Осенней порой тянет пофилософствовать в тепле уютного кресла, мерный стук дождя за окном, хмурые тучи — всё это наводит на мрачные мысли. Однако же воспоминания о жарком лете, о юном весеннем ветерке никогда нас не покидают, стоит лишь закрыть глаза, как тьма отступает, а на лице появляется блуждающая мечтательная улыбка. Ощущение чего-то страшного, неотвратимого преследовало Дуга Сполдинга в начале «Вина из одуванчиков», но подобно грозовой туче оно прошло стороной, так и оставшись невысказанной угрозой. Встретиться лицом к лицу с опасной бурей выпало на долю другим обитателям Гринтауна — двум паренькам и отцу одного из них, когда накануне Дня Всех Святых в город пожаловал странный Карнавал, ярмарка бродячих фокусников и уродцев с привычными аттракционами. Хотя привычным это шоу может показаться только с виду — мрачные тайны, скрытые за пологами разноцветных шатров могут угрожать каждому и вместо привычной платы за вход потребовать самое дорогое, что есть в жизни.
Герои романа — обычные мальчишки, живущие по соседству. Закадычные друзья, они при этом очень отличаются друг от друга, рождая то единство противоположностей, коим свойственно взаимное притяжение. Очень светлый, добрый и слегка застенчивый Вилли прекрасно дополняет темноволосого взрывного Джима, который готов в любую секунду сорваться с места и устроить тысячу разных проделок. Ребята вплотную подошли к той грани, что отделяет детство от юности, но мотив взросления, который безусловно присутствует, здесь на втором плане. Хотя нельзя отметить ту точность и образность с которой автор передает детскую дружбу, пробуждение интереса к противоположному полу, безмерную любовь к приключенческой литературе, книгам про динозавров. Вилли и Джим заключают в себе двойственную природу отрочества, которое безумно хочет побыстрее перейти во взрослую жизнь, и в то же время жаждет подольше задержаться в беззаботной, сладостной поре детства, которая уже никогда не повторится.
И всё же, как мне показалось, автора больше привлекает не проблема взросления мальчишек, а история их отца, столкнувшегося с кризисом среднего возраста. Работающий уборщиком в городской библиотеке Чарльз Хэллоуэй должен примириться с неизбежным наступлением старости, преодолеть себя, пройти личное испытание Карнавалом. Множество книг, что он прочел за долгие годы, большой опыт и философское отношение к жизни — вот его позитивный багаж, но чего он добился в жизни, с точки зрения общества — он всего лишь скромный, неуверенный в себе неудачник. В свои 54 года он ощущает себя седым стариком, но неужто в эти годы человек может считаться старым? Один из лучших эпизодов книги, на мой взгляд, — диалог Чарльза и Вилли, в котором автор походя решает извечный конфликт отцов и детей, показывает нам, что в каждом взрослом живет тот самый мальчишка, который с годами оказался замурован в коконе стареющей плоти, но стоит лишь позвать, как уже вот он, тут как тут.
С самых первых страниц автор мастерски нагнетает напряжение, создает предчувствие чего-то неотвратимого, пугающего, которое постепенно обретает контуры, облекается реальными страхами и угрозами. Собирательный образ Карнавала предстает как нечто одушевленное, средоточие греховности и соблазнов современного мира. Среди интерьеров и обитателей Карнавала нам встречаются знакомые по рассказам персонажи и сюжетные ситуации — «Чёртово колесо», «Электрический стул», «Карлик», «Человек в картинках», ведьма Таро из необозначенного рассказа «Вина из одуванчиков». При этом автор не ставит своей целью напугать читателя, мистический элемент служит для создания сверхъестественной атмосферы чёрной магии, незримо проникающей в реальный мир. Настоящая тьма клубится в глубине душ обычных жителей Гринтауна, а сам карнавал — это лишь катализатор, жнец, собирающий спелые колосья греха и лицемерия. Испытать подлинный ужас и отвращение можно только узрев свой подлинный облик.
Сила романа в том, что автор имеет готовые ответы на все вопросы, которые могут возникнуть у читателя. Он не бросает своих героев в омут безнадёжного отчаяния, несмотря на атмосферу осеннего увядания, мрачную гамму полутонов, в которой исполнено произведение, роман подкупает чувством неистребимого оптимизма, веры в жизнь, преодолением смерти. Рецепт главнейшего оружия с помощью которого можно победить людей осени, навсегда утвердив в своих правах лето, предельно прост, и автор охотно поделится им с читателем в свое время. Помимо прочего, в этом романе чётко звучит жизненная философия автора, согласно которой нет плохих возрастов, как нет плохих времен года. Не познать радости детства так же печально, как и оставаться вечным ребенком, ведь в зрелости мы обретаем любовь, а в старости — мудрость и смирение. Главное — сохранить волю к жизни, умение удивляться новому и радоваться каждому мгновению — только так можно найти себя в мире, а найдя — не потерять.
Для меня этот роман стоит в ряду лучших произведений Брэдбери, подкупая вдумчивой философией, переливчатой атмосферой игры света и тьмы. Пускай сюжет развивается по вполне предсказуемым рельсам, это не главное, внешнее отступает перед картинами напряженной внутренней борьбы персонажей. В эту книгу погружаешься целиком и полностью, во многом благодаря мастерским описаниям, ярким образам и поэтичным сравнениям. Точно как в «Вине из одуванчиков» автор воздействует на все органы чувств читателя, заставляя сплетаться в единую симфонию призрачный свет луны, яркие огни балагана и вкус лакричных леденцов. В заключение своего отзыва я не могу не процитировать строки экспрессиониста Г. Гейма, которые отлично укладываются в образы романа: «Ещё вчера шумели карусели, / Наяривал гигантский граммофон, / Афиши и названия пестрели, / И шум толпы летел со всех сторон, / Где собирались толпы у киосков / И зазывалы звали их войти, / Ещё вчера лежали праздные пути / Мужчин и женщин, старцев и подростков,- / Разверзлась тишина. Серп месяца / Вспорол утробу мрака. / Березы, словно знаки зодиака, / И мрамор мглы воздвигся на века». fantlab.ru …И ДУХОВ ЗЛАЯВИЛАСЬ РАТЬ роман ... С признательностью Дженет Джонсон, которая научила меня писать новеллы, и Сноу Лонглей Хоуш, который очень давно учил меня поэзии в лос-анджелесской средней школе, и Джеку Гассу, который не так давно помог написать этот роман Человек влюблен и любит то, что исчезает Потому что они не заснут, если не сделают зла, пропадает сон у них, если не доведут они кого до падения, Ибо они едят хлеб беззакония и пьют вино хищения. Я не знаю всего, что может прийти, но чем бы это ни было, я пойду к нему, смеясь Прежде всего отметим, что стоял октябрь, замечательный для мальчишек месяц. Нельзя сказать, что остальные месяцы никуда не годятся, но, как говорят пираты, бывают плохие и бывают хорошие. Возьмем, к примеру, сентябрь — плохой месяц: начинаются занятия в школе. Или август — хороший месяц: каникулы еще не кончились. Июль хорош, июль просто замечателен: в целом мире еще нет ничего, что хотя бы случайно напоминало о школе. Июнь же, несомненно, лучше всех: начало лета, до школы далеко, а до сентября еще миллиард лет… Итак, стоял октябрь. Уже месяц, как идут школьные занятия, а вы еще гуляете, скачете, отпустив поводья. У вас еще есть время обдумать маскарадный костюм, который вы наденете в последнюю ночь месяца на собрание Христианской молодежной ассоциации. И тогда, в двадцатых числах октября, когда воздух пахнет дымом костров, на которых сжигают опавшие листья, и небо в сумерках оранжевое или пепельно-серое, кажется, что канун праздника Всех святых никогда не придет сюда, под сень ракит, теряющих последнюю листву, во дворы, где развеваются на легком ветру сохнущие простыни. Однако в один странный, длинный, страшный год канун праздника Всех святых пришел рано. В тот год он наступил 24 октября в три часа пополуночи, вместо того, чтобы прийти, как положено, 31 октября. Тогда Джеймсу Найтшейду с Оук-стрит, 97 было тринадцать лет, одиннадцать месяцев и двадцать три дня. Уильяму Хэлоуэю, жившему в соседнем доме, исполнилось тринадцать лет, одиннадцать месяцев и двадцать четыре дня. И тот и другой приближались к четырнадцатилетию, оно, как пойманная птица, уже трепетало в их руках. В ту октябрьскую неделю они за одну ночь сделались взрослыми и навсегда распрощались с детством. Торговец громоотводами появился как раз перед бурей. Пасмурным октябрьским днем он прошел, опасливо оглядываясь, по улицам Гринтауна, небольшого городка в штате Иллинойс. Там, позади, молнии уже били в землю. Там, позади, буря неотвратимо надвигалась и скалила зубы, как огромный разъяренный зверь. Торговец громко расхваливал свой товар, скрипел и лязгал огромной кожаной сумкой, где скрывались загадочные предметы, которые он предлагал у каждой двери, пока не подошел, наконец, к небрежно подстриженному газону. Нет, не небрежная стрижка привлекла его внимание. Торговец громоотводами окинул пристальным взглядом двух мальчиков, устроившихся на склоне пологого холма. Чем-то очень похожие друг на друга, они вырезали из веток свистки и болтали о всякой всячине, довольные тем, что за минувшее лето сумели исходить вдоль и поперек весь Грин-таун, а с тех пор, как начались занятия в школе, каждый день бегали отсюда до озера и во-он оттуда до самой реки. — Привет, ребята! — окликнул их человек в одежде цвета грозовых облаков. — Старики дома? Мальчики покачали головами. — А у вас, у самих, деньги водятся? Мальчики вновь покачали головами. — Ладно. — Торговец прошел шага три, остановился и опустил плечи. Ему вдруг показалось, что он давно знает окна их домов и это холодное небо над головой. Он медленно повернулся и глубоко вздохнул. Ветер гудел в голых деревьях. Солнечный луч, скользнув сквозь узкий разрыв в облаках, упал на дуб и отчеканил из последних листьев несколько новеньких золотых монет. Но вот солнце исчезло; монетки были истрачены, все вокруг посерело; торговец встряхнулся, как бы сбрасывая странные чары, овладевшие им. Он медленно побрел вглубь лужайки и спросил: — Как тебя звать, паренек? Первый мальчик, с волосами, точно пух осеннего чертополоха, слегка наклонил голову, прикрыл один глаз и посмотрел на торговца другим, ясным, как капля летнего дождя. — Уилл, — ответил он, — Уильям Хэлоуэй. Грозовой джентльмен повернулся ко второму подростку: — А тебя? Тот неподвижно лежал животом на осенней траве и, казалось, обдумывал, как бы ему назваться. Его волосы цвета лощеных каштанов были жесткими и спутанными, а глаза, неподвижно глядевшие в одну точку, отливали зеленоватым блеском горного хрусталя. Наконец, он небрежно сунул в рот сухую травинку и ответил: — Джим Найтшейд. Грозовой торговец кивнул, как если бы он все это знал наперед. — Найтшейд, — повторил он, — имя вполне подходящее. — Единственно подходящее, — подтвердил Уилл Хэлоуэй. — Я родился на одну минуту раньше полуночи тридцатого октября. Джим родился на одну минуту позже полуночи уже тридцать первого октября. — В канун праздника Всех святых. — Сказал Джим. В этих словах открывалась повесть их жизни, звучала гордость их матерей, живущих в домах по соседству, вместе попавших в роддом; и почти Одновременно принесших в этот мир сыновей — одного светлого, другого темного. Это был рассказ об их общем празднике. Каждый год Уилл зажигал свечи на своем праздничном торте за минуту до полуночи. А Джим, через минуту после полуночи, и когда начинался последний день месяца, задувал их. Все это очень долго и возбужденно рассказывал Уилл. И также долго Джим молчаливо соглашался с ним. И столь же долго торговец, еще недавно спешивший опередить грозу и бурю, слушал, переводя взгляд с одного мальчишеского лица на другое. — Хэлоуэй, Найтшейд, так вы говорите, у вас нет денег? Торговец, словно смущенный своим богатством, порылся в кожаной сумке и вытащил причудливо изогнутую железку. — Вот. Возьмите это бесплатно! Зачем? Затем, что в один из этих домов ударит молния. И если вы не поставите эту штуковину, не миновать беды! А тогда известно что: огонь и угли, свиная поджарка и пепел! Хватайте! Он бросил им изогнутый стержень. Джим не двинулся, но Уилл схватил железку и раскрыл рот от изумления. — Ого, какой тяжелый! И какой смешной! Никогда не видел такого громоотвода. Смотри, Джим! И только тогда Джим оживился, потянулся, как кот, повернул голову. Его зеленые глаза расширились, потом сузились. Загрузка... ruslib.net Популярный американский писатель-фантаст Рэй Дуглас Брэдбери (род. в 1920 г.) знаком отечественному читателю по романам "Марсианские хроники", "451° по Фаренгейту", "Вино из одуванчиков", а также по рассказам "И грянул гром", "Ржавчина", "Дракон" и многим другим. По мотивам его произведений созданы теле- и радиопостановки, снят художественный фильм. В настоящий сборник входит ранее не публиковавшийся в нашей стране роман "…И духов зла явилась рать", повествующий о борьбе двух подростков с Людьми Осени, таинственными и жуткими хозяевами и рабами "темного карнавала" и рассказы, широкому читателю в основном неизвестные. Содержание: С признательностью Дженет Джонсон, которая научила меня писать новеллы, и Сноу Лонглей Хоуш, который очень давно учил меня поэзии в лос-анджелесской средней школе, и Джеку Гассу, который не так давно помог написать этот роман. Человек влюблен и любит то, что исчезает. У. Б. Йитс Потому что они не заснут, если не сделают зла; пропадает сон у них, если не доведут они кого до падения, Ибо они едят хлеб беззакония и пьют вино хищения. Притчи 4: 16-17 Я не знаю всего, что может прийти, но чем бы это ни было, я пойду к нему, смеясь. Стабб в "Моби Дике" Прежде всего отметим, что стоял октябрь, замечательный для мальчишек месяц. Нельзя сказать, что остальные месяцы никуда не годятся, но, как говорят пираты, бывают плохие и бывают хорошие. Возьмем, к примеру, сентябрь - плохой месяц: начинаются занятия в школе. Или август - хороший месяц: каникулы еще не кончились. Июль хорош, июль просто замечателен: в целом мире еще нет ничего, что хотя бы случайно напоминало о школе. Июнь же, несомненно, лучше всех: начало лета, до школы далеко, а до сентября еще миллиард лет… Итак, стоял октябрь. Уже месяц, как идут школьные занятия, а вы еще гуляете, скачете, отпустив поводья. У вас еще есть время обдумать маскарадный костюм, который вы наденете в последнюю ночь месяца на собрание Христианской молодежной ассоциации. И тогда, в двадцатых числах октября, когда воздух пахнет дымом костров, на которых сжигают опавшие листья, и небо в сумерках оранжевое или пепельно-серое, кажется, что канун праздника Всех святых никогда не придет сюда, под сень ракит, теряющих последнюю листву, во дворы, где развеваются на легком ветру сохнущие простыни. Однако в один странный, длинный, страшный год канун праздника Всех святых пришел рано. В тот год он наступил 24 октября в три часа пополуночи, вместо того, чтобы прийти, как положено, 31 октября. Тогда Джеймсу Найтшейду с Оук-стрит, 97 было тринадцать лет, одиннадцать месяцев и двадцать три дня. Уильяму Хэлоуэю, жившему в соседнем доме, исполнилось тринадцать лет, одиннадцать месяцев и двадцать четыре дня. И тот и другой приближались к четырнадцатилетию, оно, как пойманная птица, уже трепетало в их руках. В ту октябрьскую неделю они за одну ночь сделались взрослыми и навсегда распрощались с детством. Торговец громоотводами появился как раз перед бурей. Пасмурным октябрьским днем он прошел, опасливо оглядываясь, по улицам Гринтауна, небольшого городка в штате Иллинойс. Там, позади, молнии уже били в землю. Там, позади, буря неотвратимо надвигалась и скалила зубы, как огромный разъяренный зверь. Торговец громко расхваливал свой товар, скрипел и лязгал огромной кожаной сумкой, где скрывались загадочные предметы, которые он предлагал у каждой двери, пока не подошел, наконец, к небрежно подстриженному газону. Нет, не небрежная стрижка привлекла его внимание. Торговец громоотводами окинул пристальным взглядом двух мальчиков, устроившихся на склоне пологого холма. Чем-то очень похожие друг на друга, они вырезали из веток свистки и болтали о всякой всячине, довольные тем, что за минувшее лето сумели исходить вдоль и поперек весь Гринтаун, а с тех пор, как начались занятия в школе, каждый день бегали отсюда до озера и во-он оттуда до самой реки. - Привет, ребята! - окликнул их человек в одежде цвета грозовых облаков. - Старики дома? Мальчики покачали головами. - А у вас, у самих, деньги водятся? Мальчики вновь покачали головами. - Ладно. - Торговец прошел шага три, остановился и опустил плечи. Ему вдруг показалось, что он давно знает окна их домов и это холодное небо над головой. Он медленно повернулся и глубоко вздохнул. Ветер гудел в голых деревьях. Солнечный луч, скользнув сквозь узкий разрыв в облаках, упал на дуб и отчеканил из последних листьев несколько новеньких золотых монет. Но вот солнце исчезло; монетки были истрачены, все вокруг посерело; торговец встряхнулся, как бы сбрасывая странные чары, овладевшие им. Он медленно побрел вглубь лужайки и спросил: - Как тебя звать, паренек? Первый мальчик, с волосами, точно пух осеннего чертополоха, слегка наклонил голову, прикрыл один глаз и посмотрел на торговца другим, ясным, как капля летнего дождя. - Уилл, - ответил он, - Уильям Хэлоуэй. Грозовой джентльмен повернулся ко второму подростку: - А тебя? Тот неподвижно лежал животом на осенней траве и, казалось, обдумывал, как бы ему назваться. Его волосы цвета лощеных каштанов были жесткими и спутанными, а глаза, неподвижно глядевшие в одну точку, отливали зеленоватым блеском горного хрусталя. Наконец, он небрежно сунул в рот сухую травинку и ответил: - Джим Найтшейд. Грозовой торговец кивнул, как если бы он все это знал наперед. - Найтшейд, - повторил он, - имя вполне подходящее. - Единственно подходящее, - подтвердил Уилл Хэлоуэй. - Я родился на одну минуту раньше полуночи тридцатого октября. Джим родился на одну минуту позже полуночи уже тридцать первого октября. - В канун праздника Всех святых. - Сказал Джим. В этих словах открывалась повесть их жизни, звучала гордость их матерей, живущих в домах по соседству, вместе попавших в роддом; и почти одновременно принесших в этот мир сыновей - одного светлого, другого темного. Это был рассказ об их общем празднике. Каждый год Уилл зажигал свечи на своем праздничном торте за минуту до полуночи. А Джим, через минуту после полуночи, и когда начинался последний день месяца, задувал их. Все это очень долго и возбужденно рассказывал Уилл. И также долго Джим молчаливо соглашался с ним. И столь же долго торговец, еще недавно спешивший опередить грозу и бурю, слушал, переводя взгляд с одного мальчишеского лица на другое. - Хэлоуэй, Найтшейд, так вы говорите, у вас нет денег? Торговец, словно смущенный своим богатством, порылся в кожаной сумке и вытащил причудливо изогнутую железку. - Вот. Возьмите это бесплатно! Зачем? Затем, что в один из этих домов ударит молния. И если вы не поставите эту штуковину, не миновать беды! А тогда известно что: огонь и угли, свиная поджарка и пепел! Хватайте! Он бросил им изогнутый стержень. Джим не двинулся, но Уилл схватил железку и раскрыл рот от изумления. - Ого, какой тяжелый! И какой смешной! Никогда не видел такого громоотвода. Смотри, Джим! И только тогда Джим оживился, потянулся, как кот, повернул голову. Его зеленые глаза расширились, потом сузились. Громоотвод воткнули в землю, и он стал похож не то на полумесяц, не то на крест. По краю стержня были припаяны маленькие причудливые петельки и завитушки, а всю поверхность его покрывали искусно выгравированные надписи на неведомых языках, имена, которые невозможно прочесть, числа, слагавшиеся в непостижимые суммы, пиктограммы зверо-насекомых, ощетинившихся всевозможными перьями и когтями. - Это египетское, - Джим уткнул нос в один из рисунков на железе. - Жук-скарабей. - Верно, парень! Джим прищурился: - А там, как курица наследила - финикийское. - Верно! - Зачем? - спросил Джим. - Зачем? - переспросил торговец. - Зачем египетский, арабский, абиссинский, индейский? Ну, хорошо. А на каком языке говорит ветер? Откуда родом буря? Из какой страны приходит дождь? Какого цвета молния? Куда девается гром, когда умирает? Ребята, теперь вы готовы к любому языку, к любому образу и форме огней святого Эльма, этих шаров голубого огня, которые крадутся по земле и шипят, как рассерженные коты. Это единственные в мире громоотводы, которые слышат, чувствуют, могут предсказывать любую бурю, независимо от ее языка, голоса или знака. Нет такого оглушительного чужеземного грома, который этот штырь не мог бы свести до шепота! Уилл нетерпеливо посмотрел на незнакомца. - Куда, - спросил он, - в какой дом ударит молния? - В какой? Не торопись, подожди. - Торговец пытливо вглядывался в лица подростков. - Есть люди - они слышат молнию, как кошка слышит журчанье молока, которое сосет младенец. Люди - одни отрицательны, другие положительны. Одни светят в темноте, другие гаснут. И вот вы двое… Я… - Почему вы так уверены, что молния ударит именно здесь? - внезапно спросил Джим, и глаза его загорелись. profilib.net Популярный американский писатель-фантаст Рэй Дуглас Брэдбери (род. в 1920 г.) знаком отечественному читателю по романам «Марсианские хроники», «451° по Фаренгейту», «Вино из одуванчиков», а также по рассказам «И грянул гром», «Ржавчина», «Дракон» и многим другим. По мотивам его произведений созданы теле- и радиопостановки, снят художественный фильм. В настоящий сборник входит ранее не публиковавшийся в нашей стране роман «…И духов зла явилась рать», повествующий о борьбе двух подростков с Людьми Осени, таинственными и жуткими хозяевами и рабами «темного карнавала» и рассказы, широкому читателю в основном неизвестные. Прежде всего отметим, что стоял октябрь, замечательный для мальчишек месяц. Нельзя сказать, что остальные месяцы никуда не годятся, но, как говорят пираты, бывают плохие и бывают хорошие. Возьмем, к примеру, сентябрь — плохой месяц: начинаются занятия в школе. Или август — хороший месяц: каникулы еще не кончились. Июль хорош, июль просто замечателен: в целом мире еще нет ничего, что хотя бы случайно напоминало о школе. Июнь же, несомненно, лучше всех: начало лета, до школы далеко, а до сентября еще миллиард лет… Итак, стоял октябрь. Уже месяц, как идут школьные занятия, а вы еще гуляете, скачете, отпустив поводья. У вас еще есть время обдумать маскарадный костюм, который вы наденете в последнюю ночь месяца на собрание Христианской молодежной ассоциации. И тогда, в двадцатых числах октября, когда воздух пахнет дымом костров, на которых сжигают опавшие листья, и небо в сумерках оранжевое или пепельно-серое, кажется, что канун праздника Всех святых никогда не придет сюда, под сень ракит, теряющих последнюю листву, во дворы, где развеваются на легком ветру сохнущие простыни. Однако в один странный, длинный, страшный год канун праздника Всех святых пришел рано. В тот год он наступил 24 октября в три часа пополуночи, вместо того, чтобы прийти, как положено, 31 октября. Тогда Джеймсу Найтшейду с Оук-стрит, 97 было тринадцать лет, одиннадцать месяцев и двадцать три дня. Уильяму Хэлоуэю, жившему в соседнем доме, исполнилось тринадцать лет, одиннадцать месяцев и двадцать четыре дня. И тот и другой приближались к четырнадцатилетию, оно, как пойманная птица, уже трепетало в их руках. Торговец громоотводами появился как раз перед бурей. Пасмурным октябрьским днем он прошел, опасливо оглядываясь, по улицам Гринтауна, небольшого городка в штате Иллинойс. Там, позади, молнии уже били в землю. Там, позади, буря неотвратимо надвигалась и скалила зубы, как огромный разъяренный зверь. Торговец громко расхваливал свой товар, скрипел и лязгал огромной кожаной сумкой, где скрывались загадочные предметы, которые он предлагал у каждой двери, пока не подошел, наконец, к небрежно подстриженному газону. Нет, не небрежная стрижка привлекла его внимание. Торговец громоотводами окинул пристальным взглядом двух мальчиков, устроившихся на склоне пологого холма. Чем-то очень похожие друг на друга, они вырезали из веток свистки и болтали о всякой всячине, довольные тем, что за минувшее лето сумели исходить вдоль и поперек весь Гринтаун, а с тех пор, как начались занятия в школе, каждый день бегали отсюда до озера и во-он оттуда до самой реки. — Привет, ребята! — окликнул их человек в одежде цвета грозовых облаков. — Старики дома? Мальчики покачали головами. Лучше всего на свете книги о казнях, водолечении, о том, как выливают раскаленный свинец на головы незадачливых врагов. Так говорил Джим Найтшейд, который читал обо всем этом. Если в этих книгах не сообщается, как похитить первого гражданина государства, то там есть указания, как построить катапульту или запрятать черный пистолетище в потайном кармане костюма для карнавальной ночи. Все эти замечательные сведения Джим выдохнул, не останавливаясь. А Уилл вдохнул их и тотчас усвоил. Уилл гордился громоотводом, приделанным к дому Джима. Джим, напротив, стыдился железного штыря, изуродовавшего крышу, считая, что тот свидетельствует об их трусости. День клонился к вечеру, с ужином было покончено, и они отправились в библиотеку, где бывали каждую неделю. Как и все мальчишки, они никогда и нигде не ходили степенным шагом, а, назвав место финиша, неслись к нему так, что только пятки сверкали, да мелькали локти. Никто не победил. Никто и не старался победить. Так повелось в их дружбе — они всегда хотели просто бежать плечом к плечу. Их руки вместе хлопнули по двери библиотеки, они вместе разорвали финишную ленточку, их теннисные туфли оставили параллельные следы на газонах, между подстриженных кустов, под деревьями, облюбованными белкой. Ни один не отстал, оба вышли победителями и тем самым спасли свою дружбу до иных, более серьезных испытаний. Собирая вещи, Чарльз Хэлоуэй смотрел вслед убегающим мальчишкам и еле сдерживал неизвестно откуда взявшееся желание побежать вместе с ними. Он знал, что шепнул им ветер, куда повлек их, знал все их потаенные места, которые с годами перестают быть тайной. Где-то в глубине шевельнулась мрачноватая мысль: ты должен был бежать такой же ночью, чтобы печаль не смогла перерасти в боль. Гляди-ка! — думал он. Уилл бежит, потому что бег — его внутренняя потребность. Джим бежит, потому что его влечет цель, которая маячит где-то вдалеке. Но что удивительно — бегут они, тем не менее, вместе. Почему же так, думал он, проходя по библиотеке и выключая одну за другой все лампы, может быть, все дело в сходстве линий на руках? Уилл остановился. Была пятница. Уилл смотрел на ночной город. Когда большие часы на здании Суда пробили первый удар из девяти, еще горели все фонари и торговля в магазинах шла вовсю. Но последний, девятый удар так встряхнул всех, что зашатались пломбы в зубах; парикмахеры тотчас сдернули простыни, мигом напудрили клиентов и поспешили выпроводить их; в аптеке, зашипев как целый змеиный выводок, остановился аппарат для газировки воды; перестали жужжать неоновые мухи реклам; огромное нутро магазина дешевой распродажи с его десятью миллиардами металлических, стеклянных и бумажных пустяков, ждущих, когда их наконец купят, вдруг потемнело и погасло. Метались тени, двери хлопали, гремели ключи в замках, словно там ломали кости; люди, теряя каблуки, бежали по домам с проворством, которому позавидовали бы уличные продавцы газет. Бам! Мальчики встретились. — Слушай! — закричал Уилл. — Все бегут, словно здесь прошла буря! — Так и есть! — крикнул в ответ Джим. — Ай, да мы! Чарльз Хэлоуэй нерешительно дотронулся до вращающейся двери бара, словно седые волоски на тыльной стороне его руки, подобно антеннам уловили нечто странное, скользившее за стеклом во тьме октябрьской ночи. Возможно, где-то вспыхнули гигантские костры, и их пламя разгорается, предостерегая его от следующего шага. Или новое Великое Оледенение уже движется через земные пространства, и его морозное дыхание может в одночасье принести гибель миллиарду людей. Возможно, само Время вытекало из необъятных песочных часов, где темнота превратилась в пыль и грозила засыпать, похоронить под собой все окружающее. Или, может быть, это был всего лишь человек в черном, заглянувший в окно бара со стороны улицы. Одной рукой незнакомец придерживал зажатые под мышкой бумажные рулоны, в другой у него были щетка и ведро; и насвистывал он при этом вовсе неуместную сейчас мелодию. Мелодия эта была из другого времени года и всегда навевала на Чарльза Хэлоуэя печаль, стоило ему краем уха услышать ее. Нелепая в октябре, она, тем не менее, звучала очень живо, и так трогательно, что казалось уже не имеет значения, в какой день и в каком месяце ее поют: Чарльз Хэлоуэй затрепетал. Его охватило давно забытое чувство какого-то упоительного восторга, желание смеяться и плакать одновременно; он увидел невинных земных чад, скитающихся по заснеженным улицам в день перед Рождеством среди усталых мужчин и женщин, чьи лица были осквернены грехом, отмечены пороком, искалечены, разбиты жизнью, которая била без предупреждения, затем убегала, скрывалась, возвращалась и снова била. litresp.ru С признательностью Дженет Джонсон, которая научила меня писать новеллы, и Сноу Лонглей Хоуш, который очень давно учил меня поэзии в лос-анджелесской средней школе, и Джеку Гассу, который не так давно помог написать этот роман. Человек влюблен и любит то, что исчезает. Потому что они не заснут, если не сделают зла; пропадает сон у них, если не доведут они кого до падения, Ибо они едят хлеб беззакония и пьют вино хищения. Я не знаю всего, что может прийти, но чем бы это ни было, я пойду к нему, смеясь. Прежде всего отметим, что стоял октябрь, замечательный для мальчишек месяц. Нельзя сказать, что остальные месяцы никуда не годятся, но, как говорят пираты, бывают плохие и бывают хорошие. Возьмем, к примеру, сентябрь — плохой месяц: начинаются занятия в школе. Или август — хороший месяц: каникулы еще не кончились. Июль хорош, июль просто замечателен: в целом мире еще нет ничего, что хотя бы случайно напоминало о школе. Июнь же, несомненно, лучше всех: начало лета, до школы далеко, а до сентября еще миллиард лет… Итак, стоял октябрь. Уже месяц, как идут школьные занятия, а вы еще гуляете, скачете, отпустив поводья. У вас еще есть время обдумать маскарадный костюм, который вы наденете в последнюю ночь месяца на собрание Христианской молодежной ассоциации. И тогда, в двадцатых числах октября, когда воздух пахнет дымом костров, на которых сжигают опавшие листья, и небо в сумерках оранжевое или пепельно-серое, кажется, что канун праздника Всех святых никогда не придет сюда, под сень ракит, теряющих последнюю листву, во дворы, где развеваются на легком ветру сохнущие простыни. Однако в один странный, длинный, страшный год канун праздника Всех святых пришел рано. В тот год он наступил 24 октября в три часа пополуночи, вместо того, чтобы прийти, как положено, 31 октября. Тогда Джеймсу Найтшейду с Оук-стрит, 97 было тринадцать лет, одиннадцать месяцев и двадцать три дня. Уильяму Хэлоуэю, жившему в соседнем доме, исполнилось тринадцать лет, одиннадцать месяцев и двадцать четыре дня. И тот и другой приближались к четырнадцатилетию, оно, как пойманная птица, уже трепетало в их руках. В ту октябрьскую неделю они за одну ночь сделались взрослыми и навсегда распрощались с детством. Торговец громоотводами появился как раз перед бурей. Пасмурным октябрьским днем он прошел, опасливо оглядываясь, по улицам Гринтауна, небольшого городка в штате Иллинойс. Там, позади, молнии уже били в землю. Там, позади, буря неотвратимо надвигалась и скалила зубы, как огромный разъяренный зверь. Торговец громко расхваливал свой товар, скрипел и лязгал огромной кожаной сумкой, где скрывались загадочные предметы, которые он предлагал у каждой двери, пока не подошел, наконец, к небрежно подстриженному газону. Нет, не небрежная стрижка привлекла его внимание. Торговец громоотводами окинул пристальным взглядом двух мальчиков, устроившихся на склоне пологого холма. Чем-то очень похожие друг на друга, они вырезали из веток свистки и болтали о всякой всячине, довольные тем, что за минувшее лето сумели исходить вдоль и поперек весь Гринтаун, а с тех пор, как начались занятия в школе, каждый день бегали отсюда до озера и во-он оттуда до самой реки. — Привет, ребята! — окликнул их человек в одежде цвета грозовых облаков. — Старики дома? Мальчики покачали головами. — А у вас, у самих, деньги водятся? Мальчики вновь покачали головами. — Ладно. — Торговец прошел шага три, остановился и опустил плечи. Ему вдруг показалось, что он давно знает окна их домов и это холодное небо над головой. Он медленно повернулся и глубоко вздохнул. Ветер гудел в голых деревьях. Солнечный луч, скользнув сквозь узкий разрыв в облаках, упал на дуб и отчеканил из последних листьев несколько новеньких золотых монет. Но вот солнце исчезло; монетки были истрачены, все вокруг посерело; торговец встряхнулся, как бы сбрасывая странные чары, овладевшие им. Он медленно побрел вглубь лужайки и спросил: — Как тебя звать, паренек? Первый мальчик, с волосами, точно пух осеннего чертополоха, слегка наклонил голову, прикрыл один глаз и посмотрел на торговца другим, ясным, как капля летнего дождя. — Уилл, — ответил он, — Уильям Хэлоуэй. Грозовой джентльмен повернулся ко второму подростку: — А тебя? Тот неподвижно лежал животом на осенней траве и, казалось, обдумывал, как бы ему назваться. Его волосы цвета лощеных каштанов были жесткими и спутанными, а глаза, неподвижно глядевшие в одну точку, отливали зеленоватым блеском горного хрусталя. Наконец, он небрежно сунул в рот сухую травинку и ответил: — Джим Найтшейд. Грозовой торговец кивнул, как если бы он все это знал наперед. — Найтшейд, — повторил он, — имя вполне подходящее. — Единственно подходящее, — подтвердил Уилл Хэлоуэй. — Я родился на одну минуту раньше полуночи тридцатого октября. Джим родился на одну минуту позже полуночи уже тридцать первого октября. — В канун праздника Всех святых. — Сказал Джим. В этих словах открывалась повесть их жизни, звучала гордость их матерей, живущих в домах по соседству, вместе попавших в роддом; и coollib.com - Здесь… - промурлыкал он. - Что? Каталог. На букве "М" хранятся мальчики? "П" - приключения? "С" - спрятанные, "Т" - тайно? "У" - ужаснувшиеся? Или тут хранятся под буквой "Д" - Джим или под "Н" - Найтшейд, "У" - Уильям, "Х" - Хэлоуэй? Где две моих бесценных человеческих книги, могу я полистать их, а? Он ударил правой ногой по нижней полке стеллажа. Он поставил правую ногу на полку, встал на нее и поболтал левой ногой в воздухе. - Там. Его левая нога утвердилась на второй полке. Он постоял, потом его правая, растолкав книги, пробила дыру на третьей полке, и так он лез все выше и выше, на четвертую полку, на пятую, шестую, ощупывая темные библиотечные небеса, сжимая руками полки, и снова карабкался выше, чтобы перелистать вечную темноту и найти на ее страницах мальчишек, словно они - библиотечные штампы на книгах. Его правая рука, великолепный тарантул, украшенный венком роз, сбила книгу о гобеленах Байе, которая закувыркалась, падая в черную бездну. Казалось, прошел век, прежде чем гобелены обвалом золота, серебра и небесно-голубых нитей ударились об пол, превратившись в руины красоты. Его левая рука дотянулась до девятой полки и он, задыхаясь и ворча, обнаружил, что книг там нет, полка пуста. - Мальчики, вы здесь, на Эвересте? Молчание. Лишь слабое рыдание, уже ближе. - Тепло? Теплее? Еще теплее? Глаза Разрисованного Человека оказались на уровне одиннадцатой полки. В трех дюймах, лицом вниз, словно труп, лежал Джим Найтшейд. Полкой выше в черной катакомбе лежал залитый слезами Уильям Хэлоуэй. - Вот и хорошо, - сказал мистер Дак. Он протянул руку, потрепал Уилла по голове: - Привет. Уиллу показалось, что ладонь руки, медленно поднимавшаяся вверх, была похожа на восходящую луну. На ней красовался его собственный портрет, сделанный синей тушью и огненно светившийся во тьме. Джим тоже увидел руку возле своего лица. Его портрет смотрел на него с ладони. Рука с портретом Уилла сграбастала Уилла. Рука с портретом Джима сграбастала Джима. Крики и визги в темноте. Разрисованный Человек напрягся. Изогнувшись, он не то спрыгнул, не то упал на пол. Пинаясь ногами и крича, ребята полетели вместе с ним. Как ни странно, они приземлились на ноги, но не удержались, опрокинулись, и мистер Дак, зажавший в кулаках их рубашки, снова поставил их как надо. - Джим! - сказал он. - Уилл! Что вы делали там, наверху? Надеюсь, не читали? - Папа! - Мистер Хэлоуэй! Отец Уилла выступил из темноты. Разрисованный Человек поставил мальчиков рядом и мягко обнял их одной рукой, затем пристально, с вежливым любопытством взглянул на Чарльза Хэлоуэя и потянулся к нему. Папа Уилла успел ударить его, прежде чем тот схватил и стиснул его левую руку. Мальчики увидели, как Чарльз Хэлоуэй, задыхаясь, упал на колено. Мистер Дак медленно сдавливал его левую руку и одновременно сжимал мальчиков другой рукой так, что у них затрещали ребра и перехватило дыхание. Огненные круги, словно огромные отпечатки пальцев, поплыли в глазах Уилла. Отец Уилла со стоном упал на оба колена, продолжая молотить Дака правой рукой. - Будь ты проклят! - Но, - тихо сказал владелец карнавала, - я уже… - Будь ты проклят, будь ты проклят! - Не слова, старик, - сказал мистер Дак, - не слова, книжные или собственные, но реальные мысли, реальные действия, быстрая мысль, быстрое действие - вот что побеждает. Вот что! Он в последний раз со всей силой сжал руку. Мальчики услышали, как хрустнули кости, и Чарльз Хэлоуэй, вскрикнув, потерял сознание. Двигаясь, словно в мрачном танце, Разрисованный Человек тащил за собой мальчиков, сбивая на ходу попавшие под руку книги. Чувствуя, как пролетают мимо стены, книги, полы, Уилл сжимался в комок и ловил себя на глупой мысли: почему, думалось ему, почему от мистера Дака пахнет… паром органа-каллиопы!.. Неожиданно оба мальчика упали. Но прежде чем они могли пошевелиться или вздохнуть, их схватили за волосы, встряхнули как марионеток и повернули лицами к окну, выходившему на улицу. - Мальчики, вы читали Диккенса? - шепотом спросил мистер Дак. - Критики ругают его за случайные стечения обстоятельств, которыми полны его романы. Но мы-то знаем - жизнь вся состоит из случайных совпадений, не правда ли? В ней хлопья счастья вьются в вихре смерти, ведь счастье - это блохи, прыгающие с убитого быка. Смотрите! Мальчики скорчились от боли в железной хватке голодных древних ящеров и ощетинившихся обезьян. Уилл не знал, разрыдаться ли от радости или от отчаяния. Внизу, возвращаясь домой из церкви, шли через улицу его мама и мама Джима. Его мама не была на карусели, она не состарилась, не сошла с ума, не умерла, не попала в тюрьму, а идет живая и здоровая по октябрьской улице. Еще пять минут назад она была в церкви, не более чем в ста ярдах отсюда! - Мамочка! - закричал Уилл, несмотря на то, что злая рука, упреждая крик, крепко зажала ему рот. - Мамочка, - передразнил вполголоса мистер Дак, - приди, спаси меня! Нет, - думал Уилл, спасайся сама, беги! Но его мама и мама Джима просто беззаботно прогуливались. - Мамочка! - завопил опять Уилл, и его голос, хоть и глухо, но прорвался через потную лапу, зажимавшую рот. Мама Уилла за тысячу миль отсюда, на том тротуаре, остановилась. Она не могла услышать! - подумал Уилл. - Однако… Она оглянулась на библиотеку. - Хорошо, - выдохнул мистер Дак. - Отлично, прекрасно! Сюда! - подумал Уилл. - Посмотри на нас, мамочка! Беги за полицией! - Почему она не посмотрит на это окно? - спокойно поинтересовался мистер Дак. - И не заметит нас троих, вставших словно для портрета. Посмотри же повыше. А потом беги к нам. Мы впустим тебя сюда. Уилл подавил рыдание. Нет, нет. Мама перевела взгляд от входной двери к окнам первого этажа. - Сюда, - сказал мистер Дак, - второй этаж. Совершенное совпадение, давайте же сделаем его еще совершеннее. Мама Джима что-то сказала. Обе женщины стояли на краю тротуара. Нет, подумал Уилл, о, нет. Они повернулись и пошли по ночным улицам воскресного города. Уилл почувствовал, что Разрисованный Человек немного разочарован. - Итак, больше никаких совпадений, никаких кризисов, ни одного спасенного или потерянного. Жаль. Да ладно! Потащив за собой мальчиков, он спустился вниз, открыл парадную дверь. Кто-то ожидал их в темноте. Холодная, как ящерица рука пробежала по подбородку Уилла. - Хэлоуэй, - сипло прошептала Ведьма. Точно хамелеон уселся на нос Джима. - Найтшейд, - проскрипел сухой, как старая метла, голос. Позади нее, точно дрожа от страха, безмолвно стояли Карлик и Скелет. Мальчики собрались было крикнуть, завопить, но снова Разрисованный Человек в один миг угадал их намерение и коротко кивнул старой пыльной женщине. Ведьма тотчас бросилась вперед, стали видны ее черно-восковые, сшитые, сжатые словно у игуаны веки, ее огромный, похожий на хобот нос с ноздрями, запекшимися, как закопченные отверстия курительных трубок, ее чуткие пальцы, ловящие и вбирающие волны чужого сознания. Мальчики застыли. Ее ногти трепетали и подобно стрелам рассекали холодный воздух. Ее отвратительное лягушечье дыхание вызывало мурашки, когда она тихонько запела, замяукала, зажужжала своим малышам, своим мальчикам, своим товарищам по крыше с оставленным на ней следом улитки, товарищам по брошенной стреле, по пораженному и утонувшему в небе воздушному шару. - О заклятая игла, полети как стрекоза и зашей-ка эти рты, чтоб ни звука не издали! И тут же ногти ее больших пальцев вонзились в их верхнюю и нижнюю губу, проткнули отверстия, продели невидимую нить, затянули, продели, затянули, стежок за стежком, стежок за стежком, пока их рты не стянулись как рюкзаки. - О заклятая игла, полети как стрекоза, и зашей-ка эти уши, чтоб ни звука не слыхали! И тотчас же в уши Уилла как в воронку посыпался холодный песок, хоронивший ее голос, который постепенно заглушался, уходил в даль, затухал, ее пение стало походить на шорох, на шелест, пока вовсе не пропало. В ушах Джима вырос густой мох, и они тотчас тоже были запечатаны. - О заклятая игла, полети как стрекоза, и зашей-ка им глаза, чтобы видеть не могли! Ее добела раскаленные кончики пальцев пробежали вокруг их глаз, прихватили веки, и с грохотом захлопнули их, словно огромные двери, закрывшие весь мир. Уилл увидел взрыв, словно вспышку миллиарда ламп, затем наступила темнота, и невидимая игла где-то снаружи, за веками, скакала и шипела, будто оса, привлеченная горшком меда, нагретого на солнце, пока неслышный уже голос пел о навсегда зашитых глазах, навсегда погасшем дневном свете. - Вот заклятая игла, завершила, стрекоза, свое дело с глазом, с ухом, с губой, с зубом, шов закончила сшивать, внутрь зашила темноту, пыли холм насыпала, сном глубоким нагрузила, ты теперь вяжи узлы, накачай молчанье в кровь, как песок в речную глубь. Так. Так. Так. Отойдя в сторону, Ведьма опустила руки. Ребята стояли молча. Разрисованный Человек выпустил их из своих объятий и отошел назад. Женщина из пыли, торжествуя, обнюхивала созданных ею близнецов, в последний раз ощупывала их, наслаждаясь изваянными ею статуями. Безумный Карлик топтался по теням мальчиков, как лакомство, обкусывал их ногти, нашептывал их имена. profilib.net Затем каждый по очереди рассказал то, что знал - мальчики - о появлении торговца громоотводами, о предсказании бури, о длинном ночном поезде, о том, как мгновенно раскинулся карнавал, о шатрах и балаганах, залитых лунным светом, о рыданиях органа-каллиопы, на котором никто не играл; о лабиринте, где само время теряется в прошлом или водопадом зеркал обрушивается в будущее, о карусели с табличкой "ИСПОРЧЕНО"; мистере Кугере, и мальчике с глазами, видевшими все соблазны мира, порожденные и пропитанные гнусными грехами, мальчике с глазами человека, который жил вечно, видел слишком много и, возможно, хотел умереть, но не знал, как… Друзья оборвали рассказ, чтобы перевести дух. Мисс Фоли, опять карнавал, бешено крутящаяся карусель, ссохшаяся мумия Кугера, задыхающаяся в лунном свете, в серебряной пыли, его смерть и воскрешение, зеленые молнии, сотрясающие его скелет - как гроза без грома и дождя, - затем парад, яма у табачного магазина, где они прятались и вот, наконец, они здесь, рассказывают о своих приключениях. Отец Уилла долго сидел, отрешенно глядя в центр стола. Затем губы его шевельнулись: - Джим. Уилл, - вымолвил он. - Я вам верю. Мальчики заерзали. - Всему? - Всему. Уилл вытер глаза. - Кажется, я сейчас заплачу… - сказал он сердито. - У нас нет для этого времени! - возразил Джим. - Времени действительно нет. - Отец Уилла поднялся, набил трубку, порылся по карманам, разыскивая спички, вытащил облупленную губную гармошку, перочинный нож, сломанную зажигалку и записную книжку, куда он заносил великие мысли, так и оставшиеся невостребованными, и еще разные мелочи, которые могли пригодиться для войны пигмеев, войны заранее проигранной. Рассматривая этот бесполезный мусор и удрученно качая головой, он нашел, наконец, затертый коробок спичек, раскурил трубку и принялся размышлять вслух, расхаживая по комнате. - Похоже, мы имеем дело с каким-то особенным карнавалом. Откуда он пришел, куда идет, к чему стремится? Мы думали, что никогда прежде он в городе не был. Однако, ей-Богу, посмотрите-ка сюда. Он достал пожелтевшую газету, датированную двенадцатым октября 1888 года и подчеркнул ногтем следующее: "Д. К. Кугер и Д. М. Дак представляют пандемониум, театральную компанию. Объединенные шоу и музеи ненатуральных явлений международного класса!" - Д. К. Д. М. - сказал Джим, - те же инициалы, что на рекламах, которые разбрасывали на этой неделе по всему городу. Но это не могут быть те же самые люди… - Не могут? - отец Уилла обхватил себя руками. - У меня мурашки бегут по коже, когда я об этом думаю. Он достал другие старые газеты. - 1860. 1846. Те же самые рекламы. Те же имена. Те же инициалы. Дак и Кугер. Кугер и Дак, они появлялись и уходили, но только раз в каждые двадцать, тридцать, сорок лет, так что люди успевали забыть об этом. Где они были остальное время? Путешествовали. И более, чем путешествовали. Обратите внимание - всегда в октябре: октябрь 1846 г., октябрь 1860 г., октябрь 1888 г., октябрь 1910 г. и нынешний октябрь, сегодняшней ночью… - его голос дрогнул… "Остерегайтесь людей осени"… - Что? Кто это сказал? - Это старый религиозный трактат. По-моему, пастора Ньюгейтской тюрьмы Филипса. Читал это еще мальчишкой. Как дальше? Он попытался вспомнить. Провел языком по пересохшим губам. И вспомнил. - "Иногда осень приходит рано и остается на всю жизнь, тогда октябрь следует за сентябрем и ноябрь за октябрем, и затем не наступает декабрь и Рождество, нет Вифлеемской звезды, нет праздника, но вновь приходит сентябрь и повторяется старый октябрь, и так продолжается годы, без зимы, весны или всеоживляющего лета. Для этих существ осень - самое подходящее время года, единственно приемлемое, у них нет выбора. Откуда они пришли? Из пыли. Куда они идут? В могилу. Кровь ли течет в их жилах? Нет: ночной ветер. Что шевелится в их голове? Могильный червь. Кто говорит их устами? Жаба. Что смотрит из их глаз? Змея. Что слушают их уши? Бездну между звездами. Они просеивают смятение людей и улавливают их души, они выедают разум и заполняют могилы грешниками. Они безумно стремятся вперед. В хлябях дождей они бегут быстро, подобно жукам, они крадутся, наступают и топчут, просачиваются, продвигаются, затмевают луны и замутняют чистые воды родников. Паутина, заслышав их приближение, дрожит и рвется. Таковы люди осени. Остерегайтесь их". - "Люди осени", - немного помолчав, сказал Джим, - это про них. Ясно! - Тогда, - подхватил Уилл, - мы… летние люди? - Не совсем, - Чарльз Хэлоуэй покачал головой. - Эх, вы-то ближе к лету, чем я. Если я и был когда-то летним человеком, так очень-очень давно. Большинство из нас - половинка на половинку. Августовский полдень работает в нас, чтобы отсрочить ноябрьские холода. Мы держимся тем, что скопили Четвертого Июля. Но наступают времена, когда все мы становимся людьми осени. - Только не ты, папа! - Только не вы, мистер Хэлоуэй. Он повернулся к ним и увидел лица одно бледней другого, руки, вцепившиеся в колени. - Это другой разговор. Не горячитесь. Я исхожу из фактов. Уилл, ты уверен, что действительно знаешь своего папу? Разве можешь ты знать меня, а я тебя, если карнавал по какой-то причине выбрал именно нас и собирается выставить против всех? - Вот это да… - выдохнул Джим. - Кто же вы? - Мы знаем, кто он, будь все проклято! - возмутился Уилл. - Разве? - сказал отец Уилла. - Давайте-ка посмотрим. Чарльз Уильям Хэлоуэй. Ничего особенного, кроме того, что мне пятьдесят четыре года, которые всегда уникальны для человека, который их прожил. Родился в Суит Уотер, жил в Чикаго, потом в Нью-Йорке, размышлял в Детройте, болтался по разным местам, пока не добрался до сюда, провел всю жизнь в библиотеках страны, потому что любил одиночество, любил выискивать в книгах подтверждения тому, что видел на дорогах. Затем в середине этого побега от самого себя, который я называл путешествием, когда мне стукнуло тридцать девять, твоя мать бросила на меня всего один взгляд и оставила здесь. Но до сих пор я лучше всего чувствую себя в библиотеке, вдали от людской суеты. Последняя ли это моя остановка? Вполне возможно. Зачем я тут, в конце концов? Сейчас, кажется, единственно затем, чтобы помочь вам. Он замолчал, вглядываясь в прекрасные юные лица мальчиков. - Да, - сказал он затем задумчиво, - я слишком поздно вступил в игру, чтобы помочь вам. По-ночному слепые окна библиотеки дребезжали от порывов холодного ветра. Мужчина и два мальчика ждали, пока ветер стихнет. Уилл сказал: - Папа, ты всегда нам помогал. - Спасибо на добром слове, но это не так. - Чарльз Хэлоуэй внимательно рассматривал свою ладонь. - Я глупец. Всегда смотрел поверх вас, старался разглядеть, что вас ждет, вместо того, чтобы поглядеть прямо на вас и увидеть то, что уже есть. И еще вот почему: люди в массе своей глупы. Каждый думает, что он сам ведет свой корабль по жизни, сам поднимается на него, закрепляет веревки, подводит пластырь к пробоине, сражается, прощает, смеется и плачет… и все до того дня, когда почувствует себя слабым, беспомощным, глупым и закричит: "На помощь!" И тогда оказывается, что все, что ему нужно - это чтобы ответили на призыв. Я отчетливо вижу в сегодняшней ночи по всей стране разбросаны города, городки, захолустные местечки и поселки глупцов. И вот карнавал тут как тут, он трясет дерево, и оттуда дождем сыплются дураки. Должен сказать, дураки одиноки, и нет никого, кто может ответить на их призыв: "Помогите!" Разобщенные дураки - это урожай, который карнавал радостно убирает и пропускает через свою молотилку. - Господи, - сказал Уилл, - какая безнадежность! - Нет, нет. Уже то, что мы здесь разбираемся в разнице между летом и осенью, заставляет меня верить, что выход есть… Вы не останетесь глупыми, вы не станете лживыми, злобными и грешными, если вы захотите понять эту разницу. Выход есть, и даже не один. Они, этот мистер Дак и его шайка, не раскрывают свои карты, это было ясно еще там, у табачного магазина. Я боюсь его, но я вижу, что и он боялся меня. Мы оба боимся. А теперь, как мы можем использовать это? - Как же? profilib.netРэй Брэдбери - И духов зла явилась рать. И духов зла явилась рать
Рэй Брэдбери «Надвигается беда»
Тени грядущего зла читать онлайн
ПРОЛОГ
I. Появление
1
Рэй Брэдбери - И духов зла явилась рать
Рэй Брэдбери…И духов зла явилась рать
ПРОЛОГ
I. Появление
1
...И духов зла явилась рать
1
2
3
4
5
...И духов зла явилась рать (fb2) | КулЛиб
Рэй Брэдбери …И духов зла явилась рать
ПРОЛОГ
I. Появление
1
Рэй Брэдбери - И духов зла явилась рать
43
Рэй Брэдбери - И духов зла явилась рать
39
