалось тогда, что революция – это прямое продолжение Святой Руси. Иные считали: с наступлением Февраля сам Христос явился в мир, чтобы очистить его бедами и мятежами. Настал, верили они, предреченный Евангелием Страшный Суд и обновление всего сущего. Есенин тоже думал о конце старого света и рождении другой земли. Но его понятия (иначе и быть не могло!) отличались от тех, что имели Александр Блок, Андрей Белый и другие старшие собратья поэта. Есенинская утопия несла в себе ярко проступившие приметы крестьянского взгляда на происходящее, отражала перелом сознания у самой коренной, наиболее многочисленной части русского мира. Она рядилась в пасхальные цвета народного искусства, использовала вековые образы и поэтические приемы. Со всей увлеченностью молодых сил художник приветствовал близкое уже, грезилось ему, появление в России «дорогого гостя», «чудесного гостя» – именно так, ожидая второго пришествия, веками называла Христа Спасителя отеческая, не сохранившая имен своих создателей духовная поэзия. «Освобожденный» новыми ветрами от его православной природы, образ этот получил у Есенина совершенно иное, антихристианское звучание. Мало когда еще за свою короткую судьбу Есенин переживал такой силы творческий подъем, как в этот неистовый, грозный год. Из-под его пера, помимо большого числа лирических стихов, одна за другой выходили поэмы: «Певущий зов», «Отчарь», «Октоих», «Пришествие», «Преображение», в которых мечта о мужицком рае – земле плодоносящих полей и стад – обрела грандиозный, космический масштаб. Сознание поэта рисовало воочию слияние, «воссоединение» Царства Небесного и дольнего мира. Помраченному гению чудилось: изба крестьянина с ее резным коньком на крыше прямо въезжает в райские врата. Ветхий и Новый Завет, русский фольклор, живые впечатления современности – все сливалось в чарующие сны, видения «третьего завета», несущего людям исцеление от скорби, духовной поврежденности, любого зла. Искренний художник, он всегда шел до конца в собственных прозрениях и ошибках. И по мере того как волна за волной Россию захлестывала смута, Есенин был обречен высказывать со всей прямотой подлинное существо дорогих ему соблазнов. Так, в начале 1918 года (октябрьский переворот уже полностью расставил точки в намерениях и целях революции) появилась «Инония» – откровенно богоборческая поэма. Молодой «ясновидец» наконец-то признал, что его грезы о сказочном вертограде не имеют ничего общего с духом Православия. Дни напролет читая Библию, особенно Откровение Иоанна Богослова (Апокалипсис), книгу, где с наибольшей полнотой сказано о конце света, он, словно в мистическом трансе, вычитывал из нее лишь то, что сам хотел прочесть. Собственно, так поступал в те годы не он один. Великая духовная держава еще долго не отпускала своих сынов, даже в падении готовых искать оправдание себе и другим на страницах Священного Писания. Предсказанный в Библии приход на землю посланца сатаны, «человека греха» – антихриста, Есенин перепутал с Божиим Царством, которое наступит в час посрамления наглого беззаконника, его слуг. Последнее время все к тому и шло. И вот «гость чудесный» сбросил личину, предстал как явная демоническая мечта о «новом спасе», о городе и царстве, где он будет править. Инония – это и есть иной град, иная страна. Такое слово придумал для нее поэт. В грохоте и какофонии земного переворота он внезапно ощутил с librolife.ruХочется счастья или дух Есенина. Дух есенина
О том, как вызывали дух Есенина
Мы вызывали духа… – Истории о странном и непонятном
Хочется счастья или дух Есенина ~ Проза (Рассказ)
О том, как вызывали дух Есенина
Дух Есенина сберег музей от пожара
О вере Сергея Есенина - Воскресенский храм (старый) г. Вичуга
Ко дню памяти поэта …КАК МОЖНО ПОНЯТЬ ЕСЕНИНА?
МОЖНО ЛИ КИНУТЬ СВЯТУЮ РУСЬ?
ДУША ГРУСТИТ О НЕБЕСАХ
Документальный фильм о гибели Сергея Есенина
Духовный путь Сергея Есенина. «Душа грустит о небесах…» [Стихотворения и поэмы]
