Исабель Альенде Дом духов роман Посвящается моей матери, бабушке и другим удивительным женщинам — героиням этой истории. Так сколько живет человек?Тысячу лет или год один?Неделю или столетья?Сколько времени он умирает?Что же вечности хочет сказать он? Глава 1 РОЗА, КРАСАВИЦА «Баррабас появился в доме, приплыв по морю», — написала девочка Клара изящным почерком. В то время у нее была привычка записывать лишь самое важное, но потом, когда она перестала говорить, она заполняла целые страницы всякими пустяками, не подозревая, что спустя пятьдесят лет ее тетради разбудят мою память о прошлом и помогут пережить мне собственные страхи. Баррабас появился на Страстной четверг. Он сидел в ужасной клетке, весь в собственных нечистотах и моче, с испуганным взглядом несчастного, беззащитного пленника, но и тогда в нем угадывался — по благородной, королевской посадке головы и размерам крепкого костяка — легендарный исполин, каким пес стал впоследствии. Тот осенний день был тоскливым и ничем не предвещал событий, о которых писала Клара и которые произошли во время утренней мессы в приходе Святого Себастьяна, куда она отправилась вместе с семьей. В знак траура святые были укрыты темно-лиловыми тканями. Богомолки ежегодно вынимали их из шкафов ризницы и вытряхивали из них пыль. Под мрачными покрывалами сонм святых казался просто нагромождением вещей, словно ожидающих переезда, и даже свечи, ладан и стоны органа не могли сгладить это гнетущее впечатление. Темные силуэты угрожающе возвышались вместо привычных скульптур святых в благородных одеждах, украшенных рубинами и изумрудами из стекла, на чьих одинаковых лицах будто застыли следы насморка. Единственным, кого не задрапировали траурным покрывалом, был сам покровитель церкви — святой Себастьян. Зрелище его согнувшегося в непристойной позе тела, простреленного полудюжиной стрел и истекающего кровью и слезами, открывали взору верующих на Страстной неделе. Его раны, удивительно свежие благодаря кисти падре Рестрепо, вызывали у Клары дрожь отвращения. Это была долгая неделя покаяния и поста, когда не играли в карты, не предавались сладости музыки, влекущей к неге и забытью. Во всем ощущалась величайшая грусть и целомудрие, хоть именно в эти дни каверзы дьявола особенно настойчиво смущали грешную плоть католиков. В пост ели слоеное тесто, вкусные кушанья из овощей, воздушные омлеты и привезенные из деревень огромные сыры. Прихожане вспоминали о страданиях Христа, стараясь не соблазниться даже самым маленьким кусочком мяса или рыбы из страха перед отлучением от Церкви. Об этом неустанно напоминал падре Рестрепо, и никто еще не посмел его ослушаться. У Божьего слуги был длинный перст указующий, дабы всенародно отмечать им грешников, и язык, натренированный в пробуждении приличествующих моменту чувств. — Ты — вор, укравший церковные деньги! — кричал он с амвона, показывая на кабальеро, который смущенно закрывал лицо широким воротником. — А ты — бесстыдница, проституирующая своим телом на набережных! — указывал он на увечную донью Эстер Труэбу, почитающую Святую Деву Кармелитского ордена.[2] Донья Эстер удивленно поднимала глаза, не зная, что значит самое слово и где находятся эти набережные. — Покайтесь, грешники, грязная падаль, недостойные жертв Господа нашего! Поститесь! Кайтесь! Падре Рестрепо был знаменит своим безудержным красноречием, а также пристрастием к истязанию плоти, чему, однако, противились вышестоящие власти. Верующие покорно следовали за падре из прихода в приход. Они покрывались испариной, слушая описание мучений грешников в аду, вечного огня и крюков, на которые подвешивались мужские тела. С ужасом внимали рассказам об отвратительных пресмыкающихся, что вползали в отверстия на телах женщин, и о прочих пытках, упоминаемых им в каждой проповеди, чтобы посеять страх перед Господом. На чистом галисийском наречии[3] священник, чья миссия в этом мире заключалась в том, чтобы потрясти сознание нерадивых прихожан, описывал до мельчайших интимных подробностей самого Сатану. Северо дель Валье был атеистом и масоном, но политические амбиции не позволяли ему пропускать публичные мессы, совершавшиеся по воскресеньям и праздничным дням. Его супруга Нивея предпочитала беседовать с Богом без посредников. Она совершенно не доверяла сутанам, испытывала тоску при описании Небес, чистилища и ада, однако поддерживала своего мужа в его честолюбивых парламентских замыслах в надежде на то, что если тот займет место в конгрессе, она сможет добиться для женщин прáва голосовать. За это она боролась вот уже десять лет, и даже ее следующие одна за другой беременности не смогли лишить ее бодрости духа. В этот Страстной четверг падре Рестрепо довел слушателей своими апокалипсическими картинами до предела возможного, и Нивея почувствовала тошноту. Она подумала, не забеременела ли снова. Она родила уже пятнадцать детей, из которых одиннадцать были живы, и полагала, что уже достигла возраста благоразумия: ее младшей дочери Кларе исполнилось десять лет. Она считала, что наконец взяла верх над силой своей удивительной плодовитости. Донна Нивея приписала свое недомогание тому моменту в проповеди падре Рестрепо, когда он указал на нее, заговорив о фарисеях. Те, мол, намереваются узаконить гражданский брак и незаконнорожденных детей, нанося вред семьям, родине, собственности и Церкви. Они предоставляют женщинам равные права с мужчинами, бросая вызов Божескому закону, который в этом пункте является весьма определенным. Нивея и Северо занимали со своими детьми весь третий ряд скамей. Клара сидела рядом с матерью, которая сжимала в нетерпении ее руку, если речь священника слишком долго задерживалась на плотских грехах, потому как знала, что это может привести малышку к ошибочным представлениям, далеким от действительности. Клара была очень развитой девочкой, она задавала вопросы, на которые никто не умел отвечать. Ее воображение было безграничным, что наследовали все женщины их семьи по материнской линии. В церкви становилось все жарче, и резкий запах, исходящий от свечей, ладана и пестрой толпы, совсем утомил Нивею. Ей хотелось, чтобы церемония поскорей закончилась и можно было вернуться в их прохладный дом, посидеть в галерее папоротников, выпить кружку оршада, который Нянюшка приготовляла в праздничные дни. Она посмотрела на детей: младшие очень устали, сидели, застыв, в своих воскресных платьях, старшие слушали рассеянно. Она перевела взгляд на Розу, старшую из ныне здравствующих ее детей, и, как всегда, удивилась. Ее поразительная красота вызывала смятение даже у матери; казалось, она создана из какого-то другого материала, отличного от человеческой природы. Нивея знала, что девочка не принадлежит этому миру, еще до того, как Роза родилась, ведь она видела ее в своих снах. Поэтому ее не удивил вскрик акушерки, когда та окинула взглядом девочку. Роза оказалась белой, гладкой, без морщин, словно фарфоровая кукла, с зелеными волосами и желтыми глазами. Самое прекрасное существо, когда-либо родившееся на земле со времен первородного греха, как воскликнула акушерка, крестясь. При первом же омовении Нянюшка сполоснула девочке волосы настоем мансанильи,[4] который обладал свойством смягчать цвет волос, придавая им оттенок старой бронзы, а потом стала выносить ее на солнце, чтобы закалить прозрачную кожу. Эти ухищрения оказались напрасными: очень скоро разнесся слух, что в семье дель Валье родился ангел. Нивея ждала, что, пока девочка будет расти, откроются какие-либо несовершенства, но ничего подобного не случилось. К восемнадцати годам Роза не пополнела, на лице не выступили угри, а ее грация, дарованная не иначе как морской стихией, стала еще прекрасней. Цвет ее кожи с легким голубоватым оттенком, цвет волос, неторопливость движений, молчаливость выдавали в ней жителя вод. Чем-то она напоминала рыб, и будь у нее вместо ног чешуйчатый хвост, она явно бы стала сиреной. Как бы то ни было, девушка вела почти обычную жизнь, у нее даже был жених. В один прекрасный день она выйдет замуж, и тогда ответственность за ее красоту перейдет в другие руки… Роза наклонила голову, луч солнца пробился сквозь готические витражи церкви, в короне света обозначился ее профиль. Некоторые повернулись посмотреть на нее и зашептались, как это часто случалось. Роза ни на что не обращала внимания, она не была тщеславной, а в тот день она словно отсутствовала более, чем обычно. Она придумывала для вышивки на своей скатерти невиданных созданий — полуптиц, полузверей, покрытых перьями всех цветов радуги, с рогами, копытами, таких толстых и с такими короткими крыльями, что это явно противоречило законам природы. libking.ru Исабель Альенде Дом духов роман Посвящается моей матери, бабушке и другим удивительным женщинам — героиням этой истории. Так сколько живет человек?Тысячу лет или год один?Неделю или столетья?Сколько времени он умирает?Что же вечности хочет сказать он? Глава 1 РОЗА, КРАСАВИЦА «Баррабас появился в доме, приплыв по морю», — написала девочка Клара изящным почерком. В то время у нее была привычка записывать лишь самое важное, но потом, когда она перестала говорить, она заполняла целые страницы всякими пустяками, не подозревая, что спустя пятьдесят лет ее тетради разбудят мою память о прошлом и помогут пережить мне собственные страхи. Баррабас появился на Страстной четверг. Он сидел в ужасной клетке, весь в собственных нечистотах и моче, с испуганным взглядом несчастного, беззащитного пленника, но и тогда в нем угадывался — по благородной, королевской посадке головы и размерам крепкого костяка — легендарный исполин, каким пес стал впоследствии. Тот осенний день был тоскливым и ничем не предвещал событий, о которых писала Клара и которые произошли во время утренней мессы в приходе Святого Себастьяна, куда она отправилась вместе с семьей. В знак траура святые были укрыты темно-лиловыми тканями. Богомолки ежегодно вынимали их из шкафов ризницы и вытряхивали из них пыль. Под мрачными покрывалами сонм святых казался просто нагромождением вещей, словно ожидающих переезда, и даже свечи, ладан и стоны органа не могли сгладить это гнетущее впечатление. Темные силуэты угрожающе возвышались вместо привычных скульптур святых в благородных одеждах, украшенных рубинами и изумрудами из стекла, на чьих одинаковых лицах будто застыли следы насморка. Единственным, кого не задрапировали траурным покрывалом, был сам покровитель церкви — святой Себастьян. Зрелище его согнувшегося в непристойной позе тела, простреленного полудюжиной стрел и истекающего кровью и слезами, открывали взору верующих на Страстной неделе. Его раны, удивительно свежие благодаря кисти падре Рестрепо, вызывали у Клары дрожь отвращения. Это была долгая неделя покаяния и поста, когда не играли в карты, не предавались сладости музыки, влекущей к неге и забытью. Во всем ощущалась величайшая грусть и целомудрие, хоть именно в эти дни каверзы дьявола особенно настойчиво смущали грешную плоть католиков. В пост ели слоеное тесто, вкусные кушанья из овощей, воздушные омлеты и привезенные из деревень огромные сыры. Прихожане вспоминали о страданиях Христа, стараясь не соблазниться даже самым маленьким кусочком мяса или рыбы из страха перед отлучением от Церкви. Об этом неустанно напоминал падре Рестрепо, и никто еще не посмел его ослушаться. У Божьего слуги был длинный перст указующий, дабы всенародно отмечать им грешников, и язык, натренированный в пробуждении приличествующих моменту чувств. — Ты — вор, укравший церковные деньги! — кричал он с амвона, показывая на кабальеро, который смущенно закрывал лицо широким воротником. — А ты — бесстыдница, проституирующая своим телом на набережных! — указывал он на увечную донью Эстер Труэбу, почитающую Святую Деву Кармелитского ордена.[2] Донья Эстер удивленно поднимала глаза, не зная, что значит самое слово и где находятся эти набережные. — Покайтесь, грешники, грязная падаль, недостойные жертв Господа нашего! Поститесь! Кайтесь! Падре Рестрепо был знаменит своим безудержным красноречием, а также пристрастием к истязанию плоти, чему, однако, противились вышестоящие власти. Верующие покорно следовали за падре из прихода в приход. Они покрывались испариной, слушая описание мучений грешников в аду, вечного огня и крюков, на которые подвешивались мужские тела. С ужасом внимали рассказам об отвратительных пресмыкающихся, что вползали в отверстия на телах женщин, и о прочих пытках, упоминаемых им в каждой проповеди, чтобы посеять страх перед Господом. На чистом галисийском наречии[3] священник, чья миссия в этом мире заключалась в том, чтобы потрясти сознание нерадивых прихожан, описывал до мельчайших интимных подробностей самого Сатану. Северо дель Валье был атеистом и масоном, но политические амбиции не позволяли ему пропускать публичные мессы, совершавшиеся по воскресеньям и праздничным дням. Его супруга Нивея предпочитала беседовать с Богом без посредников. Она совершенно не доверяла сутанам, испытывала тоску при описании Небес, чистилища и ада, однако поддерживала своего мужа в его честолюбивых парламентских замыслах в надежде на то, что если тот займет место в конгрессе, она сможет добиться для женщин прáва голосовать. За это она боролась вот уже десять лет, и даже ее следующие одна за другой беременности не смогли лишить ее бодрости духа. В этот Страстной четверг падре Рестрепо довел слушателей своими апокалипсическими картинами до предела возможного, и Нивея почувствовала тошноту. Она подумала, не забеременела ли снова. Она родила уже пятнадцать детей, из которых одиннадцать были живы, и полагала, что уже достигла возраста благоразумия: ее младшей дочери Кларе исполнилось десять лет. Она считала, что наконец взяла верх над силой своей удивительной плодовитости. Донна Нивея приписала свое недомогание тому моменту в проповеди падре Рестрепо, когда он указал на нее, заговорив о фарисеях. Те, мол, намереваются узаконить гражданский брак и незаконнорожденных детей, нанося вред семьям, родине, собственности и Церкви. Они предоставляют женщинам равные права с мужчинами, бросая вызов Божескому закону, который в этом пункте является весьма определенным. Нивея и Северо занимали со своими детьми весь третий ряд скамей. Клара сидела рядом с матерью, которая сжимала в нетерпении ее руку, если речь священника слишком долго задерживалась на плотских грехах, потому как знала, что это может привести малышку к ошибочным представлениям, далеким от действительности. Клара была очень развитой девочкой, она задавала вопросы, на которые никто не умел отвечать. Ее воображение было безграничным, что наследовали все женщины их семьи по материнской линии. В церкви становилось все жарче, и резкий запах, исходящий от свечей, ладана и пестрой толпы, совсем утомил Нивею. Ей хотелось, чтобы церемония поскорей закончилась и можно было вернуться в их прохладный дом, посидеть в галерее папоротников, выпить кружку оршада, который Нянюшка приготовляла в праздничные дни. Она посмотрела на детей: младшие очень устали, сидели, застыв, в своих воскресных платьях, старшие слушали рассеянно. Она перевела взгляд на Розу, старшую из ныне здравствующих ее детей, и, как всегда, удивилась. Ее поразительная красота вызывала смятение даже у матери; казалось, она создана из какого-то другого материала, отличного от человеческой природы. Нивея знала, что девочка не принадлежит этому миру, еще до того, как Роза родилась, ведь она видела ее в своих снах. Поэтому ее не удивил вскрик акушерки, когда та окинула взглядом девочку. Роза оказалась белой, гладкой, без морщин, словно фарфоровая кукла, с зелеными волосами и желтыми глазами. Самое прекрасное существо, когда-либо родившееся на земле со времен первородного греха, как воскликнула акушерка, крестясь. При первом же омовении Нянюшка сполоснула девочке волосы настоем мансанильи,[4] который обладал свойством смягчать цвет волос, придавая им оттенок старой бронзы, а потом стала выносить ее на солнце, чтобы закалить прозрачную кожу. Эти ухищрения оказались напрасными: очень скоро разнесся слух, что в семье дель Валье родился ангел. Нивея ждала, что, пока девочка будет расти, откроются какие-либо несовершенства, но ничего подобного не случилось. К восемнадцати годам Роза не пополнела, на лице не выступили угри, а ее грация, дарованная не иначе как морской стихией, стала еще прекрасней. Цвет ее кожи с легким голубоватым оттенком, цвет волос, неторопливость движений, молчаливость выдавали в ней жителя вод. Чем-то она напоминала рыб, и будь у нее вместо ног чешуйчатый хвост, она явно бы стала сиреной. Как бы то ни было, девушка вела почти обычную жизнь, у нее даже был жених. В один прекрасный день она выйдет замуж, и тогда ответственность за ее красоту перейдет в другие руки… Роза наклонила голову, луч солнца пробился сквозь готические витражи церкви, в короне света обозначился ее профиль. Некоторые повернулись посмотреть на нее и зашептались, как это часто случалось. Роза ни на что не обращала внимания, она не была тщеславной, а в тот день она словно отсутствовала более, чем обычно. Она придумывала для вышивки на своей скатерти невиданных созданий — полуптиц, полузверей, покрытых перьями всех цветов радуги, с рогами, копытами, таких толстых и с такими короткими крыльями, что это явно противоречило законам природы. www.libfox.ru Исабель Альенде (р. 1942) считается самой популярной писательницей Латинской Америки. Всемирная слава пришла к ней после публикации романа "Дом Духов", написанного в лучших традициях магического реализма. И. Альенде родилась в Чили, а знаменитой фамилией обязана своему дяде Сальвадору Альенде, президенту Чили, погибшему в 1973 г. Статья и примечания Виктора Андреева. Содержание: Посвящается моей матери, бабушке и другим удивительным женщинам - героиням этой истории. Так сколько живет человек?Тысячу лет или год один?Неделю или столетья?Сколько времени он умирает?Что же вечности хочет сказать он? "Баррабас появился в доме, приплыв по морю", - написала девочка Клара изящным почерком. В то время у нее была привычка записывать лишь самое важное, но потом, когда она перестала говорить, она заполняла целые страницы всякими пустяками, не подозревая, что спустя пятьдесят лет ее тетради разбудят мою память о прошлом и помогут пережить мне собственные страхи. Баррабас появился на Страстной четверг. Он сидел в ужасной клетке, весь в собственных нечистотах и моче, с испуганным взглядом несчастного, беззащитного пленника, но и тогда в нем угадывался - по благородной, королевской посадке головы и размерам крепкого костяка - легендарный исполин, каким пес стал впоследствии. Тот осенний день был тоскливым и ничем не предвещал событий, о которых писала Клара и которые произошли во время утренней мессы в приходе Святого Себастьяна, куда она отправилась вместе с семьей. В знак траура святые были укрыты темно-лиловыми тканями. Богомолки ежегодно вынимали их из шкафов ризницы и вытряхивали из них пыль. Под мрачными покрывалами сонм святых казался просто нагромождением вещей, словно ожидающих переезда, и даже свечи, ладан и стоны органа не могли сгладить это гнетущее впечатление. Темные силуэты угрожающе возвышались вместо привычных скульптур святых в благородных одеждах, украшенных рубинами и изумрудами из стекла, на чьих одинаковых лицах будто застыли следы насморка. Единственным, кого не задрапировали траурным покрывалом, был сам покровитель церкви - святой Себастьян. Зрелище его согнувшегося в непристойной позе тела, простреленного полудюжиной стрел и истекающего кровью и слезами, открывали взору верующих на Страстной неделе. Его раны, удивительно свежие благодаря кисти падре Рестрепо, вызывали у Клары дрожь отвращения. Это была долгая неделя покаяния и поста, когда не играли в карты, не предавались сладости музыки, влекущей к неге и забытью. Во всем ощущалась величайшая грусть и целомудрие, хоть именно в эти дни каверзы дьявола особенно настойчиво смущали грешную плоть католиков. В пост ели слоеное тесто, вкусные кушанья из овощей, воздушные омлеты и привезенные из деревень огромные сыры. Прихожане вспоминали о страданиях Христа, стараясь не соблазниться даже самым маленьким кусочком мяса или рыбы из страха перед отлучением от Церкви. Об этом неустанно напоминал падре Рестрепо, и никто еще не посмел его ослушаться. У Божьего слуги был длинный перст указующий, дабы всенародно отмечать им грешников, и язык, натренированный в пробуждении приличествующих моменту чувств. Северо дель Валье был атеистом и масоном, но политические амбиции не позволяли ему пропускать публичные мессы, совершавшиеся по воскресеньям и праздничным дням. Его супруга Нивея предпочитала беседовать с Богом без посредников. Она совершенно не доверяла сутанам, испытывала тоску при описании Небес, чистилища и ада, однако поддерживала своего мужа в его честолюбивых парламентских замыслах в надежде на то, что если тот займет место в конгрессе, она сможет добиться для женщин прáва голосовать. За это она боролась вот уже десять лет, и даже ее следующие одна за другой беременности не смогли лишить ее бодрости духа. В этот Страстной четверг падре Рестрепо довел слушателей своими апокалипсическими картинами до предела возможного, и Нивея почувствовала тошноту. Она подумала, не забеременела ли снова. Она родила уже пятнадцать детей, из которых одиннадцать были живы, и полагала, что уже достигла возраста благоразумия: ее младшей дочери Кларе исполнилось десять лет. Она считала, что наконец взяла верх над силой своей удивительной плодовитости. Донна Нивея приписала свое недомогание тому моменту в проповеди падре Рестрепо, когда он указал на нее, заговорив о фарисеях. Те, мол, намереваются узаконить гражданский брак и незаконнорожденных детей, нанося вред семьям, родине, собственности и Церкви. Они предоставляют женщинам равные права с мужчинами, бросая вызов Божескому закону, который в этом пункте является весьма определенным. Нивея и Северо занимали со своими детьми весь третий ряд скамей. Клара сидела рядом с матерью, которая сжимала в нетерпении ее руку, если речь священника слишком долго задерживалась на плотских грехах, потому как знала, что это может привести малышку к ошибочным представлениям, далеким от действительности. Клара была очень развитой девочкой, она задавала вопросы, на которые никто не умел отвечать. Ее воображение было безграничным, что наследовали все женщины их семьи по материнской линии. profilib.net Альба видела кошмарные сны о смерти своего отца. Ей снился молодой мужчина, красивый и одетый во все белое, в светлых лакированных ботинках и соломенной шляпе, шествующий по пустыне под жарким солнцем. В ее снах путник понемногу замедлял шаг, шел все медленнее и медленнее, спотыкаясь и падая, поднимаясь и снова падая, страдая от жары, лихорадки и жажды. Часть пути он полз на коленях по горячим пескам, но в конце концов падал среди белесых, бесконечных дюн, и хищные птицы начинали кружить над его неподвижным, распростертым на песке телом. Она столько раз видела это во сне, что страшно удивилась, когда много лет спустя должна была опознать труп того, кого считала отцом, в городском морге. Альба была храброй девушкой, отважной натурой, привыкшей к трудностям, поэтому отправилась одна. Ее встретил практикант в белом переднике и провел по длинным коридорам старинного здания до большого и холодного зала, стены которого были выкрашены в серый цвет. Человек в белом переднике открыл дверцы огромного холодильника и извлек носилки, на которых лежало раздувшееся, старое, синеватого цвета тело. Альба внимательно посмотрела на него, не найдя ничего похожего на того, кого столько раз видела во сне. Он показался ей слишком заурядным и напоминал почтового служащего. Она посмотрела на его руки: это не были руки благородного кабальеро, тонкого и интеллигентного, а, скорее, руки мужчины, который не может поведать о себе ничего примечательного. Но его документы служили неоспоримым доказательством того, что этот посиневший, печальный труп являлся Жаном де Сатини, скончавшимся не от лихорадки в золотых дюнах ее детского сна, а всего лишь от апоплексического удара, от старости, когда переходил улицу. Но все это случилось много позже. Во времена, когда Клара была жива, для маленькой Альбы "великолепный дом на углу" был защищенным со всех сторон миром, где она росла, оберегаемая даже от своих ночных кошмаров. Альбе еще не исполнилось и двух недель, когда Аманда вернулась в свой пансион. Силы ее восстановились, и нетрудно было догадаться о чувствах Хайме. Она взяла своего брата за руку и ушла так же, как пришла: тихо, без обещаний. Ее потеряли из виду, и единственный, кто мог найти ее, не хотел делать этого, чтобы не ранить своего брата. Только случайно Хайме снова увидел ее много лет спустя, но тогда уже было поздно для них обоих. После исчезновения Аманды Хайме утопил свое отчаяние в занятиях и работе. Он вернулся к привычкам отшельника, и в доме его почти никогда не видели. Ни разу он не упомянул имени девушки и навсегда отдалился от своего брата. Появление внучки в доме смягчило характер Эстебана Труэбы. Перемена была неуловима, но Клара ее заметила. Эстебана выдавали блеск в глазах, когда он видел девочку, дорогие подарки, которые он приносил ей, печаль, когда слышал, что девочка плачет. Это, однако, не приблизило его к Бланке. Их отношения никогда не были близкими, а со времени ее рокового замужества так испортились, что лишь необходимая вежливость, требуемая Кларой, позволяла им жить под одной крышей. Как обычно, почти все комнаты в доме семьи Труэба были заняты, и ежедневно стол накрывали на всю семью и гостей, а кроме того, ставили один запасной прибор для того, кто мог бы прийти без предупреждения. Главный вход был постоянно открыт, чтобы жившие здесь родственники и визитеры могли свободно входить и выходить. В то время как сенатор Труэба пытался исправлять недостатки в судьбе своей страны, его жена умело плыла по бурным водам общественной жизни и шла по другим, недоступным обычным смертным духовным тропам. Возраст и практика углубили способности Клары угадывать тайное и передвигать вещи на расстоянии. Восторженное состояние души легко приводило ее в транс, когда она могла, сидя на стуле, перемещаться по всей комнате, точно под сиденьем стула был спрятан мотор. В те дни один голодный молодой живописец, принятый в доме из сострадания, написал единственный портрет Клары, заплатив тем самым за гостеприимство. Много позже никому не известный художник превратился в мастера, и сегодня эта картина находится в одном из музеев Лондона, как и многие другие произведения искусства, вывезенные из страны в трудные времена. На полотне изображена зрелая женщина в белом платье с серебряными волосами и мягким выражением лица, отдыхающая в качалке, которая словно подвешена над полом и плывет среди цветистых занавесей, а рядом видны летящая опрокинутая ваза и толстый черный кот, восседающий как настоящий сеньор. В музейном каталоге говорится, что это влияние Шагала, но это не так. Картина буквально соответствует той реальности, которой жил художник в доме Клары, где действовали тайные силы человеческой природы и царило прекрасное, божественное настроение, вызывающее чрезвычайные явления. Связь Клары с блуждающими душами и инопланетянами поддерживалась с помощью телепатии, снов и маятника, которым она пользовалась, поддерживая его в воздухе над алфавитом, аккуратно разложенным на столе. Свободные движения маятника указывали на буквы, составляя сообщения на испанском языке и эсперанто. Было очевидно, таким образом, что именно эти языки интересуют существ иных пространств, а не английский, как писала Клара в своих письмах послам англоговорящих держав, при том что те никогда не отвечали, как и следующие друг за другом министры образования, к которым она обращалась с изложением своей теории. Клара находила, что в школах вместо изучения английского и французского - языков матросов, торгашей и ростовщиков - следовало бы обязать детей изучать эсперанто. Детство Альбы прошло в знакомстве с вегетарианскими диетами, японскими военными играми, тибетскими танцами, дыханием йоги, в изучении науки расслабляться и концентрировать внимание с профессором Хуассером и многих других интересных приемов, не считая влияния, которое оказали на нее оба дяди и три очаровательные сеньориты Мора. Ее бабушке Кларе непостижимым образом удавалось поддерживать этот огромный рыдван, полный фантазеров, в который она превратила свой дом, несмотря на то что она была лишена склонности к ведению домашнего хозяйства и презирала все четыре арифметических действия. Вся организация дома и счета со временем перешли в руки Бланки, которая делила свое время между заботами мажордома этого призрачного королевства и своей керамической мастерской в глубине патио, последним прибежищем в ее тревогах. Там она давала уроки отстающим в развитии детям, а также сеньоритам из общества и творила свои немыслимые поделки, которые, вопреки всякой логике, продавались так же быстро, как свежеиспеченный хлеб. С самого раннего детства в обязанности Альбы входило расставлять свежие цветы в вазы. Она открывала окна, чтобы в комнаты потоком хлынули свет и воздух, но цветы не доживали до вечера, ибо суровый голос Эстебана Труэбы и его удары тростью обладали способностью пугать природу. Когда он проходил мимо, домашние животные разбегались, а растения увядали. Бланка начала выращивать эвкалипт, привезенный из Бразилии, худосочный, робкий побег, единственным достоинством которого была его цена: он оценивался по листьям. Когда в доме слышали, что идет сенатор Труэба, тот, кто находился ближе всех, бежал на террасу спасать эвкалипт, потому что едва старик приближался, растение опускало листья, а на стебле появлялись слезы, бежавшие как молоко. Альба не посещала коллеж, так как ее бабушка говорила, что тому, кто так обласкан звездами, нет нужды уметь более, чем писать и читать, а этому она может научиться и дома. Она так спешила обучить ее грамоте, что в пять лет девочка читала газету во время завтрака, комментируя известия вместе со своим дедушкой, а в шесть обнаружила таинственные книги в загадочных ящиках своего легендарного прадедушки Маркоса и пришла в этот мир во всеоружии разнообразных знаний. О ее здоровье тоже не беспокоились, потому что не верили в пользу витаминных добавок и считали, что вакцины предназначены для кур. Кроме того, бабушка изучила линии ее руки и предсказала, что у нее будет железное здоровье и долгая жизнь. Ей позволяли красить волосы "Байрумом", чтобы смягчить их темно-зеленый цвет, несмотря на то что сенатор Труэба предпочел бы оставить их такими, ведь Альба была единственной, кто унаследовал что-то от прекрасной Розы, пусть это был всего лишь морской цвет волос. Чтобы доставить ему удовольствие, в юности Альба перестала прибегать к "Байруму" и споласкивала голову настоем петрушки, что делало зеленоватый цвет особенно густым. В отличие от большинства женщин в их семье, она не могла похвастаться статью, была небольшого роста, с мелкими чертами лица. profilib.net Столь любимый писательницей Пабло Неруда в стихотворении 1969 года "Все еще…" "извиняется" перед читателем: Простите, что я все время,рассказывая о себе,сбиваюсь на эту землю.Такая это земля.Если в тебе растет она,значит, и ты растешь.Если в тебе погасла,гаснешь и ты. (Перевод П. Грушко) Так происходит и с Исабель Альенде. Она тоже, начав рассказывать "о себе" (о своей семье, своих близких), "сбивается" на родную землю. А Чили - страна на Земном шаре поистине уникальная. Узкой полосой (от 15 до 350 км) она протянулась с севера на юг между Тихим океаном и Главными Кордильерами Анд на 4 300 км. На этой земле раскинулись и пустыни, и степи, и горы с вечными снегом и льдом, и тропические и хвойные леса. Страна землетрясений и вулканов… "Дом Духов" принадлежит к произведениям "нового латиноамериканского романа". К той литературе, "бум" которой в конце 60-х годов во всем мире связан с именем Гарсиа Маркеса. (В скобках, справедливости ради, заметим: начался "новый латиноамериканский роман" с книг гватемальца Мигеля Анхеля Астуриаса "Маисовые люди", кубинца Алехо Карпентьера-и-Бальмонта "Царство Земное" (обе - 1949 года) и мексиканца Хуана Рульфо "Педро Парамо" (1955). Но, действительно, нужен был "вулканический взрыв" "Ста лет одиночества", чтобы весь мир увидел: в Латинской Америке появилась целая плеяда романистов-новаторов. И еще отметим: один из крупнейших писателей мировой литературы XX века, аргентинец Хорхе Луис Борхес за всю свою долгую жизнь не написал ни одного романа.) Критики нередко сравнивают "Дом Духов" с произведениями Габриэля Гарсиа Маркеса. Исабель Альенде в таких случаях обычно отвечает, что подобное сравнение для нее только лестно. Возможно, чилийская писательница сознательно училась литературному мастерству на книгах Гарсиа Маркеса; возможно, она невольно попала под их магию. Ведь Гарсиа Маркес заворожил своим письмом многих и многих. И не только в Латинской Америке. Это - "чудесная реальность" латиноамериканской литературы. Но "чудесная реальность" Латинской Америки в случае с Гарсиа Маркесом и Исабель Альенде проявилась еще и в том, что у обоих писателей оказался один и тот же "нелитературный" учитель. В подобном доме прошло и детство Исабель Альенде. И у нее была такая же бабушка - "совершенно умопомрачительная женщина"! Есть в романе "Сто лет одиночества" и в романе "Дом Духов" и другое совпадение: братья-близнецы. В обоих романах братья-близнецы играют весьма существенную роль, правда, тему двойничества Исабель Альенде решает совсем иначе, чем Гарсиа Маркес. А вот совпадение, подчеркивающее родство романа "Дом Духов" и романа "Осень патриарха". Повествование Гарсиа Маркеса о диктаторе буквально "пронизано" поэзией Рубена Дарио. Никарагуанский поэт является антиподом "патриарха". Антиподом диктатора Исабель Альенде в своем романе тоже делает поэта, хотя и иного - Пабло Неруду. В 1947 году 19-летний Габриэль Гарсиа Маркес задумал написать роман под названием "Дом" - историю нескольких поколений одной семьи. В 1950 году в колумбийской газете "Эль-Эралльдо" он даже опубликовал три отрывка из будущего романа: "Дочь полковника", "Сын полковника" и "Дом Буэндиа". Работа над романом продолжалась добрых два десятилетия. В конце концов роман "Дом" превратился в "Сто лет одиночества". История одной семьи переросла в аллегорическую историю Колумбии. В историю Латинской Америки. Всего человечества… Роман сознательно сделан так, чтобы каждый был волен истолковать его по-своему. А Исабель Альенде, написав "Дом Духов", словно бы воплотила в жизнь давний замысел своего великого предшественника, хотя выбрала свое собственное художественное решение. Государственный переворот в Чили заставил латиноамериканских - и прежде всего, чилийских - писателей вновь вернуться к теме диктаторства. Литература чилийского сопротивления чрезвычайно обширна. Сначала - как непосредственный отклик на события - появились стихи и рассказы, позже - пьесы, кинофильмы, романы. И даже сама Исабель Альенде, создав "Дом Духов", не исчерпала темы - она и впоследствии обращалась к ней. Роман Гарсиа Маркеса "Осень патриарха" впервые был опубликован в 1975 году, вскоре после государственного переворота в Чили. Никогда не скрывавший своих политических симпатий, писатель дал обет: не публиковать художественных произведений, пока не падет режим Пиночета. Колумбийский писатель участвует в кампаниях солидарности с чилийским народом, пишет публицистические статьи, в которых обличает преступления военной хунты. В Чили книги Гарсиа Маркеса оказываются в числе "запрещенных", но его голос слышат во всем мире. "Художественное молчание" Гарсиа Маркеса продолжалось шесть лет; только в 1981 году он выпускает новый роман - "Хроника одного убийства, о котором знали заранее". В этом небольшом романе рассказывается история случившегося в действительности убийства, но, повествуя о реальном случае, Гарсиа Маркес и здесь поднимается до высоты обобщения. В своем романе "Дом Духов" Исабель Альенде не делает художественных обобщений. Она ставит перед собой иную задачу: до малейших деталей точно воссоздать увиденное и пережитое ею в трагические дни переворота. Стать летописцем конкретных событий. При этом она не старается быть беспристрастным летописцем - гнев, страх, боль, растерянность буквально пронзают последние главы романа. Гватемальский писатель Мигель Анхель Астуриас свою нобелевскую речь (1967) назвал "Латиноамериканский роман - свидетельство эпохи". Такое свидетельство как раз и пишет Исабель Альенде. Надо только сделать одну существенную оговорку: это свидетельство женщины. Если бы "Дом Духов" был издан анонимно, то читатель, скорее всего, с уверенностью сказал бы, что этот роман написан женщиной. Именно женщинам отданы и все симпатии автора. Прекрасная Роза - это символ красоты. Красоты неземной, загадочной, живущей в этом мире только одно мгновение, но остающейся в людской памяти навсегда. Имена других героинь связаны с белым цветом (и следовательно, со светом). Белый цвет, как известно, символ чистоты. Клара - светлая, полная света, сияющая, прозрачная, чистая, проницательная, ясная. На этом последнем значении имени более всего и останавливает внимание автор: Исабель Альенде называет Клару ясновидящей (она играет словами, по-испански - Clara, clarivitente) и наделяет ее пророческим даром. Бланка - белая, светлая, чистая. Альба - утренняя заря, рассвет. В романе Альба - предвестница нового дня. С чьей-то легкой руки, как раз в связи с творчеством Исабель Альенде, в критике появился - явно иронический - термин "магический феминизм". Почти наверняка придумал этот термин мужчина. Видимо, писатели-мужчины обиделись, что их потеснили на литературном Олимпе… Чилийская поэтесса Габриэла Мистраль, стихи которой буквально кричат: "Мы рождены женщиной", стала первым в Латинской Америке писателем, которого удостоили Нобелевской премии (произошло это в 1945 году). В настоящее время из всех писательниц Латинской Америки (а их, разумеется, немало) только Исабель Альенде приобрела всемирную известность. profilib.net Век спустя Альба проснулась мокрой и обнаженной. Она не знала, покрыта ли она потом или влажная от воды или мочи, она не могла шевельнуться, ничего не помнила, не знала, где она и почему ей так мучительно больно. Она испытывала жажду, словно шла по пустыне, и попросила воды. - Потерпи, товарищ, - ответил ей кто-то рядом. - Потерпи до утра. Если выпьешь воды, у тебя начнутся судороги и ты можешь умереть. Она открыла глаза. Повязки не было. Смутно знакомое лицо склонилось над ней, чьи-то руки завернули ее в одеяло. - Ты помнишь меня? Я Ана Диас. Мы товарищи по университету. Не помнишь? Альба закрыла глаза и отдалась сладкой иллюзии смерти. Несколько часов спустя она опять проснулась и, шевельнувшись, почувствовала, как болит у нее каждая клеточка. - Скоро тебе станет лучше, - пообещала женщина, которая погладила ее по щеке и откинула влажные пряди волос, закрывавших ей глаза. - Не двигайся и попытайся расслабиться. Я буду рядом, отдохни. - Что произошло? - пробормотала Альба. - Тебе сильно досталось, - с горечью сказала женщина. - Кто ты? - спросила Альба. - Ана Диас. Я здесь уже неделю. Моего друга тоже схватили, но он еще жив. Один раз в день я вижу, как он проходит, когда их ведут в уборную. - Ана Диас? - прошептала Альба. - Она самая. Мы не очень-то дружили в университете, но никогда не поздно стать друзьями. Правду говоря, Графиня, ты последняя, кого я думала здесь встретить, - мягко ответила женщина. - Не разговаривай, попытайся уснуть, чтобы быстрее шло время. Мало-помалу к тебе вернется память, не беспокойся. Это из-за электрического шока. Но Альба не смогла уснуть, потому что открылась дверь камеры и вошел мужчина. - Завяжи ей глаза! - приказал он Ане Диас. - Пожалуйста!.. Разве вы не видите, что она очень слаба? Дайте ей отдохнуть немного… - Делай то, что тебе говорят! Ана наклонилась над койкой и завязала Альбе глаза. Затем откинула одеяло и попыталась одеть, но охранник оттолкнул ее, поднял Альбу за руки и усадил. Еще один помог ему, и оба понесли Альбу, потому что идти она не могла. Она была уверена, что умирает, если уже не умерла. Она поняла, что ее несут по коридору, где эхо возвращало шум шагов. Снова грубые пальцы ощупали ее лицо, приподняли ей голову. - Можно дать ей воды. Вымойте ее и сделайте еще укол. Посмотрите, не сможет ли она отхлебнуть немного кофе, и приведите потом ко мне. - Одеть ее, полковник? - Не надо. Альба долго находилась в руках Гарсиа. Через несколько дней он понял, что она его снова узнала, но из предосторожности продолжал держать ее с повязкой на глазах, даже когда они оставались вдвоем. Ежедневно привозили новых арестованных. Альба слышала крики, шум машин и закрывающихся ворот и пыталась считать задержанных, но это казалось почти невозможным. Ана Диас полагала, что их было человек двести. Гарсиа, несмотря на крайнюю занятость, ни одного дня не пропускал, чтобы не мучить Альбу, чередуя разнузданное насилие с вниманием а-ля "добрый друг". Иногда он становился по-настоящему трогательным и собственной рукой давал ей из ложки суп, а в другой раз сунул ее головой в бадью с экскрементами, и она упала в обморок от этой мерзости. Альба поняла, что он совсем не пытается выяснить местонахождение Мигеля, а мстит за обиды, причиненные ему в детстве, и что ничто, в чем она могла бы сознаться, не изменило бы ее судьбу как личной заключенной полковника Гарсиа. Тогда она мало-помалу вышла из круга ужасов и стала меньше бояться, испытывая сострадание к другим. К тем, кто только что попал в заключение, к несчастным, которых подвешивали за руки, к человеку, которого прямо по ногам в колодках переехал грузовик. Всех заключенных вытолкали в патио и заставили смотреть на эту пытку, потому что бедняга тоже был личным заключенным полковника. В тот день Альба впервые открыла глаза не во тьме своей камеры, и мягкий свет утра и иней, сверкавший на лужах после ночного дождя, показались ей невыносимо яркими. Охранники выволокли на середину двора заключенного, который не оказывал сопротивления, но и не мог держаться на ногах. Их лица были закрыты платками, чтобы их не узнали в том случае, если обстоятельства изменятся. Альба зажмурила глаза, когда зашумел мотор, но не могла не услышать вопль, навсегда оставшийся в ее памяти. Ана Диас помогала ей держаться какое-то время, пока они были вместе. Девушка выдержала все зверства: ее изнасиловали в присутствии ее друга, их истязали вместе, но она не потеряла способности улыбаться и надеяться. Она не утратила надежду даже тогда, когда ее отправили в клинику при политической полиции, потому что от побоев она потеряла ребенка, которого ждала, и истекала кровью. - Ничего, когда-нибудь у меня будет другой, - сказала она Альбе, вернувшись в камеру. Но именно этой ночью Альба впервые услышала, что Ана плачет, закрыв лицо одеялом, чтобы заглушить свою боль. Альба подошла к ней, обняла, вытерла ей слезы, сказала все нежные слова, какие только могла вспомнить, но не было утешения, для Аны Диас, и Альба только покачала ее на руках, убаюкивая колыбельной песней, как ребенка. Утро застало их спящими, свернувшимися, словно два зверька. Днем они с жадностью ожидали момента, когда длинной вереницей пройдут мужчины в уборную. Они шли под охраной вооруженных тюремщиков с завязанными глазами и, чтобы не сбиться, каждый держал руку на плече того, кто шел впереди. Среди них был Андрес. Через крошечное оконце с решеткой из своей камеры девушки видели их так близко, что если бы можно было протянуть руку, они дотронулись бы до них. Всякий раз, когда мужчины проходили, Ана и Альба с силой слепого отчаяния затягивали песню, и из других камер тоже вырывались женские голоса. Заключенные выпрямлялись, расправляли плечи, поворачивали головы в их сторону, и Андрес улыбался. Рубашка на нем была порвана и запачкана запекшейся кровью. Один охранник был тронут пением женщин. Как-то ночью он принес три гвоздики в банке с водой. В другой раз пришел сказать Ане Диас, что нужна добровольная помощь, чтобы постирать белье одному заключенному, и вымыть его камеру. Он провел ее к Андресу и оставил ненадолго вдвоем. Когда Ана Диас вернулась, она выглядела совсем иначе, и Альба даже не осмелилась заговорить с ней, чтобы не спугнуть ее счастье. Однажды полковник Гарсиа неожиданно принялся ласкать Альбу точно влюбленный и рассказывать ей о своем детстве в деревне, когда видел ее издалека, гуляющей за руку со своим дедушкой, в накрахмаленных юбках, в зеленом нимбе ее кос. Гарсиа, разутый, перепачканный глиной, поклялся, что однажды заставит ее заплатить за высокомерие и отомстит за свою несчастную судьбу незаконнорожденного. Окаменевшая и отсутствующая, раздетая, дрожащая от отвращения и холода, Альба не слушала его, но почувствовала, что в желании полковника терзать ее появилась трещина, и он испугался этого, словно услышал тревожный звук набата. Он приказал отправить Альбу в собачью будку. Так называлась маленькая герметичная камера, темная и холодная как могила. Их было всего шесть, построенных на месте высохшего пруда для особых случаев наказания. Никто не выдерживал там долго, через несколько дней люди начинали бредить, терять представление о вещах, о значении слов, времени, и в конце концов умирали. Вначале, скорчившись в своей могиле, не имея возможности ни сесть, ни вытянуться, несмотря на небольшой рост, Альба боролась с безумием. В одиночестве она поняла, как ей была нужна Ана Диас. Альбе казалось, что она слышит едва различимый стук, словно кто-то передавал ей шифрованное послание из других камер, но вскоре она перестала обращать на это внимание, поскольку поняла, что любая форма сообщения невозможна. Она пала духом, надумав разом покончить с пыткой, перестала есть и только изредка, когда чрезмерная слабость оказывалась сильнее этого решения, выпивала глоток воды. Она попыталась не дышать, не двигаться и с нетерпением стала ждать смерти. Так продолжалось довольно долго. Когда Альба почти достигла желаемого, появилась ее бабушка Клара, которую она столько раз призывала, чтобы та помогла ей умереть. Бабушка объяснила ей, что благодать заключается не в смерти, ведь она в любом случае наступит, а в сохранении жизни, что было бы чудом. Альба увидела Клару такой, какой помнила с детства, в ее белом льняном халате, зимних перчатках, с нежнейшей беззубой улыбкой и озорным блеском ореховых глаз. Клара посоветовала ей писать мысленно обо всем, без карандаша и бумаги, чтобы занять голову, выбраться из собачьей будки и продолжать жить. Она внушила ей идею написать свидетельские показания, которые когда-нибудь откроют ужасные тайны ее пребывания здесь, и все узнают о кошмаре, в который превратилась жизнь стольких людей наряду с мирным и упорядоченным существованием других. Тех, кто не хотел ничего знать, кто поддерживал иллюзию нормальной жизни, кто отрицал, вопреки очевидному, что в нескольких метрах от их счастливого мира люди находятся на краю гибели в мрачных казематах. "Ты должна многое сделать, так что перестань жалеть себя, выпей воды и начни писать", - сказала Клара своей внучке, прежде чем исчезнуть так же неожиданно, как пришла. profilib.netИсабель Альенде - Дом духов. Альенде дом духов
Исабель Альенде - Дом духов читать онлайн
Исабель Альенде - Дом духов
Исабель Альенде - Дом духов
Исабель АльендеДом духовроман
Глава 1РОЗА, КРАСАВИЦА
Исабель Альенде - Дом духов
Исабель Альенде - Дом духов
Исабель Альенде - Дом духов
Смотрите также
