Истинно германский дух в различных интерпретациях I Началось все, по-видимому, 24 октября 1929 года – на бирже Нью-Йорка резко упала стоимость едва ли не всех акций, циркулировавших на рынке ценных бумаг [1]. 25 октября цены немного поднялись, но потом они покатились вниз, и падение приняло характер настоящей лавины. 29 октября 1929 года биржа рухнула окончательно. Почему это случилось, никто не знает и по сей день. То есть, конечно, имеется с полдюжины теорий. Скажем, кризис перепроизводства. Смысл в том, что товара было произведено больше, чем надо, покупать его стало некому – вот все и полетело в тартарары. А все потому, что капиталист рассчитывал спрос на глазок. А если руководствоваться точным планом – все было бы по-другому. Понятно, что эта теория имела большой вес в марксистских кругах, а в СССР очень быстро оказалась просто догмой. Так сказать – экспериментальное подтверждение теории… Другая точка зрения выглядела более основательно. Ее предложил Джон Мейнард Кейнс, видный английский экономист. С его точки зрения, дело было в нехватке денежной массы. В то время деньги были привязаны к золоту. Его запасы были ограничены, а в торговый оборот в США поступила масса новых товаров – автомобили, например. И получилось несоответствие между товарной массой и денежной массой. Денег не хватало – и цены пошли вниз. С соответствующими результатами по всей пищевой цепочке товар – деньги – товар: финансовая нестабильность, банкротство предприятий, невозврат кредитов и прочее. Теория была хороша, но Кейнс опубликовал свою работу только в 1936-м – а вот что делать в 1929-м, не знал никто. Меры, принимаемые правительствами, только ухудшили дело. Они увеличили ввозные пошлины в надежде «помочь отечественному производителю» – и цены на все, естественно, поднялись и уже одним этим сократили спрос. А поскольку другие правительства тоже начали защищать отечественного производителя, то рухнул и экспорт. В США на это наложилась и еще одна проблема – банковские спекуляции. В 20-е годы на фоне бурно растущей экономики вошли в обыкновение так называемые «маржинальные» займы. Идея состояла в том, что можно было купить акции компаний, внеся только 10 % их стоимости. Так сказать, покупка акций в кредит. Истинный золотой ключик для коротких по времени сделок: купить за 100 долларов акций на 1000, быстро продать их, заработав еще 50, – и оказаться с прибылью в 50 % за месяц. Но конечно, тут была и хитрость – брокер займа мог в любую минуту потребовать свой кредит назад, и заплатить надо было в 24 часа. А как заплатишь, если никто ничего не покупает? На этом биржа и рухнула – а вслед за ней рухнули выдававшие кредиты банки. Вслед за ними – предприятия, чьи акции котировались на бирже. Началась повальная безработица [2]. Она росла, и росла, и росла, и остановить ее никак не удавалось. Американский кризис живо перекинулся и в Европу. В первую очередь он ударил по должникам США – и по Франции, и по Англии. Но еще тяжелее – по Германии. II В общем-то, это вполне понятно. На Германии, помимо всего прочего, лежало еще и бремя репараций. Еще в конце 1928 года Густав Штреземан, глава МИДа Германии, говорил, что ситуация очень шаткая: «Германия производит ложное впечатление изобилия, но это лишь видимость. В действительности мы пляшем на вулкане». Это было чистой правдой: производство держалось на краткосрочных американских кредитах. Более того – поскольку очень многое из изготовленного непосредственно шло на экспорт, ослаблялись внутренние производственные связи. Это стало серьезной проблемой – в рейхстаге обсуждалась возможная дезинтеграция страны. Переговоры с державами-победительницами об облегчении выплат дали определенные результаты. Был предложен так называемый «план Юнга» [3]. Германии делались большие уступки – убирались иностранные «наблюдатели» из Рейхсбанка, французские войска должны были быть выведены из Рейнской области на пять лет раньше оговоренного срока, суммы выплат существенно снижались, но в обстановке огромного спада производства это все было несущественно. И реакция в Германии оказалась противоположной той, которую ожидали, – уступки вызвали не благодарность, а взрыв ярости. Союз ветеранов «Стальной шлем» заявил следующее: «Немецкая честь требует, чтобы никогда больше невыполнимые обещания не скреплялись подобострастной подписью». Немецкая честь – вещь, конечно, важная, но все-таки довольно условная. А вот наличие средств к существованию – нечто более насущное. Увольнения выбросили с предприятий массу людей, которые оказались буквально без места в жизни. Конечно же, началась лихорадочная деятельность в области мелкой уличной торговли. То, чем Адольф Гитлер занимался в годы своей голодной молодости, вдруг стало уделом очень многих. Те муки «утери достойного социального положения», через которые он прошел в Вене, испытали буквально миллионы молодых людей, вдруг осознавших, что им просто некуда деться. Их гнев и ярость искали выхода – и НСДАП и ее вождь Адольф Гитлер такой выход им и предлагали. Летом 1930 года в Германии началась избирательная кампания по выборам в рейхстаг. От НСДАП ее вел Йозеф Геббельс – на него легли все организационные хлопоты. Конечно, общие директивы он получил от вождя партии Адольфа Гитлера, но тот обычно в детали не входил, полагаясь на «инициативу истинных борцов за дело национал-социализма». Геббельс оказанное ему доверие оправдал. III Еще в 1928 году серьезная пресса НСДАП попросту игнорировала. Так, мелкая ультранационалистическая партия, да еще и локальная, с основной электоральной базой в Баварии. В 1930-м дело обстояло совершенно иначе. Предвыборные митинги национал-социалистов собирали огромное количество народа даже в Берлине, а уж по количеству организованных маршей НСДАП оставила позади всех своих конкурентов. Обставлялось все очень красочно – знамена, оркестры, отряды СА в полувоенной форме, торжественные речи – и сильно возбужденная аудитория. В течение шести недель до выборов Гитлер на огромных многолюдных митингах выступил двадцать раз, неизменно вызывая экстатический отклик. Десятого сентября он произнес речь в берлинском «Дворце спорта» (Sportpalast) – и 16 тысяч человек аплодировали ему стоя. В Бреслау он собрал аудиторию в 25 тысяч – да еще не все смогли попасть в гигантский зал «Jahrhunderhalle» и слушали речь через громкоговорители, установленные снаружи. В 1930 году линия речей Адольфа Гитлера отличалась от той, которой он держался в 1928-м. Слово «евреи» произносилось редко и без всяких бурных тирад – разве что в контексте необходимого Германии «противостояния международному банковскому капиталу». Непримиримый антисемитизм перестал быть главной темой пропаганды – вместо этого на центральное место выдвинулась идея национального единения. В ход была пущена пара лозунгов, прекрасно дополнявших друг друга: 1. Долой парламентскую систему – гнилую, бессильную, разъединяющую людей в разные партии с конфликтующими друг с другом интересами! 2. Да здравствует национальное единство, в котором нет ни классов, ни социального положения, ни рода занятий – а есть только один, единый германский народ! Слушателей призывали понять, что собрать эти лозунги в работающее единство может только одна партия Германии – НСДАП. Таков был призыв к нации вождя НСДАП Адольфа Гитлера – и призыв этот не остался неуслышанным. Результаты выборов 1930 года сравнивали с землетрясением. Побив все рекорды, НСДАП собрала уже не 2,6 % голосов, а 18,3 %. Ее фракция в рейхстаге возросла с 12 человек до 107. Это было истинное чудо. Геббельс в апреле 1930-го рассчитывал на 40 мест в рейхстаге, но находил такие расчеты слишком оптимистическими. Даже за неделю до выборов он говорил, что надеется на большой успех, но никаких цифр не называл. Гитлер утверждал, что предсказывал результат в 100 мест, но говорил он это «post factum», много позднее происшедших событий. Понятно было, что это большая победа. Как сказал один из сотрудников Отто Штрассера, Герберт Бланк: «…национал-социалисты открыли истинную основу социализма, ибо то, что называлось социализмом, было всего лишь его марксистской интерпретацией». И продолжил: «…до выборов 1930 года слово «нацист» немедленно вызывало ассоциацию с сумасшедшим домом. Теперь это уже не так». Герберт Бланк, отнюдь не пролетарий, а человек с докторской степенью, полагал, что вот теперь наконец-то прозвучал истинный голос масс Германии. Томас Манн тоже так думал – и его это не радовало. IV Для чего, в сущности, существует художник? То есть самого-то художника этот вопрос, возможно, особенно и не занимает. По распространенной одно время теории ему положено жить в башне из слоновой кости и там «творить прекрасное». Однако если немного вдуматься и покопаться, скажем, в словарях, то окажется, что само выражение «башня из слоновой кости» – заимствование из библейской «Песни Песней»: «Шея твоя – как столп из слоновой кости» (Песн.7:4). Это неплохая иллюстрация того, что у художественных метафор, как правило, глубокие корни. Так вот эта конкретная метафора – о башне из слоновой кости – с течением времени изменила значение и где-то с начала XIX века стала означать некий идеал: уход в мир творчества от всех проблем современности, сосредоточенность на исканиях, оторванных от житейской прозы. Если бы при этом художника кормили, a его «башню из слоновой кости» как-нибудь отапливали, кто знает, может быть, молодой Адольф Гитлер и примирился бы с таким существованием? По-видимому, все-таки нет, не примирился. Ибо истинного художника – не всегда, но очень часто, – помимо жажды творчества сжигает и еще одна неутолимая страсть – жажда признания. В отличие от Адольфа Гитлера, живописца-неудачника, Томас Манн утолил эту жажду полностью. В декабре 1929 года в Стокгольме ему была вручена Нобелевская премия по литературе. И при вручении ее было сказано, что он поднял современную германскую литературу на уровень, свойственный разве что Диккенсу или Толстому. Такая оценка не обязательно его порадовала – про Диккенса он обычно не высказывался, Толстого ценил очень высоко, но себя-то Томас Манн мерил иными мерками и если брал чье-то творчество за образец, то уж скорее думал не о Толстом, а о Гёте [4]. И вот Томас Манн, вознесенный хвалой и увенчанный славой, тем не менее чувствовал себя все хуже и хуже. У него были собственные идеи о миссии, которая выпадает на долю художника, – он думал, что тому дано выразить в собственной душе еще и «бури своего века». Осенью 1930 года у Томаса Манна появилось ощущение, что он и его век находятся в серьезном разладе. Он выступал в Берлине с лекцией [5] и говорил о крушении гуманистических идеалов XIX века, и о вытеснении их варварством, и о политиках, гипнотизирующих толпу «на манер дервишей», раз за разом повторяя одни и те же примитивные лозунги – до тех пор, пока пена бешенства не пойдет у них изо рта. Ну что сказать? Намек был прекрасно понят… И Манна освистали. Нет, далеко не весь зал был на стороне свистевших, и лекцию свою державшийся с большим достоинством лектор сумел дочитать до конца, и тем не менее всем было понятно, что это не случайный эпизод. Случилось нечто немыслимое, совершенно невозможное. V Томас Манн в Германии 20-х годов еще до своей Нобелевской премии считался воплощением «благородного германского духа». В годы Великой войны 1914–1918 годов он написал и выпустил в свет огромную книгу «Рассуждения аполитичного» [6], на 600 страницах которой многое поведал миру, в частности, поделился мыслью, что, может быть, сейчас-то и настало время для Германии перенять эстафету у тех, кто вел вперед мировую культуру, и понести этот факел к новым высотам. Мало кто из широкой публики был в состоянии последовать за писателем в его философских рассуждениях, но репутацию «истинного патриота» он получил, как казалось, навеки. И когда в 1929 году на студии УФА [7] затеяли производство фильма «Голубой ангел», патриотически настроенный продюсер подмахнул контракт без всяких вопросов. Еще бы – автором книги, по которой ставился фильм, значился писатель Манн. Однако вскоре выяснилось, что это не Томас Манн, а его старший брат Генрих. А его репутация в национально мыслящих кругах Германии была хуже некуда. Он был и левый, и человек, подозрительно склонный к французской культуре, и вообще – «воплощение богемы и отрицатель семейных ценностей». Да и сюжет был довольно острый. Почтенный преподаватель гимназии узнает, что его ученики тайком посещают ночной портовый кабачок, «Голубой ангел», а там выступает певица Лола-Лола – воплощение греха, соблазна и порока. Он решает положить конец этому безобразию, сам идет туда, на «место преступления» – и тут-то его как гром поражает преступная страсть. Сценарий следовал канве сюжета, и получился действительно «богемистым» – этого никто не мог отрицать. Проект, вообще говоря, шел к бесславному концу. Но тут вмешался случай – Генрих Манн потребовал, чтобы в главной роли сняли его подружку, с чем не согласился режиссер, подыскавший на роль другую актрису. Когда ему сказали, что у нее «невыразительное лицо», он ответил, что ее лицо его мало интересует, потому что у нее на редкость выразительная попа. Генрих Манн полагал, что он лучше знает, какая именно попа будет более выразительной, насмерть разругался с режиссером, отказался от дальнейшего участия в работе – и этим жестом, как ни странно, спас проект. Когда оказалось, что Генрих Манн не будет больше появляться на студии, продюсер подобрел и фильм был все-таки снят. В прокате он имел грандиозный успех. Все его участники немедленно стали знаменитостями. Особенно Марлен Дитрих, актриса, сыгравшая роль Лолы-Лолы. Вся эта полуводевильная история интересна в нескольких отношениях. Во-первых, к 1929 году Томас Манн был настолько знаменит, что продюсеру и в голову не пришло, что «писатель Манн» может быть не единственным писателем Манном. А между тем Генрих Манн одно время был очень успешным автором и с 1926 года являлся академиком Прусской академии искусств, отделения литературы. Во-вторых, у Томаса Манна была незыблемо прочная репутация в кругах консервативных и национально настроенных. Да, ему многое не нравилось, и об убийстве Ратенау он отзывался с отвращением и говорил, что высказывание «Прекрасно, одним меньше!» не подобает людям, принадлежащим к мюнхенской профессуре [8], но делал он это в частных письмах и с мыслями такого рода на публике не появлялся. Но раньше в этом не было и нужды. Национал-социализм был чем-то маргинальным, болезненной и гнилой аберрацией того германского духа, который Томас Манн чтил столь высоко и воплощением которого он сам и считался. Герберт Бланк говорил, что открытие национал-социализма состоит в том, что «социализм» можно «понимать не по Марксу» – есть и другие интерпретации. Оказалось, что и понятие «германский дух» можно толковать по-разному. Примечания 1. Уолл-стрит (англ. Wall Street) – название небольшой узкой улицы в нижней части Манхэттена в Нью-Йорке. Считается историческим центром финансового квартала города. Главная достопримечательность – Нью-Йоркская фондовая биржа. В переносном смысле так называют как саму биржу, так и весь фондовый рынок США в целом. 2. В США с течением времени безработица достигла 25 % от всей рабочей силы страны. 3. В русскоязычной литературе известен также как «план Янга» – в зависимости от произношения имени его автора, американского финансиста Оуэна Янга (Owen Young). 4. Когда в 1925 году Томас Манн обзавелся своим автомобилем – ему было тогда 50 лет, – то в дневнике отметил: «Как Гёте». Он имел в виду, что у Гёте в 50 лет появился собственный выезд с каретой. 5. 17 октября 1930 года. Лекция была как бы обращением к Германии и называлась «Deutsche Anspache» – «Германский Адрес». 6. На русском языке полностью книга не публиковалась. Есть отрывок из нее в журнале «Вестник Европы» (2008, № 24). 7. UFA, «Universum Film AG», Deutsche Film-Aktiengesellschaft – немецкая киностудия. 8. Томас Манн. Письма. М.: Наука, 1975. С. 46 (в письме Артуру Гюбшеру). Следующая глава > history.wikireading.ru Уже не раз отмечалось, что музыка той или иной страны отражает душу нации и обозначает прочную связь с ее социальной, моральной и политической жизнью. Не случайно Платон в 'Республике' уделял такое огромное внимание музыкальному воспитанию, замечая, что 'никогда музыкальные стили не изменяются без того, чтобы это изменение не затронуло важнейших политических институтов'. Ему вторили и такие мыслители, как Аристотель, Руссо и Ницше, в том, что музыка обладает уникальной способностью вызывать в людях эмоции, подвигающие их на активные действия - как к добру, так и ко злу. При этом нигде более так не очевидна связь между музыкой и духом, как в Германии. По словам историка Эдварда Гиббона (Edward Gibbon), племена германских варваров просто боготворили музыку. Немец, замечал Ницше, даже Господа Бога представляет поющим, а Вагнер считал, что немцы подходят к музыке как 'к самому святому в жизни'. Сегодня в Германии слушают 'Rammstein'. Что, безусловно, заставляет задуматься над тем, что же в таком случае собой представляет нынешний германский дух. 'Rammstein' - группа из шестерых музыкантов 'из народа' - все ее члены родились и выросли по ту сторону Берлинской стены. Их музыка - это слияние металла, индастриала, техно и классики плюс огромный арсенал звуковых эффектов, от завывания призраков и скандирующей толпы до инструментальных пассажей в исполнении одного из лучших в Германии полных симфонических оркестров. Каждый новый альбом 'Rammstein' поднимается до высших отметок в германских хит-парадах и устанавливает новые беспрецедентные рекорды продаж. В итоге 'Rammstein' - самая продаваемая группа в музыкальной истории, поющая по-немецки. И по форме, и по образному ряду тексты 'Rammstein' - это, собственно, и есть история германской поэзии. Один из их источников - новая конкретная поэзия 20-х годов прошлого века, из представителей которой мы лучше всего знаем Георга Тракля (Georg Trakl). Поэты того времени стремились изображать реальность в рамках конкретных образов, причем их реальность - непонятно, по каким причинам - вертелась исключительно вокруг образов крови и разбитых лиц. Это влияние видно невооруженным глазом в песне, которая, собственно, и дала название группе: 'Раммштайн/ Горящий человек/ Раммштайн/ В воздухе запах горящего мяса/ Раммштайн/ Умирающий ребенок/ Раммштайн/ И светит солнце', а также в песнях 'Хочешь ли увидеть постель в огне' (Do You Want to See the Bed in Flames) и 'Белая плоть' (White Flesh). Можно в текстах 'Rammstein' проследить и связь с поэзией Готфрида Бенна (Gottfried Benn), берлинского эксперта по венерическим болезням, высланного нацистами за страсть к сексуальным извращениям: 'Красные полосы на белой плоти/ Я бью тебя/ И ты громко плачешь/ Теперь ты напугана, и я готов/ Теперь твоя белая плоть - мой эшафот/ В моих небесах нет бога'. И, конечно же, у этих образов прослеживается и гораздо более очевидные корни культурной истории Германии - ибо одержимость оккультизмом, почитание смерти, крови, насилия, нигилизма, садизма и вожделения власти, как всем известно, нигде не поднималась на такую высоту, как в Третьем Рейхе. То же самое видно и на концертах группы. Когда солист 'Rammstein' Линдеманн (Lindemann) гипнотически шипит со сцены: 'Верьте нам! Верьте всему, что услышите', толпа неизменно отвечает ему яростно, но от того не менее стройно: 'Да! Мы слышим вас! Мы видим вас! Мы чувствуем вас!' - и сжатые кулаки взлетают в воздух. Вступление к песне 'Links-Zwo-Drei-Vier', название которой можно перевести как 'Левой! Раз, два, три!' - не что иное, как звук марширующего строя солдат. В припеве Линдеманн взывает к толпе: 'Думай сердцем!' - с теми же самыми словами обращалось к аудитории и 'министерство правды' национал-социализма. В видеоклипе к этой песне показывают марширующих муравьев, строй которых явно взят из знаменитой съемки Нюрнбергской демонстрации в 'Триумфе воли' Лени Рифеншталь (Leni Riefenstahl). В другой клип вставлены сцены из документального фильма 'Олимпия', который наци в 1936 году назвали 'одой идеалам национал-социализма'. Между тем музыканты всякий раз страшно обижаются, когда в очередной раз слышат о том, что в их музыке чувствуются политические отголоски, и не меньше их раздражают упреки в излишней мрачности образов. - Это какая-то дискриминация наоборот - потому что мы немцы, - говорит Лоренц (Lorenz), клавишник, - Если бы мы были испанцами или голландцами, никаких проблем бы не возникало. - Мы играем немецкую музыку, - сказал мне гитарист Круспе-Бернштайн (Kruspe-Bernstein), - и это заметно. Никто из немцев не делает это так, как делаем мы. Мы - единственная группа, которая делает это, как подобает немцам. Мы почти слишком немецкие для самой Германии. 'Rammstein' говорят, что они устали от бесконечного самокопания и самобичевания, которое присуще их нации не меньше всего остального. - Пришло время перестать стыдиться того, что исходит от Германии, - говорит гитарист Ландерс (Landers), - и найти нормальный способ быть немцем. В конце концов, добавляет Круспе-Бернштайн, 'американцы же не стыдятся того, что когда-то убивали индейцев'. А вот если бы это делали немцы - да, тогда бы они настыдились всласть. - Наша музыка, - заключает Ландерс, - это возрождение здоровой германской самооценки. В этих словах 'Rammstein' слышится не только первородный грех каждого, кто родился немцем, но и растущее и все более назойливое раздражение, этим грехом порождаемое. Своей музыкой 'Rammstein' удалось попасть в резонанс с чувствами нации, борющейся с собственными запретными инстинктами. Действительно ли в этой музыке, как предупреждал Платон, кроется опасность? Возможно, 'Rammstein' - это не более чем вполне безвредные клоуны в одеждах германизма. Трудно сказать наверняка. Но очевидно то, что 'Rammstein' вернули в музыкальную культуру ультраправую эстетику, которая в немецкой поп-культуре была в свое время полностью запретной территорией. В сентябре прошлого года в Германии партии неонацистов и ультраправых одержали на выборах несколько серьезных побед, особенно в бывшей коммунистической восточной части страны. Может быть, вернуться на политическую сцену этим партиям помогла и эстетика 'нового германского духа' - вклад 'Rammstein' в новейшую культурную трансформацию? Доказать это невозможно. Но просто включите 'Rammstein', и вряд ли оно вам покажется таким уж абсурдным. Клер Берлински - писательница, живет в Париже. Полная версия статьи напечатана в весеннем номере 'Azure' (www.azure.org.il) inosmi.ru
Привет! Меня зовут Лампобот, я компьютерная программа, которая помогает делать
Карту слов. Я отлично
умею считать, но пока плохо понимаю как устроен ваш мир. Помоги мне разобраться! Спасибо! Со временем я обязательно пойму как устроен ваш мир.
Вопрос: штормовка — это физический объект (человек, предмет, место, растение, животное, вещество)? Можно это увидеть, услышать, унюхать, пощупать, потрогать? Да Нет Не знаю
Текст комментария:
kartaslov.ru Началось все, по-видимому, 24 октября 1929 года – на бирже Нью-Йорка резко упала стоимость едва ли не всех акций, циркулировавших на рынке ценных бумаг [1]. 25 октября цены немного поднялись, но потом они покатились вниз, и падение приняло характер настоящей лавины. 29 октября 1929 года биржа рухнула окончательно. Почему это случилось, никто не знает и по сей день. То есть, конечно, имеется с полдюжины теорий. Скажем, кризис перепроизводства. Смысл в том, что товара было произведено больше, чем надо, покупать его стало некому – вот все и полетело в тартарары. А все потому, что капиталист рассчитывал спрос на глазок. А если руководствоваться точным планом – все было бы по-другому. Понятно, что эта теория имела большой вес в марксистских кругах, а в СССР очень быстро оказалась просто догмой. Так сказать – экспериментальное подтверждение теории… Другая точка зрения выглядела более основательно. Ее предложил Джон Мейнард Кейнс, видный английский экономист. С его точки зрения, дело было в нехватке денежной массы. В то время деньги были привязаны к золоту. Его запасы были ограничены, а в торговый оборот в США поступила масса новых товаров – автомобили, например. И получилось несоответствие между товарной массой и денежной массой. Денег не хватало – и цены пошли вниз. С соответствующими результатами по всей пищевой цепочке товар – деньги – товар: финансовая нестабильность, банкротство предприятий, невозврат кредитов и прочее. Теория была хороша, но Кейнс опубликовал свою работу только в 1936-м – а вот что делать в 1929-м, не знал никто. Меры, принимаемые правительствами, только ухудшили дело. Они увеличили ввозные пошлины в надежде «помочь отечественному производителю» – и цены на все, естественно, поднялись и уже одним этим сократили спрос. А поскольку другие правительства тоже начали защищать отечественного производителя, то рухнул и экспорт. В США на это наложилась и еще одна проблема – банковские спекуляции. В 20-е годы на фоне бурно растущей экономики вошли в обыкновение так называемые «маржинальные» займы. Идея состояла в том, что можно было купить акции компаний, внеся только 10 % их стоимости. Так сказать, покупка акций в кредит. Истинный золотой ключик для коротких по времени сделок: купить за 100 долларов акций на 1000, быстро продать их, заработав еще 50, – и оказаться с прибылью в 50 % за месяц. Но конечно, тут была и хитрость – брокер займа мог в любую минуту потребовать свой кредит назад, и заплатить надо было в 24 часа. А как заплатишь, если никто ничего не покупает? На этом биржа и рухнула – а вслед за ней рухнули выдававшие кредиты банки. Вслед за ними – предприятия, чьи акции котировались на бирже. Началась повальная безработица [2]. Она росла, и росла, и росла, и остановить ее никак не удавалось. Американский кризис живо перекинулся и в Европу. В первую очередь он ударил по должникам США – и по Франции, и по Англии. Но еще тяжелее – по Германии. В общем-то, это вполне понятно. На Германии, помимо всего прочего, лежало еще и бремя репараций. Еще в конце 1928 года Густав Штреземан, глава МИДа Германии, говорил, что ситуация очень шаткая: «Германия производит ложное впечатление изобилия, но это лишь видимость. В действительности мы пляшем на вулкане». Это было чистой правдой: производство держалось на краткосрочных американских кредитах. Более того – поскольку очень многое из изготовленного непосредственно шло на экспорт, ослаблялись внутренние производственные связи. Это стало серьезной проблемой – в рейхстаге обсуждалась возможная дезинтеграция страны. Переговоры с державами-победительницами об облегчении выплат дали определенные результаты. Был предложен так называемый «план Юнга» [3]. Германии делались большие уступки – убирались иностранные «наблюдатели» из Рейхсбанка, французские войска должны были быть выведены из Рейнской области на пять лет раньше оговоренного срока, суммы выплат существенно снижались, но в обстановке огромного спада производства это все было несущественно. И реакция в Германии оказалась противоположной той, которую ожидали, – уступки вызвали не благодарность, а взрыв ярости. Союз ветеранов «Стальной шлем» заявил следующее: «Немецкая честь требует, чтобы никогда больше невыполнимые обещания не скреплялись подобострастной подписью». Немецкая честь – вещь, конечно, важная, но все-таки довольно условная. А вот наличие средств к существованию – нечто более насущное. Увольнения выбросили с предприятий массу людей, которые оказались буквально без места в жизни. Конечно же, началась лихорадочная деятельность в области мелкой уличной торговли. То, чем Адольф Гитлер занимался в годы своей голодной молодости, вдруг стало уделом очень многих. Те муки «утери достойного социального положения», через которые он прошел в Вене, испытали буквально миллионы молодых людей, вдруг осознавших, что им просто некуда деться. Их гнев и ярость искали выхода – и НСДАП и ее вождь Адольф Гитлер такой выход им и предлагали. Летом 1930 года в Германии началась избирательная кампания по выборам в рейхстаг. От НСДАП ее вел Йозеф Геббельс – на него легли все организационные хлопоты. Конечно, общие директивы он получил от вождя партии Адольфа Гитлера, но тот обычно в детали не входил, полагаясь на «инициативу истинных борцов за дело национал-социализма». Геббельс оказанное ему доверие оправдал. Еще в 1928 году серьезная пресса НСДАП попросту игнорировала. Так, мелкая ультранационалистическая партия, да еще и локальная, с основной электоральной базой в Баварии. В 1930-м дело обстояло совершенно иначе. Предвыборные митинги национал-социалистов собирали огромное количество народа даже в Берлине, а уж по количеству организованных маршей НСДАП оставила позади всех своих конкурентов. Обставлялось все очень красочно – знамена, оркестры, отряды СА в полувоенной форме, торжественные речи – и сильно возбужденная аудитория. В течение шести недель до выборов Гитлер на огромных многолюдных митингах выступил двадцать раз, неизменно вызывая экстатический отклик. Десятого сентября он произнес речь в берлинском «Дворце спорта» (Sportpalast) – и 16 тысяч человек аплодировали ему стоя. В Бреслау он собрал аудиторию в 25 тысяч – да еще не все смогли попасть в гигантский зал «Jahrhunderhalle» и слушали речь через громкоговорители, установленные снаружи. В 1930 году линия речей Адольфа Гитлера отличалась от той, которой он держался в 1928-м. Слово «евреи» произносилось редко и без всяких бурных тирад – разве что в контексте необходимого Германии «противостояния международному банковскому капиталу». Непримиримый антисемитизм перестал быть главной темой пропаганды – вместо этого на центральное место выдвинулась идея национального единения. В ход была пущена пара лозунгов, прекрасно дополнявших друг друга: 1. Долой парламентскую систему – гнилую, бессильную, разъединяющую людей в разные партии с конфликтующими друг с другом интересами! 2. Да здравствует национальное единство, в котором нет ни классов, ни социального положения, ни рода занятий – а есть только один, единый германский народ! Слушателей призывали понять, что собрать эти лозунги в работающее единство может только одна партия Германии – НСДАП. Таков был призыв к нации вождя НСДАП Адольфа Гитлера – и призыв этот не остался неуслышанным. Результаты выборов 1930 года сравнивали с землетрясением. Побив все рекорды, НСДАП собрала уже не 2,6 % голосов, а 18,3 %. Ее фракция в рейхстаге возросла с 12 человек до 107. Это было истинное чудо. Геббельс в апреле 1930-го рассчитывал на 40 мест в рейхстаге, но находил такие расчеты слишком оптимистическими. Даже за неделю до выборов он говорил, что надеется на большой успех, но никаких цифр не называл. Гитлер утверждал, что предсказывал результат в 100 мест, но говорил он это «post factum», много позднее происшедших событий. Понятно было, что это большая победа. Как сказал один из сотрудников Отто Штрассера, Герберт Бланк: «…национал-социалисты открыли истинную основу социализма, ибо то, что называлось социализмом, было всего лишь его марксистской интерпретацией». И продолжил: «…до выборов 1930 года слово «нацист» немедленно вызывало ассоциацию с сумасшедшим домом. Теперь это уже не так». Герберт Бланк, отнюдь не пролетарий, а человек с докторской степенью, полагал, что вот теперь наконец-то прозвучал истинный голос масс Германии. Томас Манн тоже так думал – и его это не радовало. Для чего, в сущности, существует художник? То есть самого-то художника этот вопрос, возможно, особенно и не занимает. По распространенной одно время теории ему положено жить в башне из слоновой кости и там «творить прекрасное». Однако если немного вдуматься и покопаться, скажем, в словарях, то окажется, что само выражение «башня из слоновой кости» – заимствование из библейской «Песни Песней»: «Шея твоя – как столп из слоновой кости» (Песн.7:4). Это неплохая иллюстрация того, что у художественных метафор, как правило, глубокие корни. Так вот эта конкретная метафора – о башне из слоновой кости – с течением времени изменила значение и где-то с начала XIX века стала означать некий идеал: уход в мир творчества от всех проблем современности, сосредоточенность на исканиях, оторванных от житейской прозы. Если бы при этом художника кормили, a его «башню из слоновой кости» как-нибудь отапливали, кто знает, может быть, молодой Адольф Гитлер и примирился бы с таким существованием? По-видимому, все-таки нет, не примирился. Ибо истинного художника – не всегда, но очень часто, – помимо жажды творчества сжигает и еще одна неутолимая страсть – жажда признания. В отличие от Адольфа Гитлера, живописца-неудачника, Томас Манн утолил эту жажду полностью. В декабре 1929 года в Стокгольме ему была вручена Нобелевская премия по литературе. И при вручении ее было сказано, что он поднял современную германскую литературу на уровень, свойственный разве что Диккенсу или Толстому. Такая оценка не обязательно его порадовала – про Диккенса он обычно не высказывался, Толстого ценил очень высоко, но себя-то Томас Манн мерил иными мерками и если брал чье-то творчество за образец, то уж скорее думал не о Толстом, а о Гёте [4]. И вот Томас Манн, вознесенный хвалой и увенчанный славой, тем не менее чувствовал себя все хуже и хуже. У него были собственные идеи о миссии, которая выпадает на долю художника, – он думал, что тому дано выразить в собственной душе еще и «бури своего века». Осенью 1930 года у Томаса Манна появилось ощущение, что он и его век находятся в серьезном разладе. Он выступал в Берлине с лекцией [5] и говорил о крушении гуманистических идеалов XIX века, и о вытеснении их варварством, и о политиках, гипнотизирующих толпу «на манер дервишей», раз за разом повторяя одни и те же примитивные лозунги – до тех пор, пока пена бешенства не пойдет у них изо рта. Ну что сказать? Намек был прекрасно понят… И Манна освистали. Нет, далеко не весь зал был на стороне свистевших, и лекцию свою державшийся с большим достоинством лектор сумел дочитать до конца, и тем не менее всем было понятно, что это не случайный эпизод. Случилось нечто немыслимое, совершенно невозможное. Томас Манн в Германии 20-х годов еще до своей Нобелевской премии считался воплощением «благородного германского духа». В годы Великой войны 1914–1918 годов он написал и выпустил в свет огромную книгу «Рассуждения аполитичного» [6], на 600 страницах которой многое поведал миру, в частности, поделился мыслью, что, может быть, сейчас-то и настало время для Германии перенять эстафету у тех, кто вел вперед мировую культуру, и понести этот факел к новым высотам. Мало кто из широкой публики был в состоянии последовать за писателем в его философских рассуждениях, но репутацию «истинного патриота» он получил, как казалось, навеки. И когда в 1929 году на студии УФА [7] затеяли производство фильма «Голубой ангел», патриотически настроенный продюсер подмахнул контракт без всяких вопросов. Еще бы – автором книги, по которой ставился фильм, значился писатель Манн. Однако вскоре выяснилось, что это не Томас Манн, а его старший брат Генрих. А его репутация в национально мыслящих кругах Германии была хуже некуда. Он был и левый, и человек, подозрительно склонный к французской культуре, и вообще – «воплощение богемы и отрицатель семейных ценностей». Да и сюжет был довольно острый. Почтенный преподаватель гимназии узнает, что его ученики тайком посещают ночной портовый кабачок, «Голубой ангел», а там выступает певица Лола-Лола – воплощение греха, соблазна и порока. Он решает положить конец этому безобразию, сам идет туда, на «место преступления» – и тут-то его как гром поражает преступная страсть. Сценарий следовал канве сюжета, и получился действительно «богемистым» – этого никто не мог отрицать. Проект, вообще говоря, шел к бесславному концу. Но тут вмешался случай – Генрих Манн потребовал, чтобы в главной роли сняли его подружку, с чем не согласился режиссер, подыскавший на роль другую актрису. Когда ему сказали, что у нее «невыразительное лицо», он ответил, что ее лицо его мало интересует, потому что у нее на редкость выразительная попа. Генрих Манн полагал, что он лучше знает, какая именно попа будет более выразительной, насмерть разругался с режиссером, отказался от дальнейшего участия в работе – и этим жестом, как ни странно, спас проект. Когда оказалось, что Генрих Манн не будет больше появляться на студии, продюсер подобрел и фильм был все-таки снят. В прокате он имел грандиозный успех. Все его участники немедленно стали знаменитостями. Особенно Марлен Дитрих, актриса, сыгравшая роль Лолы-Лолы. Вся эта полуводевильная история интересна в нескольких отношениях. Во-первых, к 1929 году Томас Манн был настолько знаменит, что продюсеру и в голову не пришло, что «писатель Манн» может быть не единственным писателем Манном. А между тем Генрих Манн одно время был очень успешным автором и с 1926 года являлся академиком Прусской академии искусств, отделения литературы. Во-вторых, у Томаса Манна была незыблемо прочная репутация в кругах консервативных и национально настроенных. Да, ему многое не нравилось, и об убийстве Ратенау он отзывался с отвращением и говорил, что высказывание «Прекрасно, одним меньше!» не подобает людям, принадлежащим к мюнхенской профессуре [8], но делал он это в частных письмах и с мыслями такого рода на публике не появлялся. Но раньше в этом не было и нужды. Национал-социализм был чем-то маргинальным, болезненной и гнилой аберрацией того германского духа, который Томас Манн чтил столь высоко и воплощением которого он сам и считался. Герберт Бланк говорил, что открытие национал-социализма состоит в том, что «социализм» можно «понимать не по Марксу» – есть и другие интерпретации. Оказалось, что и понятие «германский дух» можно толковать по-разному. Примечания 1. Уолл-стрит (англ. Wall Street) – название небольшой узкой улицы в нижней части Манхэттена в Нью-Йорке. Считается историческим центром финансового квартала города. Главная достопримечательность – Нью-Йоркская фондовая биржа. В переносном смысле так называют как саму биржу, так и весь фондовый рынок США в целом. 2. В США с течением времени безработица достигла 25 % от всей рабочей силы страны. 3. В русскоязычной литературе известен также как «план Янга» – в зависимости от произношения имени его автора, американского финансиста Оуэна Янга (Owen Young). 4. Когда в 1925 году Томас Манн обзавелся своим автомобилем – ему было тогда 50 лет, – то в дневнике отметил: «Как Гёте». Он имел в виду, что у Гёте в 50 лет появился собственный выезд с каретой. 5. 17 октября 1930 года. Лекция была как бы обращением к Германии и называлась «Deutsche Anspache» – «Германский Адрес». 6. На русском языке полностью книга не публиковалась. Есть отрывок из нее в журнале «Вестник Европы» (2008, № 24). 7. UFA, «Universum Film AG», Deutsche Film-Aktiengesellschaft – немецкая киностудия. 8. Томас Манн. Письма. М.: Наука, 1975. С. 46 (в письме Артуру Гюбшеру). ogrik2.ruИстинно германский дух в различных интерпретациях. Германский дух
Истинно германский дух в различных интерпретациях. Гений зла Гитлер
'Rammstein' - 'новый германский дух'? | Панорама | ИноСМИ
Синонимы к слову ГЕРМАНСКИЙ ДУХ
Делаем
Карту слов лучше вместе
Связанные
слова и
выражения
Предложения со
словом «германский дух»:
Оставить комментарий
Истинно германский дух в различных интерпретациях - Гений зла Гитлер - Борис Тетенбаум - Ogrik2.ru
Истинно германский дух в различных интерпретациях
I
II
III
IV
V
Смотрите также
