Нани Брегвадзе – заслуженная народная артистка СССР, певица, пианистка и очень хорошая женщина. Больше всего женщина всем известна благодаря замечательной песни «Снегопад», которая до сих пор звучит на всех экранах и радио, которое десятилетие. Хотя стоит отметить, что в ее репертуаре имеется еще немалый арсенал других, не менее замечательных музыкальных исполнений. Родилась женщина в городе Тбилиси в 1936 году 21 июля. Полных лет 81. Все семья девушки были творческими личностями, все очень любили петь, а также увлекались разнообразием мира искусства. Тетя с бабушкой Нани были самыми лучшими солистками одно популярного хора. Отец же ее был хорошим актером, именно от него девочка и научилась профессиональному артистизму. От мамы же девочка унаследовала чувство собственного достоинства и аристократизм, так как мама ее принадлежала к одному из самых старинных княжеских родов.Брегвадзе Нани. Духи нани брегвадзе
Нани Брегвадзе: биография, личная жизнь, фото
Детство маленькой Нани
Как только маленькая девочка научилась говорить, родители сразу же стали учить ее петь песни, и уже в шесть лет она исполняла огромное количество песен под гитару. Мелодия из ее уст звучала настолько проникновенно, что у всех взрослых всегда пробегали по коже мурашки. Уже в те времена вся семья догадывалась, что в будущем девочка станет популярной певицей.
Именно поэтому Нани решили отправить обучаться в музыкальную школу, которую она, как и музыкальный техникум окончила с отличием. В 1957 году был всемирный фестиваль молодежи, в котором Брегвадзе выступила с романсом и получила заслуженно главный приз. Именно это событие и стало для девушки отправной точкой в ее карьере.
Творческая жизнь Нани
В 1956 году девушка попала в эстрадный оркестр политехнического вуза Грузии, именно отсюда у нее и началась творческая биография.После окончания техникума, Нани решила не останавливаться на образовании и уже в 1963 году она с успехом окончила консерваторию у себя на родине. На удивление всем, именно вокального образования у Брегвадзе не имеется, училась она в классе фортепиано.
В 64 году у девушки произошел серьезный прорыв в карьере, так как тогда девушку пригласили в тур в Париж вместе с Московским мюзик-холлом. Ее первое и самое запоминающееся выступление было проведено в зале «Олимпия». Сразу же после него молодую певицу приняли в ВИА «Орэра», где она работала солисткой на протяжении пятнадцати лет. Именно с ними Нани побывала более чем в восьмидесяти странах всего мира.
Сольно заниматься вокалистка стала уже в 80 годах, когда набрала достаточно высокую популярность. А спустя десять лет девушку стали очень часто приглашать выступать на различные конкурсы и фестивали, причем помимо выступления она очень часто находилась в судействе. И даже сейчас женщина активно принимает участие в разнообразных телевизионных передачах.
Личная жизнь
Как принято во многих грузинских семьях, мужа своей дочери выбирают родители самостоятельно, так же произошло и в семье Брегвадзе. Девушка поклонилась выбору своих родителей, хотя на самом деле к своему мужу она никогда не испытывала любовных чувств. По поводу личной жизни Нани, можно сказать, что она у нее сложилась не на столько удачно, как карьера. Ее муж был домочадцем и всегда был против творческого развития девушки.
Девушка всегда была верна своему мужу, но он был достаточно ревнивым человеком, к тому же его друзья всегда говорили о том, что жена ему досталась слишком красивая, поэтому она точно не будет ему верной. Мерабо, так звали мужа Нани, очень часто любил приезжать в города, где выступала певица неожиданно для нее, чтобы проверить свою супругу.
Через некоторое время муж попадает в криминальную историю, после которой был приговорен к тюремному заключению, девушка же, воспользовавшись своим авторитетом и популярностью сумела добиться того, чтобы мужчину освободили из-под стражи досрочно. Но мужчина не оценил ее труд и изменил Нане, а после и вовсе бросил ее, уйдя к другой женщине. У пары имеется общая дочь Эке.
Ссылки
- facebook.com/bregvadze.ru.ua.ge
slimin.ru
Дважды в одну реку. Несчастливая любовь Нани Брегвадзе
Всю жизнь муж знаменитой певицы не мог справиться со своей ревностью. Но однажды ей показалось, что судьба все же дает им второй шанс на счастье. 
В том, что она начала петь, нет ничего удивительного, говорит Нани Брегвадзе. В годы ее детства пела вся Грузия: не было семьи, которая не коротала бы вечер под хорошую песню за гостеприимным столом. Но, конечно, певица немного лукавит: многие грузины хорошо поют, но от ее голоса у слушателей пробегали мурашки.
Под маминым крылом
Ее первые выступления начались, едва Нани научилась говорить. К 10 годам она уже хорошо исполняла «Калинку», «Караван», старинные народные песни и романсы. Однажды девочка призналась своей родной тете — профессиональной певице — что у нее бегут мурашки по коже, когда она поет.
«Это плохо?», — спросила Нани. «Что ты. Это значит, что ты поешь с душой», — успокоила тетя.
Молодую певицу похвалил сам Леонид Утесов.
Это время Нани Брегвадзе вспоминает с удовольствием: таким счастливым и безмятежно спокойным оно было. У нее было любимое занятие, близкие люди рядом, каждый вечер — интересные гости. В маленькую квартирку, где девушка жила с родителями, часто приходили интересные молодые люди.
Гости вели себя уважительно, много шутили и смеялись, пели вместе с Нани и ее семьей. Приглашала их мама, и она же впервые обратила внимание дочери на одного из парней — Мераба Мамаладзе.
Родители не стали слушать ее возражений. Пути назад не было: семья Мамаладзе уже официально посваталась к Нани, их брак был делом решенным. Единственное, на чем настояла мама Нани перед свадьбой — на праве дочери продолжать петь.
Мераб, не задумываясь, дал обещание, что не будет возражать против ее карьеры певицы. Они поженились.
10 певцов и ревнивый муж
И Мераб не мирился. Стоило Нани вернуться домой с гастролей, он начинал ссориться и раздражаться по любому пустяку. Ревновал жену даже к их общей дочери Эке и родителям. Но едва они отправлялись куда-то вдвоем, муж становился другим человеком.
«Друзья говорили: «Нани, ты не думай, Мераб сильно тебя любит». А мне не нужна была такая любовь, я хотела уважения, понимания, доверия. Вот этого не видела», — говорила певица об их браке.
Однажды она не выдержала и предложила мужу на время разъехаться. Тот согласился. Едва она перевела дух после непрекращающихся ссор, как о муже пришло новое известие: Мераба арестовали.
Оказалось, что он поставил свою подпись на каких-то поддельных торговых документах. Мужу заслуженной артистки Грузии грозило несколько лет тюрьмы.К счастью, Мамаладзе не умер. Через несколько лет он вновь появился на пороге ее дома.
Вторая попытка
Открыв дверь, Нани не узнала своего прежнего мужа. Он похудел, многое переосмыслил, стал заниматься йогой и, казалось, полностью изменился. Но он по-прежнему ее любил — и просил дать ему второй шанс.
Брегвадзе согласилась.
Впервые в их отношениях наступила идиллия: Мераб сопровождал ее на гастроли, заразил своим увлечением йогой, и даже стал преподавать ее для всего ансамбля «Орэра». Так продолжалось несколько лет — до первого серьезного семейного кризиса.
Мераб и Нани не сошлись во взглядах на первого мужа их дочери Эки: Мамаладзе возражал против ее брака. Вновь начались ссоры и разногласия. Вернувшись однажды с гастролей, Нани не застала мужа дома. Оказалось, что за время ее отсутствия он ушел к другой женщине.
«Конечно, была и удивлена, и расстроена, но одновременно так легко стало, словно камень с души упал: «Слава богу, сам догадался!»
Соло
Долгие годы та была для нее надежным тылом, с какими бы неурядицами не сталкивала жизнь.
После похорон Нани Брегвадзе не пела целый год — не могла заставить себя выйти на сцену. К жизни ее вернула дочь и любимые внуки.
Теперь легендарная грузинская певица уже прабабушка: ее младший внук Георгий подарил ей двух правнуков — Дмитрия и Сандро. Дочь Эка и внучка Наталья пошли по стопам Нани — тоже стали певицами.
Сама Нани и после 80 регулярно выходит на сцену. Каждый день своей жизни она благодарит судьбу за то, что у нее есть любимое дело — пение.
Анна Степцюра
Источник
femme-etoile.ru
Нани Брегвадзе. Осень королевы. Мемуары наших грузин. Нани, Буба, Софико
Нани Брегвадзе. Осень королевы
Сложно сказать, когда я первый раз услышал Нани Брегвадзе. Кажется, ее голос звучал всегда. Вряд ли можно представить себе нашу эстраду и ее Олимп без этой Певицы.
Зато очень хорошо помню, как увидел ее первый раз. Что называется, живьем. Я только приехал в Тбилиси и оказался на проспекте Чавчавадзе, одной из главных улиц грузинской столицы. Шел по каким-то своим делам, когда заметил, что движение на проспекте почти остановилось. Все — и пешеходы, и автомобилисты — смотрели в одну сторону. Повернулся туда и я. И тут же понял причину всеобщего внимания — по проспекту шла Нани. Облаченная в черный брючный костюм, она, как мне показалось, гордо вышагивала по своему городу. А он с благоговением наблюдал за шествием великой певицы.
Я даже поймал себя на мысли, что готов поменять все свои планы на этот день, отложить встречи и направиться вслед за Нани. Просто так, чтобы проводить ее до дома и, может быть, осмелиться высказать чувства признательности и восхищения.
Нани в этот момент переходила дорогу. Пару мгновений она подождала, пока на светофоре появится зеленый свет, и так же неторопливо, с достоинством, пересекла проезжую часть и продолжила путь.
Приблизиться к Нани я тогда так и не решился.
Зато волею судьбы, отчасти рукотворной, через несколько дней оказался в ее доме. Как автор, собирающийся писать о знаменитых грузинских женщинах и избравший одной из своих героинь актрису Софико Чиаурели, лучшую подругу Брегвадзе.
Стояла осень 2008 года, волшебная, какая бывает только в Тбилиси, окна квартиры Нани были открыты. Хозяйка провела экскурсию по своей оказавшейся весьма небольшой квартире, расположенной в пятиэтажном доме в зеленом районе Тбилиси.
А затем мы пили кофе и говорили о Софико. Точнее, говорила Нани — с восхищением, гордостью, любовью и сожалением о том, что ее Софико уже не было с нами.
Как я жалею, что тогда я не захватил с собой диктофон. И главными воспоминаниями о первой встрече с Нани у меня остались лишь эмоции, которые переполняли мою собеседницу. И еще я понял в тот раз, какой грандиозный человек — Нани Брегвадзе. Она категорически отказывалась говорить о себе, пребывая в абсолютной уверенности, что это никому не нужно и не интересно. Но была готова, кажется, не один час вспоминать о людях, встречами с которыми ее одаривала жизнь.
Таких было немало. Да и сама судьба Нани, при жизни признанной великой исполнительницей русских романсов, тоже заслуживала отдельного разговора. Каково же было мое удивление, когда я узнал, что о Брегвадзе не написано ни одной книги. Да, собственно, и рассказы Нани о себе ограничиваются короткими интервью с то и дело повторяющимися вопросами.
Тогда, осенью 2008-го, я не мог и предположить, что та встреча с Нани перерастет в доброе знакомство и даже сотрудничество — вместе мы сделаем фильм.
Но, наверное, лучше всего обо всем рассказать по порядку.
Конечно же, я не мог удержаться от соблазна предложить Брегвадзе сделать книгу. Коль скоро судьба посылает мне встречу с такими людьми (чья биография — это летопись века), грешно не принимать столь щедрые подарки.
Стоит ли говорить, что первым ответом Нани был отказ. Но после того, как мы познакомились ближе, Нани все-таки согласилась.
«Представляю, какой большой и яркой может получиться книга о Софико, — заметила Нани, — а обо мне разве что тоненькая тетрадочка».
Мы встречались много раз. Иногда я приходил в дом Брегвадзе в Тбилиси и расспрашивал хозяйку о ее детстве, родителях, первых шагах на сцене. Порою мы совершенно случайно оказывались в одном самолете, летящем в Москву или возвращающимся в Тбилиси.
Бывает так, что любые слова твоего собеседника заслуживают того, чтобы быть записанными. Разговор с Нани Брегвадзе — тот самый случай.
Пару лет назад — снова за окном стояла осень был, кажется, сентябрь, я встретил Нани в аэропорту — она возвращалась домой, а я летел в Тбилиси на съемки. Только-только, согласно календарю, у главной грузинской певицы отгремел юбилей. Но никакого широкого празднования 75-го дня рождения, которого можно было бы ожидать, не было. Да и сама юбилярша в ответ на поздравления ответила спокойно:
«Знаете, я никогда не любила дни рождения. Потому что не чувствую возраста. Когда приходят подруги моей дочери, я себя чувствую с ними их ровесницей.
Дома меня называют Нани. Когда дочь Эка была маленькой, то спросила: «Можно тебя назвать мамочкой?» Конечно, сказала я. Но она один раз назвала по-новому, а потом опять стала звать Нани.
Хотелось бы мне быть строгой мамой и бабушкой. Но кто меня слушает? Такой, как моя мама, быть больше не может.
Мама делала все, чтобы я получила удовольствие, правда, это не должно было переходить грани. Она все для меня делала. Стоило мне что-то сказать, и на следующий день это было готово».
Мы вместе вошли в самолет. Излишне говорить, что на Нани смотрели все входящие в салон пассажиры. А она, как тогда на проспекте, не обращала, или делала вид, на всеобщий интерес никакого внимания. Но при этом, конечно, чувствовала внимание — сидела с прямой спиной в кресле первого класса и придумала себе занятие: вскрывала флакон купленных в Duty Free духов и пробовала новый аромат.
Потом она признается, что и властным взглядом, и гордой осанкой обязана своей природной скованности. «Было время, когда даже не смела улыбаться, так стеснялась перед публикой, и до сих пор боюсь поднять глаза, чего-то стесняюсь, нервничаю, постоянно боюсь не оправдать ожидания зрителей».
Наконец, самолет оторвался от взлетной полосы, Нани откинулась в кресле и мы смогли свободно продолжить наш разговор. Когда стюардессы предложили обед, Брегвадзе заметила:
«Знаете, как вкусно готовила моя мама! Только это, казалось, и делала. А меня не учила. Что мне нравилось — так это убирать. Чистота была для меня всем. Даже в гостиницах наводила уют. Иначе не могу…
Годы идут, не молодеем. Но жить без сцены я не пробовала. Думаю, что и не смогла бы без нее существовать.
Хотя, с другой стороны, так хочется иметь загородный дом с бассейном, большими окнами и обязательно — с роялем.
У меня домик есть, но небольшой, там я бываю пару месяцев.
Вообще, конечно, я меняюсь. Вот раньше терпеть не могла кошек. У нас никогда не было животных…
А сейчас появилась мечта: так хочу кошку!»
Но я не стану воспроизводить рассказы Нани короткими сценками. Тем более что за пять лет наших встреч сумел записать ее монологи согласно бегу времени…
— Свое имя я получила благодаря кино. А точнее, героине актрисы Наты Вачнадзе. Она играла в фильме «Золотая долина». По сюжету ее звали Нани. Предложение поработать на той картине получил и мой папа. Он был актером, окончил театральную студию. У него была роль секретаря комсомольской организации. К тому времени он уже был женат, и мама была беременна мною.
В «Золотой долине» снималась и великая Верико Анджапаридзе, которая тоже была беременна. А режиссером был Николай Шенгелая, муж Наты Вачнадзе. Которая, ну вот так получилось, тоже ждала ребенка.
В один из дней Николай сказал актрисам: «Назовите детей именами героев фильма».
Первой на свет появилась я и стала Нани. Вторым родился ребенок у Наты Вачнадзе и получил имя в честь Георгия, возлюбленного главной героини. А когда пришел черед рожать Верико, то «свободного» имени уже не было, и свою дочь Анджапаридзе назвала Софико.
Мы все очень дружили, когда подросли. А Софико и Георгий и вовсе стали мужем и женой…
Потом папа снимался в главной роли в фильме «Запорожец за Дунаем». Позже, когда писали книгу о грузинском кино, папину игру отметили. Но брали его главным образом из-за красоты. Он был очень фактурным. И еще — кривлякой…
По сравнению с другими наша семья жила хорошо. И во время, и после войны у нас дома всегда было что поесть. Папа работал в Иране и оттуда присылал посылки.
А потом стал инженером по лесному хозяйству. Работал директором лесопильного завода, затем на паркетном заводе.
Немного забегу вперед, но расскажу историю о своей учительнице музыки. Она потрясающе женственной была, очень красивой. Однажды мы с папой пошли к ней. И ему — папе — она очень понравилась. Думаю, что он ей тоже.
Когда мы вернулись домой, папа сказал маме: «Цабуния, если я разойдусь, — то из-за этой женщины». Пошутил так. А я потом пришла на очередной урок и очень наивно рассказала об этом своей учительнице. Что с ней было!
«Что-что, — говорит, — как твой папа сказал?» Потом я почувствовала, что это ей нравится. И когда порой я плохо играла на уроках, то говорила: «А мой папа вам привет передает…»
Я была единственной дочерью. Совсем маленькой жила в доме на Мтацминда среди папиных сестер. Они с ума сходили из-за меня и мамы, на руках нас носили. Это был большой брегвадзевский двор. Не было ни заборов, ни замков. Все дружили. Такой настоящий грузинский дворик. Вот интересно, почему говорят «итальянский»? Мне больше нравится «грузинский». Всё время все были вместе.
Отец папы был богатым человеком, бизнесменом, говоря сегодняшним языком, так что жили хорошо. В их семье было шестеро детей — трое сыновей и три дочери, которые жили все вместе.
Время было, конечно, непростое. Но у нас не было страха. В нашей семье никого не репрессировали. До советизации Грузии дедушка — мамин отец, Александр Микеладзе, — работал директором банка в Кутаиси. Новая власть все у них отняла, они очень бедствовали. А потом его перевели в Тифлис. Вначале тоже директором, но потом спохватились — как это, князь и директор банка? И назначили заместителем. Но это дедушка посчитал за оскорбление и подал в отставку.
Родители не рассказывали мне о том, что происходило за окнами. Но жили они свободно, ничего не боялись. Дедушка, наверное, вовремя ушел на пенсию. Сталина называл «Умный разбойник».
А бабушка, его жена, была кутаисской красавицей. Когда выходила замуж за дедушку, который считался очень завидным женихом, все удивлялись — как она могла за него выйти? Как получилась такая красивая пара?
Семья мамы тоже была большой — шестеро сестер и один брат. Переехав из Кутаиси, они поселились в районе Вера. У маминого отца, единственного сына очень богатых родителей, были свои имения.
Дедушка рос очень способным. Особенно ему давалась математика. А после 10-го класса он поехал в Петербург и поступил на юридический факультет.
Моя тетка, которая была знаменитой певицей и прожила 92 года, рассказывала, что дедушка еще и математический факультет закончил. Как он все успел, не знаю. У него же было 7 детей и 13 внуков.
Все мои тетки хорошо пели. Я хорошо помню, когда все собирались у нас на Мтацминда в большой квартире, какое там было пение! Моя мама старалась, чтобы я все время слышала хорошую музыку. Для нее было очень важно, чтобы все было со вкусом, у нас дома был просто культ вкуса. Особенно, когда дело касалось музыки.
У нас дома потрясающие компании собирались! Такие люди бывали, такие кутежи устраивали! И все время звучала музыка. Тетки — Элена, Гогола и Мариам — пели на три голоса. Приходила актриса Нино Чхеидзе, именно благодаря ей я главным образом впервые услышала русские романсы. Знаменитую «Калитку» поначалу пела так, как она. На радио сохранились какие-то ее записи, можно послушать.
А вот записей тети Кетеван, просто выдающейся певицы, не существует. Ей муж не разрешил.
Иногда думаю, откуда все это пошло? Наверное, гены. Дедушкина мать была профессиональной певицей. У нее был свой салон.
Мой любимый дедушка, мамин отец, Александр Микеладзе, умер в 82 года, в 1960 году. Я тогда уже была замужем. Помню, как он сидел, читал Канта и что-то отмечал красным карандашом. У него была красивая седая борода, очень ухоженные руки, потрясающая осанка, из дому он всегда выходил с тростью. По воскресеньям на улицу для него выносили стул, он выходил и садился. Вы не представляете, какое ему выказывали уважение. «Бабу («дедушка» в переводе с грузинского. — Прим. И.О .) Саша» его называли.
Тетки тоже были очень красивы, это все в Тбилиси знают. Не все успели получить образование. Раньше, совсем давно, женщинам не спешили давать образование. Они выходили замуж и хорошо жили, ухаживали за детьми. Большей частью все ограничивалось домашним обучением.
Моя мама училась в музыкальной школе. Ей хорошо давались и науки, она поступила в университет на геологический факультет. Но после того, как родилась я, оставила все. Ради меня.
Мама была рядом со мной до своего последнего дня. Ее все обожали, она была яркой личностью. Мудрая очень. Ее звали Ольгой. А няня называла ее Цабу. У всех девочек были няни и свое второе имя. Что значит «Цабу» я не знаю. Тетку Кетеван называли Кетушей и Кетуния. Тинатин была почему-то Гогола. Мариам называли Марусиа.
Мои тетки были очень похожи на своих красивых родителей. А я всегда была очень некрасивой. Может, что-то общее только с бабушкой было.
Как-то в Ленинграде я пела «Отраду» и меня сняли на пленку. Тогда мы еще не знали, что это называется клипом. Высоко зачесали волосы, надели элегантное платье с поясом и закрытой шеей, кулон на грудь повесили. Мои тетки, когда увидели запись, начали плакать: «Мы увидели свою мать!»
Тетю Тинатин я обожала — она была очень красивой, с большими глазами. Я любовалась на ее руки, ногти, всегда с маникюром. Ей говорили: «Гогола, кажется, Нани на тебя похожа». А я была… с большом носом, рот какой-то несуразный, челка. Страшная, одним словом! И когда тетке говорили, что я на нее похожа, она отвечала: «И что мне теперь, застрелиться?»
Она шутила, но я так к этому привыкла, что никаких претензий к своей внешности у меня не было. Ни к чему претензий не было. Кроме пения.
Мама всегда пела вместе с сестрами. Одна из них, Кетеван Микеладзе, была профессиональной певицей. Очень популярной в свое время. Ей только исполнилось 18 лет, когда она попала в Москву на Декаду грузинского искусства.
Стоял 1937 год. Пела тетка очень хорошо. Есть люди с хорошими голосами, но это еще не значит, что они умеют петь. А тетка могла. Она выступала в народном ансамбле, которым руководил отец Кахи Кавсадзе — Сандро. После концерта Сталин устроил банкет, на который пригласили всех участников декады. Как любой грузин, он хорошо пел — у него был хороший слух и голос. И он запел народную песню — ту, где мальчик и девочка подыгрывают друг другу. Там есть такие слова, переводятся как «Хоть бы мы с тобой да обнимались, хоть бы мы с тобой да целовались».
И вот поет Сталин эту песню. И кто-то должен на его «Эй ты, гого» (девочка) ответить: «Эй ты, бичо» (парень). Но все словно языки проглотили — какая бы ни была песня, это все-таки Сталин.
И вдруг моя тетка — а она всегда была довольно своевольная, худенькая, хорошенькая — вышла и ответила ему. Наступила гробовая тишина. Все испугались: что будет? А Сталин пришел в восторг, они допели до конца. Кетеван потом дали орден. У меня есть фото, на котором Калинин, который тогда раздавал награды, вручал тетке орден. А после того, как она вернулась в Тбилиси, ей еще дали и квартиру.
Мне вообще в Тбилиси, конечно, везло на встречи. И не только с людьми знаменитыми. Одним из потрясений стало знакомство с судьбой тифлисской красавицы княжны Бабо Дадиани.
Вместе с мужем Александром Масхарашвили в феврале 1921 года она, как и тысячи других грузин, проделала горький путь вынужденных эмигрантов, покидая Родину. Но в эмиграции, пусть и весьма благополучной, Бабо и Александр выдержали всего пару лет. И вернулись в Грузию, которой теперь правили большевики. Муж Бабо рассуждал: «Что со мной могут сделать новые правители, если я буду честно работать?»
Коммунисты смогли — семья Дадиани-Масхарашвили была четыре раза репрессирована, ее главу расстреляли, саму Бабо с детьми несколько раз выселяли из дома, а в конце концов отправили в ссылку в Казахстан.
Не стану пересказывать все перепетии, которые пришлось пережить этой великой женщине. Я о ней написал книгу «Тупик Сталина».
А еще снял документальный фильм, на котором, собственно, и состоялось мое незабываемое сотрудничество с Брегвадзе.
Когда сценарий фильма был закончен, я долго думал о том, кто прочтет закадровый текст. В его основу легли пронзительные строки из дневника Бабо Дадиани, который она вела на протяжении всей жизни. Последними словами этой великой грузинской женщины, потерявшей мужа, близких, состояние, была просьба ко Всевышнему простить всех тех, кто доставил ей невыносимые страдания.
Фильм я делал на русском языке. Но мне хотелось, чтобы текст читала именно грузинка.
Стояла осень 2009 года. Я находился в Кобулети, приморском городке неподалеку от Батуми. Кто-то из знакомых сказал, что в соседнем прибрежном городке, Гонио, отдыхают Нани Брегвадзе с сестрой.
Сомнения рассеялись: вот кто мог бы прочесть дневники княжны Дадиани! Через общих знакомых я отправил Нани сценарий. И уже на следующий день мы обсуждали, когда будем записывать ее закадровый голос.
Когда я поинтересовался у знакомых, какова должна быть сумма гонорара, мне ответили, что поскольку Нани — народная артистка СССР, то цифра должна быть солидной. Сама же Брегвадзе, когда речь зашла о финансовой стороне дела, возмутилась: «Для меня участвовать в этом проекте — дело чести. Единственное, что вы должны иметь в виду — я дала сценарий своим знакомым. Его страницы и так уже все в слезах, так что вряд ли они могли вам пригодиться. Для работы мне понадобится еще один экземпляр».
Услышать такие слова стало честью для меня. И фактом биографии. Через несколько дней мы оказались в Тбилиси, и за два часа Нани записала весь необходимый текст. С первого раза. И это было блистательно.
Увы, в тот момент у меня не оказалось с собой видеокамеры. Потому что Брегвадзе не читала, она переживала то, о чем шла речь. Кстати, оказалось, что Нани лично знала героиню теперь уже нашего совместного фильма.
Но сам фильм состоялся. Документальная лента «Бабо» участвовала в Международном кинофестивале авторского кино в Батуми, а затем была показана в Москве и Тбилиси.
Успех картины — это заслуга главной героини. И, конечно же, Нани Брегвадзе.
После того, как мы закончили работу в студии, Нани еще долго рассказывала о том времени, о котором шла речь в картине. Как это бывает, незаметно воспоминания перешли на историю семьи самой Брегвадзе. И они тоже достойны того, чтобы их запечатлеть.
Когда мамины сестры стали выходить замуж, дедушке из зятьев поначалу никто не нравился. Потому что он обращал внимание не только на фамилию (она должна была быть дворянской), но и на имя. «Чтобы единственного сына называть таким именем! — возмущался он по поводу одного из ухажеров своей дочери. — Это не человек!»
Моего отца он принял очень плохо. Три года не разговаривал с мамой — как она могла выйти замуж за человека по фамилии Брегвадзе? Что это за фамилия?! Ведь мамина семья носила княжескую фамилию Микеладзе.
Но что было делать? Смирился. Да и папа был человеком удивительным. Он родом из грузинского горного региона Рача. А мужчины-рачинцы потрясающие, у них такой спокойный характер. У папы он был изумительный. Я не помню, чтобы он повысил голос. Вообще не припоминаю, чтобы мои родители ругались.
Бывало смешно, когда он привозил своих друзей из Кахетии, где в тот период работал. Эти крестьяне совсем не знали русского языка. Когда мама накрывала на стол, папа обращался ко мне по-русски: «Спой, пожалуйста, «Два кольца». И я начинала: «Вам никогда не позабыть меня». И тут гость с ума сходил, потому что ни черта не понимал. А папа гордился — вот как моя дочь может! И потом мы с родителями пели на три голоса. У папы слуха не было, но с маминой помощью развился.
Папа приезжал в Тбилиси и скоро уезжал — по работе. Друзья, которые приходили ко мне, его и не знали. Как-то мы сидели за столом большой компанией, и тут входит папа. И кто-то предложил тост: «Давайте выпьем за гостя!», подумав, что гость пришел. Папа даже вздрогнул!
Сам он никогда не пил. Занимался физкультурой. У него было отличное, крепкое здоровье. Память прекрасная. А еще папа отличался аккуратностью. Открыв шкаф в его комнате, можно было позавидовать — все на своих местах лежало. Когда что-то было нужно, мы спрашивали папу и он отвечал: «Открой шкаф, там на третьей полке четвертая слева лежит».
Он ушел из жизни в 90-летнем возрасте: упал, как бывает в старости. И сломал шейку бедра.
У меня остались воспоминания о потрясающем детстве. Детьми мы все время что-то придумывали, ставили спектакли. Я лазила по горам, была очень связана с природой.
Мое первое воспоминание: мне три года, бабушка поднимает меня и ставит на подоконник. Затем в памяти уже детский сад, мне шесть лет. Я, как и все Брегвадзе, была большая чистюля — всегда была в хорошеньком белом фартучке. Помню, как меня посадили на стол, я взяла гитару и спела «Калитку».
Да, я тогда уже пела. Мама мною занималась. В два года, оказывается, она спела какую-то песню, и я за ней повторила. Не слова, конечно, но мелодию — точно. «На-на-на-на», — как и мой правнук сегодня.
Мама заметила и развила это. Сначала во мне, а потом и в Эке. Если бы не мама, ничего бы не было. Ну и, конечно, все складывалось благодаря папе, который делал все, чтобы не мешать нам. Он работал по районам. И приезжал к нам в Тбилиси на выходные.
Когда к родителям приходили гости, все знали, что маленькая Нани поет. И я пела «Калитку» и «Вернись». Хотя понятия не имела, о чем эти романсы. Но голос шел. У нас дома непременно пели русские романсы. Это вообще было обязательной традицией и в Тифлисе, и в Кутаиси.
Потом, спустя годы, когда я начинала свою сольную карьеру, времена изменились. И романсы уже считались мелкобуржуазным искусством. Но у меня, видимо, не очень плохо выходило. И начальство закрывало глаза на то, то во время моих концертов звучала «Калитка».
Долгое время на большее я не осмеливалась. А потом, конечно, у меня появилась целая программа романсов. У грузин всегда хорошо получалось петь именно русские романсы. Для меня очень дорог тот факт, что великая поэтесса Белла Ахмадулина посвятила мне «Романс о романсе», который звучит в фильме Эльдара Рязанова «Жестокий романс».
Не довольно ли нам пререкаться,
Не пора ли предаться любви…
Мне с малых лет нравилось хорошо одеваться. Помню, в одной из папиных посылок были лакированные туфли. А к ним — чудесные носки. Было у меня и черное плюшевое платье, расклешенное, с длинными рукавами и гипюровым воротником. И к нему — эти лакированные туфли. И тафтовый бант. Как красиво было! Мама замечательно меня одевала.
А еще папина старшая сестра хорошо шила. У меня знаете сколько платьев было? 12 точно в шкафу висели. И я выбирала — это надену, а это нет. А мама шлепала меня: что значит — надену или не надену!
Другое яркое воспоминание детства: обязательно, как закон, — воскресный поход в оперу. Каждый раз это был праздник. Меня обязательно наряжали. Хорошо помню свои зимние вязаные брючки. У нас с мамой были шубки из белки и красивые вязаные перчатки. Так врезалось в память: и походы в оперу, и переодевание в нарядное платье.
Вот почему надо детям все хорошее показывать — все запоминается.
А еще помню зиму. У нас в Тбилиси снег лежал. Помню большую елку на Новый год и песни вокруг нее. Мама всегда приглашала к нам Маргошку — дочку соседей-курдов, которые жили в подвале. Сначала мы, дети, пели, а потом мама раздавала нам подарки. Я обожала своих кукол, и мы часто во дворе играли в семью — я была мамой, двоюродный брат — папа, а кукла — нашей дочкой.
Потом мы переехали. Поселились напротив консерватории, на улице Грибоедова. В этом доме прожили очень долго, я в том районе и школу окончила. Квартирка у нас была маленькая-маленькая, всего 14 квадратных метров.
Мы переехали в нее, кажется, потому что нужны были деньги. Когда папа был в Иране, у нас ковер знаете был какой? С потолка до пола и даже на этом не заканчивался. Персидский, потрясающий, бордового цвета. Папа рассказывал, что в Иране перед тем как ковер продать, его стелили на улице и по нему ходили прохожие.
А когда папа вернулся в Грузию, то целый год у него не было работы. А надо же было как-то жить. И тогда родители начали все продавать. Переехали в маленькую квартирку, надеясь потом перебраться в большую квартиру, но так там и остались: у папы уже были не те возможности.
Вообще, мы жили скромно — не наряжались как-то особенно, не покупали лишнего. Но обед у нас всегда был замечательный. Каждый день собирались гости. Такие интересные компании бывали: за стол садились по 10 человек.
Все это было заслугой мамы. Она нарочно приглашала к нам, только бы не отпускать из дома меня, хотела видеть, как я себя веду, что делаю. В этом смысле она была очень строгой.
У нас бывали и мои ровесники, и те, кто старше лет на 10. Могли в два часа ночи прийти, мама сразу накрывала на стол и садилась за пианино. А в доме был общий балкон, и все соседи, конечно же, слышали, что у нас проиходит. Но никто слова против не сказал! Наоборот, говорили: «Какое чудное пение! Пойте сколько хотите!»
У мамы был настоящий салон, хотя что это такое, мы тогда и не знали. Потом наши молодые гости выросли и стали художниками, поэтами, композиторами. И по прошествии времени восклицали: «Нани, оказывается, у тебя был салон!»
Тогда ведь никто не мог предсказать, кто из наших гостей кем станет. А сейчас уже никого и не осталось, кроме Гии Канчели.
А какие были друзья! Молодой Кока Игнатов, блистательный художник, был влюблен в мою ближайшую подругу Нину Месхишвили. Зураб Нижарадзе приходил, портретист, он тоже муж моей подруги.
Как-то подарил мне портрет — я с петухом. Фамилия моего мужа была Мамаладзе, это Петухов в переводе на русский. И Зураб написал на холсте: «Нани с петухом».
Мы шутили, рассказывали что-то. А мама строго следила за тем, как кто себя ведет. Не дай Бог, кто-то не так что-то сделал. Слово не то сказал или не те манеры за столом продемонстрировал. В итоге мама делала так, что этот человек второй раз у нас не появлялся.
Я уже потом ей сказала: «Мама, так жить нельзя». И она стала более терпима. Хотя говорила иногда: «Вот в наше время!» Мне так это странно казалось. А сейчас и я, глядя на ровесников моих внуков, иногда говорю: «Вот в мое время…»
В той 14-метровой квартирке на улице Грибоедова c нами жил и дедушка. Потом он начал «гастролировать» по домам своих детей.
Мне он помогал учиться — делал задания и по математике, и по литературе. А какие он сочинения писал, какие афоризмы использовал! А я стеснялась — знала, что учительница все равно не поверит, что это я так могла написать, и все дедушкины красивости убирала.
Когда возвращалась из школы, он встречал меня, сидя в кресле: «Что мы сегодня получили?» Я, потупив голову, отвечала: «Тройку». Дедушка начинал возмущаться: «Сукины сыны, как они посмели мне тройку поставить?!» Просто с ума сходил.
И отправлялся в школу. А там все ведь знали, какой он умный, образованный — и сами с ума сходили: князь пришел. «Позвольте мне посмотреть, что она написала», — говорил дедушка учителю литературы. И был в шоке, когда читал мои сочинения. Возвращался домой и ругал меня. Ведь у других внуков, за которых он так же делал уроки, дед был отличником. А тут — троечником.
Но я больше внимания уделяла музыке. Нельзя сказать, что была таким уж неспособным ребенком, просто мне было лень заниматься.
Я ходила в грузинскую школу, но учила и русский язык. Дедушка все время говорил по-русски. А еще — на французском и на латинском. Я деда обожала, и все его любили. Очень он остроумный был. Обожал писать шуточные стихотворения.
Мама, да и все мои тетки, тоже была с юмором. Особенно Кетеван — это было нечто! Она умела имитировать голоса. А как она пела! Но была очень несчастна — у нее умерли двое мальчиков, двое сыновей. Умницы были, ушли друг за другом. А потом и муж академик-гинеколог умер. Как она все это пережила?
Ее тоска не чувствовалась со стороны. Какой у нее был чудный характер! Мы все любили к ней ходить. «Ой, вот я сейчас тебе что-то приготовлю», — радовалась она нашему приходу. И бросалась угощать чем-нибудь, шутила. А на стенах висели фото всех ее ушедших. Но она не подавала виду, как ей больно.
Ее дочь уже была замужем, но каждый день приходила к матери. «Нани, ты должна ее ночью увидеть», — говорила мне сестра. На теле тетки синяки были, так она себя по ночам кусала от боли и тоски. А днем была само веселье.
Кетеван жила в доме с большим балконом, на который выходили двери соседей. Когда она выходила на этот балкон, то говорила: «Я иду на проспект Руставели».
Один сосед, молодой интеллигентный парень, постоянно был пьяный. И болел из-за этого. Тетка все время ему говорила, чтобы он бросил пить. «Ничего, тетя Кето, я умру и вас там увижу». А она отвечала: «Этого мне еще не хватало, там на тебя смотреть».
Моя мама тоже была остроумной. У нее были какие-то свои выражения. Во время войны она окончила техникум телефонный, не могла не работать. Мозги у нее были математические. Позже она и моей Эке помогала уроки делать.
Как-то мама подозвала меня: «Мамочка, я очень устала. Вырастила тебя — ты моя дочь, и это мой долг. Вырастила Эку. А кто эти дети?» Она имела в виду своих правнуков Левана и Георгия. Я отвечаю: «Ты что, шутишь? Это же твои правнуки!». «Они мои дальние родственники», — сказала она.
Когда Эка приводила к нам своих детей, мама говорила: «Как я рада, что они пришли. Но еще больше обрадуюсь, когда их уведут». И у нас тоже самое сейчас происходит. Мои правнуки не знают, кто я. Они мои дальние родственники. Теперь я понимаю, что мама имела в виду.
Так получалось, что во время наших бесед с Нани в ее доме не было никого. Может, это было совпадением. А может, моей героине самой хотелось, чтобы никто и ничто не отвлекали от путешествия по прошлому.
Потому мне запомнился день, когда едва мы начали говорить, как в дверь квартиры Брегвадзе кто-то позвонил. Нани сама открыла и через секунду представила мне неожиданного — по крайней мере для меня — гостя. Это был муж ее двоюродной сестры, Гурам Каландадзе. Он на протяжении двух, кажется, часов молча просидел в кресле. А когда монолог Нани, прерываемый моими вопросами, был закончен, батони Гурам попросил разрешения что-то добавить.
— Вы знаете, какая у них была квартира? 14 метров. Но — на улице Грибоедова. А тогда самой модной улицей Тбилиси был проспект Руставели. В самый главный день — 1 сентября, когда все возвращались из отпуска, загоревшие, похорошевшие горожане в белых костюмах расхаживали по проспекту.
А к Нани надо было только подняться по улице — и ты уже был у нее. По 10–14 у них человек собирались. Мама тут же накрывала на стол. И были песни, шутки, смех. Когда ее отец вечером возвращался домой, вся комната была заполнена народом. Он садился у выхода и слушал нас. Мог даже заснуть, так как уставал. Но он ни разу не сказал жене, чтобы она не позволяла нам собираться. Такой это был удивительный человек. Разумеется, у Нани просто не оставалось других вариантов будущей профессии.
Мне никто не говорил, что я должна стать певицей. Даже мама не думала об этом. Я должна была стать пианисткой, закончила консерваторию. И хорошо играла, выступала на концертах. Пока училась, то каждый день садилась за рояль. Но едва мама выходила из дома, например на рынок, я тут же бросала играть. И начинала петь. При этом фантазировала: воображала, что вокруг сидят выдающиеся певцы и музыканты. И я пела для них, у меня был настоящий сольный концерт.
Это была потребность — петь каждый день. Как только слышала, что мама входит в дом, то возвращалась к инструменту и играла классические произведения. А вечером снова пела — уже для наших гостей. С огромным чувством и любовью. Потому что видела, как они меня слушают. Это ведь очень важно — иметь хорошего слушателя.
Мама разрешала мне петь, интуитивно чувствовала, что это — мое. Она была мудрой, тут мне повезло. Если бы она не разрешала, я бы, наверное, бросила. Я была очень послушной. Такой уж у меня характер.
Только под конец жизни он чуть изменился. А так я всю жизнь была ведомой.
То, как сложилась моя жизнь — это еще и судьба. Она ведь существует. И этим надо пользоваться. Дает тебе Бог шанс — используй его.
Когда я училась в консерватории, то должна была сыграть концерт Скрябина. Но никак не получалось. И вдруг педагог говорит: «А ты спой!» И это оказалось правильным — я спела, а потом смогла и сыграть.
Между прочим, говорили, что я неплохая пианистка. Но Бог направил меня к другому, подтолкнул, чтобы я пела…
А потом меня пригласили в самодеятельный ансамбль при оркестре нашего Политехнического института (ГПИ). Тогда же пригласили Медею Гонглиашвили, замечательную пианистку. Она уже ушла из жизни, но ее и сейчас все вспоминают.
Мы долго проработали с ней, а расстались по объективным причинам — я осталась в Москве, потому что мой внук поступал в аспирантуру, а она должна была вернуться в Грузию.
В 1957 году вместе с оркестром ГПИ я пела в Москве. Мы выступали на сцене Театра Советской Армии. Это произошло вскоре после Международного фестиваля молодежи и студентов. Я выступала, как начинающая. Даже не певица. Меня просто пригласили на это выступление.
Вместе со мной в Москву тогда поехали папа с мамой. А в зале сидел легендарный Леонид Утесов, который послушал мое выступление и потом сказал: «Передайте этой девушке, что если она продолжит петь, то станет большой певицей».
На той сцене меня увидел Котик Певзнер и взял в свой ансамбль «Рэро», самый знаменитый на то время коллектив Грузии. Для меня в этом ничего нового не было. Я же и так все время пела. И каждый раз думала — вот сейчас последний раз выйду на сцену, вернусь в Тбилиси и стану пианисткой.
С «Рэро» мы часто выступали в московском Театре эстрады. Жили в гостинице «Пекин», а там же, на площади, находилось старое здание театра «Современник». После того как у нас заканчивался концерт, а в театре — спектакль, актеры поднимались в номер к Певзнеру. Котик был «виноват» в том, что началась моя дружба с этими замечательными людьми. Я всегда у него сидела — там пианино было. Я пела, они шутили. Какое было потрясающее время!
И так было каждый наш приезд в Москву в течение пяти лет. Я подружилась с Евгением Евстигнеевым, Олегом Ефремовым, Игорем Квашой, Галиной Волчек. И до сих пор с ней общаюсь. Помню, Ефремов делал концерт шестидесятников. Я так восторгалась им! Это был такой аристократ! Правда, увы, пил. Он говорил своим актерам: «Пойте, как Нани!» А они отвечали, что как Нани не могут. И затягивали «Подмосковные вечера».
Руководитель «Рэро» Котик Певзнер был мне и другом, и братом, и начальником. Всем, кроме чего-то плохого. Я такая была скромная, до 19 лет никуда без мамы не выходила из дома. Даже не знала такого слова — «любовник».
Со мной в «Рэро» выступала очень хорошая и талантливая девушка-композитор. Я думала, что мы дружили. Но она оказалась нехорошим человеком.
«Рэровцы» обожали меня, я была очень чистой. Однажды они сказали: «Ты знаешь, что о тебе Этери говорит? Что ты любовница Котика Певзнера». Я из их слов поняла, что они считают, что я его любимая. И ответила: «Конечно. Я тоже его обожаю». И тут один музыкант мне сказал: «Какая ты дура! А эту Этери я убью!»
Вот такой меня мама вырастила. Сейчас такую наивность можно принять за дурость. Я ребенком долго оставалась. Но мне это жить не мешало.
Я очень медленно развивалась. Не умственно, не дай Бог. А по отношению к жизни. До сих пор удивляюсь — как можно обманывать других, что-то о себе выдумывать? Для меня это дико.
Я всегда была неиспорченным человеком. Такой и осталась. Другое дело, что наивности у меня больше нет. Потому что в моем возрасте наивность — уже синоним глупости. Я, как мне кажется, понимаю людей, могу догадаться, что они на самом деле думают. При этом плохие рядом со мной не задерживаются. Отходят.
А я всегда тянулась к интеллигентным людям. Мы как-то находили друг друга. Я, например, была знакома с великой певицей Клавдией Шульженко, гостила у нее дома. Помню, как-то пришла, когда она собиралась обедать. Накрыла празднично стол — канделябры, красивая посуда. Я спросила: «Вы кого-то ждете?» А она ответила: «Деточка, пока я жива, то сама должна всем этим наслаждаться».
Я, кстати, тоже ем на красивой посуде. У меня нет разделения — на гостевую и каждодневную. Дети должны видеть красоту, привыкать к ней. Даже если вдруг невкусная еда, на такой посуде им все равно будет вкусно.
Какое-то время дружила с невесткой режиссера Григория Александрова. Бывала на даче Любови Орловой во Внуково. Такая там была красота!
С министром культуры СССР Екатериной Фурцевой жизнь только один раз столкнула — когда я с Мюзик-холлом летела в Париж. Она меня очень уважала, я ей очень нравилась. Мне передали ее слова: «Какая чудная певица». А я сама тогда себя певицей не считала.
Запомнилась мне и встреча с Людмилой Зыкиной. Мы гастролировали с «Орэро», я тогда уже работала в этом коллективе. И так получилось, что мы одновременно с Зыкиной оказались в Свердловске, нынешнем Екатеринбурге. Людмила меня спросила: «Что ты завтра делаешь? Отдыхаешь? Приходи на мой концерт и скажи, что там было плохо». Ей были интересны не мои комплименты, а именно критика. «Хорошее о себе я сама знаю, — сказала она. — А плохое, может быть, и не замечу».
Я ничего плохого не увидела, все было блестяще. Но этот урок — относиться к себе критически, не быть влюбленной в себя — запомнила. А потом еще и развила в себе.
Я всегда прислушивалась к людям, которые давали мне советы. Даже в мелочах.
В 1964 году я впервые попала во Францию — благодаря тому, что пела в Госоркестре и в «Рэро». Я тогда была уже популярна в Грузии.
Меня вызвали в Москву на конкурс. Из исполнителей всех жанров со всего СССР выбирали певцов для гастролей в Париже, которые должны были пройти в концертном зале «Олимпия». Кстати, должна была выступать и Людмила Зыкина.
На отборочный тур собралось много эстрадных исполнителей. Была Нина Дорда, ее отличал несколько оперный голос. Юра Гуляев без микрофона пел. Эмиль Кио выступал, а вела программу его жена. Мы потом подружились с ней. Илико Сухишвили и Нина Рамишвили из Греции прилетали. Потрясающее время было.
Отбирать артистов приехал и Бруно Кокатрикс, легендарный директор «Олимпии». Он слышал мое выступление. А мне, в общем, было все равно: полечу в Париж — хорошо, нет — тоже неплохо. Потому что у меня все было здесь, в Тбилиси: друзья, поклонники.
Все, конечно, безумно хотели попасть в Париж — переодевались перед каждой песней! А у меня было одно-единственное платье. Я пела и уходила к себе в гостиницу. Мне было совершенно не важно — понравилась я Госконцерту и Кокатриксу или нет.
Мне было 26 лет, я уже замужем была, у меня Эка росла. Думала: ну не полечу в Париж, домой вернусь, здесь семья, дочь, сестры. Я так хорошо себя чувствовала в Тбилиси!
Замдиректора Госконцерта просто обалдел от этого. Я спела «Калитку», «Московские окна». Наверное, неплохо спела.
После выступления вернулась в гостиницу. И не знала, когда будут следующие репетиции. Стеснялась позвонить и спросить. Нашли меня, наконец, через Тбилиси. Как меня выругал замдиректора!
«Знаешь, что тебя не отпускают во Францию?» — спросил он меня. «Ой как хорошо, — ответила я. — Значит, я могу вернуться домой!»
Он засмеялся и позвал Бруно: «Приходи, я тебя с такой девчонкой познакомлю, ты упадешь».
В итоге я прошла конкурс. Представьте, первая поездка за границу — и сразу Париж! Платье для гастролей мне помогли достать актеры «Современника». Оно было очень красивое. Облегающее, бирюзового цвета, с декольте. Но когда его увидела моя мама, то тут же все зашила.
Мы приехали за 10 дней до начала выступлений. Кокатрикс всем сшил костюмы — платья, туфли, обеспечил все-все-все. Мне, правда, платье не шили, просто снова сделали декольте. Дали только красивую бижутерию — словно бриллиантовые цветочки.
Кокатрикс потратил очень много денег, и правильно сделал. Аншлаги были бешеные.
Меня Кокатрикс баловал. Покупал духи «Кристиан Диор». Приглашал в ресторан.
Он ведь столько звезд зажег! Потом Кокатрикс нескольких артистов пригласил к себе домой и сам для нас готовил. В фартуке! Это было большое уважение.
Каким он был хорошим и широким человеком! Дружил с Эдит Пиаф. Мы ее, увы, уже не застали — наши гастроли были в 1964 году, а она умерла в 1963-м. Бруно рассказал, как его к ней позвали. Она сидела сгорбленная, страшная и вдруг сказала: «Я хочу выступить в «Олимпии». Он испугался — как она в таком виде будет выходить на сцену. Но отказать ей, конечно же, не смог.
Он дал рекламу — вся Франция была на ее концерте. И когда Пиаф вышла на сцену, зал от страха выдохнул.
«Нани, она начала петь, и красивее ее не существовало. Вдруг она стала снова молодой и прекрасной», — сказал он мне.
Я ее тоже обожаю. Ничего не понимаю, но она задевает меня. Нерв у нее очень музыкальный.
Мне Кокатрикс никаких советов не давал. Просто всегда хвалил. Когда кто-то приходил за кулисы, он первым делом говорил: «Вот эта молоденькая девочка далеко пойдет».
Потом, во второй раз, он взял в Париж уже Котика Певзнера с коллективом. И третий раз забрал Эдиту Пьеху. По-моему, в нее он был влюблен. Она же красивая очень была, и французский хорошо знала.
Я в Париже жила в одном номере с Людой Зыкиной. Потом, в Союзе, была у нее дома, она любила гостей принимать.
После успешных гастролей в Париже Кокатрикс пригласил нас в поездку по Франции и Бельгии, а потом еще и Канада была.
Он удивлялся моей наивности. Даже смеялся надо мной. Потому что я такие вещи говорила и вела себя так, что нельзя было не рассмеяться. Когда из окна автобуса увидела, что на улице целуются, закричала. И это была искренняя реакция, а не игра.
Помню, в каком-то магазине увидела платье малинового цвета, тогда в моде была рогожа, очень узкое, закрытое, с короткими рукавами, а на груди три атласных полоски и маленькие бантики.
Я купила платье, шарфик малиновый шелковый и сумку. Заплатила за все десять франков. Кокатрикс удивился: «Как ты смогла все это купить?» Думал, что купила что-то очень дорогое. Ему очень понравилось.
Когда нас пригласили в «Лидо», я большие деньги заплатила — 332 франка — за черное обыкновенное платье в дорогом магазине.
На улице был июнь, жарко, а я в колготках ходила, стеснялась голых ног. Этот консерватизм от мамы шел.
Знаете, какая она была? Я помадой не могла пользоваться и макияж наносить. Перед моей поездкой она даже сказала: «В Париже не говори, что ты моя дочь». Мы так смеялись, как будто кто-то там будет спрашивать. Она сама никогда не пользовалась косметикой. Единственное, чем пользовалась — помадой.
Мама внешне была похожа на тайку. Говорила: «Я хотела, если родится дочь, чтобы были чуть раскосые глаза». А я этого стеснялась.
В Париже я пела с оркестром. Выходила на сцену и стеснялась, стояла все выступление у кулис. Потом мне решили дать немного коньяка, но тут же пожалели об этом. Что я творила!
Сказали: нет, пусть лучше все будет, как было. В первый же день на концерт пришел Шарль Азнавур вместе с сестрой. Она меня много хвалила.
В 1964 году я оказалась одной из первых, кто приехал из Грузии в Париж после большевистского переворота. Там было столько эмигрантов-грузин! После концерта они выстраивались в очередь. Приходили с кульками, приносили подарки.
Жила во Франции и тетка моего мужа, Мариам Гогоберидзе. Ее называли мать Тереза, потому что она за всеми ухаживала. Властная была, в 17 лет уехала в Петербург, потом в Париж. Там и осталась, так и не выйдя замуж.
Я брала разрешение, чтобы встретиться с ней. И мне его дали. Она водила меня по Парижу. Ездили с ней в Левилль, где жили и похоронены многие эмигранты-грузины.
Увидела я однажды и Мери Шарвашидзе — потрясающей красоты женщину, фрейлину императрицы, ставшую моделью Коко Шанель. Она жила в доме для престарелых, правда, таком, что и я бы пожила.
Ну конечно, вокруг было очень много кагэбэшников, которые ходили за нами. Без них мы не могли шагу ступить. Особенно почему-то за мной следили. Хотя вечерами все гуляли, ходили из номера в номер. А я просто спала.
Шок от Парижа был сильным. Даже язык стала понимать. И захотела, чтобы моя Эка его выучила.
А я сама иностранного не знаю. Не было необходимости учить.
Осенью 2013 года на Первом канале снимали телевизионную программу «Пусть говорят», посвященную Нани Брегвадзе. Было очень приятно, что меня пригласили стать одним из ее участников, представив, как «биографа семьи Брегвадзе». На записи я познакомился с близкой подругой своей героини — актрисой Элеонорой Прохницкой, вместе с которой Нани совершала свои первые заграничные турне. Через несколько дней после телевизионного эфира мы снова повстречались с Элеонорой Болеславовной, и она рассказала о своей дружбе с Брегвадзе и той самой поездке во Францию:
— Мы познакомились с Нани перед поездкой в Париж. Никогда не забуду, как она принесла на оформление документов свой паспорт без фотографии. Руководитель нашей делегации даже растерялся и не сразу пришел в себя, чтобы задать вопрос — что случилось с фото? Нани ответила: «Это все Эка». Тут уже наш чиновник рассвирепел: «Какая Эка?!» А Нани опять спокойно ответила: «Моя дочь. Она играла с паспортом и вот, оторвала фото». Конечно же, документ сделали заново и все обошлось. Но не обратить внимания на непосредственную грузинку было невозможно уже тогда.
Или, не забуду, как во время подготовки документов, когда встал вопрос — едет Нани или нет, она с потрясающей чистотой и наивностью ответила: «Ой, как будет хорошо, если я не поеду в Париж какой-то. Лучше поеду обратно в Тбилиси к маме, Эке, Мерабу».
Поделитесь на страничкеСледующая глава >
biography.wikireading.ru
Нани Брегвадзе. Голос сердца
Нани Брегвадзе. Голос сердца
«Отвори потихоньку калитку. И войди в темный сад ты, как тень…». Лирические строки русского романса конца XIX века мгновенно возрождают в нашей памяти множество разных исполнительских интерпретаций. Но из всех прочтений самое трогательное и сокровенное по праву принадлежит народной артистке СССР Нани Брегвадзе.
Нани Георгиевну лучше не называть эстрадной певицей, но и академической исполнительницей она не является. Не в этом ли заключен феномен её уникальности? И как случилось, что пианистка с консерваторским дипломом, не прошедшая вокальную школу, стала певицей, способной спеть романс так, как никогда и ни один оперный солист не сможет?
Артистов много, индивидуальностей – единицы. На их Олимпе, безусловно, царит и Нани Брегвадзе. Её личный стиль и, более того, даже жанр, совершенно особенная манера пения – всё это по-настоящему эксклюзивно, неповторимо.
Охарактеризовать Нани Брегвадзе словами крайне трудно, но есть один эпитет, максимально подходящий – красота. Её внешняя красота органично обогащается внутренней, неподвластной объяснению. Наверное, эту красоту создает целый комплекс качеств: интеллигентность, доброжелательность, интеллект, мудрость, чуткость и трепетность.
Её главное достоинство? Искренность, в которую абсолютно веришь и в которой не сомневаешься. Она правдива во всем: в музыке, в общении, в отношении к слушателям. Не только сейчас, в наше сложное время, но и всегда, это – настоящая редкость.
Нани Брегвадзе на сцене уже 60 лет. За огромный творческий путь ей удалось, прежде всего, главное – не потерять себя. Сейчас, как и полвека назад, она поет всё так же глубоко и пронзительно. Мне кажется, на своих концертах она дарит слушателям нечто большее, чем радость или счастье, но, опять же, объяснение этому за рамками литературных возможностей. При соприкосновении с её искусством немыслимо остаться равнодушным, невозможно не откликнуться душой и сердцем, переживая и проживая вместе с ней бесконечный круговорот эмоций и настроений.
В сентябре легендарная певица дала сольный концерт «Голос сердца» на сцене Большого зала Московской консерватории. Сразу обращу внимание, что событие не имело ни малейшего пафосного оттенка: звучала качественная музыка, звучала строго и просто, и, возвышаясь в этой сложнейшей простоте, достигала ума и чувств каждого слушателя в зале.
В начале вечера Российский государственный симфонический оркестр кинематографии исполнил Увертюру на темы песен грузинских композиторов, которые аранжировал и собрал воедино Николоз Рачвели – часть концерта именно он, сидя за роялем, руководил оркестром, аккомпанируя Нани Брегвадзе.
Грузинские песни в ее исполнении – словно невидимый фотоальбом тех прекрасных мест. По-моему, всю душевную прелесть и великолепную роскошь Грузии по ним можно хорошо себе представить, если даже никогда не был в этой стране. Настолько сильна колоссальная энергетика певицы.
Особенно хороша «Песня о луне» (музыка Георгия Цабадзе, стихи Мориса Поцхишвили). В 70-х Нани Брегвадзе озвучивала фильм «Мелодии Верийского квартала». С тех пор в репертуаре певицы эта песня занимает важное место, напоминая о доброй дружбе с Софико Чиаурели, исполнившей главную роль в картине. Кстати, об этом и многом другом Нани Георгиевна ненавязчиво и очень благодарно рассказывала своим поклонникам: мы вспомнили Беллу Ахмадулину и других выдающихся людей, причастных к творческой судьбе артистки.
Жемчужина концерта – русские романсы. В ансамбле с певицей выступил талантливый пианист Александр Сариев. Сам жанр романса в исполнении Нани Брегвадзе, пусть повторюсь, но уникален.
Она от природы необыкновенно одарена чистым, теплым и мягким тембром голоса. Так совпало, что для необходимой выразительности в романсовом репертуаре он подошел идеально. Я осмелюсь назвать её исполнительскую манеру близкой к народной, но соединенной с классической культурой звукоизвлечения: такой микст сам по себе не нов, но почему-то только у одной Нани Брегвадзе он получается на высоком художественном уровне.
«Роза», «Но я вас всё-таки люблю», «Только раз бывает в жизни встреча» – у большинства меломанов эти романсы на слуху, и даже по записям самой Брегвадзе. Интересно: всякий раз любой романс или песня звучат у неё по-новому, в разное время своего творческого пути она неустанно открывала и открывает для нас сейчас неведомые грани, казалось бы, хорошо знакомых мелодий. И всё это на микроуровне: акцент на другое слово, «волшебство» с динамикой и нюансами, «звучащие» паузы…
Будто в подтверждение одной из своих главных способностей Нани Брегвадзе исполнила в новой оркестровой аранжировке знаменитую песню «Снегопад»: её точно знают все, она самая популярная в репертуаре певицы. В этой трактовке чуть скрылась некоторая ритмическая подвижность, звучание приобрело практически молитвенное состояние, а это не могло не приковать слушательское внимание даже еще сильнее, чем прежде.
На одну сцену с Нани Брегвадзе теперь часто выходят её дочь Эка Мамаладзе и внучка Наталья Кутателадзе, и этот вечер не стал исключением. Эка и Наталья – замечательные певицы, избежавшие в своем творчестве подражания. Они не копируют стиль Нани Георгиевны, у каждой есть свой исполнительский почерк, еще раз подчеркивающий чудесный музыкальный вкус и высокую культуры их семьи.
В финальной песне «Тбилисо» (в исполнении трио) получилось прекрасное сочетание великолепного грузинского многоголосия. Не перестаю восхищаться феноменом этой песни: в достаточно тихом, спокойном и сосредоточенном звучании удивительным образом рождается невероятная сила и грандиозная, одухотворяющая мощь.
Искусство Нани Брегвадзе вечно, как не имеет никакого срока то, что мы никогда не перестанем любить. На каждом концерте певицы – неизменный аншлаг, в зале – разнообразная по возрасту слушательская аудитория, способная оценить то огромное счастье, что мы до сих пор имеем возможность слушать её голос – голос сердца. Слушать и, наверное, становиться хотя бы немного, но лучше и светлее.
Фото: Табриз Шахиди
Все права защищены. Копирование запрещено
Нани Брегвадзе. Голос сердца Просмотров: 320musicseasons.org
Брегвадзе Нани — 41 минусовка
minus1.ru
