Текст: Ксения Голованова, автор Telegram-канала Nose Republic В осеннюю парфюмерную палитру часто хочется добавить ярких согревающих ароматов, и лучшим выбором может стать кожа, ингредиент с долгой историей, в которой он появлялся в десятках разных сочетаний и ролей. Парфюмерный критик Ксения Голованова показала нам семь разных «кож»: и представительных, и животных, и цветочных. Алессандро Гуалтьери, он же синьор Nasomatto, снял с производства один из лучших ароматов марки, травянистые пачули Hindu Grass, и быстро сунул нам взамен отличную кожу — новый Nudiflorum. Ботаники, не торопитесь вскакивать с мест — к jasminum nudiflorum, или жасмину голоцветковому, аромат отношения не имеет. Но «голое» и «цветковое» в нём определённо есть: за первое отвечает зеленоватая, как развратная портупея в неоновом свете клуба, кожа, за второе — ирисы и фиалки, стёртые в тонкую пудру вместе с какими-то белыми лепестками. Хорошая, современно звучащая замена для классического Bandit, Robert Piguet. Парфюмерный критик Лука Турин сравнивает Alaïa c прохладным воздухом в самолёте — настолько точно, что хочется процитировать. Подразумевается, конечно, не плотный смрад, повисающий на сороковом ряду ближе к последнему часу трансконтинентального рейса China Eastern, но тщательно отфильтрованный, почти минеральный, как охлаждённое шабли, атмосферный фронт, который встречает при входе в новенький боинг. Добавьте к этому тонкий дух кожаных кресел и невидимые парфюмерные цветы, ледяные и абстрактные — такие всегда цветут вокруг строгих старших стюардесс, — и получите Alaïa. Bottega Veneta Bottega Veneta не была бы «Боттегой», не имей она дорогой парфюмерной линейки. Такая (хорошая) есть — называется Parco Palladiano, и именно в её оформлении марка использовала свой фирменный узор «интреччато». Более дешёвому и массовому Cuir Velours шикарного флакона не досталось, но в смысле содержания именно он, выражаясь языком маркетологов, идеально соответствует ДНК бренда. Формально это кожаный шипр, но под шипром здесь, конечно, имеют в виду современную разновидность c пачулями вместо мха. На деле «Бархатная вода» — аромат в глубоких винных тонах арчимбольдовской «Весны», тёмные перчёные розы и ветки сливы, перехваченные кожаным шнурком, сумрачный воздух в кронах столетней итальянской магнолии. Очень породисто. 777 Stéphane Humbert Lucas Stéphane Humbert Lucas, или, как её часто называют для простоты, «Три семёрки», — одна из самых интересных марок современной парфюмерии. Занимается ею француз Стефан Люка, давно и счастливо влюблённый в Арабский Восток; все ходы и схемы арабской парфюмерии, весь этот сложный театр теней — слой за ароматным слоем, мазок за душистым мазком — здесь на месте. Равно как и восточная стойкость: «Семёрки» впиваются в вашу кожу, как соколиные когти — в перчатку ловчего. Soleil de Jeddah — птица нервная и подвижная, вертится на руке своей хозяйки-шейхи во все стороны, наблюдая из пахучего кожаного нутра внедорожника разнообразные нюансы окружающего пейзажа: солёную кромку Персидского залива, амбровые пески пустыни Руб-эль-Хали, лимонные кущи оазисов, позолоченных аравийским солнцем. Paul Emilien Мечты о Грасе, давно переставшем быть парфюмерной столицей мира, не дают покоя современным романтикам. Поль Эмильен один из них: его Cuir Rustique — посвящение эпохе, когда парфюмерия постепенно выбиралась на свежий воздух из кожевенных мастерских на юге Франции, где обрабатывали привезённые из Италии, Испании и Леванта шкуры. Дубильные вещества пахли скверно, и потому кожу вымачивали в душистых экстрактах, чтобы заглушить вонь, — но об этом Cuir Rustique умалчивает. Разговор здесь идёт в совсем другом, высоком регистре: эта кожа уже приобрела характерную мягкость и лоск, пропиталась ароматами ириса и шафрана и попала к конечному покупателю — какому нибудь виконту де Сосиссону. Ароматы канадской марки Zoologist вдохновлены разнообразными животными, поэтому мотив кожи — один из самых популярных в линейке: он работает якорем или просто хорошо ощутим в ароматах Bat («Летучая мышь»), Beaver («Бобёр»), Civet («Циветта»), Rhinoceros («Носорог») и новом Tyrannosaurus Rex. И всё же наиболее отчётливо кожа звучит в Hyrax, выпущенном полгода назад. В переводе с английского hyrax значит «даман», или «жиряк», — так называют зверя, похожего на сурка и морскую свинку одновременно, но волею судеб помещённого в куда более экзотический ландшафт: большинство даманов обитает чуть южнее Сахары. Окаменелый помёт жиряка — хирацеум, также африканский камень — используется в парфюмерии как душистое вещество, имеющее землистый запах с животными и медовыми тонами. Вместе с дегтярным кожаным аккордом, элеми и абсолютом сена он превращает Hyrax в замедленную съёмку африканской саванны: клубится душистая пыль под копытами антилоп, волнуется на ветру подсушенная трава, молочный слонёнок наступил в свой же переваренный завтрак. Cuir, как другие копчёные кожи в духе Patchouli 24, Le Labo, или Lonestar Memories, Tauer Perfumes, считается кожей для уверенных пользователей. Вероятно, по той причине, что не попадает ни в один из привычных для парфюмерного люкса кожаных профилей — это не замшевая перчатка Bottega Veneta, не нутро дорогой сумки, к которому нас приучили Hermès и Tom Ford, и не цветочная кожа вроде популярной French Leather, Memo Paris. Cuir — «Горбатая гора»: табачный дым, запах костра, пропотевшая попона, пыльные сапоги и мужские поцелуи в палатке. Словом, сюжет примерно тот же, только сделано с гораздо бóльшим вкусом, чем оригинальная мелодрама. Фотографии: Nasomatto, Alaia, Bottega Veneta, Salon Parfumer, Paul Emilien, Zoologist Hyrax, Mona Di Orio www.wonderzine.com Приближался месяц промозглых ветров, и я, ежась, вторил его настроениям запустелым и грустным, плотнее кутаясь в дорожный плащ. Хрустели под сапогами заиндевевшие колосья прошлогодней травы, шелестели скрипуче заросли кукурузы подле дома. Изморозью поблескивал камень печной трубы и кривых ступенек – давненько, стало быть, дом сий не ведал тепла очага. Набравшись мужества, толкнул я осторожно дверь скрипучую, и отворилась она, пуская меня в нутро обветшалого дома. Приветствовал путника затхлых полумрак небольшой комнаты: вычерненный копотью зев камина, половицы грубые и скрипучие, густой запах сырости и гниения. Не было в убежище том мерзких гоблинов и грабителей, как не было и карликов-людоедов, посему, заночевать я решил здесь – ночи осенние не были радушными и безопасными для странников. Пристроив в очаг кучу пухлых поленьев, я щелкнул пальцами ловко, и огонек заплясал на бревнышках, раздувшись до крепкого сильного пламени, осветив захолустный домишко и наполнив его тенями. Оконца закопченные заскулили сквозняками, затрещали от тепла с непривычки. Стол добротный на скрюченных ножках приободрился словно, расправил плечи и стряхнул с себя толстый слой пыли. Взору моему предстала небольшая книжечка, кожей медовой обтянутая, и кованный чудной подсвечник – с гроздями и каплями потемневшего воска. Послушно зажег я свечи толстой огарок и поприветствовал хозяина дома, чинно опустившись подле него на колени. Лежал он грудой костей, наряженный в одеяние истлевшее; голова его тут же, поблескивая черепушкой, взирала на меня с кровати. Грусть и смирение овладели мной в тот момент, поднял книгу я со стола трепетно. Сдобрив ужин свой нехитрый пузатой бутылкой вина кислого, в дорогу припасенной, набив трубку табаком туго, устроился я уютно подле очага и принялся за чтение. Ни одна книга магическая не казалась мне столь же волшебной, сколь эта история. И я решил поделиться ею. *** Ферма эта знавала и лучшие годы: виноградники ее гнулись к земле под тяжестью тугих плотных гроздей, трещали от крепости кукурузинки в початках, стебли тыкв ползли витиевато вдоль мощеных тропинок, а тыквы светились тепло и оранжево, словно праздничные фонарики. Кусты ягод и пышных гортензий шумели листвой благодатно, под сенью их, прячась от солнца полуденного, дремал пес лохматый в рыжую пятнышку. Щенком он был, когда кусты те были кустиками, когда лозы виноградные торчали из земли скрюченными росточками, и бегал он меж ними, размахивая хвостом, и лаял громко и жизнерадостно. Хозяин его ходил человеком высоким и моложавым, с копной пшеничных волос, что рвали осенние ветра задорно, с ясной синевой глаз и большими добрыми руками. Хлопал он ладонями по оранжевым бокам тыквы, трепал за ухом нескладного заливистого пса. Смеялся он открыто и отрадно, и радостью плескался его взгляд, когда он смотрел на друга своего верного, а тот отвечал ему вдумчивостью взгляда почти человеческого. Говорил он о благодати солнечной, рассказывал псу о тыквах и кукурузах, и носился пес с радостью по плодородным угодьям, и ловил беззаботно насекомых и ящериц. Зимы и осени колесили над ними, и минул уж первый десяток их. Все чаще вздыхал горестно человек сгорбленный, болезненно щурившись, смотрел полуослепший пес на солнце безжалостное и задавался вопросом тщетным – отчего хозяин его так грустен и безрадостен. Бродил он тенью себя прошлого, запершись в доме неуютном. И выл одинокими ночами скорбью пса невыплаканной. Отгонял от себя верного друга сапогом засаленным, и жалостью, и горестью обливалось сердце песье.
Думы тяжелые овладели хозяином одной зимою холодной. Сияния эфемерные плескались над горами важными, снегопадом полнился мир, морозами скованный. И размышлял человек о вершинах незыблемых, на плечах державших само мироздание. И ничтожным казался себе и летописям негласным. И мечтал вдохновенно о сказаниях и словах складных, напевах героических статных, балладах авантюрных и залихватских. Доставал он перо и бумагу. И царапал фразы нагроможденные, не желающие в ладный сказ выстраиваться. Необъятное счастье наполняло грудь его крепкую, когда видел он заснеженные вершины головокружительные, когда касался тыкв, нагретых солнцем, когда видел пса, за собственным хвостом гоняющегося. И хотелось ему стать самым большим человеком в мире, хотелось голосом своим всепоглощающим наполнить мир счастием своим, поделиться им с извозчиками и бардами, вояками и плотниками, оружейниками и пекарями. Чтобы радовался каждый из них, и испытал те восторги и счастие, что изливаются из недотепы-фермера его громогласной поэзией. И чтобы ни один из них не чувствовал того одиночества, что гнездится на душе фермера, покуда смотрит он в даль непроглядную зимнюю из крохотного заиндевевшего оконца. Писал и писал хромые свои слова на бумаге он. И злился, отчаивался и плакал, что не хотят они звучать красиво. Усеянный клочками рукописей пол мял он шагами нервными и громадными, отталкивал пса сапогом раздосадовано и рыдал по-детски, уткнувшись в подушку. Так и сгинула зима, и лето с весною сгинули, и осень отсутствием урожая опрокинулась. Не было тыкв, и виноградников не было – лишь заросли увядающих сорняков. Бельмом окрасились умные глаза собачьи, и не мог он больше видеть хозяина, и солнца видеть не мог. Так и лежал, понуро опустив тяжелую плешивую морду на скрещенные исхудалые лапы. Не было светила солнцеликого более в жизни человека, как не было и счастья необъятного, коим, в тщетных попытках сложить безупречную словесную формулу, хотел поделиться бедняга со всей вселенной безучастной. Исхудал и осунулся человек, мотыга разочарований и безысходности проложила борозды морщин на лице его. Теплый ветер ностальгии закруживал над нивами замшелые листья. Пах ветер золотом стройных колосьев, томящимися в дымокурах травами, крепким табаком и неизведанностью. Слышался в порывах ветра радостный лай собачий, и мчался огромный каштановый пес по необъятным полям пшеницы, языком ловил он вкусы и запахи осени. Ворвался ветра порыв в распахнутую дверь лачуги фермерской, и обернулся невысокой собачьей фигурой каштанового цвета. Опиралась фигура на трость вычурную, в шерсти ее путались опавшие листья. Держась на двух лапах по-свойски, поднял пес замшевую шляпу свою в знак приветствия. Опешивший фермер же лишь указал ладонью на кресло гостеприимно. И видел пес необъятную тоску в глазах человеческих, и в слепых собачьих глазах – еще большую. Складывал буднично он лапу на лапу мохнатую, закуривал трубку увесистую задумчиво. Выражал благодарность фермеру за служение осени, за урожай некогда богатый, за заботу о земле его благодарной и о верном друге своем собачьем. Из благодарности же выслушал гость просьбу фермерскую, и откинулся в кресле устало. Задумчивостью истекали минуты молчания, и согласился дух загадочный исполнить просьбу человеческую с одним условием лишь: променять друга на рукопись. Скрепя сердце в жалости и самоуничижении, согласился фермер отдать пса духу осеннему — ибо пуста была земля его бездыханная, и первой же неумолимо беспощадной зимой северной сгинули бы оба они от голода. Едва сорвались с губ человека слова роковые, обуял порыв леденящего ветра комнату от холода съежившуюся. В то же мгновение исчез бесследно и гость таинственный, и пес в рыжую пятнышку. Остался фермер наедине с чернилами, окровавленными предательством, обнял себя за плечи сиротливо, и лихорадка рыданий изломала тело его судорогами. Грозы отчаяния в щепки раскололи остатки разума. Сгинул человек в то же мгновение. Сгинул бесследно и окончательно. Упал замертво, обезглавленный. Книжецой в переплете медовом легла тогда рукопись на грубую столешницу. То сказ был отнюдь не о счастье безудержном и необъятном, не о праздничных фонариках оранжевых, и не о величественных вершинах заснеженных. То был лишь вымысел с концом трагичным. Вечером тем зарядил дождь моросью меланхоличной. И тоскливый собачий вой вторил ему прямиком из осени. *** Дребезжал рассвет розовый у горизонта, стучался в мой постой робкими лучами солнечными. Теснилась темнота за пустыми глазницами черепа, и чувствовал я скорбь хозяина, из угла комнаты за мной наблюдающего. Жутью тогда перекосилось мое сознание. Мы оба знали, чего мертвец требует. Поблагодарил я громко хозяина дома за гостеприимство. Убрал аккуратно рукопись его драгоценную в мешок свой походный и, стараясь не смотреть в провалы глазниц бездонные, вышел поспешно в предзимнее утро звенящее. Зашагал я поспешно к мощеному тракту, не смея назад оглядываться, и сбросить с себя пытался отвратительный взгляд мертвецкий, сверлящий мне спину, подкрадывающийся из темноты, выдыхающий тоскливо под ухо ночь напролет. Сбыл я записи эти первому же книжнику, что встретился мне в городе. И отпечатал он столько, на сколько хватило моих серебряников. proza.pishi.pro Опубликовано пользователем
сайта www.spletnik.ru Поделиться: ...Душа есть у всякого живого, но и недвижимое имеет свой дух...Есть духи морские и духи ветра, духи плодородия и духи хворей.. а есть духи зимы,весны,лета и осени...Они не добрые и не злые, им неинтересна людская суета, у них свои дела - лес,звери,погода. У Духа Осени не меньше работы,чем у Весеннего! Птиц на юг отправить, медведя спать уложить, научить кленовые листья танцевать на ветру! Осенним дождем смыть пыль, разогнать всех по домам, чтобы лес не топтали-ему спать пора... И пока люди кутаются в пледы, грея руки чашкой чая, Дух танцует в лесной чаще, кружа опавшие листья и разгоняя зверей по норкам! Берегись, охотник! Не потревожь сон осенний, не зли Духов... Подруга увлекалась лепкой тотемов из полимерки...а мне завидно стало))) руки чешутся что-то слепить,но опыта не хватает...мучилась-мучилась,а потом вот слепилась такая...дух осени!! Конечно, она совсем не такая как я представляла)) но она такая какая есть.. stranamasterov.ruДух осени. Дух осени
7 ароматов с нотой кожи — Wonderzine
Eau de Velours
Soleil de Jeddah
Cuir Rustique
Дух осени - Проза.Пиши.про
Дух Осени | Блогер Jill_Morris на сайте SPLETNIK.RU 1 сентября 2015
Jill_Morris
1 сентября 2015, 18:30
Оставьте свой голос: Дух осени | Страна Мастеров
