Маркс, без сомнения, был человеком гениальным, но обладал многими аномальными чертами, которые делали сотрудничество с ним для многих нормальных людей просто невыносимым. Книга полна такими примерами, которые Аттали приводит с большим тактом и сочувствием, но все же называя вещи своими именами. Не раз в книге повторяются выражения такого типа: "Маркс разрушает то, чему поклонялся еще несколько дней назад, выказывая крайнюю жестокость и бесконечную неискренность…" Удивительно то, что Маркс выказывал это отношение и к врагам, и к единомышленникам, и к самым близким и любимым людям. Он разрушал не только то, чему поклонялся, но и то, что создавал своим титаническим трудом. Здесь, кстати, Аттали вступает в противоречие с изложенными им же фактами. Он причисляет Маркса к "таким вот редчайшим людям, которые предпочли удел обездоленных отщепенцев, чтобы сохранить свое право мечтать о лучшем мире, тогда как все дороги "во власть" им были открыты". Никак нет - всякая дорога "во власть" Марксу была закрыта именно той "крайней жестокостью и бесконечной неискренностью", с которой он относился к людям. Преодолевать или изживать это свойство Маркс не собирался. Как и многим другим гениям, ему был уготован удел обездоленных отщепенцев, и он этот удел принял с полным осознанием своей гениальности. Аттали холодно, как будто производя психологический эксперимент над читателями, описывает эпизод из жизни Маркса, который обычно опускался благожелательными биографами. Речь идет о том, что у Маркса был сын. Он родился в 1851 году у служанки Хелен Демут (Ленхен). Она была абсолютно предана семье Маркса и прожила в ней до его смерти. Лучший друг Маркса Фридрих Энгельс признал мальчика своим ребенком и только перед смертью признался, что отцом его был Маркс. Маркс ничего не сделал для Фредерика, Энгельс не желал его видеть, а дочери Маркса после смерти отца считали его своим сводным братом. Сам он был рабочим, социалистом. По сведениям Аттали, он так ничего и не узнал о своем происхождении, хотя подружился с дочерью Маркса Элеонорой. В 1877 году Маркс встретился с ним и попросил просочиться на собрание сторонников Бакунина, выведать их планы. Это печальная история, и Аттали возвращается к ней неоднократно, добавляя подробностей, которые нагоняют тоску. Кстати, Гойтисоло тоже обсуждает этот эпизод, но удивительно человечно. В любом случае от этой истории исходит какой-то страшный холод. Плодами созидательного труда Маркса были не его дела среди людей, а идеи, заключенные в статьях и книгах. При этом он чрезвычайно трудно расставался со своими текстами, которые были для него как дети - он их "выращивал", непрерывно что-то добавляя. Для него большой проблемой было выпустить их из рук, отдать в печать. В ряде мест Аттали утверждает даже, что вся концепция отчуждения, которую многие считают важнейшим достижением в философии Маркса, родилась из того страдания, которое ему причиняла необходимость отдать свой текст, расстаться с ним. По словам Аттали, Маркс переживал неизбежность "позволить отнять у себя произведение. Из этого Маркс заключит, что любой труд - отчуждение… Он, с величайшим трудом решавшийся отдать рукопись издателю, как раз и увидел основу отчуждения в разлучении человека с плодами своего труда". В связи с этим Аттали подмечает очень важную особенность Маркса как мыслителя - устойчивость его идей. Мы привыкли, после наших курсов марксизма, различать "раннего" Маркса, "зрелого", "позднего". Мол, изменялась общественная реальность, накапливалось знание, новые воззрения вытесняли прежние - так обычно бывает (примером такого развития взглядов был для нас Ленин). Сейчас, когда из-за нашего кризиса возникла необходимость проследить развитие некоторых представлений Маркса в "сплошном" порядке Полного собрания сочинений, думаю, многие наши исследователи были поражены этой совершенно уникальной особенностью. Некая совокупность "ядерных" идей была как будто свыше запечатлена в разум молодого Маркса и прошла через всю его жизнь, не меняясь в своей сущности. Эти идеи со временем проступали резче, он их дорабатывал, менял форму изложения, расширял аргументацию. Но это были те же идеи, он их лелеял. Он действительно был пророком и не изменил той вести, которую должен был нести человечеству.Жак Аттали - Карл Маркс: Мировой дух. Жак аттали карл маркс мировой дух
Жак Аттали - Карл Маркс: Мировой дух
Все это случаи очень разные, но есть в них и нечто общее, что можно было бы вычленить. Весь марксизм XX века ("после Маркса") Аттали изложил скороговоркой в последнем разделе книги, и этот текст сильно уступает основным разделам, посвященным собственно Марксу. Представление революций в России и Китае и последующего развития этих стран носит чисто формальный, местами даже карикатурный характер. Оно составлено из старых "антитоталитарных" штампов, которые российскому читателю, пережившему перестройку и антикоммунизм 1990-х годов, покажутся довольно-таки пресными.
Но авторов надо не упрекать за то, чего они не сделали, а благодарить за сделанное. Аттали сделал, насколько позволяло место и его угол зрения, выборку из идей Маркса, и сделал хорошо. Это не формальный обзор, а продуманное и краткое изложение сути. Есть некоторый дисбаланс в пользу политэкономии и, на мой взгляд, ненужная попытка кратко пересказать "Капитал". Она мало поможет тому, кто "Капитала" совсем не читал, и ничего не даст тому, кто прочел. Но это несущественно в сравнении с той ценностью, какой обладают данные Аттали четкие формулировки тех положений Маркса, которые были отвергнуты "социалистическими" революциями в незападных странах, а затем "спрятаны в спецхран" в официальном марксизме, который для этого был подвергнут "вульгаризации".
Сегодня в России прятать их не нужно и вредно. Они послужили важным идеологическим оружием перестройки, и если бы раньше их подвергли осмыслению и спокойному обсуждению, то этого оружия разрушители СССР были бы лишены. Аттали прекрасно сформулировал главные положения "антисоветского марксизма". Стоит их процитировать, хотя сам Маркс изложил их гораздо мощнее, эмоциональнее и с большой художественной силой.
Вот некоторые формулировки Аттали, без комментариев:
Маркс "никогда и не мечтал об агонии капитализма и не мог предполагать, что социализм возможен в одной отдельно взятой стране, наоборот: он отстаивал свободную торговлю, приветствовал глобализацию и предвидел, что если революция и произойдет, то лишь как выход за рамки капитализма, утвердившегося повсеместно…
В нем сошлось воедино всё то, что составляет сущность современного западного человека…
Участь его трудов показывает, как, стремясь к самой лучшей мечте, можно стать основоположником самого худшего варварства…
Капитализм - обязательное предварительное условие коммунизма… Мировой капитализм - необходимое предварительное условие для коммунизма, который станет возможным лишь благодаря восстанию против господствующей идеологии в завершающей фазе капитализма, ставшего мировым. Он установится как общепланетная система и будет претерпевать постоянные перемены, стремясь к бóльшей индивидуальной свободе…
Он [Маркс] пишет самые яркие страницы, когда-либо опубликованные во славу буржуазии, которые и сегодня еще стоит читать и перечитывать… Маркс воспевает пророческую хвалу грядущей глобализации… Мировой дух [Маркс], в очередной раз размышляя о глобализации, уже подталкивает к ней Азию, позиционируя капитализм как освободителя народов… Следовательно, нужно ускорить повсеместное распространение капитализма, способствовать глобализации и свободной торговле…
profilib.net
Жак Аттали - Карл Маркс: Мировой дух
В самом деле, весной 1857 года этот кризис, которого он ждет, на который надеется, который возвещает, кризис, который, по его мнению, должен был запустить революционный маховик, наконец случился: спекуляция на акциях железнодорожных компаний и недостаточная добыча золота в мировом масштабе повлекли за собой падение всех ценных бумаг на биржах Нью-Йорка, а затем Лондона, Парижа и Вены. Отсюда серьезные проблемы с ликвидностью на многочисленных предприятиях в Соединенных Штатах и в Европе. В Париже Генеральное общество движимого кредита ("Креди мобилье"), детище сенсимонистов, примкнувших к Империи, оказалось под большой угрозой. В Англии многие предприятия текстильной промышленности, в том числе и фабрика семейства Энгельсов, переживали не лучшие времена. В довершение всего в Индии восстание сипаев - индийских солдат, служивших в британской армии, - грозило лишить империю главных рынков сбыта.
Карл ликовал: все происходило в точности так, как он предсказывал.
И тут еще одна хорошая новость, как будто так должно быть всегда: горе к горю, радость к радости - Женни снова беременна.
Одиннадцатого июля 1857 года в первом восторженном письме Энгельсу Маркс отмечает: "Революция приближается, как показывают дела с "Креди мобилье" и с финансами Бонапарта вообще… Капитализму будет далеко не так просто выправить ситуацию, как десять лет назад, ибо социалистический лагерь лишился многих иллюзий, что позволит ему действовать энергичнее и четче". По-прежнему неотвязна мысль о том, чтобы, не повторяя ошибок 1848 года, заключать союз только с крестьянами, а не с буржуа, пусть даже демократами.
Думая, что настал последний час капитализма, Фридрих Энгельс поддался своим воинственным наклонностям и включился в Манчестере в военные приготовления, чтобы отомстить за погибших в 1849 году. Карл пытался умерить его пыл: надо вести пропаганду, а не хвататься за оружие!
На самом деле ситуация снова в корне изменилась, и какое-то время поступали только дурные новости. В результате кризиса главный редактор "Нью-Йорк дейли трибюн" Чарльз Дана решил платить Карлу только за опубликованные статьи, не гарантируя ему еженедельных публикаций. Такое решение существенно урезало его доходы: он терял не менее 60 фунтов в год. А в июле 1857 года у Женни случился выкидыш. Беды тоже всегда приходят парами: огорчения личного порядка и общественные разочарования.
Однако Маркс не отчаялся; он верил в неизбежность краха капиталистической системы. 23 августа он вновь взялся за свою книгу по экономике. Теперь они с Историей состязаются в беге: кто быстрее. В октябре он пишет Энгельсу: "Я работаю, как ненормальный, чтобы закончить свою книгу о политической экономии, иначе система рухнет, прежде чем я закончу книгу!"
Теперь он собирался озаглавить ее "К критике политической экономии". О договоре с немецким издателем из Дармштадта, подписанном тринадцать лет назад, он уже забыл. Да жив ли еще этот издатель? Карл не знал этого. В нужный момент он найдет другого. Он дает определение собственному методу, пишет введение, вычеркивает его: "Общее введение, которое было набросал, я опускаю, так как, основательно поразмыслив, решил, что всякая подгонка под выводы, к которым еще только следует подвести, может помешать, а читатель, который вообще захочет следовать за мной, должен решиться восходить от частного к общему".
Иначе говоря, никакого краткого изложения своих выводов, предваряющих книгу! Читателю придется потрудиться. Странное требование придумал для себя человек, постоянно пишущий обобщающие статьи. На самом деле он по-прежнему подходит к созданию книг совершенно иначе, чем к написанию статей: последние, "кормящие" его, могут и упрощать взгляд на предмет, но первые возлагают на него ответственность, а потому должны содержать всевозможные нюансы, хотя и становясь от этого неудобочитаемыми.
С октября 1857 года по март 1858-го, работая чаще всего по ночам в своем новом доме, где, наконец-то, можно было жить, он исписал семь тетрадей, следуя плану, состоящему из двух больших частей: Деньги и Капитал. Каждый день Женни переписывала неразборчивые листки. Думая, что за последние два года разрешил главную задачу - о прибавочной стоимости, то есть о связи между капиталом и трудом, между экономикой и историей, между политической и социальной жизнью, между философским отчуждением (занимавшим его десять лет кряду) и экономической эксплуатацией (тоже занимавшей его уже десять лет), Карл теперь пытался упорядочить и прояснить все это в совокупности. Появлялась теория капитализма (теперь он ясно это видел). Мирового капитализма.
Он исходил из анализа денег - особого товара, одновременно меры стоимости и средства обмена, и переписывал набело свои заметки о собственности на землю, о внешней торговле, о мировом рынке. Все это уже вылилось в рукопись на 800 страницах.
А потом - нет, решительно кризис не углубляется так быстро, как это было предусмотрено. Он даже очень скоро прекратился, не потрепав как следует капитализма, который пошел в гору с новой силой. Революция произойдет еще не скоро. Книга Карла может подождать. Время есть.
Впрочем, как каждый раз, когда какая-нибудь его рукопись была уже почти готова, он цеплялся за любой предлог, лишь бы не ставить слово "конец". Сильный приступ фурункулеза вынудил его снова прервать работу на три месяца. Каждый раз, когда ему надо было расстаться с написанным, возникало какое-то препятствие, словно он заболевал под воздействием страха опубликовать свою работу. Современный психиатр сказал бы, что осознание отчуждения вызывало у него соматические расстройства. Он всё сказал об этом в "Немецкой идеологии", в том важном отрывке, который мы цитировали выше, о трагедии, вызываемой отчуждением результата труда у его создателя, не понимая тогда, что говорит прежде всего о самом себе.
Однако эта рукопись (которая будет издана много позже смерти Маркса под заглавием "Grundrisse der Kritik der politischen Ökonomie" ("К критике политической экономии") была частично готова к публикации уже в 1857 году. Она содержала в себе первое систематическое изложение его теории рынка и стоимости, учение о деньгах, классификацию первобытных обществ по трем типам (азиатскому, античному и германскому) в том виде, в каком он набросал ее в статьях для "Нью-Йорк дейли трибюн" об Индии, объяснение исчезновения феодализма через анализ колониальных обществ с указанием роли, которую сыграли современная промышленность, современные торговля и сельское хозяйство и некоторые изобретения, например, порох и книгопечатание. В ней также содержится первый анализ неизбежного краха капитализма: подобно тому, как феодальная аристократия в конце концов пала под ударами капитализма, он в свою очередь станет препятствием на пути экономического развития и сможет удерживаться лишь ценой кризисов, войн и обеднения подавляющего большинства населения планеты. Это пробудит у рабочих политическое сознание, которое подтолкнет их к революции, а та после переходного периода приведет к построению коммунистического общества, в котором личность будет заниматься универсальным производством.
Ко всему этому Маркс еще вернется (существенно уточнив и дополнив некоторые положения) в двух книгах, которые все-таки решится опубликовать.
В начале 1858 года шурин Карла вышел из прусского правительства, а он сам вновь ослабел физически и морально. Революция снова ушла за горизонт. Социалистическая диаспора, от которой он отдалился, была рассадником слухов и клеветы; он потерял большую часть сдельного заработка в "Нью-Йорк дейли трибюн". Энгельс, занятый в Манчестере работой и жизнью хозяина, приезжал теперь к нему лишь изредка, а того, что он выплачивал, не хватало для приличной жизни; Маркс боялся, что не сможет платить за жилье, что совершил неосторожность, когда сюда переехал, и что ему придется вернуться в Сохо.
Его умение злословить обо всех и каждом, его комплекс превосходства обернулись практически параноидальным бредом. Он обозвал "говнюком" своего друга Фердинанда Фрейлиграта, поэта, сопровождавшего его с их первой встречи в Лондоне в 1845 году; называл Вильгельма Либкнехта, столь полюбившегося его детям, "известным болваном" и "бестолочью". Окончательно порвал с Уркхартом. Как всегда, его ярость подпитывалась черным юмором; он написал Энгельсу, что "этот ненормальный" (Уркхарт) настолько влюблен в Турцию, что отправил своего тринадцатимесячного ребенка в турецкую баню, и тот умер от кровоизлияния.
Нравственный кризис был обусловлен кризисом творческим: изыскания застопорились. Теория трудовой стоимости не вязалась с экономическими данными. Ибо для него главной экономической переменной был труд, а не цены, как полагали современные ему экономисты. Но поскольку на рынках происходит обмен не количества труда, а товаров с ценами в денежном выражении, ему надо связать количество труда, необходимого для изготовления предметов, с их денежной стоимостью, их ценой - единственной измеряемой величиной. Он пишет, черкает, догадывается, что потребуются сложные расчеты, а он не знает, как их произвести. Тогда он принимается изучать алгебру, которая ему совершенно чужда. Кстати, впоследствии Энгельс признается, что сам доработал этот текст (в литературном плане), сверяясь с математической тетрадью, оставленной Марксом и, верно, начатой около 1858 года.
profilib.net
Жак Аттали - Карл Маркс: Мировой дух
"Дорогая матушка, я так долго не писал, потому что хотел ответить на твои замечания по поводу моей политической деятельности так, чтобы тебя не обидеть. И потом, когда я читал этот поток наглой лжи в "Кельнер цайтунг", в особенности гнусности этого негодяя Вошенхузена, когда я видел, как все те люди, которые всю войну считали лживой всю французскую прессу, трубили в Германии, как о евангельской истине, о всяком полицейском вмешательстве, о всякой клевете самой продажной парижской газетенки на Коммуну, это вовсе не располагало меня писать тебе. О нескольких заложниках, расстрелянных на прусский манер, о нескольких дворцах, сожженных по примеру пруссаков, трезвонили вовсю, ибо всё остальное - ложь. Но о сорока тысячах мужчин, женщин и детей, скошенных версальцами из пулемета после разоружения, - об этом все молчат! Да вы и не можете об этом знать, вы ведь ограничены "Кельнер цайтунг" и "Эльберфельдер цайтунг", вас в буквальном смысле пичкают ложью. Однако ты уже не раз слышала за свою жизнь, как людей называют каннибалами: солдат Тугендбунда при первом Наполеоне, демагогов 1817 и 1831 годов, людей 1848 года, а потом всегда оказывалось, что не такими они уж были плохими и что все эти разбойничьи истории, неизбежно рассеивающиеся как дым, им с самого начала приписали из корыстной страсти к преследованию. Надеюсь, дорогая матушка, ты вспомнишь об этом и применишь это правило и к людям 1871 года, когда станешь читать в газете о их воображаемых низостях. Ты знаешь, что я ни в чем не переменил своих убеждений за почти что тридцать лет. И для тебя не должно стать неожиданностью, что, как только меня принуждают к этому обстоятельства, я не только стану их защищать, но и тоже исполню свой долг. Если бы Маркса не было рядом или вообще не существовало, это ничего бы не изменило. Так что совершенно несправедливо взваливать все это на него. Я, разумеется, помню и о том, что ранее семья Маркса утверждала, будто это я сбил его с пути. Но хватит об этом. Здесь ничего не изменишь, надо смириться. Пусть только на какое-то время все успокоится, во всяком случае, слухи утихнут, и ты сама станешь смотреть на дело гораздо спокойнее. От всего сердца, твой Фридрих".
Глава шестаяПОСЛЕДНИЕ БИТВЫ (1871–1883)
Похоже, Карл достиг своей цели; ему уже пятьдесят четыре года. В то время как в Европе раздавались громовые раскаты Парижской коммуны, он вдруг стал знаменит на весь мир. Газеты считали его всемогущим, он стоял во главе единственной многонациональной политической организации; в Германии, Франции, Великобритании, Италии, США и России возникали партии или тайные общества, ссылающиеся на него. Его последнее "Воззвание к Интернационалу", написанное под конец Парижской коммуны, было перепечатано всей западной прессой, и журналисты всего мира стремились взять у него интервью. "Манифест Коммунистической партии", прочитанный сотнями тысяч немецких рабочих и студентов, перевели на французский, русский, английский языки, как и его главную книгу "Капитал", которая начала привлекать к себе внимание ученых, политиков, революционеров. Наконец-то он имел достаточный доход, чтобы жить и обеспечить пристойное существование жене и дочерям; вопреки расхожим сплетням, их семья по-прежнему очень дружна.
Однако нет ни счастья, ни покоя: больной, иногда терпящий страшные муки, так и не оправившийся от утраты трех своих детей, выслеживаемый, находящийся под надзором, донимаемый противниками как из среды "правых", так и из представителей собственного лагеря, осыпаемый критическими замечаниями и наветами в прессе, представляющей его дьяволом, сознающий недостатки своего произведения и всю сложность его завершения, понимая, что оно вызывает интерес лишь из-за приписываемого ему политического внимания, осмеянный немецкой профессурой, к которой он так хотел бы принадлежать, предчувствующий, что капитализм в союзе с государством-покровителем может оказаться способным существенно улучшить уровень жизни рабочих для того, чтобы те отказались от коммунизма, он испытывал соблазн покончить со всем, совершив своего рода интеллектуальное, политическое и физическое самоубийство. Он устал от всего, в точности как за несколько лет до того другой великий современник, придерживавшийся совершенно иных взглядов - Алексис де Токвиль, - устал "каждый раз принимать за долгожданный берег обманчивую дымку и часто спрашивать себя, да существует ли эта суша, которую мы так долго ищем, или же наша судьба - вечно скитаться по морям".
По сути, главной политической жертвой событий 1870–1871 годов стал Интернационал: после парижской резни и репрессий в Германии, Австрии и России множество уцелевших его членов были обречены на изгнание. Остальные старались включиться в демократическую игру, как поступали прежде руководители английских тред-юнионов. Мало кто еще планировал радикально изменить общество. А среди них еще более редки были те, кто, как Маркс, стремился совершить революцию выборным путем - там, где это возможно.
В конце 1871 года главной задачей для Карла было подыскать пристанище и работу коммунарам, прибывшим в Лондон с особой секретностью: даже друзья среди британских "левых" смотрели на них как на кровожадных чудовищ. 21 декабря в письме Кугельманам Женнихен, только что вернувшаяся с Элеонорой в Лондон из скитаний по Франции, оставив Лауру на испанской границе, рассказывает о том, что неизменно встречала от ворот поворот, обращаясь с просьбой помочь беженцам: "Все последние три недели я бегала из одного лондонского пригорода в другой (не так-то легко пересечь весь этот огромный город), а потом писала письма, зачастую до часа ночи. Целью этих хождений и писем было найти денег для беженцев. До сих пор наши усилия не приносили плодов. Мерзкая клевета продажной и бесстыжей прессы внушила англичанам такое предубеждение относительно коммунаров, что к ним здесь относятся с неприкрытым отвращением. Фабриканты не желают иметь с нами дела. Тех людей, которым удалось подыскать себе место под чужим именем, увольняют сразу, как только устанавливают их личность. Бедный г-н и бедная г-жа Серрайе [представитель Маркса в Париже, избранный в правление Коммуны после смерти Флуранса], например, нашли места учителей французского языка. Но несколько дней назад им сообщили, что больше не нуждаются в услугах бывшего члена Коммуны и его жены. Я убедилась в силе этого общественного мнения и на собственном опыте. Монро [английские друзья Марксов, члены "левого" движения], например, порвали со мной все отношения, с ужасом обнаружив, что я дочь "главного поджигателя", защищающего проклятое движение Коммуны…"
На самом деле Маркс сделался главным авторитетом для уцелевших повстанцев. Его произведения наконец-то выбрались из гетто, в котором их удерживал немецкий язык. В декабре 1871 года в Нью-Йорке в уже упомянутой газете "Woodhull & Claflin's Weekly" вышло первое издание "Манифеста" на английском языке. Месяцем позже там же, в газете "Социалист" (еженедельнике, издаваемом французскими эмигрантами, который заменил собой "Бюллетень" франкоязычного Республиканского союза - ассоциации, основанной двумя бывшими учениками Кабе, тридцатью годами раньше сбежавшими вместе с ним в Америку, - Меркадье и Луазо), "Манифест" был впервые опубликован на французском. Перевод был сделан не с немецкого оригинала, а с английского перевода.
Маркс получил единодушное признание в качестве духовного учителя мирового "левого" движения. Даже Бакунину 23 января 1872 года, на собрании швейцарской секции Интернационала, пришлось признать, что Маркс - первый ученый экономист и социалист наших дней. "Я встречал в своей жизни много ученых, но не знаю равных ему по учености и глубине, - заявил он. - Именно Маркс написал продуманный, глубокий и прекрасный устав, придав выражение инстинктивным, единодушным стремлениям пролетариата почти всех стран Европы, именно ему принадлежат идея и предложение об учреждении Интернационала".
В 1872 году мировая экономика снова пошла на подъем; ее центр переместился из Лондона на восточное побережье США. Развивалось станкостроение. Появились электрические двигатели. После полуторамесячной забастовки в Нью-Йорке в США был установлен (на бумаге) восьмичасовой рабочий день. В том году друг семейства Маркс, писатель Сэмюел Батлер опубликовал в Лондоне свою утопию "Едгин" (Erehwon), которая произвела большое впечатление на Карла описанием мира, в котором понятия болезни и преступления поменялись местами. Посвятив свою жизнь замене утопического социализма научной доктриной, он сознавал, какое значение имеет описание идеального общества, которого, однако, ни разу не пытался создать в своем воображений. В это же время обрели известность Сезанн и Писсарро, совершил свой первый полет винтовой дирижабль, а Жюль Берн напечатал "Вокруг света в 80 дней" - глобализация шла своим ходом.
И вот тогда французский издатель Эжена Сю Морис Лашатр, заочно приговоренный к двадцатилетнему заключению за причастность к Парижской коммуне, в Испании, а потом в Бельгии вернулся к задумке перевести на французский "Капитал". Первый человек, намеревавшийся это сделать, - Эли Реклю, с которым Маркс встречался в Париже в 1869 году, - отказался от этих планов и отправился со своим братом Элизе, будущим знаменитым географом, в Швейцарию работать над созданием бакунинской Федерации швейцарской Юры. Поскольку денег не было, новый издатель предложил Марксу издать книгу несколькими брошюрами, за мизерное авторское вознаграждение. 18 марта 1872 года тот согласился: "В такой форме книга будет доступнее для рабочего класса, а для меня это соображение важнее всех прочих". Карл занялся переделкой книги первой, добавляя, вычеркивая, переписывая под предлогом работы над французским вариантом, ворча по поводу всех предлагаемых переводчиков - "бездарностей, которые только отнимают у него время; проще сделать все самому". По правде говоря, он сам перевел книгу на французский, как умел.
profilib.net
Жак Аттали - Карл Маркс: Мировой дух
Какой же революции ожидал Маркс от России? Ограниченной революции "направленного действия" как средства ослабления, а лучше разрушения Российской империи, которая в глазах Маркса была "империей зла". Если взять всю совокупность суждений Маркса о русской революции, начиная со спора с Бакуниным, то его отношение к ней сводилось к следующему: он поддерживал революцию, не выходящую за рамки буржуазно-либеральных требований, свергающую царизм и уничтожающую Российскую империю; он категорически отвергал рабоче-крестьянскую народную революцию, укрепляющую Россию и открывающую простор для ее модернизации на собственных цивилизационных основаниях, без механического повторения пройденного Западом пути. Грубо говоря, взглядам Маркса отвечала Февральская революция 1917 года и противоречила Октябрьская.
Книга Жака Аттали, будучи интересной, талантливо написанной биографией Маркса, есть в то же время крайне своевременный шаг к спокойному и серьезному разговору о влиянии идей Маркса на ход исторического развития в XX веке и сегодня. Надо надеяться, что она побудит нас сделать и следующие шаги вперед.
Сергей Кара-Мурза, профессор, член Союза писателей России.
ВСТУПЛЕНИЕ
Ни один писатель не имел бóльшей аудитории, ни один революционер не вселил бóльших надежд, ни один идеолог не спровоцировал бóльшего количества толкований, и, если не считать основателей некоторых религий, ни один человек не оказал на мир бóльшего влияния, чем Карл Маркс в XX веке.
Однако перед самым наступлением нынешнего, XXI, столетия теории и мировоззрение Маркса были повсеместно отвергнуты; политическую практику, выстроенную вокруг его имени, отправили на задворки истории. Сегодня почти никто больше его не изучает и считается хорошим тоном утверждать, что он заблуждался, считая капитализм загнивающим, а социализм - неизбежным. Многие считают его главным виновником ряда величайших трагедий и одновременно самых чудовищных режимов, отметивших собой конец минувшего тысячелетия.
Но если вчитаться в его произведения, становится очевидным, что он задолго до всех прочих разглядел в капитализме освобождение от прежних оков. Выясняется, что он никогда и не мечтал об агонии капитализма и не мог даже предполагать, что социализм возможен в одной отдельно взятой стране. Напротив, он отстаивал свободную торговлю, приветствовал глобализацию и предвидел, что если революция и произойдет, то лишь как выход за рамки капитализма, утвердившегося повсеместно.
Пересматривая его биографию, осознаешь и острую драматичность судьбы этой необычайной личности, исполненной противоречий. Она достойна внимания, во-первых, потому, что век Маркса удивительно похож на наш. Как и сегодня, в мире тогда демографически господствовала Азия, а экономически - англосаксонский мир. Как и сегодня, демократия и рынок пытались завоевать планету. Как и сегодня, новые технологии производили переворот в производстве энергоносителей и потреблении энергии, в сферах коммуникации, искусства, идеологии и предвещали существенное сокращение трудозатрат. Как и сегодня, никто не знал, стоят ли рынки на пороге беспрецедентного подъема или находятся на пике своего развития и готовы к спаду. Как и сегодня, между богатыми и бедными существовал значительный разрыв. Как и сегодня, группы влияния неистово, порой даже отчаянно противились глобализации рынков, росту демократии и секуляризации. Как и сегодня, люди мечтали о лучшей жизни, о братстве, которое освободит людей от нищеты, притеснений и страданий. Как и сегодня, многие писатели и политики оспаривали друг у друга честь открытия единственного пути к такой жизни, чтобы вести по нему людей - силой или добровольно. Как и сегодня, смелые мужчины и женщины, в особенности журналисты, умирали за свободу слова, печати, мысли. Наконец, как и сегодня, капитализм царствовал безраздельно, оказывая воздействие на рынок труда и переустраивая весь мир по образцу европейских стран.
Во-вторых, деятельность Маркса стала нашим "сегодня": в рамках основанной им организации - Интернационала - зародилась социал-демократия; а на основе искажения его идеалов взросли некоторые из худших диктатур минувшего века, воздействие которых в полной мере ощутили на себе несколько континентов. Именно благодаря социологической науке, одним из столпов которой он, несомненно, является, сформировалась та концепция, которая обусловила нынешнее соотношение Государства и Истории. Именно благодаря публицистике, блестящие образцы которой он дал, излагая свои теории, мир постоянно познает себя, а потому преобразуется.
Наконец, в нем сошлось воедино всё то, что составляет сущность современного западного человека. Основатель политэкономии почерпнул в иудаизме мысль о том, что бедность нестерпима, а жизнь может иметь ценность только в том случае, если она призвана улучшить удел человечества. Вместе с христианством он принял мечту о будущем всеобщем освобождении, когда люди возлюбят друг друга. Он почерпнул в эпохе Возрождения стремление к рациональному осмыслению мира. Впитал в себя немецкую уверенность в том, что философия - первейшая из наук, а государство - грозное сердце всякой исторической эпохи. Взял у французских революционеров идею освобождения народов и способ ее осуществления. Заразился от Англии пристрастием к демократии, эмпиризму и политэкономии. Наконец, унаследовал от Европы стремление к свободе и глобализму.
Благодаря этому наследству, которое он поочередно принимал и отвергал, он сделался поборником политической силы и защитником слабых. Даже если многие философы до него дали целостное осмысление человека, он первым охватил разумом мир как единство одновременно политическое, экономическое, научное и философское. Вслед за Гегелем, своим главным учителем, он намеревался дать глобальное прочтение истории, однако, в отличие от Гегеля, рассматривал действительность только в обществе людей, а не в царстве духа, и совершенство видел не в настоящем, а в будущем. Проявив невероятную ненасытность к знаниям во всех областях, на всех языках, он всеми силами старался охватить мир во всей его целостности, найти все движущие силы, ведущие человека к свободе. Его по праву можно назвать "мировым духом"[2].В целом необычайная судьба этого изгоя, основателя единственной за последние века новой религии, помогает понять, что наше настоящее было воздвигнуто такими вот редчайшими людьми, которые предпочли удел обездоленных отщепенцев, чтобы сохранить свое право мечтать о лучшем мире, в то время как им были открыты все дороги "во власть". Мы перед ними в долгу. В то же время участь его трудов показывает, как, стремясь к самой лучшей мечте, можно стать основоположником самого худшего варварства.
Я говорю это без пафоса и без упрека. Я никогда не был и не являюсь "марксистом" ни в одном из смыслов этого слова. Труды Маркса не окружали меня в юности; как невероятно это ни звучит, я даже почти не слышал его имени, обучаясь естественным наукам, праву, экономике или истории. Впервые я серьезно соприкоснулся с ним, запоздало читая его книги и переписываясь с Луи Альтюссером[3], автором книги "За Маркса". С тех пор я не расставался с предметом своего исследования, все больше и больше проникаясь его творчеством. Маркс обворожил меня четкостью своей мысли, силой своей диалектики, мощью своих рассуждений, прозрачностью своего анализа, беспощадностью своей критики, остроумием своих выпадов, ясностью своих концепций. В процессе изысканий я все чаще и чаще испытывал потребность узнать его мнение о рынке, о ценах, о производстве, о торговле, о власти, о несправедливости, о притеснении, о товаре, об антропологии, о музыке, о времени, о медицине, о физике, о собственности, об иудаизме и об истории. Сегодня, хотя я в полной мере осознаю его неоднозначность и почти никогда не разделяю выводов его эпигонов, нет такой темы, в которую я бы углубился, не спросив себя предварительно, что об этом думал он, и не испытав огромного удовлетворения, найдя его высказывания на эти темы.Об этом величайшем уме были написаны десятки тысяч исследований, десятки биографий - всегда либо хвалебных, либо враждебных и почти никогда - объективных. Нет ни одной написанной им строчки, на которую человечество не откликнулось бы сотнями страниц яростных или восторженных комментариев. Одни пытались выставить его политическим авантюристом, финансовым карьеристом, семейным тираном и социальным паразитом. Другие разглядели в нем пророка, инопланетянина, первого из великих экономистов, отца общественных наук, новой истории, антропологии и даже психоанализа. Наконец, третьи дошли до того, что увидели в нем последнего христианского философа. Сегодня, когда коммунизм, похоже, навсегда стерт с лица земли, а идеи Маркса уже не являются ставкой в борьбе за власть, становится, наконец, возможно поговорить о нем спокойно, серьезно и, стало быть, объективно.
profilib.net
Жак Аттали - Карл Маркс: Мировой дух
Вот тогда-то Лафарг и решил открыть ему, что работает над книгой, коренным образом отличающейся от всей Марксовой политэкономии - "Право на лень". Тесть предоставил в его распоряжение свою библиотеку. В глубине души Карл всегда ненавидел труд и не скрывал этого, с самого начала своих исследований назвав его главной причиной отчуждения, выходящего далеко за рамки капитализма. Он никогда не отстаивал право на труд, на полную занятость, - и борьба трудящихся за эти ценности казалась ему лишь способом увеличивать отчуждение. Так что идея поразмышлять о наилучшем способе избавления от труда не была ему чужда. Лафарг понял, что Карл уже все прочел по данной теме, как и по многим другим. Он был ошеломлен, когда обнаружил пометки тестя на полях "Права на праздность и организации рабского труда в греческой и римской республиках" Моро-Кристофа - книги, изданной в Париже в 1849 году. В его библиотеке он отыскал и брошюру Мориса Кристалл "Уступки труда", опубликованную в 1861 году. Лафарг писал наперекор традиционным ценностям рабочего движения. Он критиковал тех, кто, как Луи Блан, требовал "права на труд", и высказывался относительно их следующим образом: "Позор французскому пролетариату!.. Вследствие двойного безумства трудящихся - убивать себя сверхтрудом и прозябать в воздержании - главная проблема капиталистического производства уже не в том, чтобы найти производителей и удесятерить их силы, а в том, чтобы обнаружить потребителей, возбудить их аппетиты и создать для них искусственные потребности". Его книга была призывом к "наслаждению", обличением "религии капитала" и всех социальных систем, прославляющих труд как общественную и индивидуальную ценность. Он надеялся, что благодаря машинам люди избавятся от наемного труда ("наихудшего рабства") и будут занимать свое время исключительно "досугом". Эта книга, имевшая огромный успех, однако, не заставила Лафарга отречься от своих социалистических убеждений.
Тем временем депрессия Элеоноры усилилась до такой степени, что под угрозой оказалась ее жизнь: дочь Маркса все чаще стала поговаривать о самоубийстве… Отец всполошился и добился от Женни разрешения на брак с Проспером Оливье Лиссагаре, который ждал этого уже восемь лет. Но тут противоречивая Элеонора сама пошла на попятный. 4 июля 1880 года Лиссагаре решил воспользоваться амнистией и вернулся в Париж. Его отношениям с Элеонорой пришел конец.
Существует мнение, что в тот же момент, когда, наконец, был закончен первый перевод на английский язык первого тома "Капитала", Маркс попросил разрешения у Дарвина посвятить ему свою работу. Дарвин отклонил эту честь, ответив вежливым и сдержанным письмом, так же как холодно принял присланное ему несколько лет назад немецкое издание. В своем ответе он даже походя назвал атеистическую или антихристианскую пропаганду вредной для освобождения духа. На самом деле эта история, пересказанная всеми биографами, не вполне точна. Дарвин говорит в этом письме о другой книге, а Маркс никогда не думал, что идеи Дарвина можно применить к социальному анализу.
Однако как много общего у теории естественного отбора (приводящей к мутации видов живых существ), теории классовой борьбы (приводящей к изменению социальной структуры общества) и еще одной великой теории XIX века - теории термодинамики (приводящей к изменению состояния материи)! Во всех трех говорится о ничтожных вариациях и мощных скачках; о времени, утекающем необратимо - к хаосу, как говорил Карно; к свободе, как считал Маркс; к лучшей приспособляемости, как утверждал Дарвин. Приспособляемость свободы к хаосу - вот что объединяет Карно, Маркса и Дарвина, трех гигантов этого века.
"Анти-Дюринг" на французском языке печатался частями в газете Жюля Геда с 16 июня по 4 августа 1880 года и имел большой успех. В тот самый момент, когда учение, которое начали называть "марксизмом", было отражено в десятках газет и книг, его комментировавших, самого Маркса начали обожествлять: его друг Фридрих заказал тысячу двести экземпляров фотографии Маркса и велел ему их подписать: "С дружеским приветом, Карл Маркс. 27 июня 1880 г.". "Маркс, - писал Энгельс, - изображен на ней во всем своем олимпийском величии и с обычными для него радостью жизни и верой в победу". Один экземпляр этой фотографии позже попадет к Ленину. Началась иконографическая пропаганда. Наметились очертания новой религии. Маркс не возражал.
Осенью 1880 года Лонге вернулся в Париж, пока без Женнихен и детей (у них было тогда трое малышей). В ноябре он побывал на съезде французской Рабочей партии Жюля Геда в Гавре.
В конце года анархисты, собравшиеся в Швейцарии, в Шоде-Фон, снова предложили выйти за рамки законной деятельности и перейти в подполье. Нечаев, представлявшийся, как и Гильом, преемником Бакунина, заявлял, что революционер "не должен бояться не только крови, но и грязи, и должен уметь обращать на пользу революции ложь и клевету, подлоги и шантаж, убийство и насилие".
В России случилось то, что должно было случиться: в воскресенье 13(1) марта 1881 года, во время смены караула, четыре участника покушения под командованием народоволки Софьи Перовской убили Александра И. Его сын, ставший в тридцать шесть лет Александром III, ослабил либеральные реформы. Во время его правления русифицировались окраины империи и возрос антисемитизм.
В важном и чрезвычайно обдуманном (сохранилось три черновика) письме, написанном в это время русской революционерке Вере Засулич, Маркс пришел-таки к выводу о возможности в России прийти к социализму, минуя стадию капитализма: "Россия - единственная европейская страна, в которой "земледельческая община" сохранилась в национальном масштабе до наших дней. Она не является, подобно Ост-Индии, добычей чужеземного завоевателя. В то же время она не живет изолированно от современного мира <…>. С другой стороны, одновременное существование западного производства, господствующего на мировом рынке, позволяет России ввести в общину все положительные достижения капиталистического строя, не проходя сквозь его кавдинские ущелья". Именно за это письмо - и только за него - уцепятся те, кто вознамерится построить коммунизм "в одной отдельно взятой стране" вместо капитализма, а не после него. Мы увидим, что два года спустя Маркс внесет уточнение, как бы предвидя такое толкование: революция в России может иметь успех только в рамках мировой революции.
Тем временем в Германии социалистическая партия, запрещенная три года тому назад, снова была разрешена. Она возродилась под руководством Либкнехта и Августа Бебеля, с которыми сблизился молодой Каутский. Бернштейн стал в Цюрихе главным редактором партийного еженедельника "Социал-демократ" и проповедовал классовую борьбу, чтобы поскорее покончить с буржуазным обществом: изначально приняв учение Маркса в штыки, теперь он курил ему фимиам.
В Париже приняли законы о бесплатном начальном образовании и о свободе собраний; после смерти Флобера был издан оставшийся незаконченным роман "Бувар и Пекюше", где герои ведут отчаянные поиски универсального знания, напоминающие искания Маркса, мирового духа. Женни Лонге приехала к мужу. Месяцем позже Поль Лафарг тоже поселился во французской столице, сначала без Лауры. В тот же момент молодой Каутский отправился в Лондон, где познакомился с Карлом, Элеонорой, Лаурой и Энгельсом. Вернувшись в Вену, он обручился с венской санитаркой, некоей Луизой Штрассер, и женился на ней. Мы увидим, что и тот и другая сыграют важную роль в распоряжении наследием Маркса.
Карл заинтересованно следил за основанием в Лондоне Лондонской демократической федерации неким Генри Майерсом Гайндманом. Элеонора воодушевилась; она записалась туда и представила отцу Гайндмана, который так описывает их встречу: "Поначалу его агрессивность, нетерпимость и интеллектуальное начало брали верх; только потом проявлялись симпатия и природная доброта, скрывавшиеся под его грубоватой внешностью". Марксизм потихоньку просочился в английскую политическую жизнь. Мы увидим, что его влияние на британских "левых" будет очень незначительным.
Карл по-прежнему интересовался Индией и отмечал, что в Европе еще не осознали, что в этой стране свирепствует жестокий голод, а ведь веком раньше, во время голода в Бенгалии в 1770 году, общественное мнение в Лондоне и Париже было возмущено. Он объясняет появление этого безразличие совершенствованием колониальной пропаганды.
Он по-прежнему увлекался техническим прогрессом, бывшим в его глазах настоящей революцией; так, его заинтересовали идея Фернана Фореста использовать бензин в качестве топлива для четырехтактного двигателя и первый электрический трамвай, пущенный в Берлине. Он работал над множеством прожектов по естественным наукам, математике, истории техники; исписал четыре толстые тетради заметками о "всемирной истории". Его обуревало все то же желание написать историю политической экономии, чтобы вернуться к ее истокам. Он теперь взялся уже не за два, а за три дополнительных тома "Капитала": последний был посвящен истории экономических учений.
В ноябре 1881 года болезнь Женни приняла серьезный характер. Ей поставили диагноз: рак печени. Карл тоже был так болен (перитонит в сочетании с плевритом), что лишь один раз смог подняться с постели, чтобы зайти в соседнюю комнату, где находилась его жена. Лафарг пишет: "Во время последней болезни его жены он не мог заниматься обычной научной работой; ему удавалось выбраться из тягостного состояния, в которое его повергали страдания его супруги, лишь погрузившись в математику. Именно в тот период нравственных мучений он написал работу об исчислении бесконечно малых - очень ценную, как уверяли познакомившиеся с ней математики". Эта работа не была опубликована и доподлинно неизвестно, существовала ли она.
profilib.net
Жак Аттали - Карл Маркс: Мировой дух
Прежде всего он открыл для себя Гегеля, безраздельно господствовавшего в немецкой философии того времени и утверждавшего, что миром правит Разум. По Гегелю, каждая эпоха в человеческой истории - логически обусловленный момент развития Духа. "Смерть, - прочел он в предисловии к "Феноменологии духа", - если мы так назовем… недействительность, есть самое ужасное, и для того, чтобы удержать мертвое, требуется величайшая сила". "Однако, - продолжает автор, - не та жизнь, которая страшится смерти и только бережет себя от разрушения, а та, которая претерпевает ее и в ней сохраняется, есть жизнь духа". Гегель добавляет: нужно обладать взором Разума, проникающим сквозь поверхность вещей и пронзающим пеструю видимость событий. Карл восхищен тем, что эта книга придает смысл Истории: влекомая прогрессом рациональности, морали и свободы, она движется к цели, которую Гегель называет "Богом", или "Идеей", или "абсолютным Духом", или "абсолютным Знанием" - к осуществлению права, к универсальности и торжеству свободы. По мнению философа, индивидуумы (индивидуальность - форма выражения свободы) состоят, даже не желая и в большинстве не ведая о том, на службе Истории, благодаря разуму, который с помощью всяческих уловок ставит страсти себе на службу. Роль Государства - действительности нравственной идеи, стоящей над Историей, - состоит в том, чтобы позволить каждому располагать тем, что необходимо для "достойной" жизни, и следить, чтобы никто не был этого лишен и никто этим не злоупотреблял, а также положить конец конфликтам. В конце Истории исчезнет "отчуждение" - для Гегеля это одновременно Entfremdung (отход от человеческой сущности) и Entdusserung (отступление от себя самого).
Встреча с Гегелем оставит неизгладимый след. Благодаря "Феноменологии духа" Карл открыл для себя значение мысли, которая превратится в его глазах в главное направление человеческой деятельности, более важное, чем стремление к Благу. Один из его зятьев, Поль Лафарг, впоследствии вспоминал: "Я часто слышал, как он повторял слова Гегеля, своего учителя философии времен юности: "Даже преступная мысль злодея величественнее и важнее, чем чудеса небесные"". Знание предшествует этике. Социальный анализ должен быть в первую голову рациональным и объективным, а уж после - нравственным. Карл не забудет этого наставления.
В тот год он вел регулярную переписку с отцом и Женни. С первым говорил о юриспруденции, литературе, политике и даже философии; отец отвечал скупо, напирая на учебу и сокращение расходов. В своих письмах Генрих превозносил Канта и подчеркивал, что вера в Бога (Бога "Ньютона, Локка и Лейбница") - ценное и необходимое подспорье для ведения нравственной жизни. В послании 1836 года Генрих пишет сыну: "Если Господь пожелает, ты проживешь долгую жизнь для своего собственного блага, для блага твоей семьи и, если мои предчувствия верны, для блага всего человечества". Генриетта Маркс давала Карлу трогательные наставления, призывая сына "никогда не относиться к порядку и чистоплотности как к второстепенным вещам", ибо "от них зависят здоровье и счастье"; она беспокоилась о том, чтобы он не пил слишком много вина и кофе, не ел чересчур острой пищи, не курил, рано ложился и рано вставал, "берегся от простуды и не танцевал, пока совершенно не поправится".
С Женни он обменивался любовными письмами; девушка была влюблена, но благоразумна: она боялась, что страсть к ней Карла окажется мимолетной юношеской любовью. "Мужчина любит не один раз в жизни", - думала она. Почувствовав интерес Карла к Гегелю, Женни, не получившая глубокого образования, тоже принялась читать философов.
Карл вел настолько бурную жизнь, что в июне 1836 года его посадили на день под арест за пьянство и нарушение общественного спокойствия. Поскольку ему уже нравилось лидерствовать во всем, за что он ни брался, в июле он стал председателем Трирского клуба; на литографии того времени, изображающей членов землячества пирующими в харчевне "Белая лошадь", Карла легко узнать: он взирает на происходящее с достоинством, как и полагается председателю клуба. В августе 1836 года, когда он заканчивал первый курс, между членами Borussia Korps и Treviraner Klub разразилась драка. Первый пример классовой борьбы? Марксу рассекли левую бровь - этот шрам останется на всю жизнь. Его отец пришел в ярость: адвокату приходилось многим жертвовать, чтобы оплачивать учебу старшего сына, а он тратит эти деньги на попойки, дерется и сидит в тюрьме!
Карл, однако, достаточно прилежно изучал право и 22 августа 1836 года получил свидетельство о завершении года обучения в Боннском университете, в котором его хвалили за "отменную усидчивость и внимание", не преминув, однако, упомянуть о ночи, проведенной под арестом "за нарушение тишины и пьянство". Прочитав эти замечания, отец решил перевести его в другой университет, но Карл хотел остаться в Бонне, чтобы изучать там уже философию, а не право; он не посмел открыться в этом отцу. Философы были уже на плохом счету во всех немецких университетах: прусское правительство отказало молодому профессору Людвигу Фейербаху, устроившему скандал несколькими годами раньше, в праве преподавать в университете, что заставило его примкнуть к группе молодых критически настроенных философов, прозванных "младогегельянцами". Младогегельянцы, в отличие от своего учителя, не видели в Прусском государстве ничего идеального - они ратовали за реформы. И хотя они еще не решались отмежеваться от Гегеля, однако толковали его весьма специфически; быть младогегельянцем значило верить в роль политической деятельности в завоевании свобод.
В сентябре 1836 года Карл вернулся в Трир на каникулы, не ведая, что отец не намерен больше оплачивать учебу в Бонне. Он увидел мать, отца, младшего брата Германа (тот был серьезно болен) и четырех сестер: Каролину, Луизу, Эмилию и Софию. Начинающийся туберкулез избавил его от военной службы. Они с Женни, так много писавшие друг другу, решили обручиться. Генрих не видел к этому препятствий: женитьба может остепенить его сына. Генриетта заняла более сдержанную позицию: Карл слишком молод (ему всего восемнадцать лет), а двадцатидвухлетняя Женни привыкла к образу жизни, который Карлу не по средствам.
Очарованный Карлом, ослепленный его энергией и образованностью, барон фон Вестфален, со своей стороны, был за его союз с Женни. Но ее сводный брат Фердинанд, бывший тогда первым правительственным советником в Трире, сделал все возможное, чтобы этому помешать; он затребовал у берлинской полиции отчет о жизни и деятельности будущего зятя и просветил барона, доложив ему о похождениях Карла в Бонне. Барон и бровью не повел. Помолвка состоялась, но было решено, что свадьбу сыграют только тогда, когда Карл найдет постоянную работу. Много позже одна из дочерей Карла и Женни напишет: "Отец говорил, что в то время он был неистовым Роландом. Но вопрос быстро уладили, и его приняли в женихи до достижения им восемнадцати лет".
Поскольку Генрих Маркс все еще надеялся, что Карл тоже станет адвокатом в Трире или, на худой конец, профессором права, он послал его продолжать учебу в Берлин. Там ему придется задержаться как минимум на пять лет; вот и посмотрим, чем кончится испытание чувств.
Генрих думал, что в этом суровом, еще неотесанном городе его сын будет испытывать меньше соблазнов, чем в Бонне. Но произойдет прямо противоположное: царившая там нетерпимость сделает его бунтарем.
В столице Прусского королевства было тогда 190 тысяч жителей. Берлинский университет, основанный в 1810 году, после французской оккупации, находился под пристальным надзором власти. Под подозрением было все, что касалось права и философии. Гегелевская философия служила идеологической гарантией самодержавной политики. Однако молодые философы от нее отмежевались: они разделяли со старшими основополагающий постулат гегелевской диалектики, согласно которому "все действительное разумно, все разумное действительно". Но в то время как консерваторы делали акцент исключительно на первой части этого высказывания, молодые сторонники прогресса делали крен в сторону второй. Однако в Берлине прессу держали в узде, а активистам студенческих движений затыкали рот.
profilib.net
Жак Аттали - Карл Маркс: Мировой дух
В тот же день Карл Маркс напечатал в брюссельской газете "Либерте" статью, резюмирующую выводы, которые он извлек из Гаагского конгресса. Конгресс "провозгласил необходимость рабочему классу сражаться на политическом и социальном поле со старым, рушащимся обществом". Далее следовала шпилька в адрес Бакунина: "Среди нас сформировалась группа, призывавшая к неучастию рабочих в политической жизни. Мы сочли своим долгом сказать, насколько опасны и пагубны для нашего дела подобные принципы".
Пятого октября 1872 года Бакунин, укрывшийся в Цюрихе, ответил через ту же газету. Он не сложил оружия и в отместку за исключение метал громы и молнии в Маркса, тревожась, как и тот, по поводу возможного пришествия реальной диктатуры единственной партии под прикрытием "диктатуры пролетариата". "Утверждать, будто группа людей, даже самых умных и с самыми наилучшими намерениями, способна стать гением, душой, руководящей и объединяющей волей революционного движения и экономической организации пролетариата всех стран, - надругательство над здравым смыслом, к тому же противоречащее историческому опыту. Просто диву даешься, как такой умный человек, как Маркс, мог до этого додуматься", - писал он. Таким образом, и Маркс, и Бакунин предугадывали опасность, таящуюся в их борьбе, но каждый считал, что в ней повинен другой.
Как раз перед возвращением вместе с Марксами в Лондон Лафарги потеряли второго из своих трех детей - последнего мальчика по прозвищу "Шнапс" или "Фуштра", которого Карл и Женни так любили. Семья была убита горем.
Несколько недель спустя, 10 октября, в Лондоне Женнихен вышла замуж за Шарля Лонге. Новобрачные отправились жить в Оксфорд, а Лафарги поселились в британской столице, в доме 27 по Сауз-Хилл-Парк. Они вычеркнули из памяти свое испанское изгнание. Элеонора по прозвищу Тусси - она одна теперь жила с родителями в большом доме - настойчиво упрашивала их разрешить ей обручиться с Лиссагаре; Женни и Карл отказали. Девушка бушевала, сердилась, печалилась. Ничто не помогало. Карл подумал, что ее мог бы развлечь театр, как в свое время Женнихен. Элеонора отдалась ему страстно, увлекшись Ибсеном. Тем не менее она продолжала видаться с Лисса, брак ее с которым был неугоден всей семье. В ноябре, в письме к Женнихен, Элеонора жаловалась на нелюбезное обращение Поля Лафарга с человеком, которого она любит.
Лафарг показал тестю машину для копирования рукописей, изобретенную его другом, - это был один из первых фотостатов. Карл заинтересовался этим изобретением: сколько времени можно будет сберечь, если оно заработает! Он как будто бы даже вложил деньги в это предприятие, но оно быстро разладилось из-за раздоров по поводу владения патентом. Мы увидим, что двадцать лет спустя такая машина сыграет ключевую роль в проверке рукописей Маркса…
Вернувшись из Гааги, Карл хотел снова засесть за свой труд. Он как никогда ясно осознавал, что в первом томе "Капитала" немало пробелов. Он знал, что трудовая стоимость товара не эквивалентна ее рыночной цене, более того: определение цены на товары систематически отклоняется от их стоимости, и не в форме колебаний, и поэтому его теорию прибавочной стоимости невозможно проверить опытным путем. Он переделывает, вымарывает, вычеркивает, рвет. Много читает и, как Демокрит из его диссертации, ищет истинность своей теории в эмпирических наблюдениях. Он исписал убористым почерком больше пятидесяти тетрадей (то есть почти три тысячи страниц). Это были заметки на различные темы. Потом вернулся к первому тому, который снова переделал для второго немецкого издания и для перевода на французский язык, - он будет закончен неким Жюлем Руа, стойко переносившим капризы Карла.
Очередной финансовый кризис, разразившийся на сей раз в США в 1873 году после банкротства банка Джея Кука, убедил его в неминуемом крушении капитализма, крушении, которое избавит его от необходимости заканчивать три тома своего труда. Поэтому он сосредоточился на единственном переиздании в Германии первого тома, который, на его взгляд, нужно было выпустить срочно, и написал для него послесловие, где ощущается одновременно его желание выбросить на помойку всякую теорию, когда намечается действие, и бешенство от того, что ему не удалось найти решения задачи о переходе от стоимости к цене, столь долго его занимавшей: политическая экономия может оставаться наукой лишь при условии, что классовая борьба будет носить скрытый характер или выражаться лишь в отдельных проявлениях. Когда наступает политический кризис, "дело будет уже не в том, правильна или неправильна та или другая теорема, а в том, полезна она для капитала или вредна, удобна или неудобна, согласуется с полицейскими соображениями или нет". Иначе говоря, проверку теории можно осуществить без поиска соответствий в прошлом. Она верна не в силу научной связности и логичности, а в силу своей политической эффективности. Гипотеза доказана, если теория действенна: это позволяет ему выйти из тупика: его гипотезу невозможно проверить научным методом, однако она верна, если теория в целом окажется полезной классу, которому должна служить. А об этом можно будет судить, только если она осуществится на практике.
После выхода в свет переиздания первого тома, все у того же гамбургского издателя, он послал один экземпляр Дарвину, который только что напечатал свой труд "О выражении эмоций у человека и животных". Карл написал посвящение, назвавшись в нем его "искренним почитателем". Дарвин в соответствии с этикетом подтвердил получение книги, извинившись, однако, за то, что не обладает необходимыми познаниями, чтобы ее прочесть. В его экземпляре книги страницы были разрезаны только до 104 (из 802). Значит, Дарвин не увидел трех ссылок на его произведения - на страницах 352, 385 и 386.
У Карла тогда были другие заботы, поскольку битва с анархистами не закончилась. Несмотря на дискредитацию Бакунина, несколько федераций одна за другой лишили секретариат, перенесенный в Нью-Йорк, всяческих полномочий надзирать за их делами; некоторые даже проголосовали за упразднение этого органа. 12 февраля 1873 года Маркс писал: "Эти люди [бакунисты] находятся в центре расширяющегося заговора"; он попытался сократить наносимый урон, поставив во главе каждой национальной организации (порой вопреки мнению большинства ее членов) верных себе людей. 27 апреля в Нёвшателе "юрцы" (теперь уже без Бакунина) собрали семь европейских федераций Интернационала (английскую, бельгийскую, голландскую, швейцарскую, испанскую, итальянскую и французскую). Среди делегатов был молодой французский журналист (во времена Коммуны его не было в Париже) Жюль Базиль, он же Жюль Гед, эмигрировавший в Швейцарию. Делегаты в очередной раз постановили упразднить Генеральный совет Интернационала и провозгласили автономию федераций. В это время Бакунин, уязвленный своим исключением и как никогда находившийся под влиянием Прудона, написал "Государство и анархия" - памфлет, в котором подвергал нападкам тех, кого теперь с презрением стал называть "марксистами": "Если есть государство, то непременно есть господство, следовательно, и рабство; господство без рабства, открытого или замаскированного, немыслимо, - вот почему мы враги государства <…>. Под управлением народным <…> разумеют правление народа посредством небольшого числа представителей, избранных народом… Итак, с какой точки зрения ни смотри на этот вопрос, все приходишь к тому же самому печальному результату: к управлению огромного большинства народных масс привилегированным меньшинством. Но это меньшинство, говорят марксисты, будет состоять из работников. Да, пожалуй, из бывших работников, но которые лишь только сделаются правителями или представителями народа, перестанут быть работниками и станут смотреть на весь чернорабочий мир с высоты государственной; будут представлять уже не народ, а себя и свои притязания на управление народом".
Одновременно Маркс с бешенством вычитывал рукопись французского перевода "Капитала", только что законченного последним переводчиком - Жюлем Руа. Он был недоволен и открылся в этом Женнихен, которая 3 мая 1873 года сообщила в письме доктору Кугельману, что ее отец считает перевод чересчур буквальным, слабым и упрощенческим.
Но Марксу пришлось вынести и другой удар: в мае, когда Женнихен родила в Лондоне первенца, названного Шарлем (Карлом), Элеонора без согласия родителей обручилась с графом Проспером Оливье Лиссагаре (правда, тот из революционной солидарности отказывался носить свой титул). Женни просила мужа сделать все возможное, чтобы помешать браку. "Решительно, - думал Карл одновременно с гневом и гордостью, - младшенькая, с которой после смерти Эдгара я нянчился больше, чем с другими своими дочерьми, поскольку она казалась мне похожей на сына, ускользнула от меня". В июне, чтобы отдалить ее от Лисса, он набрался сил и поехал с ней в Брайтон, где пристроил на несколько месяцев учительницей французского в знатные английские семьи, проводившие там лето. Элеонора познакомилась с тремя сестрами Блэк (Клементиной, Констанцией и Грейс) и с поэтессой Эми Леви, но не отступилась от Лиссагаре.
В июле ссора с дочерью так подорвала его здоровье, что поползли слухи, будто он умирает. Некоторые газеты даже сообщили о его кончине. Его осмотрел доктор Эдвард Гумперт, врач Энгельса, выявил заражение печени, посадил на строгую диету и велел ограничить умственную деятельность четырьмя часами в день. Эти четыре часа Маркс посвящал вычитыванию французского перевода первой книги "Капитала" и приведению в порядок будущей второй.
profilib.net
