Программа продолжает цикл передач о влиянии европейских культур на Россию. В программах об англомании и галломании мы говорили о том, что главное для англичан – это игра, а для французов – рациональное отношение к жизни. Любопытно выяснить сегодня, что же главное для немцев, и что главное в представлении русских о Германии. За нашим столом – переводчик, редактор отдела немецкоязычной литературы журнала "Иностранная литература" Татьяна Баскакова; руководитель программного отдела Гете-института Вольф Иро; Саша Тамм, философ, руководитель Общественно-политического фонда Фридриха Науманна в Москве; Йенс Зигерт, руководитель Фонда имени Генриха Белля в Москве, Фонд занимается поддержкой и развитием политической культуры и гендерной демократии. Поэт и переводчик Алексей Прокопьев, он переводил крупнейших поэтов ХХ века немецких – Тракля, Целана, Готфрида Бенна, и мой коллега – историк Ярослав Шимов, автор монографии об Австро-Венгерской империи. - Мне кажется, что в европейской культуре в этом году произошло два важных события, которые определенным образом говорят о торжестве немецкого духа (или австро-немецкого духа). Я имею в виду победу Михаэля Ханеке, австрийского режиссера, - историческая драма о зарождении фашизма "Белая лента" завоевала в Каннах "Золотого льва". А немецкая писательница Герта Мюллер получила Нобелевскую премию по литературе с формулировкой "за сосредоточенность в поэзии и честность в прозе, с которыми она описывает жизнь обездоленных". Мы, я думаю, разберемся в процессе программы, существует ли так называемый немецкий дух, как русские говорят о "русской душе". А для начала я вас попрошу сказать, что вы любите и что вам не нравится в Германии и в немецком, может быть, в представлениях о Германии и немецком? Йенс ЗигертЙенс Зигерт: Этот вопрос нас, немцев, наверное, застанет врасплох. Потому что обычно в Германии сегодня, по крайней мере, в нашем поколении сказать о том, что Германия нам не очень нравится - привычно так сказать. Не совсем привычно сказать, что мне что-то очень нравится, это ушло, и за этим немножко кроется стыд за то, что произошло за 12 лет фашистской национал-социалистической Германии. И мне кажется, что только в новом поколении сейчас это уже немножко меняется. Они могут сказать, что "я горжусь" или "мне нравится это". Вот мне нравится немецкий футбол. Побеждают! Был английский нападающий, который сказал: "Футбол – это игра, где 22 мужчины в коротких штанах бегают за мячом, а в конце концов, выигрывают немцы". Алексей Прокопьев: Германия, немецкий язык, немецкая литература мне нравятся с детства. В 5-ом классе – у нас был 5"А" и 5"Б" - в "А" начинали учить английский, а в "Б" начинали учить немецкий. Так я был в 5"А". И я перевелся. Я пришел к завучу и сказал: "Я хочу учить немецкий. Переведите меня в 5"Б". Я от своих товарищей ушел в совершенно незнакомый мне класс для того, чтобы учить немецкий. Что на меня повлияло тогда, совершенно непонятно. Я постепенно узнавал немецкую литературу и начинал влюбляться в нее. Сначала я полюбил немецких романтиков, как, наверное, и должно быть, потом я полюбил Рильке, как тоже, наверное, должно быть, потом я полюбил экспрессионистов, и я могу рассказывать о них часами, и перевожу не только Тракля, я и Гейма перевел, и Готфрида Бенна. Я перевел Альфреда Лихтенштейна и хочу сделать целую серию портретов немецких поэтов-экспрессионистов, которых очень много. Это мощное художественно-литературное течение, потому что художники начали первыми, которое недооценивается сейчас. А на самом деле оно открыло многие новые пути для развития литературы и искусства в ХХ веке, просто распахнуло ворота в ХХ век, на мой взгляд. Что мне еще нравится? Мне нравится динамизм немецкой нации и способность делать выводы из ошибок, даже из крупных, глобальных ошибок. И наверное, впервые я задумался об этом после того, как прочитал стихотворения Мандельштама, а это было, когда я учился в университете, которое называется "К немецкой речи". И там есть такие слова: "Поучимся ж серьезности и чести на западе у чуждого семейства". Вот этой "серьезности и чести" мне хочется учиться всегда у немцев. А что касается футбола, нет, наверное, футбол немецкий не люблю, потому что это германская машина. Как англичанин Гари Линекер сказал: играют все, а побеждают немцы, - это немножко "антифутбол". И я думаю, что Россия достойна была хотя бы ничьей, которую ей не дали, отменив совершенно справедливый пенальти в конце. Саша Тамм: Мне очень нравится, что для многих немцев очень трудно ответить на этот вопрос. И мне нравится чувство жизни в моем родном городе, это Берлин, я всегда жил в Берлине. И конечно, мне тоже нравится немецкая литература, музыка, а особенно классическая музыка. И мне нравится немецкий футбол. Это не "антифутбол". Он был иногда "антифутболом", может быть, 10 лет тому назад, а сейчас мы хорошо играем. Вольф ИроВольф Иро: Мне очень нравится интеллектуальная жизнь в Германии. Я литературовед, конечно, мне нравится литература, хотя в этом ничего удивительного нет, потому что мне кажется, что я ее люблю потому, что немецкий язык – это мой родной язык. Я люблю литературу на немецком языке. А что мне не нравится – это теперешний застой политики. - Вольф, а вы читали Герту Мюллер? Вольф Иро: Да, читал. И я ее очень люблю и очень высоко ценю, потому что она не пишет так, как 95% всех писателей, в реалистическом ключе. У нее удивительные образы, у нее очень поэтический язык, это почти поэзия в виде романа. Я бы сказал, да, она заслуживает Нобелевской премии. Хотя если смотреть на последние 10 лет, для писателей, пишущих на немецком языке, столько Нобелевских премий – это, я бы сказал, чересчур. Существуют и другие языки. Татьяна Баскакова: Я очень люблю немецкую литературу, больше всего – больших авторов ХХ века – Альфреда Деблина, Ханса Хенни Янна, Арно Шмидта. Мне нравится, что это литература непредсказуемая, что эти люди не знали, как писать романы, и они создавали для каждой своей книги способ, как это выразить. И не оканчивали эти романы, писали их всю жизнь и так далее. И продолжение этой традиции есть и в современной литературе немецкой. Кроме того, мне очень нравится, что в Германии стараются поощрять развитие литературной жизни и молодых немецких писателей. Их собирают в Берлине в литературном коллоквиуме "Берлин", там устраивают их чтения. И то, как организовано вручение премий литературных, а их очень много в Германии, и они рассчитаны на поддержку и молодых авторов, и более зрелых. Мне нравится, что в Германии поддерживают авторов, которые или эмигранты, или родились в семьях эмигрантов, и что-то привнесли новое в немецкую литературу. Они и немецкие авторы, и у них что-то от тех стран, откуда они приехали. В этом смысле в Германии большая работа ведется. А не нравится мне, когда пытаются выразить суть нации какими-то короткими ярлыками, хорошими или плохими. И в частности, в России после того, как присудили премию Нобелевскую премию Герте Мюллер, было много публикаций в Интернете. В частности, мне случайно приписали слова, которые я бы ни за что не произнесла, о том, что германская литература такая тяжелая, серьезная, не рассчитанная на контакт с читателем. Это какой-то ярлык упрощенный. Ярослав ШимовЯрослав Шимов: Нравится мне некая парадоксальность, некое даже противоречие, и в то же время сочетание иррациональной организации жизни и, если брать литературу или философию, достаточно высокий полет духа в тех сферах, которые сложно понять именно разумом. А если брать то, что мне близко и чем я занимался, - это Австрия старая, Австрия большая, габсбургская, то она меня очаровала тем, что это была, может быть, единственная интеллигентная империя в европейской истории, которая организовывала пространство достаточно гуманным способом, в отличие от большинства других империй. К Пруссии у меня отношение двойственное, а Австрию люблю. - Действительно ли существует "немецкий дух" или это такой же миф, как и "русская душа"? Саша Тамм: По-моему, это уже миф. Немцы сами не думают так. Я думаю, что, может быть, это было 200 лет тому назад, может быть, 100 лет тому назад, а сейчас Германия открытая страна, и немцы не думают, что есть особенный немецкий дух. - То есть русские представления, условно говоря, интеллигентские представления о Вагнере и немецком романтизме с современной Германией не имеют общего? Я правильно вас поняла? Саша Тамм: Да-да. Йенс Зигерт: Пожалуй, я согласен. Если использовать слово "дух", то это действительно как "русская душа", марка, которую можно наклеить, а потом все объяснять или ничего не объяснять. Конечно, есть некая черта и в повседневной жизни, и может быть, не в повседневной жизни, которую можно обозначить. Есть, конечно, и предрассудки или стереотипы. Например, я до сих пор сталкиваюсь в России, в Москве с тем, что немцам приписывают, что мы все очень пунктуальные. - Это главный миф о немцах. Йенс Зигерт: Да. Но это миф – думать о том, что все немцы всегда пунктуальные. Но в среднем, я бы сказал, в Германии люди более пунктуальные, чем в России. Есть такие. Понятие времени другое немножко в отношении к собственному времени, которое в твоем распоряжении, и в отношении ко времени другого человека, с которым ты встретишься. А что касается романтиков, то иногда я думаю, что это в Германии придумали для русских. Нигде я пока не встречал такого почтения к немецкой романтике, как в России. Может быть, это что-то очень и очень особое. В общем-то, в Германии своих собственных романтиков далеко не так хорошо знают, как в России. - Алексей, может быть, это связано еще и с мифом русской литературы XIX века? Почему так вышло, что немецкий романтизм – это первое, что приходит на ум, когда мы говорим о немецкой литературе? Алексей Прокопьев: Ну, что читают школьники сначала – баллады Жуковского, которые или прямые переводы, или переложение, в общем, связанное что-то обязательно с немецкими романтиками. Это первое, что читают в школе. А то, что читают в школе, запоминается больше всего. Это понятно. Я нахожусь, наверное, тоже в плену каких-то своих представлений, шаблонов и мифов, как угодно. Я не могу быть беспристрастным и объективным, как хотите, потому что просто действительно очень люблю немецкое слово. Меня завораживает звучание стихов немецких. То, что Блок сказал – "сумрачный германский гений" - это уже давно стало штампом, хотя сказал-то он здорово. И конечно, он имел в виду, наверное, и историческое развитие немецкого духа, если угодно. Что понимать под словом "дух"? Если понимать под этим духом глубину философско-литературную, религиозно-мистическую, то начнем, пожалуй, с Майстера Экхарта. Очень много прозрений в ХХ веке у Рильке, а потом у Целана, совсем другие. Что же касается штампа – дисциплинированность, пунктуальность... Так случилось, что я в один и тот же день был в стокгольмском метро и в берлинском. И по странному совпадению, в обоих передо мной в полупустом вагоне сидела мама с девочкой, школьницей. И стокгольмская девочка сидела, положив руки на колени, у нее все было аккуратно на голове, знаменитые шведские косички, и она очень внимательно слушала, что ей втюхивала мать, очень дисциплинированно и с почтением, я бы даже сказал. Хотя какое у детей может быть на лице почтение. Но у нее было именно это. А немецкий ребенок забрался с ногами на сиденье, стал что-то маме в волосах делать, хотя она тоже ей что-то втюхивала. И явно они возвращались из летнего отпуска, или, наоборот, отправлялись куда-то. - То есть миф о сдержанности и дисциплинированности немецкого народа был нарушен на ваших глазах. Алексей Прокопьев: Да. Но мне понравились обе девочки, должен сказать. И немножко о футболе. Когда немцы играют не в немецкий футбол, тогда они хорошо играют. Гол они нам забили, - и это сказали немецкие комментаторы, я не придумываю! - они забили нам "русский гол". Конечно, они выигрывают, потому что они выполняют все установки тренера, и в этом смысле очень дисциплинированы. Но гол-то забили "русский". - А что такое "русский гол"? Йенс Зигерт: После матча игроки сказали, что этот гол, эту комбинацию на тренировке много раз повторяли. Это звучит не очень – "русский гол" или "российский гол". Это звучит больше как "немецкий гол". Алексей Прокопьев: Очень красивый гол. Кто ж спорит?.. Йенс Зигерт: А кто говорит о том, что организованность не может быть красивой, что красивым может быть только хаос? Я думаю, что и в том, и в другом есть своя эстетика. Алексей Прокопьев: Я против этого не спорю. Но немецкие игроки в полтора раза выше и мощнее, чем российские. Они могли бы задавить мощью, но они этого не сделали. Они забили красивый "русский гол". То есть великолепная комбинация, разыгранная как по нотам, как могли бы забить русские. Других шансов у русских не было, у маленьких, подвижных русских. - Ярослав, красота военных парадов – это тоже черта немецкого духа, по-вашему? Ярослав Шимов: Не знаю. Я с очень большим сомнением отношусь ко всем штампам национальным, которые, к сожалению, часто очень популярны, а в России они, на мой взгляд, особенно популярны. И они, в общем-то, вредят познанию того, что на самом деле представляет собой жизнь в той или иной стране, жизнь того или иного народа. Я возьму пример австро-венгерский: по чему судят большинство более-менее образованных русских людей, в первую очередь – мужчин, о жизни в бывшей Австро-Венгерской монархии? По роману Гашека о Швейке. Гениальный роман! Сатира уничтожающая! Но нельзя по сатирическому произведению судить о реальной жизни общества. Точно так же, на мой взгляд, и представление, популярное в России, о немецком милитаризме, факельные шествия, парады – это одна сторона, это все было и так далее. Но, на мой взгляд, это лишь какой-то кусочек жизни. Это то же самое, как в России пьют водку. Ну да, пьют, но не все пьют, и не все пьют много, и так далее. То есть иногда это немножко заштампованное представление, которое вредит открытости восприятия. Вольф Иро: Я думаю, что когда говорят о мифах, то нельзя упускать из вида, что это всегда культурное явление. Мне кажется, что тут немножко сложнее. Я тоже против штампов, но все-таки, конечно, есть какие-то культурные черты... ну, они культурные, а это значит, что они не естественные, не народные, какие-то генетические. Они культурные, а это значит, что они могут меняться. В том числе это значит, что каждый индивид может быть и другим. И это, мне кажется, самое важное, когда говорят о мифах. И тогда, если мы это имеем в виду или в голове, даже забавно иногда бывает говорить о таких мифах. - А какие мифы о Германии в России вы считаете самыми забавными или совсем не соответствующими действительности? Вольф Иро: Мне кажется, что образ немца в России уж слишком хороший. Действительно это так. Я достаточно долго жил в Англии, я там учился, и там немножко по-другому. А здесь я сталкиваюсь с представлениями о Германии слишком, мне кажется, хорошими. - Итак, Вольф сказал о том, что немцев в России слишком хорошо воспринимают, у немцев прекрасный имидж. И это, извините меня ради Бога, несмотря на трагическую историю ХХ века и сложные отношения наших народов. Как вы это объясните, почему к вам хорошо относятся в России? Йенс Зигерт: Настоящего объяснения у меня нет. Я думаю, что почти у каждого немца, который первый раз сюда приезжает, это вызывает удивление. Я, например, первый раз попал в Белоруссию, именно в те края, где действительно самым зверским образом немецкие войска – Вермахт, СС и так далее – бесчинствовали во время войны. И я был готов к очень многому, что меня там вообще не примут. Но, наоборот, ни слова об этом. Очень теплый прием. Немножко, может быть, это связано с очень давними и очень тесными историческими связями этих двух народов. Но как часто бывает, они не очень равнозначны были. В том смысле, что Германия для России, по-моему, и для русских значила больше многие века, чем Россия для Германия. - Конечно, в России были немецкие императрицы и немецкие цари. Йенс Зигерт: Не только из-за этого. Русское слово "немец" значит "немой". "Немец" - это тот, который не говорит на родном языке. Значит, это образ чужого. И в определенном смысле оттуда многие века назад пришла модернизация и бюрократическая, и экономическая. Это была первая точка на Западе... я боюсь этого слова, потому что звучит, может быть, немножко высокомерно, но цивилизации. Если читать русских классиков, то именно так и есть. В XIX веке появилась очень важная вещь - когда это стало более взаимно. Берем просто значение, которое Достоевский имел для немецких писателей. Например, Томас Манн, без Достоевского его воспринимать нельзя. Его творчество связно с тем, о чем он, собственно, сам пишет. И война не могла этого нарушить. Для меня это значит, что корни глубже, корни идут дальше в историю, чем мы, может быть, представляем себе. Алексей Прокопьев: Я согласен со всеми этими историческими далеко уходящими корнями. Тут много и долго можно говорить, написаны тома уже исследований. Я бы продолжил тему войны, даже двух войн. У меня есть некоторое объяснение метафизическое, может быть. Мне недавно рассказали, и я вспомнил, что я сам в детстве слышал такие рассказы от ветеранов. Ветераны, те, кто участвовал, и мы, как целые народы, побратались кровью в этих двух войнах, где встали друг против друга. В Первой мировой войне вообще было просто братание в окопах, как мы знаем. Во Второй - война просто, наверное, имела другой характер. Но фронтовики относились к немцам иначе, чем пропаганда в Советском Союзе. Фронтовик никогда не позволил бы себе высокомерного отношения к немцам. Меня, например, с детства очень удивляло, как их показывали глупыми в фильмах, какими-то жестокими. И я думаю, что русские и немцы просто обречены любить друг друга. Тем более что были и есть российские немцы, которые очень жестоко платили за то, что они немцы, во время Второй мировой. Да и после. И многим пришлось скрывать, что они немцы. В общем, это тяжелая, трагическая история. И не хочется воевать с этим народом, а хочется, наоборот, стоять вместе и еще больше понимать друг друга, читать друг друга и как-то развиваться, учась друг у друга. Татьяна БаскаковаТатьяна Баскакова: Меня очень беспокоит одна вещь. Для того чтобы люди как-то представляли жизнь друг друга, должно быть некое культурное общение между Россией и Германией. Мне кажется, что в России недостаточно знают немецкую культуру современную, несмотря на то, что довольно много делается, и делается, в частности, Гете-институтом для того, чтобы мы эту культуру знали. Вот пример. Год назад Гете-институт устроил конкурс для всех желающих русских читателей, они должны были написать про свою любимую книгу немецкую современную, про переведенную книгу. И откликнулись на этот конкурс люди из самых разных уголков России. Но они писали, что они у себя в библиотеках ничего, по сути, найти не могут. И все рассказы об их любимых книгах вертелись вокруг нескольких имен, очень немногих – Гюнтер Грасс, Патрик Зюскинд, Бернхард Шлинк. И мне кажется очень тревожным фактором, что даже нет этих книг, люди не могут их найти. И журнал "Иностранная литература" не может закрыть все эти лакуны, представить всех тех писателей значимых, современных, которых мы не знаем. Издательства боятся. Почему? Потому что как-то более популярна американская, английская литература. Мы даже самых лучших, крупных немецких писателей не знаем. Это будет новое имя, которое нужно вводить как-то здесь. - Даже лауреат Нобелевской премии Герта Мюллер. Татьяна Баскакова: Герта Мюллер была переведена несколько лет назад, лет семь назад, и никакие издательства никакого интереса не проявляли. Желательно с этим что-то делать. И главное, чего не хватает – должна быть какая-то программа, мне кажется, которая знакомила бы целенаправленно российского читателя с какими-то лучшими представителями современной литературы немецкой. Я могу сказать, например, существует серия "Австрийская библиотека", она издается в Петербурге германистом Александром Белобратовым. Но должно быть хотя бы нечто подобное, касающееся немецкой литературы. Мне кажется, это очень актуально. Нельзя знать только Зюскинда и Шлинка. - Я хочу, чтобы Саша Тамм, высказался о том, почему к немцам хорошо относятся в России. Саша ТаммСаша Тамм: Я думаю, что это правильно только на очень высоком уровне, у интеллектуалов. Но это не объясняет отношение простых россиян к Германии, по-моему. Литература и культурные связи - для меня этого намного больше. И не только положительно, с моей точки зрения. Для россиян и для других людей в бывшем Советском Союзе Германия – это только порядок, так они думают. Может быть, цивилизация, да. И это, с моей точки зрения, не только положительно. Потому что они имеют очень простое представление о порядке, что это – порядок. Они думают, что кто-то в Германии дает приказ – и все бегают, все тогда работает. И у них представление, что в России такого порядка нет. Я думаю, что это корень любви многих россиян к Германии. - Я сейчас вспомнила, как в 90-е годы русские полюбили немцев за гуманитарную помощь. Очень многие простые люди говорили: "Как странно, мы победили их в войне, а теперь они там присылают гуманитарную помощь!". Вольф Иро: С одной стороны, я согласен, конечно, немцы отождествляются с порядком. Если читаешь Гончарова, например, образ немца – это образ порядка. Такой штамп действительно существует в литературе. Но ведь, по-моему, ничего особенно плохого нет. Надо всегда иметь в виду, что это культурное явление. А что касается войны, то это действительно что-то очень удивительное. Потому что это была истребительная война, и надо это всегда помнить. И все-таки всегда встречаешь людей, которые говорят: "Да, у вас был Гитлер, а у нас был Сталин". Даже если заходишь в какую-нибудь деревню, то встречаешь именно это: "У вас был Гитлер, а у нас был Сталин". Так что мнение о Сталине, может быть, немножко искажено в СМИ здесь, как будто везде хорошее мнение о Сталине, но это не так. - Это интересное наблюдение. Российские СМИ, пожалуй, действительно склонны преувеличивать некоторую любовь к Сталину, основываясь на каких-то опросах. Ярослав, как вы думаете как историк, на чем эта любовь русских к немцам основана? Ярослав Шимов: Мне кажется, тут уже прозвучали достаточно хорошие формулировки. Во-первых, я согласен с мнением о том, что, возможно, есть что-то в представлении о Германии, как о стране и народе, которые обладают тем набором качестве, которых русским не хватает. Вот эта парочка из классической литературы – Штольц и Обломов, это вечная русская тяга к Штольцу. Мы не можем быть такими, как они, но хотелось бы. Значит, их есть за что уважать. А что касается войны, ну, у меня такая версия, что это вообще свойственное восточному славянству – так это определим, потому что не только русские, но, естественно, и другие народы Советского Союза участвовали в той войне, - уважение к силе, в том числе и к сильному противнику. Такого отношения к каким-то другим историческим противникам России, скажем, к полякам нет, потому что Польшу удалось уничтожить (кстати, совместно с немцами и с австрийцами) в свое время. А с Германией была равная, ну, почти равная борьба двух очень сильных империй. И сильный противник всегда вызывает определенный респект. Я это говорю как внук ветерана войны, который со своим дедом общался, и правнук человека, погибшего в Первую мировую на русско-германском фронте. Татьяна Баскакова: У нас очень много с немцами похожего исторического опыта. Война – это, прежде всего, большая трагедия, и мы, и немцы эту трагедию пережили. Обе нации пережили очень тяжелые годы восстановления экономики после войны. Еще сходные судьбы были – и Первая мировая война, и революция в Германии. И мы пережили опыт жизни в социалистическом государстве, россияне и восточные немцы. И когда закончился этот период, это тоже был тяжелый опыт - как люди вживались в новую жизнь и в России, и в Восточной Германии. Эта общность опыта могла бы быть основой для взаимного интереса. Я не вижу пока, чтобы этот интерес особенно был в России. Может быть, потому что людям, прошедшим через все это, хочется отвлечься, хочется каких-то вещей в литературе, в культуре, которые уводят далеко от этого. Вот я готовила номер журнала "Иностранная литература", посвященный падению Берлинской стены. Я еще раз для себя почувствовала, насколько близок и интересен этот опыт. И мне кажется, что это преодолимо, люди могут увидеть, как много актуальных проблем общих для Германии и для России. - Вы имеете в виду сейчас русское общество? Татьяна Баскакова: Да. Ярослав Шимов: Как раз в продолжение слов Татьяны об общности исторического опыта. Мне кажется, что в России и в других странах бывшего Советского Союза недостаточно знают и видят демократическую сторону германского опыта. Это опыт избавления от наследия диктатуры, опыт признания своих ошибок и своей вины, опыт, хотя бы связанный с падением той же Берлинской стены, то есть опыт восстановления свободы, некой свободной жизни. Потому что действительно преобладает все-таки, насколько я могу судить, представление именно о порядке. Но о том, что немцы - не только (если выражаться немножко штампами) нация порядка, но и нация свободы тоже, об этом часто забывается. - Йенс Зигерт, это действительно так, действительно ли немцы - нация свободы? И каким образом эта свобода достается, какими инструментами? Йенс Зигерт: Я думаю, что да. Пожалуй, я согласен с Ярославом. Эта свобода далась не очень легко. И это был довольно долгий и мучительный, к моему (и не только моему) очень большому сожалению, не только для немцев период - весь этот период создания Германской империи, Германского Рейха Бисмарком в 1871 году до конца Второй мировой войны. И на самом деле, этим не завершилось. Тогда эта борьба, это развитие входили в завершающую фазу. Мне не нравятся слова "преодоление прошлого", скорее всего, это осознание прошлого. И сегодня можно, как мне кажется, сказать, что именно это осознание, знание о том, что и те плохие, те черные, те очень черные стороны нашей истории, нашей немецкой, германской истории, они часть нашего национального характера, если хотите. Вот мы, немцы, убили 6 миллионов евреев. И это осознание – это очень важная часть в приобретении той свободы, которую мы сегодня имеем. Потому что это нас в определенном смысле делает свободными, чтобы идти дальше. И здесь, конечно, есть еще что-то, что в России не произошло с ее прошлым, по крайней мере, с ее прошлым ХХ века, "большой террор" не осознан, по крайней мере, обществом в целом. Саша Тамм: Да, я согласен. И хочу еще добавить, что мы слышали, что судьба немцев и судьба россиян, может быть, похожа. Были войны и другие вещи, террор был. Для меня очень важно, что немцы выучили, что история – это не судьба, что мы можем влиять на историю, на жизнь. Был импорт этой идеи из Соединенных Штатов и Англии, что мы можем влиять на нашу историю. И в этом, по-моему, сейчас самая большая разница между россиянами и немцами. - И менять содержание немецкого национального духа. Саша Тамм: И это тоже, да. Йенс Зигерт: Здесь было много сказано о литературе. И я уже упомянул Томаса Манна. Томас Манн во время Первой мировой войны писал очень важную для себя книгу "Признания аполитичного человека". Там он объяснял себе, может быть, и немцам, почему Германия должна была бы начинать эту Первую, кровавую, мировую войну (не против России, против России не хотела), но против Франции, против Англии, против, как говорили в Германии тогда, так называемого "проклятого Запада". И объяснение было, что они там купцы, они очень поверхностные, там цивилизация, а мы, немцы, нация культуры (я сейчас, конечно, упрощаю очень сильно), у нас душа гораздо глубже. И мы должны были защищаться от того, чтобы не стать не такими, как они там – такими же поверхностными. Мы должны были защищать нашу душу. Если я сегодня смотрю на российскую публицистику по этой тематике – отношение к Западу, тогда я иногда думаю, если брать эту книгу Томаса Манна, и там слова "Германия", "немецкий" или "германский" поменять на "русский", "российский" или "Россия", тогда эта книга могла бы быть написана о том, что есть сегодня. Это часть очень тяжелой и очень болезненной модернизации, которая, по-моему, для России так же неизбежна, как была и для Германии. Может быть, если это не удастся, тогда под сомнением существование России как целого государства. Вольф Иро: С одной стороны, я согласен, но, с другой стороны, надо вспомнить – 20 лет после конца Второй мировой войны, какая у нас была ситуация в Германии? Там вообще никто не говорил о фашизме. Там был один, кстати, еврей, прокурор, который начал этим заниматься, он начал всех преступников преследовать. - Процессы над фашистскими преступниками. Вольф Иро: Прокурор по имени Фриц Бауер, он повесился в 68-м году, потому что он сказал, что ничего не изменилось. Так что надо это иметь в виду. Сейчас 20 лет после падения Берлинской стены и 20 лет после тех перемен в России. Так что, конечно, это надо иметь в виду. Конечно, тут надо еще смотреть в глаза прошлому, переработка прошлого еще не началась, ну, началась, но только меньшинством. "Мемориал", конечно, делает прекрасное дело. Просто нечем нам гордиться, я думаю. И я думаю, что переработка, да, у нас как-то произошла, но мы часто опять упускаем из вида все жертвы в России. О них мало кто говорит, мне кажется. Вот говорят о евреях, но меньше говорят о жертвах в России в том числе. И мало кто знает в Германии, по-моему, замечательный фильм "Иди и смотри", действительно основополагающий фильм о войне, фильм советского режиссера. - Элема Климова. Вольф Иро: Глубоко гуманитарный фильм. Помните, конец фильма... Ярослав Шимов: Когда мальчик стреляет в портрет Гитлера, а в портрет Гитлера-ребенка не может выстрелить. Вольф Иро: Это просто замечательно! Татьяна Баскакова: Сейчас много обсуждается тема национальной идеи в России, любви к России и так далее. Мне кажется, что эта любовь – это совершенно тупиковая идея, если она направлена на изоляцию национального сознания. Очень ценен в Германии именно опыт того, что патриотизм может и должен подразумевать критическое отношение к своему прошлому, открытость к каким-то другим проблемам, к другим странам. Мне кажется, это очень важно понять в России. И говорил Вольф о жертвах, о погибших в России. Я прочла этим летом книгу Райнхарда Йиргля последнюю, роман "Тишина". И я была потрясена. Там рассказывается о том, как русские в 44-ом году входят на территорию Германии, и там начинается волна самоубийств среди населения. Что было с немецким населением, которое переселяли с восточных территорий, об этом начинают писать в Германии, но совсем не пишут у нас. Ярослав Шимов: Это не совсем так. В прошлом году вышел номер журнала "Эксперт", в котором как раз были материалы об изгнании немцев из Польши и Чехословакии тогдашней. И вокруг этого номера была большая полемика и в печати, и в Интернете, я в ней отчасти тоже участвовал. Я, может быть, тут немножко буду оппонентом. Мне бы хотелось все-таки подчеркнуть, что нужно помнить обо всех преступлениях, совершенных всеми, но не надо скатываться к релятивизму в том смысле, что всегда нужно помнить, где лежал корень зла. А корень зла лежал, конечно, изначально в Гитлере. И потом уже шли моменты психологические, мести немцам со стороны поляков и чехов. Все это было, конечно, ужасно, но, тем не менее, расставлять точки над "i" исторически очень важно, чтобы все в одну кучу не валить. Йенс Зигерт: Два момента. Ярослав, мне кажется, это очень важное дело – не забывать, кто и что делал. И не в смысле злопамятства, но в том смысле, чтобы сказать: "Вот они были плохие, но другие тоже были плохие". Это не релятивирует, на мой взгляд, те вещи, которые произошли. То, что Сталин сделал страшные вещи, которые и немцы сделали, они не стали лучше. Они останутся такими же страшными, какими они и были. Такие попытки в Германии были достаточно часто, упомяну так называемый "спор историков" в середине 80-ых годов. И в России такая тенденция тоже иногда прослеживается: "Вот Сталин не был хорошим, но другие были тоже плохие". Но что плохо, то плохо. И второе замечание: о любви к нации или к стране. Я, как человек, не могу многих людей любить. Кстати, есть замечательная цитата немецкого президента с 69-го по 74-й годы Густава Хайнемана, который на вопрос журналиста – любите ли вы Германию? – отвечал: "Я люблю свою жену и свою дочь, и этого достаточно". У меня тоже так. Я люблю свою жену, и она, между прочим, русская. Нет такого понятия в отношении такого большого коллектива. Саша Тамм: Я хочу объяснить, когда я говорю, что отношение к истории не похоже сейчас в России и в Германии, я имею в виду не прошлое, а будущее. Немцы поняли, что история и будущее – это не судьба. И мы можем влиять на будущее. И в этом, по-моему, сейчас разница. И второе замечание. Если мы говорим о Сталине и Гитлере, и все это признаем очень важным, я думаю, что еще многие россияне любят Сталина. И я думаю, что они даже любят Гитлера, многие россияне, и думают, что он был только немножко лучше организован, чем Сталин. И это, по-моему, большая проблема. Очень много таких случаев в России. - Мы с Вольфом Иро не согласны. Вольф Иро: Я думаю, что если в России людям еще трудно разобраться со Сталиным, то это потому, что, на их взгляд, по их опыту, он тесно связан с войной, и это психологический барьер, который они должны преодолеть. И все-таки хочу оспорить твое мнение, потому что мне кажется, что если взять, например, сейчас спор о шашлычной "Антисоветская", то мне кажется, что не все ветераны так думают. Ну, думает так Долгих и какие-то еще люди, и он думает, что может говорить от их имени. Но мне кажется, что ветераны не все так думают. - Есть ветераны, которые поднимали восстания в Норильском лагере и в других лагерях. Советские ветераны не являются однородной группой. Татьяна Баскакова: Мне кажется, что когда я была девочкой, когда я училась в школе, то гораздо больше было распространено негативное отношение к немцам, связанное именно с воспоминаниями о войне. И слава Богу, сейчас это негативное отношение разрушено, сейчас его уже нет. И я хочу сказать, что ни в коем случае, по-моему, нельзя в целом оценивать так: немцы начали эту войну и совершили такие-то преступления. Были люди, которые совершили преступления, были люди, призванные в армию... Подход должен быть всегда основан на подходе к индивидуальности, но не априорный. Йенс Зигерт: Пословицы часто очень мудрые и говорят что-то важное и правильное. Но есть одна русская пословица, которая, слава Богу, на мой взгляд, абсолютно неточная и неверная: что для русского хорошо, для немца – смерть. Это не так. www.svoboda.org Германский дух Став рейхсканцлером, Гитлер потребовал, чтобы на Байретских торжествах не пели никаких партийных песен и военных маршей: «Ничто не выражает германский дух более божественно, чем бессмертные шедевры самого Мастера». Германский дух… В 1933 году, за 12 лет до самоубийства фюрера, граф Кейзерлинг высказал странное мнение: жажда самоубийства и была тем звеном, которое связывало Адольфа Гитлера с немецким национальным характером. «Гитлер по почерку и физиогномике был типичным самоубийцей, который искал гибели и тем самым воплощал в себе основу немецкого народа, который влюблен в смерть, и чьим главным переживанием является проклятие Нибелунгов». Некоторым действительно казалось, что германский дух — это запах тлена. Автор классического труда о самоубийстве Дюркгейм писал: «У народов немецкой расы предрасположение к самоубийству развито больше, чем у большинства людей, принадлежащих к кельто-романскому, славянскому и даже англосаксонскому и скандинавскому обществам». В XIX веке суицидным центром Европы была протестантская Саксония и в первую очередь ее столица Лейпциг. Почему же этот дух поселился именно в Германии? Потому что она стала родиной протестантизма и страшного религиозного раскола Запада? Самоубийственная Тридцатилетняя война не прошла даром. Дело, наверно, даже не только в том, что тогда погибло две трети населения страны. Духовная катастрофа произошла в человеческих сердцах. Постепенно оказалось, что суицидный уровень в протестантских районах страны намного выше, чем у католиков. В 1860-х — 1870-х годах в Саксонии было втрое (!) больше самоубийств, чем в Баварии. Артур Шопенгауэр Не сразу, конечно, немцы изменились. Еще два столетия назад самоубийство было в Европе экзотикой. Однако о немецком, именно о немецком случае читаем мы в вольтеровском «Кандиде», где упоминается некий профессор Робек. «Профессор философии Иоганн Робек написал трактат в защиту самоубийства, раздал свое имущество бедным и утопился в реке Везер, ибо по-немецки теория требует немедленного претворения в жизнь (или в данном случае в смерть)» [51-2]. Жорж Клемансо как-то заявил: «Немцы обожают смерть. Почитайте-ка их литературу, и вы увидите: на самом деле они любят только смерть». Что ж, почитаем. Главные певцы смерти XIX — ХХ веков действительно из Германии: Гёте, Шопенгауэр, Ницше… Каждый из них — явление не национальное. Глобальное. «Воля к смерти», как индуцированный психоз, передавалась всему миру. Все внимали Германии, ее передовой науке и культуре. Внимала и Россия. Немцы для нее перестали быть «немцами», немыми, непонятными. Даже богословие русское пропиталось рациональным протестантским духом, чреватым смертью духовной. Как напишет позже Иван Солоневич, сама душа русского профессора оказалась сшитой из немецких цитат. После 1914 года люди русские узнали, конечно, истинную «немецкую науку». Мелкопоместные поклонники Гёте; восторженные вагнерианцы из столичной богемы; бледные, как Вертер, коллежские асессоры и мрачные студентики с томиками Шопенгауэра под мышкой — все они, надев военные мундиры и гимнастерки, попробовали крупповской стали.[52] А как русские интеллигенты аплодировали Шопенгауэру! «Шопенгауэр, почитавший за благо непоявление на свет, провозгласил ненависть к женщинам, ибо они не хотят пресечь страдания человечества, не хотят «перестать родить»… Под понятием «человек» Шопенгауэр подразумевал по преимуществу мужчину, в то время как женщине отводил место животного существа, само строение тела которого требует перемещения на четырех конечностях» [5–2]. Не знали поклонники мыслителя: вслед за отвлеченной идеей вместе с оккупационными войсками придет в Россию человек дела, штурмбаннфюрер СС доктор Рудин. И что проблема стерилизация будет касаться только местного населения. А как у нас рукоплескали словам Ницше: человек есть нечто, что должно превзойти! Сильно сказано! Новое разумное существо якобы должно перейти в более высокое качество. И стать моральным без морали. Итак, человек превращается в сверхчеловека (уберменша). Сам философ писал: «Я угадываю, вы бы назвали моего сверхчеловека — дьяволом».[53] Что же подсказывала мораль (или уже ее отсутствие) самому Ницше, больному на голову сифилитику? Философ, отец которого скончался от размягчения мозга, ратовал за уничтожение всех «неполноценных». Можно сказать, был теоретиком эвтаназии. «Больной — паразит общества, — писал он. — В известном состоянии неприлично продолжать жить… Создать новую ответственность, ответственность врача, для всех случаев, где высший интерес к жизни, восходящей жизни, требует беспощадного подавления и устранения вырождающейся жизни…» Естественно, себя, лихорадочно записывая эти «озарения», Ницше вырожденцем не считал. А его поклонники в далекой России не ведали: пройдут десятилетия, и в вырожденцы, подлежащие ликвидации, запишут их детей и внуков — только потому, что они относятся к «неполноценным» славянам. А Вагнер… По поводу своего «Кольца Нибелунга» Вагнер писал: «Мы должны научиться умирать, и умирать по-настоящему, в самом полном смысле этого слова»… Нет, имелась в виду не память смертного часа, как ее понимает православие. Не ежеминутная готовность предстать перед Всевышним очищенным от грехов. Смерть вагнерианского героя — совсем другая… А кто, собственно, — главный герой? Зигфрид? Он умирает от предательского удара в спину. Никакой «образцовой» гибели в этом нет… Вотан? Кстати, как заканчивает свои дни повелитель Валгаллы? Это был любимый фрагмент Гитлера. «И вот Вотан поднимается в Валгаллу, держа в руке своей обломки разбитого копья. Знаком он дает приказание… срубить высохший ствол Ясеня Мира и воздвигнуть вокруг дворца богов гигантский костер. Вот он садится на свой трон; по сторонам уселись трепещущие боги, вокруг них герои Валгаллы заполняют зал…» Сидя в ложе байрейтского театра, в этот момент фюрер едва не плакал. И вновь — чмок! — взволнованно целовал ручку невестке Вагнера… Подлинное значение «Нибелунгов» Вагнер, по его же признанию, осознал уже задним числом. А именно — после знакомства с трудами Шопенгауэра. Философ доказывал, что необходимостью является истинное отрицание воли к жизни: «умирать добровольно, умирать охотно, умирать радостно — это… преимущество того, кто отверг и отринул волю к жизни». Вагнер прочел и понял: ««Кольцо» рассказывало не об исчезновении царства Золота и пришествии царствия Любви, как он думал раньше, но скорее об уничтожении в сердце Вотана воли к жизни: оно показывало не только сожжение Валгаллы и конец богов, но конец самого мира, который погружается в бездну небытия…» Впрочем, и во время написания опер Вагнер «остерегался — и не без причины — определенно говорить, в чем состояла, в сущности, эта «любовь», которая постоянно открывается в мифе как сила разрушения и смерти». Оппонентом «германского духа», насколько это возможно было на оперной сцене того времени, — выступил Чайковский. В период работы над «Иолантой» Петр Ильич писал: «<…> найден сюжет, где я докажу всему миру, что любовники должны оставаться живы в оперных финалах и что это истинная правда. Ты улыбаешься, скептик? Посмотрим, будешь ли ты смеяться, когда услышишь мою новую оперу и ее финал». Призывая в свидетели мысленного спора с неким оппонентом аудиторию никак не меньшую, чем «весь мир», Чайковский тем самым признавал, что «весь мир» именно трагическую судьбу любовников принял как норму. Нетрудно назвать и «известную всему миру» оперу, герои которой ищут успокоения всех страстей и томлений в смерти. Это — «Тристан и Изольда» Вагнера»[54]. Мысль о самоубийстве поистине заразна. О сути таких эпидемий писал архиепископ Никон (Рождественский): «Не напрасно же говорят, что, например, самоубийство заразительно: при одном имени самоубийцы (или литературного героя. — Ю.В. ) в душе возникает его образ, а с образом сим рисуется и то, как он окончил жизнь… Спросите любого психиатра, и он вам скажет, что при разговорах о самоубийцах, о способах их самоубийства у впечатлительных людей нередко появляются так называемые «навязчивые мысли», а по-нашему, православному, просто вражеские искушения, влекущие слабых людей к тому же преступлению»… Вот так! А тут целая национальная культура заразилась. Философы заклинают волю к смерти. Военные рисуют черепа на черных штандартах. Ученые проповедуют эвтаназию. Именно Германия преуспевает в этом более других.[55] Эпидемия шла от одного к другому. «… серьезный, подающий большие надежды молодой ученый по имени Филипп Батц (1841–1876) чрезмерно увлекался Шопенгауэром, издает блестящую книгу «Философия отречения» и немедленно воплощает свои теоретические выкладки на практике — перерезает себе горло идеально острой золингенской бритвой». [51-2]. Конечно, и Вагнер был болен идеей смерти. Не случайно ведь он трактовал сюжеты древних нордических преданий именно в танатократическом духе. Композитор, усугубляя свою болезнь, легко «заразился» от Шопенгауэра. Как всегда бездумно используя христианское понятие «спасение», он пишет о любимом философе: «Его главная мысль, крайнее отрицание воли к жизни, сурова и строга; но только она и может привести к спасению. Эта идея, по правде, не новость для меня, и никто не может действительно понимать ее, если она не живет уже в нем. Но этот философ первый сделал ее вполне ясной для моей мысли. Когда я думаю о тех несчастьях, которые потрясли мое сердце, о конвульсивных усилиях, с которыми душа моя цепляется — против моей воли — за всякую надежду на счастье, когда еще сегодня буря яростно устремляется на меня, — у меня есть теперь средство, которое поможет мне в бессонные ночи найти покой; это — пламенное, сильное желание смерти. Полное отсутствие сознания, абсолютное небытие, исчезновение всех грез — таково единственное, высшее освобождение». Впавший в буддизм Шопенгауэр, среди родни которого было полно сумасшедших и самоубийц, и сам был не очень-то нормален. Вот и выдумывал вслед за гностиками, что все люди — частицы какого-то бога, в стремлении к небытию уничтожившего себя в начале времен. Следовательно, история человечества — мрачная агония этих частиц. Бред? Но поскольку гибельная идея «уже жила» в сознании ненормального, отпавшего от Истины Запада, Европа приняла ее с восторгом. Она ее давно переживала и томилась, а тут — поняла! Словно луч «черного солнца» упал и высветил всю прелесть смерти. Иначе все выглядело в свете Солнца Правды! Это видно из дневника епископа Николая (Касаткина), просветителя Японии: «Прочитал «Афоризмы» и «Максимы» Шопенгауэра… Учение его, что «зло позитивно, а благо негативно» и что несчастье и страдание — общее правило и даже цель сей жизни. — Что за дикое ученье! Оттого он и сходится с буддизмом. Буддийское изречение: «Это есть сансара, мир похоти и вожделения, и скорби; мир рождения, болезни, дряхления и умирания, — мир, который не должен существовать, — советует повторять каждому четыре раза в день?! От него-то буддизм вошел краешком своего тумана в пустые головы в Европе и Америке — а отсюда и в Японии, — «буддизм-де будущая религия Европы, на место исчезающего Христианства»… Следующая глава > history.wikireading.ru Как немецкие порядки сгинули на оккупированных русских территориях Одно из самых масштабных и ощутимых поражений Германия, как выяснилось лишь по итогам Великой войны, потерпела вовсе не на фронте, а в тылу — на оккупированных русских территориях. В результате «Великого отступления» весны-лета 1915 года русская армия была вынуждена оставить значительную часть западных губерний империи — всю Польшу, часть Галиции, Литву, часть западной Белоруссии. Для управления и освоения этих земель в Германии был разработан специальный план, в котором с немецкой методичностью были прописаны все аспекты «окультуривания» незнакомых с германским духом славянских племен — от методов возделывания сельскохозяйственных земель до соблюдения правил гигиены. В итоге покинули захваченные земли немцы глубоко разочарованными. План по эффективному правлению на оккупированных землях полностью провалился, а единственное, в чем им удалось добиться успеха, так это в совершенно варварской заготовке природных ресурсов. План Ober Ost Осенью 1915 года перед немецкими властями встал вопрос об управлении захваченными на Востоке землями. По большому счету, ради расширения территорий и связанных с этим выгод вся война и была затеяна, тем более что в самой Германии все острее начинал чувствоваться дефицит продовольствия и сырьевых запасов — от кожи для обуви до железа. В результате была создана специальная военно-административная структура Ober Ost, что означало сокращение от немецкого Oberbefehlshaber der gesamten deutschen Streitkräfte im Osten — Территория под управлением Верховного командования всеми германскими вооруженными силами на Востоке. Одновременно для нее был составлен подробнейший план действий. Ober Ost подчинялись земли общей площадью более 108 000 квадратных километров с населением около трех миллионов человек. Пауль Людвиг Ганс А́нтон фон Бенекендорф унд фон Гинденбург (слева) и Э́рих Фридрих Вильгельм Людендорф (справа). Фото: Библиотека Конгресса США Согласно первоначальному плану, они были разделены на 7 административных единиц: Ковно (сейчас город Каунас в Литве — РП), который стал местом пребывания центральной администрации Ober Ost, Курляндия (историческая область на западе нынешней Латвии — РП), Литва, Сувалки (сейчас город в Польше на границе с Белоруссией — РП), Вильно (столица современной Литвы Вильнюс — РП), Белосток и Гродно. Позже территории, находившиеся в управлении Ober Ost, были сведены в три округа — Курляндский, Литовский и Белостокско-Гродненский. Сначала общее руководство Ober Ost осуществлял командующий Восточным фронтом фельдмаршал Пауль фон Гинденбург, а непосредственное руководство — обер-квартирмейстер, генерал Эрих фон Людендорф. В 1916 году Людендорф был назначен Верховным главнокомандующим германской армии на Востоке и стал главным куратором германской администрации на Востоке. Людендорф воспринял эту миссию как дело личного престижа и свою задачу сформулировал так: «Я решил возобновить просветительскую работу немцев, которую они в течение столетий проводили на этой вновь обретенной нами земле. Смешанное многонациональное население, предоставленное самому себе, не в состоянии самостоятельно, без посторонней помощи, создать собственную целостную культуру». Сущность великой «Работы» Воплощать в жизнь план Ober Ost предстояло по-немецки обстоятельно и методично, по четко расписанным направлениям-секциям, главными из которых были «Политика» (внутреннее управление), «Управление Полиции», «Пресса», «Лесное хозяйство», «Сельское хозяйство», «Финансы», «Суды». При этом помимо сугубо практических и технических мероприятий план содержал богатую теоретическую часть. Основой для нее послужила впервые изданная еще в 1861 году книга Вильгельма Генриха Риля «Германская работа». В этой книге было изложено представление о существовании особо «германского» образа работы и жизни. Сущность этой работы заключается в труде, которому придавалось сакральное значение. По убеждению автора, «душа нации заключается в том, как она представляет труд и как она работает», а работа является поступком, проистекающем из моральных ценностей, принятых в социуме, и в котором сочетаются польза для человека и общества в целом. Таким образом, в концепции Риля работа была не просто средством зарабатывания денег, но моральным поступком в высшем степени этого слова. Такое представление о работе гармонично сочеталось с системой школьного образования, принятого тогда в Германии: учителя должны были обуздать неспокойный дух, который от природы присутствует в каждом человеке, и путем строгой дисциплины и порядка сделать из него достойного члена общества. «Работа», причем, была не единственным компонентом германского мировоззрения, заложенном в теоретическое обоснование плана Ober Ost. Историк Фритц Штерн в работе «Политика Культурного отчаяния» отмечает, что, в отличие от «искусственных» цивилизаций западных государств и «варварства колонизируемых народов, германская «Культура» представлялась немцам наполненной духовными ценностями. Немцев воспитывали в убеждении, что они являются носителями особой высокой морали и идеи, естественным образом проистекающей из духа германской нации. Карта земель Ober Ost. Изображение: brest-litowsk.libau-kurland-baltikum.de Когда началась война, большинство германцев восприняли ее с искренним воодушевлением как момент решающего боя, в котором немецкая «Культура» одержит окончательный триумф. Подобные теоретические выкладки, надо признать, полностью отвечали запросам самих немцев. На оккупированной территории германские солдаты и офицеры наблюдали колоссальную разницу в уровне жизни и организации труда по сравнению с Германией. Историк Вейяс Люлевикус приводит такое воспоминание очевидца: «Я никогда не видел такой границы, которая разделяла бы не просто два государства, а два мира, — писал немецкий офицер — Насколько простирался взгляд, была видна лишь бедность и «Не-Культура», отвратительные дороги и грязное население и примитивное сельское хозяйство. Полная противоположность процветающей германской земле Верхней Силезии, по другую сторону границы». Немецкий филолог Виктор Клемперер в своих воспоминаниях цитировал одного немецкого чиновника, который восклицал: «Здесь [в зоне Ober Ost] мы безусловно являемся носителями Культуры». Так что и немецкие солдаты, и чиновники — по крайней мере многие из них — находились в полной уверенности, что должны прививать местным жителям «правильное», германское мировоззрение и образ работы. Во имя армии и Рейха План Ober Ost предполагал выполнение нескольких первоочередных задач. Первая — Verkehrspolitik, политика переселения, в рамках которой на занятые территории откомандировывались немецкие управленцы. Руководству Ober Ost требовалось заменить русских правительственных чиновников, судей, полицию и жандармерию, которые покинули территорию вместе с отступающими русскими войсками, и установить контроль над территорией для мобилизации ее ресурсов и наиболее эффективного управления. С задачей привлечения специалистов германская администрация справлялась успешно. «Служащие назначались преимущественно из числа военнослужащих, не пригодных более для военной службы, — вспоминал Эрих Людендорф. — Позднее, когда администрация главнокомандующего востоком приобрела известное имя, дело пошло легче». Далее, согласно концепции Ober Ost, надо было с максимальной выгодой организовать использование ресурсов оккупированной земли для снабжения германских войск. В июне 1916 года Паулем фон Гинденбургом был издан общий приказ для всех оккупированных германцами областей: «Интересы армии и Рейха должны всегда быть впереди интересов региона». В этом вопросе германские администраторы подходили с формальных позиций, игнорируя протесты населения. Часто, например, у местных жителей отнимали вообще все крупные металлические предметы (немецкая военная промышленность остро нуждалась во всех металлах), включая сельхозинструмент, а из церквей выносили органные трубы, что, понятно, не очень способствовало установлению взаимопонимания между новой властью и местным населением. Крестьяне же должны были представлять своих лошадей к осмотру, и, если животное соответствовало предъявляемым немцам требованиям, то оно реквизировалось на нужды армии. Французские военнопленные, 1916 год Известно варварское отношение германцев к такому памятнику природы, как Беловежская Пуща. За 3 года оккупации в пуще для нужд фронта было вырублено столько же леса, сколько за предыдущие 300 лет. В Германию отравлялась целлюлоза, которая использовалась для изготовления пороха и бумаги, различных пиломатериалов, нужных при строительстве и ремонте жилья. В роще без всякой системы строились смолокурни и шпалопропиточные заводы. На работах там были заняты французские и русские военнопленные, а также насильно мобилизованное местное население, которое сводилось в рабочие роты и батальоны. Третьей важной задачей авторы плана прописали целый ряд мер по реформе производства — как промышленного, так и в сфере сельского хозяйства. В 1916 году было принято решение засеять зерном каждый акр пригодной земли для увеличения урожая. Для этих целей было завезено множество агротехники, проводились эксперименты с различными видами и сортами растений. Однако отдача от этих усилий оказалась намного меньше, чем рассчитывало германское командование. На устроенной в ноябре 1916 года в Берлине выставке, посвященной достижениям плана Ober Ost, демонстрировались продукты, выращенные на оккупированных территориях — фрукты, варенье, сушеные овощи. Однако по скромным масштабам самой выставки понимающие люди могли сделать вывод, что аграрная реформа на захваченных землях не удалась. Причем на деле ситуация обстояла из рук вон плохо — в некоторых районах в результате германских экспериментов урожаи вообще заметно упали. Позже сам Людендорф признал: «Мы слишком много ожидали от засеиваемой земли». Также важным условием налаживания эффективного производства на новых землях немцы, конечно, считали строительство хороших дорог. Люденфорф с гордостью вспоминал: «В мае и августе 1916 года закончилось строительство новых железнодорожных путей Таураге — Радзилишкис и Шавли — Митау (города в Литве — РП), а позднее — и дороги от Свенцян (ныне город Швянченис на востоке Литвы — РП) к озеру Нарочь. Первые две железных дороги помогли также приобщить прилегающие территории к европейской культуре. Кроме того, в непосредственной близости от передовой появилась сеть так называемых полевых железных дорог. Уделялось внимание поддержанию грунтовых и других дорог в местах расположения воинских частей». Для обеспечения же финансовой стабильности на оккупированной территории в начале 1916 года в Познани был образован Восточный банк для торговли и промышленности, который специально для территорий Ober Ost выпустил военные деньги, так называемые «острубли». «С белорусами считаться не приходилось» На этом задачи плана Ober Ost, посвященные «германской Работе», исчерпывались, но оккупационным властям поручалось также решить не менее важный и масштабный проект, связанный с упоминавшейся «германской Культурой». Был предпринят план мер по улучшению бытовой культуры местного населения. Для этого немцы выпустили множество указов и распоряжений, которые регулировали практически каждый аспект повседневной жизни: правила уборки улиц в городах и селах, нормы по соблюдению гигиены вокруг колодцев, осуществление контроля заболеваний эпидемического характера. В Литве в рамках контроля за гигиеной и предотвращением болезней работал специальный медицинский контроль за здоровьем проституток. Эрих Людендорф вспоминал: «Особенно успешно мы справлялись с таким распространенным во многих районах заболеванием, как сыпной тиф. Нам пришлось пойти на большие жертвы, выделяя необходимый для этих целей военно-медицинский персонал». Купюра номиналом в один ост-рубль Однако и тут германской администрации удалось добиться не очень многого. Большая часть распоряжений издавалась в плохом переводе с немецкого на местные языки, и полуграмотные крестьяне, как правило, не понимали, чего от них хотят пришлые «культурные» люди. Наконец, финальным компонентом германской политики была так называемая Kulturprogramm — собственно культурная программа. Если реформы в сельском хозяйстве и в способе организации быта должны были изменить способы владения землей, то Kulturprogramm должна была изменить самих людей — их идентичности, мировоззрение и установки поведения. Для этого на оккупированных территориях была начата специфическая программа по формированию этнических идентичностей местного населения. Выпускались газеты на немецком языке — Kownoer Zeitung, Wilnaer Zeitung, Grodnoer Zeitung («Газета Каунаса», «Газета Вильнюса», «Газета Гродно» — РП), которые рассматривались как форпосты немецкой культуры. В газетах подчеркивался уникальный характер региона, в котором она издавалась, и то, насколько удачно немецкая администрация управляла ею. Также была налажена огромная культурологическая работа по изучению местного населения. Был издан Атлас народов Западной России. У германского руководства особый интерес вызвали белорусы, так как до 1916 года большинство немцев, как оказалось, вообще не знали о существовании этого народа. Очевидица событий Юлия Дубейковская, дочь одного из идеологов Белорусской национал-социалистической партии Леона Дубейковского, вспоминала: «Сначала, немцы вообще не разбирались в национальных особенностях нашего края. Они знали русских, поляков, евреев, частично литовцев, а белорусы были для них чем-то совсем новым». Эрих Людендорф придерживался такого же мнения: «С белорусами считаться не приходилось, так как поляки национально их обезличили, ничего им не дав взамен. Осенью 1915 года я хотел себе составить представление о том, где группируются белорусы. Но сначала их буквально нигде нельзя было найти. Лишь позднее обнаружилось, что это весьма распространенное, но крайне ополяченное племя, стоявшее на столь низкой степени культуры, что помочь им возможно было лишь продолжительным воздействием». В начале 1916 года в приказе о школах оккупированного края белорусский язык был провозглашен равноправным с польским, литовским и еврейским языками. На оккупированной территории были открыты белорусские школы. Началось издание на белорусском языке газет и журналов. В Вильно выходила газета «Гоман», действовали Белорусское общество помощи потерпевшим от войны, «Белорусский клуб», объединение «Золак», «Белорусское научное общество», Белорусские учительские курсы. В проекте будущего нового германского государства белорусам отводилась балансирующая роль по отношению к значительному польскому населению. Белорусские крестьяне. Фото: Leo Kann / General Photographic Agency / Getty Images / Fotobank.ru Налаживая свою систему образования, немцами на оккупированных территориях, согласно плану Ober Ost, был применен принцип «национальных школ», которые комплектовались детьми на основе их родных языков. В областях со смешанным населением это часто представляло проблему, и иногда немецкой администрации приходилось самой решать, какой язык следует признать главным в конкретной области. Согласно учебным планам, немецкий учитель преподавал ученикам национальную историю так, чтобы жители оккупированных земель видели свое прошлое в контексте цивилизаторской миссии германского народа. На уроках подчеркивалось вредное влияние русского правления, разрушения, причиняемые русской артиллерией в ходе обстрелов. Местное население должно было усвоить, что только под руководством «германского начальника» оно сможет улучшить качество своей жизни. «Ночь апатии и пустоты» Понимания, однако, авторы и исполнители плана Ober Ost, искренне рассчитывавшие на теплую благодарность, на оккупированных землях так и не нашли и не скрывали своего разочарования. Вейяс Люлевикус приводит воспоминание немецкого чиновника, участника программы Verkehrspolitik (по переселению), который отмечал, что, «после пребывания на Востоке он понял, что восточная культура была не более чем ночью апатии и пустоты». Историк Робер Коёлль, в свою очередь, отмечает: «Немцы не могли понять, что новые железные дороги (по которым в основном ездили германцы) и школьная система (с германскими учителями) не могут создать прочной связи между прусской аристократичной педантичностью и средневековой крестьянской культурой». По его мнению, немецкая культурная миссия провалилась, поскольку была основана на понятиях власти и контроля, игнорируя традиции и образ жизни местного населения. Причем именно это поражение в немалой степени потом сказалось на поведении тех же немцев уже во время Второй мировой войны. По мнению уже упоминавшегося Вейяса Люлевикуса, главным результатом проекта Ober Ost стал мировоззренческий сдвиг в германском представлении восточных территорий: «Восток стал восприниматься как место огромных пространств, населенных различными расами, которые невозможно изменить, но от которых можно избавиться». topwar.ru Текущая страница: 1 (всего у книги 45 страниц) [доступный отрывок для чтения: 30 страниц] Германским народам, не говоря уж о немцах, отнюдь не принадлежало историческое первенство в деле заселения приневского края. На него, как известно, могут претендовать народы прибалтийско-финского корня – ижора и водь, карелы и финны – в зависимости от того, о какой именно местности и эпохе мы говорим. Как помнит читатель, многие места в наших краях не раз подвергались запустению, а потом заселялись заново. Не довелось немцам и участвовать в весьма раннем заселении этого края, предпринятом далекими предками современных русских. Обосновавшись здесь, они с давних пор упорно обороняли свои владения от посягательств соседей и неизменно включали приневские земли в состав своих важнейших государственных образований – от ранней «империи Рюриковичей» до Новгородской республики, и от московского царства до «петербургской империи». В отличие от шведов, не довелось немцам до наступления двадцатого столетия и век за веком, настойчиво и изобретательно претендовать на приневские земли, биться за них, основывать здесь укрепления и города. Как мы помним, последний из таковых, основанный в начале века «шведского великодержавия», Ниен с крепостью Ниеншанц, непосредственно предшествовал Санкт-Петербургу во времени и пространстве. Вот почему, посвятив предыдущую, выпускаемую в свет также издательством «Алетейя», книгу о предыстории и истории участия в деле формирования «мифа Петербурга» носителей трех упомянутых выше культурных традиций, исторически первенствовавших в освоении приневского края, мы не нашли уместным включить в нее очерк «немецких влияний и контактов». Вместе с тем, нужно напомнить, что немецкие колонизаторы появились в Восточной Прибалтике очень давно. Точкой отсчета в их продвижении, безусловно, нужно считать основание Риги весной 1201 года (хотя первая немецкая экспедиция высадилась в устье Западной Двины за добрых полтора десятилетия прежде указанной даты). Быстро заняв основную территорию теперешних Латвии и южной Эстонии, немецкие рыцари предъявили претензию на новгородские земли – не исключая и Водской пятины, где они предприняли попытку основать настоящий «бург» на территории Копорского погоста. Только решительный отпор, который они встретили в Ледовом побоище и ряде других сражений, оставшихся менее известными, остановил в наших местах немецкий «дранг нах Остен» и установил на долгие века знаменитую «ливонскую границу», прошедшую по реке Нарове, Чудскому озеру и далее на юг. Разделив великие христианские цивилизации Восточной и Западной Европы, эта граница не помешала ганзейским купцам наладить взаимовыгодные связи с их новгородскими контрагентами. Основной поток ганзейских товаров проходил транзитом через Неву, нередко перегружаясь прямо на островах ее дельты. Основав в этом месте свою столицу, Петр Великий продолжил как традицию противостояния немецкой угрозе, воплощенную в камне возведенных в разное время «на ливонском направлении» укреплений Ивангорода, Ямгорода и Копорья, так и линию деловых и культурных контактов, начатую новгородско-ганзейскими сношениями и продолженную Немецкой слободой в Москве. Сразу же после основания нашего города, в него устремился поток немецких переселенцев как из соседних, только что приобретенных остзейских земель, так и из более отдаленных германских государств. Они представляли практически все основные классы тогдашнего общества. С течением времени, «петербургские немцы» составили особую этническую группу, весьма выделявшуюся в числе жителей столицы Российской империи по своим численности, сплоченности и влиянию – и проявлявшую вполне выраженную тенденцию к перерастанию в «субэтнос». Ну, а «немецкому духу» суждено было оказать более чем заметное воздействие на культурную традицию всего «петербургского периода». Более того, говоря о первостепенных культурных влияниях этой эпохи, следует назвать только два – немецкое и французское – причем именно в такой исторической последовательности. Нельзя умолчать о событиях обороны Петрограда – и, разумеется, блокады Ленинграда, когда героическое сопротивление не только защитников города, но и всех ленинградцев, предотвратило его занятие немецкими войсками, за которым последовало бы разрушение города и прекращение его уникальной культурной традиции. То было самое тяжелое испытание в истории нашего города, последствия которого явны до сей поры. В этом контексте представляется особенно важным, что церемония возложения венков, проведенная на Пискаревском мемориальном кладбище перед недавним открытием российско-германского форума «Петербургский диалог», рассматривалась немецкой стороной в качестве символического акта окончательного примирения обеих наций. В силу указанных и многих других причин, обращение к истории российско-немецких духовных контактов также принадлежит к числу первоочередных задач исследователя петербургской культуры. Ну, а читатель или читательница, следуя за нами по страницам предыстории Петербурга или его истории, сможет в полной мере оценить, как многими мыслями, образами и чувствами он или она обязаны фактору немецкой культуры, претворенной в тигле петербургской традиции. Употребление этого образа, принадлежащего не только технологии, но и алхимии, принципиально важно для нас. Ведь, широко заимствуя многообразные ингредиенты из сокровищниц чужестранных культур, носители «петербургского духа» деформировали и переплавляли их настолько существенно и помещали потом в такие своеобразные культурные контексты, что итог этой «культурной рецепции» принадлежал уже безусловно петербургской традиции – и только ей. Разумеется, что таким свойством располагают отнюдь не все культурные традиции – но лишь, так сказать, наиболее сильные из них. Будучи упорядочены по своим собственным, качественно своеобразным законам, они обеспечивают решение в принципе всех задач, необходимых для полноценной материальной и духовной жизни членов соответствующего социума – а в первую очередь, само их осознавание. В современной семиотической науке, такие традиции получили название «замкнутых целостных семиосфер». Говоря о них, мы примыкаем к высказанной уже около четверти века назад, однако отнюдь не утратившей актуальности, концепции Ю.М.Лотмана – кстати сказать, воспитанника ленинградской «Петришуле» – в свою очередь, продолжавшего линию мысли, намеченную его предшественниками, прежде всего – У.Эко1 Лотман Ю.М. О семиосфере // Idem. Избранные статьи в трех томах. Т.I. Таллин, 1992, с. 11–24 (статья была впервые опубликована в 1984 году). Конструктивное обсуждение см.: Александров В.Е. «Семиосфера» Лотмана и разновидности человеческой личности \ Звезда, 1998, N 10, с. 180–192.Ср.: Эко У. Отсутствующая структура. Введение в семиологию Пер. с итал. СПб, 1998, с.412 (основной текст трактата был написан в 1968 году). [Закрыть]. Строя «культурные тексты» по ходу своей каждодневной деятельности, носители семиосферы следуют ее имманентным законам, задумываясь над ними обычно не в большей степени, чем над правилами грамматики родного языка. Впрочем, смутное чувство причастности к некой сверхличной – или, как сейчас стали говорить, трансперсональной – сфере время от времени посещает их сердца и умы. Оно достигает особой отчетливости «во дни торжеств и бед народных», когда продолжение традиции или отказ от нее переходит из императивов коллективного подсознания в область сознательного личного выбора, за который иной раз приходится отвечать жизнью. Особую роль в этих условиях приобретают канонические тексты, последовательность которых может рассматриваться не только как результат творчества отдельных писателей, архитекторов или мистиков – но как самораскрытие «души города». Употребив последнее выражение, мы подчеркнули, что продолжаем традицию изучения Петербурга, начатую трудами выдающегося историка-урбаниста и теоретика-краеведа прошлого века Н.П.Анциферова. «Не следует задаваться совершенно непосильной задачей – дать определение духа Петербурга», – писал он, намечая в 1922 году одну из существенно важных доминант в психологическом строе петроградского интеллигента на закате «серебряного века», в предвидении эпохи «великих потрясений», – «Нужно поставить себе более скромное задание: постараться наметить основные пути, на которых можно обрести „чувство Петербурга“, вступить в проникновенное общение с гением его местности»2 Анциферов Н.П. Душа Петербурга. Л., 1990, с.14 (репринтное воспроизведение издания 1922 года). [Закрыть]. Наградой за это общение служит обретение душевного мира, которое обычно сопровождает приобщение к сверхличностным знаниям и ценностям – и, сверх того, к тем поистине судьбоносным драмам, что разыгрываются в океане «большого» исторического времени, фактура которого качественно отлична от «малого» времени, на пространстве которого суждено протекать человеческим жизням. Что касается подразумеваемых, а иногда и высказываемых в связи с этим надежд на онтологическую трансформацию – продолжение своего земного существования в надличном бытии семиосферы – то мы признаем, что ее систематическое рассмотрение далеко выходит за пределы наших задач и познаний. Впрочем, мы с неизменным благоговением будем мысленно возвращаться к замечательным строкам классика петербургской литературы: «Нет, весь я не умру – душа в заветной лиреМой прах переживет и тленья убежит»… Итак, под метафизикой Петербурга мы будем подразумевать его замкнутую целостную семиосферу, осуществляющую трансперсональную психологическую трансформацию. Едва поставив здесь точку, мы сразу должны оговорить, что приведенное определение останется у нас первой и единственной строго научной формулировкой. В дальнейшем изложении, мы обратимся к ее конкретным приложениям – в надежде на то, что они будут всего интереснее для той широкой аудитории, которой в первую очередь адресована эта книга. Что же касается ученого, то ему не составит труда восстановить теоретическую канву наших размышлений, руководствуясь адресованными подготовленному читателю краткими пояснениями, систематически включаемыми в ткань повествования. В качесте вводного замечания, отметим, что общий контекст для наших метафизических штудий составлен научной дисциплиной, которую мы предложили называть культурологией Петербурга. Предметная область ее разделяется на историю и идеологию «петербургской цивилизации», как способа приведения к общему знаменателю и упорядочения «форм жизни» на евразийском пространстве, последовавшего во времени за одним московским «затворенным царством» и предшествовавшего другому; а также культуры самого города на Неве, служившего, образно говоря, мозговым центром, лабораторией и витриной инноваций этого периода3 Связанная с этими категориями исследовательская стратегия была предложена вниманию научной общественности в докладах автора: Историко-психологические аспекты «петербургской цивилизации» \ Психология Петербурга и петербуржцев за три столетия. Материалы Российской научной конференции. СПб, 1999, с. 9–10; Культурология Петербурга \ Феномен Петербурга. Труды Международной конференции. СПб, 2000, с. 125–127. [Закрыть]. С представленной выше расстановкой приоритетов согласуется принятый нами порядок библиографических ссылок. Литература о «немцах на берегах Невы» весьма обширна – а если учесть и огромные архивные материалы, то практически необозрима. Разработке этой предметной области посвящен целый ряд интересно задуманных и тщательно проведенных исследований ученых нашего города, от В.М.Жирмунского, Л.В.Пумпянского, И.В.Шаскольского – до Ю.Н.Беспятых, Н.А.Казаковой, Т.А.Славиной, Т.Н.Таценко, Т.А.Шрадер, Н.В.Юхневой и многих других. Мы ограничились здесь упоминанием лишь имен нескольких исследователей последнего столетия – а ведь о «петербургских немцах» или о немцах в Петербурге, о петербуржцах в Германии и о рецепции немецких идей на русской почве много писали у нас и прежде того. Глубокую разработку получили эти проблемы также в работе славящихся своей скрупулезностью ученых-гуманитариев и обществоведов Германии, Австрии, а в последнее время также Швейцарии4 Имеем в виду серию книг, изданных в последние годы цюрихским издательством Ганса Рора, которые существенно дополнили наши знания о «Schweizer im Dienst des Zarenreiches» – «швейцарцах на царской службе», и в первую очередь, в Санкт-Петербурге. [Закрыть]. Нельзя не упомянуть и о периодически выпускаемых с 1998 года петербургским издательским домом «Дмитрий Буланин» сборниках статей отечественных и зарубежных ученых, выходящих под общим названием «Немцы в России». В их числе выделяется выпущенный в 1999 году объемистый том, дающий обильную пищу для размышлений об исторических судьбах и особенностях менталитета «петербургских немцев». Даже если учесть, что рассмотрение доминирующих черт немецкой метафизики Петербурга представляет собой задачу достаточно узкую по сравнению с обозрением всей совокупности петербургско-немецких культурных контактов – нужно признать, что мало-мальски подробное описание наших источников все равно приобрело бы черты с трудом выполнимого предприятия. В этих условиях, мы сочли оправданным ограничиться отсылками к выпущенным или переизданным в последнее время на русском языке книгам или статьям обзорного характера, снабженным ключевыми библиографическими указаниями. Само собой разумеется, что в случае упоминания концепций и фактов, менее известных отечественной аудитории – тем более, впервые вводимых в оборот современного «петербурговедения» – ссылки приводятся в полном объеме. Оговорим также с чувством сожаления, что нам пришлось оставить вне рамок настоящей книги художественную литературу и изобразительное искусство Ленинграда 1970-1990-х годов. Близость во времени, обилие источников, а иногда – личное знакомство с авторами могут создать ощущение простоты и понятности закономерностей культурной динамики этого периода. Такое впечатление безусловно обманчиво, сама же тема настолько важна и своеобразна, что ее раскрытие следует отнести к особой работе. Первой главе предпослано изображение так называемого «знака молнии». В числе других магических знаков, он был помещен на железном наконечнике готского копья, изготовленного в третьем веке. Копье было найдено археологами на Волыни, близ города Ковель. Как помнят историки, как раз в III столетии готам удалось создать на территории будущей Русской земли и при самом активном участии наших предков мощное, хотя и недолговечное «протогосударственное образование». Вторая глава начинается с изображения двуглавого орла, утвердившегося в качестве герба Священной Римской империи к середине XV столетия и передававшего идею германского великодержавия. Согласно свидетельствам дипломатических архивов, знакомство с этим гербом укрепило Ивана III в решении положить изображение византийского двуглавого орла в основу своего нового государственного герба, на что он приобрел право после женитьбы на принцессе Софии Палеолог. Этот герб осенял победы московского царства, а потом и российской империи на всем протяжении их исторического бытия; нашлось ему место и на гербе Санкт-Петербурга. Третью главу открывает изображение грифа – мифического существа с телом льва, но головою и крыльями орла. Передающая идею двойного прорыва в физическом и метафизическом пространстве, эта древняя эзотерическая эмблема была принята немецкими рыцарями в качестве герба средневековой Лифляндии. Во время Ливонской войны, она так полюбилась одному из русских военачальников, что он взял ее в качестве своей родовой эмблемы. Это решение оказалось на удивление дальновидным. Ведь сыну боярина, Феодору (в монашестве Филарету) довелось взойти на трон патриарха, а внуку, Михаилу Феодоровичу Романову – царя, то есть принять скипетры соответственно высшей духовной и светской власти. Что же касалось грифа – или, как говорили у нас в старину, «птицы-львицы» – то его изображение было сохранено династией Романовых в составе своего родового герба вплоть до последнего дня существования «петербургской империи». С тем, чтобы отличить его от эмблемы Лифляндии, вместе с другими остзейскими землями вошедшей в состав Российского государства одновременно с Ингерманландией, был изменен цвет эмблемы и поля, грифу дан в левую лапу тарч с малым орлом, а весь герб окружен мрачной «романовской каймой», на черное поле которой были брошены восемь оторванных львиных голов. Тексту четвертой главы предшествует изображение «железного креста», которое ассоциируется у нас с идеей германского милитаризма после событий как первой, так и второй мировой войны. Современные немцы продолжают относиться к этой эмблеме весьма позитивно, напоминая, что еще в 1813 году прусский король Фридрих-Вильгельм III положил ее очертания в основу ордена за участие в Освободительной войне против войск Наполеона. На основании аргументов этого рода, несколько измененный «железный крест» служит официальной эмблемой «нового бундесвера» по сей день. Настоящая монография включает материалы работы, поддержанной Российским Фондом фундаментальных исследований, грант 00-06-80065. Автор сердечно признателен жене, Ирине Михайловне Спивак, принявшей посильное участие в редактировании рукописи и ее подготовке к печати. Книга посвящена матери автора – блокаднице, прима-балерине Мариинского театра Нонне Ястребовой. Обратившись к тексту Повести временных лет, внимательный читатель сразу заметит, что немцам в ней особого внимания не уделено… Едва дописав это предложение, автору приходится остановить свое перо, взявшее уже было разбег, и сделать необходимые оговорки. Прежде всего, прародины обоих «племен-братьев одного индоевропейского происхождения», как их справедливо аттестовал замечательный наш историк С.М.Соловьев, располагались поблизости друг от друга. Многочисленные, более или менее отчетливые следы первоначального соседства сохранились как в языках, так и в народной памяти восточных славян, равно как самих германцев. Кроме того, во времена, принадлежавшие седой древности уже с точки зрения древнерусского летописца, наши предки вошли в состав мощного племенного союза, сложившегося в причерноморских степях, и на землях, примыкающих к ним, от Днепра до Дуная, под верховенством германского племени готов. Слова об «империи Германариха» или «державе готов», встречающиеся до настоящего времени в сочинениях историков германофильской ориентации, содержат вне всякого сомнения сильное преувеличение, питаемое в основном плодами геополитической фантазии старого готского хрониста Иордана, не обинуясь записавшего в состав подданных этой державы множество народов Восточной Европы, вплоть до древних пруссов, чуди и мери. Однако некое «протогосударственное» образование готам, несомненно, удалось создать, славянам же довелось сыграть самую активную роль как в его возвышении, так и упадке. Исторический контекст событий задан тем, что в первых веках нашей эры готы еще принадлежали балтийскому миру, занимая земли близ устья Вислы. Любопытно, что к числу следов их пребывания на теперешних польских землях можно, повидимому, отнести и имя современного города Гданьска. Как это ни удивительно, в современной этимологии оно возводится к предположительно готскому топониму «*Gutisk-andja», значившему ни больше ни меньше, чем «Готский берег»5 Астериск здесь и далее маркирует формы, представляющие собой результат научной реконструкции. [Закрыть]. Если это действительно так, то получается, что польское название города сохранило большую близость к исходному германскому имени, чем его традиционный немецкий вариант, а именно Данциг. В начале третьего столетия готы снялись с насиженных мест и переселились на юг, в причерноморские степи. Там им предстояло разделиться на готов восточных и западных – иначе остготов и вестготов, известных также под принятыми ими образными названиями грейтунгов («людей степи») и тервингов («людей леса»), войти в тесные отношения с местными племенами и, наконец, на равных вступить в круг народов «циркумпонтийской цивилизации». Отметим, что в ходе переселения готы разведали водные пути от Балтики до Черного моря, скорее всего вверх по Висле (а также, возможно, Неману), и далее вниз по Припяти, либо другим притокам Днепра. Помимо того, историки определенно предполагают, что готским купцам или путешественникам был издревле, еще до переселения в южные степи, известен и путь по Неве к Ладожскому озеру, а после того вверх по рекам Ладожского бассейна, и далее после минимального по длине волока – по притокам Волги на юг, вплоть до Каспийского моря (или, выражаясь на старинный манер, «из Венедского моря в Гирканское»). Мы обращаем внимание на эти обстоятельства, поскольку тут едва ли не впервые просматривается реальная возможность пути «из варяг в греки», сыгравшего позднее такую роль в русской истории. Остготы, поселившиеся к востоку от Днепра6 Или же, по другим данным, Днестра, к западу от которого расположились, соответственно, вестготы. [Закрыть], достигли наибольшего могущества на новых местах уже в следующем, четвертом веке, под предводительством короля Германариха7 В научной литературе встречается и транскрипция «Эрманарих». [Закрыть]. Легенда о гибели Германариха была записана уже упомянутым выше готским хронистом Иорданом. Согласно его рассказу, в число союзников готов входило племя, носившее имя росомонов. После измены одного из их предводителей, готский король приказал казнить жену предателя, которую звали Сванильда. Мстя за сестру, братья Сванильды подстерегли самого Германариха и убили его, вслед за чем, в соответствии с эпическими нравами, произошли изрядная катавасия и всеобщее избиение. После анализа готской легенды и ее непосредственного контекста, современные историки пришли к выводу, что под упомянутыми ней «вероломными росомонами» следует понимать славянское племя росов (или русов)8 С меньшей вероятностью – одно из племен северноиранского происхождения, члены которого были союзниками славян-росов. [Закрыть]. Что же касается Сванильды, то есть основания предположить, что это имя представляет собой простой перевод на готский язык славянского имени, звучавшего приблизительно как Лыбедь, и известного нам по легенде об основании Киева. На основании аргументов такого рода, историку остается заключить, что «первым свидетельством о росах можно условно считать рассказ Иордана…»9 Рыбаков Б.А. Киевская Русь и русские княжества XII–XIII вв. М., 1993, с.90. Следует добавить, что структурно сходную гипотезу высказал еще М.В.Ломоносов в главе IX своей «Древней Российской истории», при разборе предания о Сванильде и ее братьях. [Закрыть]. Получается так, что, следуя за передвижениями древнегерманского племени, мы пришли к преданиям, составившим основание собственно русской истории. К 375 году держава германцев разваливается под натиском гуннов, но сами остготы до времени вовсе не исчезают со сцены мировой истории. Напротив, ведя постоянные бои и сохраняя воинский дух, они уходят из причерноморских степей и перемещаются все дальше на юго-запад. Там-то в конце следующего столетия им и предстоит совершить самое славное из своих деяний. Мы говорим, разумеется, о завоевании Италии и основании на ее землях нового остготского государства под скипетром еще одного великого короля – Теодориха, оставшегося в истории также под именем Дитрих Бернский10 Имеется в виду, конечно, Верона, имя которой превратилось в произношении германцев в «Берн», а вовсе не Берн в позднейшей Швейцарии. [Закрыть]. След, оставленный остготами на новых местах, был очень глубок. Историк архитектуры вспомнит в этой связи о стоящем до наших дней на северо-восточной окраине древней Равенны монументальном, круглом в плане мавзолее Теодориха Великого. Ну, а этнограф расскажет, что доля остготской крови в жилах представителей знатных семейств Северной Италии, с тех пор была весьма значительной. Не должны были составлять в этом отношении исключения и юные жители «италийского Берна», то есть средневековой Вероны, которых звали Ромео Монтекки и Джульетта Капулетти, – если только они когда-нибудь существовали в действительности… Участие остготов в русских делах на том пресекается, хотя этого нельзя сказать о связях обоих народов. Повидимому, определенное число русов, по преимуществу воинов, ушло вместе с готами, войдя в состав их боевых дружин. Еще какое-то количество, не только воинов, но также строителей и ремесленников могло присоединиться к гуннам, и позже прийти с ними на земли среднего Придунавья, где они снова встретились со старыми германскими союзниками11 О славянских плотниках в гуннской державе см.: Рыбаков Б.А. Искусство древних славян \ История русского искусства. М., 1953, с.81. [Закрыть]. Во всяком случае, авентюра XXII Песни о Нибелунгах рисует картину блестящего шествия при гуннском дворе, в котором принимают участие воины всего окрестного мира – от русов до готов: [Закрыть] Многочисленные анахронизмы, характерные для Песни о Нибелунгах в том виде, который ей придал австрийский шпильман XIII века, просматриваются даже на материале нескольких процитированных нами строк. Однако историки литературы подчеркивают, что основное содержание событий пятого века, составивших ядро великого германского эпоса, сохранено верно, и за спинами «новых Нибелунгов» – куртуазных рыцарей времен Гогенштауфенов маячат тяжелые, грузные очертания «Нибелунгов старых» – разумеется, в первую очередь бургундов, но во вторую – ближайших их родичей, остготов13 Гуревич А. Я. Песнь о Нибелунгах \ Беовульф. Старшая Эдда. Песнь о Нибелунгах. М., 1975, с. 707–710, 731–734. [Закрыть]. Любопытно, что слово «немцы» употреблено в тексте старинной Песни всего один раз, а именно в строфе 1354 – притом, что старые названия всяких германских народов, таких, как бургунды или баварцы, упоминаются постоянно. Такое обстоятельство связано с замедленным сложением немецкой нации, уже нашедшим самое обстоятельное рассмотрение в научной литературе. «В истории Германии мы постоянно встречаемся с саксонцами, турингами, франконцами, швабами, баварцами, и, в соответствие этому, мы знаем, что особность, самостоятельность и сила племен были причинами того, что государственное единство Германии стало невозможно, о чем плачут теперь немецкие патриоты», – с некоторым высокомерием жителя сильного централизованного государства заметил в начале XIII тома своей знаменитой «Истории России с древнейших времен» С.М.Соловьев. По иронии истории, тринадцатый том писался в середине XIX века: плакать немецким патриотам оставалось совсем недолго – что же казалось плодов объединения Германии, то они оказали определяющее влияние на ход следующего, ХХ века… Мы же отметим, что эпоха «готского величия», от Германариха до Теодориха, может вне всякого сомнения рассматриваться как «осевое время», существенно важное для формирования духовного склада немецкой нации – в первую очередь, через посредство ее героического эпоса. Следует предположить, что в ходе культурных контактов остготов с русами, германцы ознакомили наших предков со своей мифологией. Поэтому, когда через пять столетий после готов, другие германцы, и тоже потомки их близких родичей (скандинавов) – варяги – стали обосновываться на Руси, и разматывать сюжеты своего древнего баснословия о кладе двух братьев-нибелунгов и о герое Сигурде – убийце дракона, эти рассказы могли напоминать славянам нечто давно слышанное и сохраненное «на окраине» коллективного подсознания14 Напомним, что существование в далеком прошлом «когда-то единого гото-скандинавского ареала» не вызывает сомнения у ученых, находя себе подтверждение прежде всего в данных сравнительно-исторического языкознания (подробнее см.: Арсеньева М.Г., Балашова С.П., Берков В.П., Соловьева Л.Н. Введение в германскую филологию. М., 1980, с. 81–82). [Закрыть]. Заметим, что ранние магические контакты между обоими народами были также вполне вероятны. Об их возможности говорит знаменитая находка 1858 года, сделанная на Волыни, близ города Ковель. Она представляла собой железный наконечник копья, покрытый древними рунами, передащими звуки какого-то восточногерманского (то есть родственного готскому), а возможно, на диалекте и самого готского языка, и инкрустированными серебром магическими знаками. Надпись, к сожалению, очень коротка. Она была сделана в III столетии, то есть как раз во время великого переселения готов в Причерноморье, читается как «TILARIDS» и расшифровывается примерно как «нападающий». Что же касается знаков, то удивляет разнообразие их типов. На сохранившейся прорисовке мы различаем крестообразные структуры (одна в фоме косого «андреевского» креста и другая, близкая к левосторонней свастике), круг с точкой посередине (несомненно, солярный символ), знак треугольного вида, похожий на схематизированное изображение хлебного колоса, и, наконец, двусложный знак округлого вида, толкуемый в настоящее время как так называемый «знак молнии»15 Мельникова Е.А. Скандинавские рунические надписи. М., 1977, с.135, 264. [Закрыть]. Все вместе подразумевало, повидимому, заклятие сил неба и земли, долженствующее помочь в битве владельцу копья. В конце XIX века ковельская находка исчезла, позже появилась снова, и, кажется, даже экспонировалась в 1939 году в Варшаве. Затем она попала в руки немцев, и была формально передана в Германский археологический институт «для дальнейшего изучения». Проводил ли кто-либо с ней магические манипуляции и какого именно рода, сказать трудно. Учитывая большой интерес нацистов к древним реликвиям (начиная со знаменитого венского «Копья судьбы»), вполне исключить этого мы не можем. Как бы то ни было, но в конце войны неизвестный любитель древностей озаботился тем, чтобы снова припрятать «Ковельское копье» в надежном месте… Еще меньше известно о том, до какой степени древние готы знакомили славян со своей боевой магией. С одной стороны, оба народа (точнее, группы племен) держались настороже, почему о глубоком культурном симбиозе говорить в данном случае не приходится. Не случайно же современное русское слово «чужой» по прямой линии восходит к древнему готскому слову «þiuda» (народ). Ученые предполагают, что, встречаясь со славянами, готы могли для простоты называть себя именно так16 Заметим, что то же самое слово в древневерхненемецком языке звучало как «thiod(a)». От него и произошло прилагательное «tiutsche», которым примерно с XI столетия немцы стали все чаще себя называть, подразумевая весь свой народ, – в противоположность старым, восходящим еще к племенному делению, прозваниям типа «баварцы» или «саксы». От этого слова в свою очередь произошло хорошо нам известное современное слово «deutsch» (немецкий). Итак, слова «чужак» и «Deutsche» восходят в конечном счете к одному общегерманскому корню, как в это сегодня ни трудно поверить… Любопытно, что семантическое поле этнонима «Deutscher» (немец) продолжает и для современного немецкого ума включать в себя древневерхненемецкую коннотацию. По крайней мере, так полагал писатель Герман Кант, довольно подробно описавший в одном из своих романов, вышедшего в 1977 году, ассоциации, вызываемые у современного немца словом «Deutscher» (текст соответствующего отрывка с переводом на русский язык и интересным лингвосемиотическим комментарием см. в кн.: Пиотровский Р.Г. Лингвистический автомат (в исследовании и непрерывном обучении). СПб, 1999, с. 62–65. [Закрыть]. С другой стороны, славяне с самых ранних времен вливались в состав готских дружин, активно перенимая у них типы вооружения и боевые приемы. Язык сохранил свидетельства и об этой области культурных контактов. Достаточно сказать, что такие наши современные слова, как «шлем» и «меч» восходят к древним заимствованиям из того же готского языка, в котором они звучали соответственно как «hilms» (или «helms») и «mēki». Между тем, заклинание оружия и брони перед битвой, несомненно, входило в состав воинского искусства того времени. Сохранившиеся исторические источники в принципе позволяют увеличить число примеров такого рода. Но было у готов одно культурное достижение, которое оказалось несравненно более важным для славян. Мы говорим о святом крещении, принятом ими по византийскому обряду, о составлении готской азбуки на основе греческого алфавита в его поразительно изящном унциальном начертании, и о переводе с ее помощью на готский язык богослужебного греческого канона. Все эти события произошли очень быстро даже по современным меркам. Решающую роль в крещении и первоначальном просвещении готов в середине III столетия по рождестве Христовом сыграл один человек, ставший первым готским епископом – мудрый Вульфила (само это имя было языческим по происхождению, и означало просто «волчонок»). Известие о крещении готов и изобретении ими оригинальной азбуки распространилось со временем среди славян. В главе XVI Жития Константина Философа, содержится рассказ о знаменитой «триязычной ереси». Речь в нем идет о трудном диспуте, который славянские первоучители Кирилл (Константин) и Мефодий с блеском провели в Венеции. Противники славянской письменности утверждали, что письменность следует иметь только на трех священных языках, а именно древнееврейском, греческом и латинском, использованных Пилатом для надписи на Кресте Господнем. В ответ Философ сослался на солнце, которое посылает свои лучи всем людям без изъятия, на дождь, который несет всем свою влагу, а также на пример древних народов, заведших собственную письменность. Это суть «Армени, Перси, Авазъги, Иверии, Сугди, Готьθи», и так далее по порядку. Армяне и персы опознаются современным читателем сразу, под «авазгами» следует понимать современных абхазов, «иверии» – это грузины, «сугды» – иранское по происхождению племя сугдейских аланов. Что же касается готов, то, как мы видим, они занимают почетное шестое место в этом списке, включающем имена двенадцати славных народов. Другой вопрос, дошли ли сведения о письменности готов до Константина Философа прямо от них, либо же через посредство славян, а если от этих последних, то от кого именно – то ли от южных, солунских славян, то ли от славян восточных, которые вполне могли сохранить какие-то связи со своими давними соседями и союзниками, либо воспоминания об их деяниях. Память такого рода могла оживляться сношениями русичей с теми остатками готского племени, которые никуда не ушли, а просто набрались духа, переждали нашествие гуннов, и стали заниматься более или менее успешной торговлей, опираясь на свои крымские базы. iknigi.net
Среди предков Набокова были и немцы: остзейские бароны, композитор из Саксонии и книгоиздатель из Кенигсберга. Тем не менее он, как он сам с сожалением признавался в последние годы, попирал немецкую культуру, отводя ей место только в виде «горьких сносок». Он не мог и не хотел выражать симпатию Германии и немцам. Их язык он выучил лишь весьма несовершенно, хотя и прожил среди них полтора десятилетия. Если в двадцатые годы его оценка и изображение обитателей страны, где он жил в изгнании, колебались между безразличием и легкой антипатией, то после того, что он узнал в нацистские времена, его отношение к ним было только негативным. Германия, из которой Набоков бежал в 1937 году, была злой и достойной презрения. Другой Германии, страны либеральных и социалдемократических политиков, страны художников, которые отвергали национализм, которые сами стали жертвами, он не знал. Страна поэтов, музыкантов и естествоиспытателей
Впервые Набоков попал в Берлин одиннадцатилетним мальчиком. Он пишет в своих мемуарах: «В те годы Германия была страной музыки». Он увидел подтверждение своих представлений о стране поэтов и мыслителей, музыкантов и исследователей бабочек, увидел страну такой, какой ее расписывали мечтательные учителя его гимназии в Санкт-Петербурге.
Оказавшись в Берлине взрослым, Набоков сравнивает этот образ с окружающей его реальностью:
Такие же мысли по воле автора приходят на ум и Федору, главному герою романа «Дар»:
Во всяком случае в 1914 году русские политики и публицисты на царской службе попытались заменить в народном сознании этот образ немцев на другой: на агрессивных немцев в островерхих касках. Накануне Первой мировой войны столица была переименована в Петроград, так как нельзя было больше называть ее немецким именем. Пресса публиковала патриотические комментарии и антинемецкие карикатуры. Отец Набокова оставался, однако, сдержанным на фоне всеобщего воодушевления войной. У него было много друзей в Германии еще со студенческих времен, он ведь изучал юриспруденцию в Галле-на-Заале и отлично говорил по-немецки.
И в записях тогда уже 15-летнего Владимира нет никаких указаний на то, что он был в восторге от начавшейся войны. Фронт был далеко, война, казалось, совсем не интересовала его. Он больше посвящал себя сочинению стихов. Но на нем все же была печать англофильского воспитания, которое в то время почти принудительно вело к отрицанию немецкой культуры. Немецкая пошлость
В двадцатые годы в Берлине Набоков изо дня в день сталкивался с немецкими мещанами и чиновниками, при этом он как квартиросъемщик, проситель, человек без гражданства всегда был в положении униженного, что, по-видимому, особенно больно задевало его как выходца из богатой аристократической семьи. Набоков был в этом не одинок: многим эмигрантам, происходившим из высших слоев русского общества, приходилось в эмиграции терпеть унижения. Так, выросшая в зажиточной семье поэтесса Марина Цветаева, дочь известного московского ученого, постоянно жаловалась на оскорбления и обиды, которые ей приходилось терпеть как неимущей эмигрантке.
Набоков попал в Берлин не по собственной воле — причем сразу в двояком смысле. Во-первых, семья покинула свою российскую родину не по собственной воле, а вынуждена была бежать, чтобы спастись от репрессий большевиков. Во-вторых, он конечно же думал о том, чтобы поселиться в Англии, но после гибели отца в 1922 году он как старший сын чувствовал себя обязанным помочь матери, оставшейся в Берлине с четырьмя детьми, справиться с навалившимися повседневными заботами.
С самого начала Набокова интересовал немецкий склад характера. Немцы, с которыми он сталкивался в повседневной жизни, были для него персонифицированной пошлостью. Набоков находил пошлость во всех сферах немецкого общества, в том числе и в духовной области, и даже у Гете, особенно в «Фаусте», этом национальном эпосе немцев.
Типичным немцем для взрослого Набокова был уже не философ, музыкант или естествоиспытатель, как в представлениях времен его молодости. «Самая яркая фигура, какую нахожу, перебирая в памяти мои очень немногие нерусские и нееврейские знакомства в годы между двумя войнами, это воспитанный и тихий молодой человек в очках — немецкий студент, чьим коньком были казни». Этот молодой человек по имени Дитрих, которому Набоков давал в Берлине уроки языка, собирал фотографии казней и одновременно учился на филологическом факультете. В своих мемуарах Набоков отводит целых две страницы детальному описанию тех казней, которые Дитрих находил особенно привлекательными. Немецкое добродушие и бешеное улюлюканье
В «Даре», главном произведении берлинского периода, автор приводит пример немецкой «пошлости», этой смеси из сентиментального китча и мелочного порядка. В романе некое берлинское похоронное бюро в качестве рекламы украшает свою витрину моделью крематория.
В «Даре», написанном еще до эксцессов «Имперской хрустальной ночи» в ноябре 1938 года, рассказчик сгущает свои наблюдения на пляже у Груневальдзее, на котором в одно из летних воскресений развлекались тысячи берлинцев, и делает вывод:
Федор в уме перечисляет причины, по которым он ненавидит немцев, после того, как во время поездки в переполненном трамвае нечаянно был задет человеком с толстым портфелем:
Целое собрание стереотипов и предубеждений, от которых автор отмежевывается искусным приемом, типичным для него ироничным поворотом: накопившаяся ярость Федора развеивается, напряжение разряжается. Выясняется, что человек с низким лбом и впалыми глазами из трамвая тоже русский.
Набоков объяснял позже: «Я жил в Берлине с 1922 года, т. е. в то же время, что и молодой человек из романа; но ни этот факт, ни то, что я разделяю некоторые его интересы — например, интерес к литературе и лепидоптерам, не дают никому основания говорить „ага“ и приравнивать автора к его персонажу». Отношение Федора к Германии отражает «безрассудное презрение», которое русские эмигранты испытывали к «туземцам», от которого не был свободен и автор. Столкновение с коричневой Германией
Набоков и его жена вначале не интересовались политической программой национал-социалистов. Даже если они тогда что-нибудь слышали про закон о передаче полномочий и поняли его смысл, это их не интересовало. То, что в мае 1933 года прошли первые сожжения книг, не ускользнуло от их внимания, но они еще не сочли это сигналом тревоги. То, что в октябре этого же года 88 писателей в публичном заявлении поклялись в верности Гитлеру и одновременно с этим страну покинули такие видные литераторы, как Альфред Деблин, Томас Манн, Бертольд Брехт, Йозеф Рот, Курт Тухольский, они могли не знать. Во всяком случае в их опубликованной переписке тех лет нет никаких свидетельств об этом.
Лишь постепенно они заметили, что Германия меняется, что она идет в направлении, которое вселяет беспокойство. Самыми бросающимися в глаза знаками этих изменений были повсюду выплывавшие свастики и портреты Гитлера. Когда Набоков после рождения сына Дмитрия, которого он ожидал в вестибюле клиники у Байришерплац, ранним утром 10 мая 1934 года радостно спешил домой, ему бросились в глаза портреты Гинденбурга и Гитлера в витринах. Гитлер сопровождал первые годы жизни его сына. Так, когда Дмитрий получил в подарок к своему второму дню рождения модель гоночного «мерседеса» длиною в метр двадцать, «которая подвигалась при помощи двух скрытых внутри органных педалей, и в которой он мчался по тротуарам Курфюрстендама, с насосными и гремящими звуками, и из всех открытых окон доносился стократно умноженный рев диктатора, все еще бившего себя в грудь в Неандертальской долине, которую мы оставили далеко позади».
В этой Германии смогли сделать карьеру оба досрочно выпущенных на свободу убийцы отца Набокова, Петр Шабельский-Борк и Сергей Таборицкий. Как секретари Русского доверительного бюро они по поручению гестапо контролировали эмигрантов — для Набокова это был конкретный повод покинуть страну.
После того как Набоков покинул Германию, он писал одному из друзей:
Немецкое нападение на Советский Союз повергло Набокова в глубокую дилемму чувств, которую он образно сформулировал в одном из писем.
Набоков неоднократно отметал сомнения в том, что он вовсе не собирается различать два режима, носящих человеконенавистнический тоталитарный характер. Он называл нацистское господство «ужасающим китчем, который разросся до государственного режима, по своей откровенной, темной вульгарности сравнимого только с Россией советской эры». Гротескная и злая тень Гитлера
Летом 1933 года на поросшем соснами берегу Груневальдзее Набоков пишет рассказ «Королек», в котором показывает переход пассивной пошлости в агрессию, прямое насилие. Два толстых глупых берлинских пролетария от скуки пристают к своему новому соседу по фамилии Романтовский, иностранцу, говорящему по-немецки со славянским акцентом, потом они мучают его за то, что он не такой, как они, и под конец убивают его. То, что рассказ кончается неожиданным ироническим поворотом — Романтовский оказывается не поэтом с нежной отзывчивой душой, который по ночам пишет стихи, как поначалу представлялось читателю, а аккуратно работающим фальшивомонетчиком, — ничуть не уменьшает тягостного впечатления от него.
Позже Набоков так объяснял свое настроение при работе над рукописью: «В то время, когда я выдумывал эти два типа громил и моего бедного Романтовского, над Германией лежала гротескная и злая тень Гитлера». Свои предчувствия он литературно сгустил в романе «Приглашение на казнь». Действие его происходит в обстановке человеконенавистнической диктатуры в некой неопределенной стране. Роман был напечатан в 1934 году одним из парижских эмигрантских журналов в виде нескольких продолжений. Немецкие власти не заметили его, с Набоковым ничего не случилось. Роман показывает, как посредственность и насилие становятся системой, той системой, которой ненавистны одухотворенность и фантазия.
«Приглашение на казнь» Набоков написал за две недели творческого «запоя». Ради этого он прервал работу над «Даром». Содержащиеся в нем намеки на нацистские времена не заметить нельзя, хотя действие его происходит, собственно говоря, в конце 20-х годов. Знатоки литературы едины в том, что нетипичное для русских имя героини Зина (в латинской транслитерации оно пишется «Zina») является анаграммой слова «Nazi». Зина, несомненно списанная с его жены Веры, воплощает в себе многое из того, что ненавистно нацистам: она человек умственного труда и еврейка с космополитическим отношением к жизни.
Набоков не дописал «Дар» в Германии до конца. В начале 1937 года он покинул страну, и лишь на следующей остановке своей эмиграции, в Париже, он завершил книгу. В последней части главный герой Федор называет Германию страной, «тяжкой как головная боль». Публикация этой главы в Париже вызвала резкую атаку на Набокова со стороны берлинской эмигрантской газеты «Новое слово», которую финансировали и контролировали нацисты. Литературный критик берлинской газеты воспринимал высказывания главных персонажей о немцах как выражение мнения их создателя — и в этом он не очень ошибался. Критик утверждал, что Набоков находится под еврейским влиянием, что его произведения относятся к категории «выродившегося искусства».
В Париже Набоков закончил и рассказ «Облако, озеро, башня», где он свел счеты с немцами, которые привели нацистов к власти и восторженно приветствуют их. Русский холостяк по имени Василий выигрывает на благотворительном балу эмигрантского объединения в Берлине туристическую поездку. В экскурсии, связанной с поездкой в поезде, принимают участие, как выясняется, кроме него еще девять немцев. Бедному Василию с добродушными глазами пришлось не только петь немецкие народные песни и отдать свою провизию другим, оставшись без пищи, но и есть сигаретные окурки, слушать, как его называют свиньей. Когда он наконец решился отделиться от назойливой группы, немцы схватили его. «Как только сели в вагон и поезд двинулся, его начали избивать, — били долго и довольно изощренно. Придумали, между прочим, буравить ему штопором ладонь, потом ступню. Почтовый чиновник, побывавший в России, соорудил из палки и ремня кнут, которым стал действовать, как черт, ловко. Молодчина! Остальные мужчины больше полагались на свои железные каблуки, а женщины пробавлялись щипками да пощечинами. Было превесело». Василий совершенно избитый возвращается в Берлин и думает, что у него больше нет сил принадлежать к человечеству. Немецкая Гретхен и гиена
Когда Набоков уже жил в Соединенных Штатах, он узнал о смерти своего брата Сергея. Относительно того, почему Сергей во время войны попал в концентрационный лагерь, существует несколько версий. Достаточным основанием могло служить то, что он был гомосексуалист. По сведениям Набокова, в кругу своих коллег в Берлине — он работал в бюро переводов — он критиковал нацистское руководство. Достоверно известно, что на него донес немец. Кроме того, после войны сидевшие вместе с ним заключенные рассказали, что он хотел спрятать подбитого английского летчика, но при этом его заметили и выдали. Во всяком случае он был арестован как «британский шпион». В концлагере Нойенгамме он перешел в римско-католическую веру. Последние недели перед смертью он самоотверженно заботился о солагерниках, утешая их. Сергей Набоков умер 10 января 1945 года, ему исполнилось 44 года. Предполагается, что он умер от голода. Брат называет его в своих воспоминаниях «прямым и бесстрашным человеком».
Для Набокова концентрационные лагеря остались нераздельно связанными с немецкой сущностью. В одном из писем он красочно рисует, как «немецкая Гретхен» получает от своего поклонника, который был солдатом, в подарок юбки, награбленные им в польском гетто. В своих воспоминаниях он мысленно представляет себе и дальнейшее развитие берлинского студента Дитриха, так интересовавшегося казнями.
Чем больше Набоков узнавал о преступлениях немцев, тем больше он укреплялся в своем решении никогда больше не возвращаться в Германию. Обоснование:
Но временами, когда он думал о лагерях смерти, на него «из чувства ответственности» находило желание все-таки еще раз поехать в Германию:
После Второй мировой войны один из его романов — «Под знаком незаконнорожденных» чуть было не попал в разработанную американскими оккупационными властями «программу по перевоспитанию» немцев. События в нем происходят, как и в «Приглашении на казнь», в некой воображаемой диктатуре, которую можно было бы перенести на немецкую. Но плохой перевод был забракован. Кроме того, в то время Набоков еще не верил, что немцев можно перевоспитать так, как это предусматривала американская программа: Групповой портрет и холокост
Набоков отказался от обращения к теме холокоста — всесожжения, массового уничтожения евреев. Но информация о немецких преступлениях побудила его все же написать один из самых политических своих рассказов: «Групповой портрет, 1945». Это сведение счетов с теми приспособленцами среди немцев, которые в начале войны восторгались Гитлером, а в конце войны стали выдавать себя за его жертвы.
Рассказ начинается с путаницы, с типичного для Набокова мотива двойничества: рассказчик, очевидно, русский эмигрант либерального толка, по ошибке получает приглашение на встречу дамского клуба в провинциальном американском городке, которое, как выясняется потом, было адресовано, собственно, его однофамильцу, русскому националисту. Таким образом рассказчик становится свидетелем выступления другого гостя — переселившегося из Германии доктора Шу. Немец чувствует себя обязанным несколько месяцев спустя после окончания войны искать у американских слушателей благосклонности к своим землякам. Для него Гитлер просто безумец — не потому, что он начал войну, а потому, что он вместо того, чтобы напасть на Англию, напал на Россию.
Шу, рассказывающий о состоянии душ «соблазненных немцев», находит благодарную публику.
По словам Шу, его земляки были мечтателями, которые стали жертвами Гитлера точно так же, как и их соседи. Рассказы о немецких зверствах — это не что иное, как пропаганда, выдумки американской прессы, которой заправляют евреи. Его речь в защиту немцев дополняет одна из слушательниц:
Не в силах больше выносить эти тирады, на которые слушательницы отвечали согласными кивками головы и аплодисментами рассказчик покидает собрание. Неожиданно встретив доктора Шу на следующий день, он, обменявшись с ним несколькими словами, хочет ударить его, но немец уклоняется. Рассказчик смотрит ему вслед и спрашивает себя, «как этим мозгливым немцам удается, нацепив дождевик, становиться такими пухлыми со спины».
Иронический поворот в конце рассказа не снимает чувства отвращения, которое автор очевидно хотел вызвать у читателя. Шу изображен крайне несимпатичным, это дополнительно снижает пафос его лживых речей. Несмотря на то, что изображение некоторых главных фигур доведено до карикатуры, сам рассказ звучит как обвинение.
К литературному осмыслению темы массового уничтожения евреев Набоков обратился лишь более десятилетия спустя после окончания войны; он показал это сквозь призму воспоминаний профессора Пнина в романе «Пнин». Пнин узнает, что его бывшая невеста, которую он очень любил и с которой оказался разлучен в результате неурядиц Гражданской войны в России, погибла в концентрационном лагере:
В романе «Пнин» не случайно говорится, что Бухенвальд находился всего лишь на расстоянии часа ходьбы от Веймара, города немецкой классики, в котором жил и творил Гете, в глазах Набокова мастер пошлости. Мысли о возвращении в Берлин
Однако когда через два десятилетия после войны Набоков познакомился с молодым поколением в Германии, он постепенно дифференцировал свое суждение. О том, что он стал заметно мягче относиться к немцам, свидетельствует энергия и тщательность, с которой он вместе с женой просматривал немецкие переводы своих произведений. Примирительно настраивало его и то, что немецкие критики «с необыкновенной остротой мысли и художественной чуткостью поняли и оценили» его книги.
Кроме того, они оба могли принять во внимание то, что федеральное правительство в начале шестидесятых годов перевело Вере деньги — по крайней мере символическое возмещение ущерба как еврейке, потерявшей в результате захвата власти фашистами свое рабочее место. Став на старости лет более мягким и, может быть, в какой-то мере убедившись, что молодое поколение немцев стало другим, чем то, которое он знал когда-то, в конце своей жизни он все-таки стал подумывать о том, чтобы еще раз побывать в Берлине и вместе с женой посетить прежние места. Но до этого дело не дошло. litresp.ru ru 23 И было так, что когда злой дух, который был не от Бога, сходил на Саула, то Давид, взяв арфу, играл рукою своей, и отраднее и лучше становилось Саулу, и дух злой отступал от него. ru Но поскольку Иегова позволил, чтобы Его дух уступил место «злому духу», который стал мучить Саула, можно сказать, что это был «злой дух от Иеговы». Поэтому слуги Саула говорили о нем как о «злом духе от Бога». ru Он объяснил, что на самом деле Сатана — могущественный злой дух, который в свое время отошел от Бога и теперь несет людям зло, страдания и несчастья. ru Злой дух, лишивший Саула душевного покоя,— это плохой настрой его ума и сердца, или внутреннее побуждение делать зло. ru Поскольку у сыновей Скевы не было власти священства для служения во имя Иисуса Христа, злой дух не признал их власть, хотя они и заявляли, что представляют Спасителя. ru 16 Пусть же господин наш прикажет слугам своим, которые пред тобою, поискать человека, искусного в игре на арфе, и когда сойдёт на тебя злой дух, который не от Бога, тогда пусть играет тот рукою своею, и это успокоит тебя. ru Отняв у Саула свой дух, Иегова допустил, чтобы Саулом овладел злой дух, который лишал его спокойствия и будоражил его чувства, мысли и воображение. ru Матушка Проктор послала злой дух и он поранил меня. ru Когда Иегова лишил Саула своих благословений и святого духа, на первого царя Израиля стал сильно влиять «злой дух». ru Можно использовать Учение и Заветы 10:5, где нас призывают «молиться всегда», или наставление Нефия, в котором говорится, что «злой дух не учит человека молиться, но учит его, что он не должен молиться» (2 Нефий 32:8). ru 9 В день Иеговы те, кого формирует мир и его злой дух, проявят свою истинную сущность — они даже будут убивать друг друга. ru Когда мальчик пришел, злой дух заставил его упасть на землю. ru Состояние человека, при котором невидимый злой дух имеет над ним власть, словно над пленником, и влияет на него. ru Он - злой дух. ru 15 И слуги Саула сказали ему: Вот, злой дух, который не от Бога, докучает тебе. ru Объясните, что под «нечистым духом» подразумевается злой дух. ru В ответ злой дух сказал: «Иисуса знаю, и Павел мне знаком, а вы кто такие?» ru По совету одного из слуг Саул попросил о том, чтобы Давид стал придворным музыкантом. Давид должен был успокаивать царя, когда того одолевал «злой дух» (1См 16:14—23; 17:15). ru Но когда с той же целью имя Иисуса попытались использовать сыновья иудейского священника Скевы, злой дух не признал их право взывать к власти, которую это имя представляло, и под его влиянием одержимый человек набросился на них и избил их (Де 19:13—17). ru б) Как на примере Саула видно, что, когда Иегова отнимает у человека свой святой дух, образуется пустота, которую может заполнить злой дух, или внутреннее побуждение делать зло? ru С тех пор «его стал мучить злой дух от Иеговы». ru Злой дух, рождённый в глухих краях пустыни. ru Ни человек, ни человеческое правительство, ни злой дух не могут воспрепятствовать тому, чтобы дело проповеди осуществлялось в той мере, в которой это угодно Богу. ru * Кого злой дух признал? ru Он встречает вдову, которая, хотя и выходила замуж семь раз, осталась девственницей, поскольку каждого ее мужа в брачную ночь убивал злой дух Асмодей. ru.glosbe.com ru Фильм «Американский снайпер» режиссера Клинта Иствуда отражает нравы США так же, как «Левиафан» отражает нынешний российский дух времени (Zeitgeist). ru Его язык напоминает язык Просвещения, но только стильный, отвечающий духу времени. ru Когда они впервые изобретены и изданы, эти идеи кажутся почти неуместными, во всяком случае, не соответствующими духу времени. ru Вместе, вы изменили дух времени с аналогового на цифровой ru В соответствии с духом времени правительства начинают применять бизнес - критерии для определения эффективности деятельности государственных служб. ru Как мы увидим, в течение веков не раз делались попытки приспособить христианские учения к духу времени. ru На протяжении поколений наше семейное предприятие служит гарантом традиционного гостеприимства зальцбургцев с соответствующим духу времени комфортом и в своем самородном стиле. С тех времен и по сей день ничего не изменилось! ru Нет, мы, жители Новой Англии, не чувствуем духа времени. ru Винита, «такая модель отвечает духу времени, в котором ключевыми стали слова „права человека“ и „чистая экология“». ru Точно так же, как статья «Х» Кеннана полностью отражала настроение Америки того времени, данная «Концепция» выражает сегодняшний дух времени в Америке. ru Трамп хорошо чувствует дух времени (zeitgeist). Он подыгрывает недовольному рабочему классу – тем, кто остался позади в процессе перехода от индустриальной экономики к информационной. ru Впервые альтернативные выборы были проведены на ХШ съезде партии, в соответствии с демократическим духом времени. ru - Приводить в восторг это место и дух времени, которого сдесь трудно не заметить - так решила, что восстановит Седан вилле первотный вид и действия. ru БРЮССЕЛЬ. Гидо Мантега, министр финансов Бразилии, умело уловил нынешний дух времени, когда он говорил о надвигающейся “валютной войне”. ru Здесь, как и при размещении капитала, завсегдатаи рынков современного искусства полагались не столько на собственные суждения, сколько на отряды искушённых советников и агентов, способных распознать, какое из направлений лучше всего отразило дух времени. ru Один профессор богословия недавно отметил, что в Протестантской церкви, к которой он принадлежит, происходит «борьба между теми, кто выступает за авторитет Писаний и символов веры, и теми, кто поддерживает чуждые Библии идеи и учения, между преданностью Господу и стремлением приспособить христианство к духу времени. ru Во-первых, мы должны привести в соответствие с духом времени наш "общественный договор". Продолжающаяся во Франции дискуссия о светском государстве и законодательстве является важной попыткой в этом направлении, даже с учётом того, что эту дискуссию можно было бы организовать и получше, чтобы продемонстрировать взаимосвязь между принципами, социальными и антропологическими фактами и общественной политикой. ru В то же самое время, начиная с 70-х годов, Zeitgeist (дух времени) обернулся против идеалов солидарности. ru Но Давос остается хорошим местом, чтобы получить представление о глобальном духе времени. ru и внёс вклад в развитие американского духа времени ru И, тем не менее, поляки не стали следовать духу времени . ru И это как дух времени на этом уровне ru.glosbe.comИзгнание германского духа. Дух немецкий
Миф о немецком духе
Германский дух. Неизвестный Гитлер
Изгнание германского духа » Военное обозрение
Читать книгу Метафизика Петербурга. Немецкий дух Дмитрия Леонидовича Спивака : онлайн чтение
Д.Л. СпивакМетафизика Петербурга. Немецкий дух
Введение
* * *
* * *
* * *
Глава 1. Древности – готские и франкские
Готские древности
Глава VII. «ЭТОТ СВИНСКИЙ НЕМЕЦКИЙ ДУХ». «Набоков в Берлине»
Злой дух по Немецкий, перевод, Русский-Немецкий Словарь
Дух времени - Русский-Немецкий Словарь
Смотрите также
