Чудесные зёрна: Сказка. Сказка горный дух

Сказ о горном духе — ориджинал

      Малахитные горы — место совершенно особенное. Про их поноры слышали, наверное, во всем Гардаре, но гораздо громче гремит слава о самоцветах и рудных жилах. Меди в этих горах столько, что они имеют совершенно удивительный красноватый оттенок, за что горы и прозвали Медяны, а уж из малахита состоят, порой, целые пещеры и отроги. Да и прочих богатств в Малахитных горах хватает.       Только вот сокровища свои Малахитные горы кому попало не покажут и уж тем более забрать не дадут. Одиночек-старателей здесь почти не бывало, да и залетных рудознатцев не встречалось. Капризны горные духи Медян, мало кто им глянется настолько, чтобы они человека приветили да на богатую жилу навели. Первые поселки старателей договаривались с ними через местных горцев, которые с Горными Хозяевами испокон веку знались и умели умилостивить капризных духов, а то и дружбу с ними водили. Странны, непонятны и пугающи для людей оказались Горные Хозяева, но все ж научились новые поселенцы уживаться с ними, уважать и просить помощи, когда то необходимо было. А со временем и поняли, что коли просьба разумна и другим не вредит, то и плата будет меньше намного, а вот скупцу и ленивцу горные духи скорее обвал устроят или в понор заведут. Поняли — и стали уважать еще больше, уже не только за силу, но и за справедливость.       Но все же нельзя было сказать, что Горные Хозяева так уж благосклонны к людям. Они могли предупредить об обвале — или же вызвать его. Указать богатое месторождение — и приказать оставить едва начатую жилу. И ослушников наказывали сурово, очень сурово… Равно как и тех, кто пытался юлить и выворачиваться, надеясь избежать платы по договору с горным духом. Такие находились, хоть и не слишком часто — владетели гор не гнушались напомнить, кто в Медянах настоящий хозяин. Обвалы, затопления, взрывы рудничного газа, поноры… Глупцы выводились очень быстро, а новые появлялись нескоро.       Порой же люди и сами шли на поклон к ним, обещая плату за благосклонность и помощь в шахтах. Когда шкуры теплые, меховые, когда мед хмельный, каждый вечер у выработки оставляемый, когда пироги и соления… А когда и девицу в невесты. Одной из таких обещанных и была Ирева.       Почему уж решили отдать ее, когда были девы и постарше, Ирева не знала. Равно как и не знала, почему Горный Хозяин не забрал ее сразу, а оставил у родителей подрастать. Зато точно она знала, что суждено уйти ей под горы и света солнечного не видеть. Уважали ее в поселке, знали, что за нее господин горный вот уже пять лет жилы богатые к забоям выводит, да только и сторонились. Вдруг разозлится ее наречённый, вдруг решит, что люди обмануть захотели? Знала Ирева, что нет ей иной судьбы, но все равно боялась. Красен ликом горный дух, словно руда медная, волосы его зелены и узорчаты, как малахит самый лучший, а глаза черны, словно темень подгорная. Глянет — и сердце замирает от страха. Только знала Ирева, что нет у нее иной судьбы, оттого и бродила целыми днями по лесам да отрогам горным — насмотреться, запомнить, воздухом свежим надышаться. Некоторые женщины ворчали неодобрительно, но в открытую осуждать не смели — Хозяина нареченная, ну как разгневается, коли дева обидится? Во время одной из таких прогулок и нашла Ирева Миладу.       Кто она была и как в Медяны попала, никто не знал, сама Лада тоже. Говорила, что была на равнине, провалилась в овраг, а пришла в себя уже на уступе. Впрочем, это горняков мало удивило — эка невидаль, в понор попала, хоть и на равнине. Другое странным было. В поселке Миладу и вовсе сперва посчитали за блажную — прясть и ткать не умеет, вышивка ей не дается, скотину вроде и обхаживает, да видно же, что никогда таким не занималась. И руки у Милады были мягкие, нежные, без единой мозольки — разве что на среднем пальце, словно много писать доводилось. Но известно ведь, что у писарей все руки в пятнах чернильных, а у Милады кожа была как дорогой фарфор — чистая да белая. И говор у девицы неправильный, непривычный — то и дело слова странные вставляла и простых не понимала… А главное — не сторонилась она Иреву и горных духов не боялась. Улыбалась только белозубо да говорила, что их не бояться, а уважать надо, а что ж то за уважение, коли у невесты ни одной подруги-то нет.       А потом люди и заприметили, что умеет она боль снимать, и травы ей будто шепчут, какой от чего лечить. Первыми то дети поняли, зачастили к домику Иревы — она чужачку у себя поселила, не в силах отпустить неожиданную подругу. Ну как наслушается рассказов женских да тоже сторониться начнет? А детям и вовсе все равно на взрослые страхи, они бы к Миладе и в Стылую пещеру бегали — та им и сказки рассказывала, да такие, что заслушаешься, и ссадины лечила, и, буде кому случалось простудиться или животом маяться, травками собственноручно собранными отпаивала. Выздоравливали все. А потом хромой Касьян со скалы сорвался, и Миладу дети первую привели. Пока остальные добрались, Касьян уже был перевязан, обихожен и смотрел на девицу широко раскрытыми глазами. Он потом и рассказал, что Милада умеет боль заговаривать. Да и кости у него срослись удивительно быстро, даже хромать он вроде бы поменьше стал.       Вот и пошли слухи, что Милада — ведьма. Да и то сказать — властна, горда, к работе домашней не приучена, вроде и не редкостной красоты, а заворожить чуть ли не одним взглядом может — на нее не только парни заглядывались, но и женатые мужчины. И духов горных не боится — точно сама с ними знается. Да и камни у нее к рукам словно ластятся, хотя ни горному, ни камнерезному делу чужачка не обучена. Но дальше разговоров дело не пошло — парней и тем более мужей Милада ни у кого не отбивала, травками своими охотно делилась, да и сказами ее не только дети заслушивались. А что будет в поселении еще одна лекарка — так оно и к лучшему. А коли с кем нелюдского рода водится — так им ли, под Кагардашем ходящим, не понять? Так что поговорил народ, да и затихло все, разве что стали к чужачке за лекарствами бегать. Она хоть рецептов и не таила, а все ж у других не так получалось. Ее мази да настойки и от кашля лечили, и боль утешали, и девам помогали красоту наводить. Только не нравилось Миладе отчего-то, когда ее именовали лекаркой или волховкой, а ведающей в глаза назвать отчего-то не решился никто.       Но уверены в том были все до единого.       А Ирева просто радовалась, что у нее подруга заветная теперь есть, с которой можно и по лесу побродить, и о стыдном посекретничать, и которой в плечо поплакаться можно, коли нужда придет. И что уже не на отшибе она — то дети за подол теребят, то девицы, за мазями забежавшие, посплетничают, а то и парень какой жарко глянет, заставляя щеки румянцем вспыхнуть. Красива была Ирева, красивее всех в Краснолобках. Коса черная до бедер, толстая, затейливо плетеная — тоже Милада научила, стан тонкий, грудь крутая, лицо нежное, а глаза, словно змеевик редкий, темно-зеленые со светлыми крапинками. А улыбка какая — себя забыть можно! Правда, улыбаться Ирева стала только в последнее время, рядом с веселинкой Миладой — та словно рассыпала вокруг себя радость, улыбаясь всему на свете. Ирева улыбалась. И забыла, что все это ненадолго.       Приход нареченного стал для нее неожиданностью. Только что они весело смеялись с Руфиной, их дружески подкалывал Тамир, а возле колодца переругивались Гали с Лалайной, и вдруг все стихло. От этой внезапной тишины мурашки по спине бежали, и безумно не хотелось оборачиваться, узнавать, что там…       — Я пришел за долгом. — Гулкий, словно горное эхо, голос Кагардаша накрыл собой все поселение.       Люди невольно вздрогнули, оставили свои дела, собираясь к площади. Никто не ожидал, что Горный Хозяин явится сам, а не передаст указания через кого-нибудь из рудознатцев. И теперь никто не знал, как себя вести и что делать. А Ирева только и могла, что стоять на месте и смотреть на горного господина, не в силах вымолвить ни слова от перехватившего горло страха. Он был таким чуждым, таким нечеловеческим… Воплощение строптивого духа Малахитных гор. Ее нареченный.       — Что здесь происходит? — Милада, судя по небольшой корзинке, только вернулась с луга, и странная тишина в Краснолобках не могла ее не удивить. — О… Здрав буди, хозяин горный. — Дева поклонилась Кагардашу в пояс, но без того трепета, который читался на лицах горняков.       Кагардаш окинул ее взглядом, на миг прикрыл глаза, словно в ответном приветствии.       — Пять лет назад вы посулили мне невесту, — рокочуще сказал горный дух. — Ныне я пришел за нею.       Темные глаза остановились на Иреве. Кто-то за спиной сердито шипел, побуждая шагнуть вперед, даже подталкивал в спину, но девушка просто оцепенела от страха, не в силах шевельнуться.       — Но, вижу, невеста мне не рада. — Рокот в голосе стал сильнее.       — Не гневайся, Хозяин Горный, растерялась девка, онемела, — склонился в поклоне староста. — Мы чтим договор, наречённая твоя готова…       Кагардаш коротко рокотнул, словно камень по склону прокатился, староста поспешно умолк. Горный дух перевел глаза на Иреву:       — Али боишься горных чертогов? Средь людей остаться хочешь?       Девушка вздрогнула, прерывисто вдохнула, словно собираясь расплакаться. Теплая ладонь Милады на плече помогла, наконец, справиться с комком в горле, и она еле слышно прошептала:       — Я твоя нареченная, и перечить мне ли…       Но глаза Иревы буквально кричали: боюсь, хочу, отпусти!       Усмехнулся Кагардаш.       — Что ж, мне серна пугливая в невесты не нужна. Коль найдешь до вечера ту, что своей волей тебя заменит, так и быть, отпущу тебя.       Вздрогнула Ирева, отхлынули в сторону девицы и женщины. Никому не хотелось в подгорные чертоги, да и сама Ирева понимала, что никто не согласится, с детства она просватана за Кагардаша, ее это ноша. Но надежда… Надежда вспыхнула отчаянным огоньком. А вдруг?..       — А что до вечера ждать? — весело хмыкнули вдруг рядом. — Я и сейчас могу сказать, что согласна.       Площадь выдохнула, словно единый человек. Милада стояла, гордо выпрямившись и бесшабашно улыбаясь.       — Или же не по вкусу я господину горному?       Кагардаш шагнул вперед, неожиданно оказываясь почти вплотную к девушкам:       — Согласна? Своей волей уйти в чертоги подземные, женой мне верной стать, во мраке жить? — Голос его гудел и грохотал, словно ветер в узком ущелье.       — А согласна. — Милада только тряхнула волосами, все так же улыбаясь.       — И как же зовут тебя… нареченная? — Рокот как-то весь сразу стих, и горный дух стал выглядеть не таким грозным.       — Милада. Или Лада. — Девушка запрокинула голову, открыто глядя в лицо Кагардашу.       Тот усмехнулся, провел ладонью по густым волосам:       — На закате проведем обряд. Готовься.       И исчез, будто в скалу ушел. А может, и ушел.       Сначала неуверенно, а потом все громче и громче люди загомонили, обсуждая произошедшее, выплескивая шок и страх. Ирева тоже ожила:       — Почему? Милада, почему ты пожертвовала собой?       — Глу-упая. — Лада тепло улыбнулась. — Это… не та жертва, о которой ты думаешь. Ну не плачь… Ира, не плачь, кому сказала! Кто мне будет помогать к свадьбе готовиться?       Ирева шмыгнула носом и закивала, поспешно вытирая слезы и всем видом показывая, что готова помогать. Вскоре вокруг закрутилась суета — готовились вкусности, доставались наряды, украшались дома. Многие украдкой обсуждали Миладу, не понимая ее поступка. А та, пользуясь тем, что все заняты, позволила постоянной улыбке сбежать с губ.       Всегда весела, всегда готова помочь, выслушать или рассказать интересную историю… Но и она не железная, и ей порой хотелось забиться в уголочек и тихонько поплакать. Тяжело быть чужаком, а уж когда ты чужак больше, чем всем кажется… Этот мир, эта магия вокруг…       Мила и раньше увлекалась травничеством и натуральными камнями, взахлеб читая описания свойств и влияния на человеческий организм. Но здесь… Здесь все было сильнее, острее. Словно кто-то на ухо шептал, что и как сделать, какую траву взять, какой камень человеку подойдет и от чего поможет… Это пьянило, кружило голову и не давало сожалеть о налаженном быте и привычных удобствах городской квартиры. Но не настолько, чтобы девушка не понимала, сколь зыбко ее положение.       Да, в поселении за ней закрепилась слава ведьмы — вот только история дает немало примеров, как при малейших неурядицах такую ведьму тащили сжигать или топить те же, кто вчера бегал к ней за мазью и сидел с чашкой чая и пирогом. А слиться с местными, стать обычной девицей она не сможет. Слишком другая. Прясть, ткать, вышивать, хлопотать по хозяйству — более-менее она знакома только с последним, да и то не особо по местным меркам. Семьи-то тут не чета тем, к которым она привыкла — большие, шумные, многодетные, тут, чтобы обиходить всех, надо целый день волчком крутиться. И никакой тебе халявы вроде мультиварки, блендера или хотя бы газовой плиты. А девка-камнерез — это и вовсе курам на смех, да и учиться такому нужно с детства.       Кормить же дармоедку здесь никто не станет. Ее с самого начала так приняли лишь потому, что привела Ирева — у бывшей невесты Горного Хозяина было особое положение. Хочется ей кормить чужачку за просто так — что ж, то, можно сказать, подношение Кагардашу. Уйдет Ирева — и все закончится. Много ли теми отварами заработаешь? Прокорм — еще может быть, а вот дрова, чтобы домик протопить, — ой, вряд ли. Только и останется, что парня какого окрутить да замуж выскочить. А там — свекровь и прочие родственники его, и в будущих упреках на кривые руки и пустую голову Милада не сомневалась. А если уж все равно в ярмо, так почему бы не так? Не будил Кагардаш в ней страха, только странное волнение, от которого екало в груди. А еще очень хотелось потрогать его волосы, узнать, какие они — твердые, как малахит, или все же мягкие? Милада встряхнулась, возвращаясь из своих мыслей, и пошла искать Иреву — надо было что-то решить с платьем. Не успела она пока обзавестись праздничной одеждой.       — Лада, смотри! — В голосе подруги слышался легкий испуг вперемешку с восхищением. — Платье… Тебе жених прислал.       В руках Ирева держала дивный наряд, словно вырезанный из золотисто-зеленого камня. Не холодный изумруд, а дух захватывает от такой красоты.       — Да это же чистейший хризолит, как она его наденет-то? — удивился Касьян.       Но платье ощущалось под руками мягким и нежным, словно шелк. И пришлось точно впору, дивно оттенив и светлую кожу, и темно-янтарные глаза Милады.       — Лада, от тебя просто глаз не отвести… — восхищенно выдохнула Ирева.       К платью были и украшения — колье, браслеты, серьги и диадема, шпильки самоцветные — все изумительно тонкой работы. Только кольца не хватало. Зато были туфельки — зеленые, с характерными малахитовыми разводами. Это почему-то Миладу очень развеселило:       — Осталось платье малахитовое у супруга выпросить, и буду совсем правильная Медяна.       — Медяна? — непонимающе переспросила Ирева.       — Ах да, я же эту сказку не рассказывала, кажется. Медной Горы Хозяйка, Малахитницей еще зовут, потому что платье у нее из малахита. И когда ящеркой оборачивается, тоже узор малахитовый.       Руфина, помогавшая волосы Миладе плести, только переглянулась с Иревой, но промолчала. Хотя слова Лады и запомнила. Ишь, Хозяйка Горы Медной! Одно слово — ведьма!       Ведьмой Милада была или не ведьмой, но, когда к вечеру вышла на площадь, хороша оказалась — глаз не отвести.       — По нраву ли дары мои пришлись? — Никто не заметил, как и откуда появился Кагардаш, но и он сверкал праздничным убранством из яркого граната и огнистого опала.       — По нраву, — застенчиво опустила ресницы Милада. — Как такое чудо может не по нраву прийтись? — Ладонь легко скользнула по юбке платья.       Обряд прошел в тишине — люди робели и боялись говорить. Отзвучали гулкие, рокочущие слова не-людского языка, растаяли браслеты на руках, проступили сквозь светлую кожу самоцветной полосой. Вскинула голову Милада:       — А пойдешь ли к столу, разделишь ли угощение человеческое, супруг мой?       Застыл Кагардаш, удивленный приглашением. Всегда опасались его люди. Угощение, бывало, оставляли в шахтах, а вот разделить его ни разу не звали.       — Разделю.       Снова тихо было за столом, второго куска никто не взял, лишнего глотка никто не отпил.       — Нет, я не понимаю, это свадьба или похороны? — возмутилась Милада, хмуря брови. — Где песни, пляски, драка, наконец?       Кто-то придушенно хохотнул, представив драку в присутствии Горного Хозяина. Но напряжение отпустило, понемногу начались разговоры, смелее стали пробоваться наготовленные хозяйками кушания. Постепенно застолье набирало обороты, кто-то поднял тост за молодых, кто-то, шалея от собственной смелости, предложил Кагардашу чарку настойки… Горный дух согласился, с интересом наблюдая за разворачивающимся праздником, а потом Милада и вовсе потянула его танцевать. Танцевал Кагардаш хорошо, но очень уж тяжеловесно — аж скалы в ответ гудели. Но Хозяину ли Горному обвалов сторожиться? Ни один камень с уступов вниз не сорвался.       Веселье набирало обороты, горняки совсем расхрабрились — девиц-обещанных много было, а вот кто еще сможет похвастаться, что с горным духом за одним столом сидел и медовуху пил? Оттого и гуляли на полную, так, чтобы было не стыдно вспомнить.       Когда люд немного устал и утих, началось пение. Пели и разухабистые свадебные песни, и долгие, тягучие баллады, и переложенные забредавшими баюнами на музыку старые легенды и сказки… Потом кто-то попросил спеть Миладу.       Невеста — хотя теперь уже новобрачная — отнекиваться не стала, лишь пожалела, что не выйдет сразу петь и на флейте играть. Взгляды тут же обратились к Кагардашу — про его яшмовую флейту только глухой не слыхал. Дух хмыкнул, свел ладони вместе, а когда разъединил — на них уже лежала флейта из пестрой яшмы.       — Она сыграет для тебя, — протянул он диковину Миладе.       Лада осторожно взяла флейту, легонько погладила, пробежалась пальцами, словно приноравливаясь к мелодии, которую нужно сыграть. Поднесла ее к губам.       Звук у яшмового чуда оказался чистым, глубоким и чарующим. В нем слышался и перебор струн, и легкие постукивания, словно от столкновения костяных палочек. Впрочем, чего еще ждать от творения Горного Хозяина? Люди зачарованно слушали, а флейта уже играла сама, потому в ее дивную мелодию вплетался голос Милады, выпевавший слова так, словно они сами вытекали из музыки:              Закат раскинулся крестом поверх долин вершины грез;       Ты травы завязал узлом и вплел в них прядь моих волос.       Ты слал в чужие сны то сумасшедшее видение страны,       Где дни светлы от света звезд.              Господином Горных Дорог назову тебя;       Кто сказал, что холоден снег?       Перевал пройду и порог, перепутие,       Перекрестье каменных рек.              Кагардаш чуть заметно вздрогнул, черные глаза расширились, впиваясь взглядом в лицо супруги. Лада пела, полуприкрыв глаза:              Я ухожу вослед не знавшим, что значит слово «страх».       О, не с тобой ли все пропавшие, погибшие в горах,       Что обрели покой там, где пляшут ветры под твоей рукой       На грани ясного утра?              Теперь запереглядывались уже горняки. Бытовало ведь поверье, что погибшие на выработках идут в свиту горного духа… Значит, бытовало не только у них?              Господином Горных Дорог назову тебя, облака       Кружат стаей перед грозой.       Наша кровь уходит в песок, позабудь ее, и она       Прорастет тугою лозой.              Я хотела остаться с тобой,       Я уже успела посметь.       Пахнет снегом прозрачная боль —       То ли даль, то ли высь, то ли смерть…              Пусть укроет цепи следов моих иней,       Чтоб никто найти их не мог.       Кто теперь прочтет подо льдом твое имя,       Господина Горных Дорог?..              Кагардаш встал. Глаза его бешено пульсировали, но больше никак волнение не отразилось. Он протянул руку Миладе:       — Идем… Идем в Каменный пояс…       Девушка с заметным сожалением выпустила из рук яшмовую флейту. Кагардаш дернул ее к себе и провалился в сплошную скалу. Это было странное ощущение. Они «шли» сквозь горы, словно сквозь огромный вибрирующий барабан, пропуская через себя этот ритм, сливаясь с ним. Милада чувствовала эти вибрации всем телом, сначала несильные, а потом погребающие под собой, словно волна, захлестывающие с головой. Горы… Пели, говорили, перекликались множеством голосов, низких, рокочущих, похожих на голос Кагардаша… Вернее, это голос Кагардаша был отражением тех, которыми говорили горы.       — Это… грандиозно. Просто словами не передать. — Можно было бы решить, что Лада говорит о первом зале Самоцветных Чертогов. Если бы ее глаза не были закрыты.       Кагардаш медленно сглотнул. Неужели… услышала? Две полосы на ее запястьях давали шанс и возможность, но горному духу не доводилось знать тех, кто мог бы сказать, что это не красивая сказка.       Но хотелось верить, что сегодня он приобрел не просто красивую человечку, а Хозяйку для своих чертогов.       Наконец Милада открыла глаза, с интересом оглядела зал.       — Здесь красиво.       Девушка погладила рудную прожилку на стене. И Кагардаш был готов поклясться, что та чуть изменила очертания под ее рукой.       — Выбирай любую комнату. Стуканцы доставят все необходимое.       Милада пожала плечами, пошла по залам. Прекрасным, величественным, торжественным. Казалось, все самоцветы и руды Медян нашли отражение на их стенах.       — Завидного супруга я себе отхватила, — хмыкнула Лада. — Любой князь таким богатствам позавидует…       Девушка вздохнула и пошла дальше по залам. Порой она касалась рукой привлекших ее внимание камней или прожилок, ласково проводила по ним пальцами. Камень загадочно поблескивал и тепло мерцал, давая неяркое, но вполне достаточное освещение. Красивые залы, богатые. Впечатляющие. Но совсем-совсем не людские.       Наконец девушка выбрала себе не очень большую комнату, отделанную змеевиком и нефритом. Стуканцы — это оказались некрасивые, но добродушные карлики — мигом натаскали туда множество всего. Зеркало, огромный шкаф, полный самоцветных платий, небольшой столик и вазы, шкатулки и подсвечники, широкое ложе… Только вот беда, ложе было каменным. Но Миладе, захваченной окружающими чудесами, было не до таких мелочей. Она увидела живое пламя недр в глубокой расщелине, ревущий горный водопад, друзы кристаллов, забрела даже в мастерские Кагардаша — гранильную, камнерезную, рисовальную. Погладила там инструменты, стараясь не сдвинуть их ни на волосок. Мечтательно вздохнула, решив обязательно попросить разрешения посмотреть на то, как Кагардаш работает. Чудес подгорных было огромное множество — ни за день, ни за месяц всех не пересмотришь. Милада и сотой доли не увидела, а умаялась так, что и на каменном ложе уснула, едва легла. Но пробуждение вышло тяжким — после сна на жестких камнях все тело замлело и теперь покалывало множеством иголочек. Поэтому первым делом Лада пошла искать Кагардаша. В конце концов, если он может делать одежду из самоцветов, почему бы не найтись в его кладовых каменному ковру и одеялу?       Горного духа ее приход удивил, а просьба удивила еще больше. Сперва Кагардаш хотел послать на поверхность стуканцов, но вовремя вспомнил, что те на свету каменеют, да и что они знают о человеческих потребностях? Принесут еще не то… Поэтому он решил отпустить в поселение саму Миладу.       — Попробуешь сбежать — горы не отпустят, — коротко предупредил Кагардаш, касаясь самоцветной полосы на запястье.       — Зачем же мне бежать от тебя? — чуть улыбнулась девушка. — Ты меня ничем не обидел, Кагардаш.       — Стефим, — неожиданно сказал горный дух. — Мое имя Стефим, Кагардашем местные прозвали.       — Кагардаш — горный страж… Я постараюсь вернуться побыстрее, Стефим. — Милада привстала на цыпочки, коротко поцеловала горного духа в уголок губ. И птичкой выпорхнула из зала, словно испугавшись своей порывистости.       Стефим остался ждать, чуть заметно улыбаясь.       — Лада! Неужели сбежала? — ахнула Ирева, увидев подругу.       — Почему сбежала? — слегка обиделась даже Милада. — За покупками пришла. Хочу матрас, одеяло и теплую шкуру на пол. Там же камни везде, красиво — словами не передать, но холодновато.       Ирева удивленно моргнула.       — То есть Кагардаш тебя отпустил?       — А почему не должен был? Я же отпросилась, и ненадолго.       — Но те, кто уходит в Самоцветные чертоги, никогда больше света не видят…       — Глупости. И вовсе там не темно — камни светятся. Ирева, ты бы видела, какая там красота!       Девушка даже отшатнулась:       — Нет, и видеть не хочу! Кто увидит Чертоги хозяина гор — тот покой потеряет и душу там оставит. — Ирева подозрительно оглядела подругу, словно ища признаки отсутствия этой самой души.       Милада только рассмеялась:       — Ну, про душу — это вряд ли, а вот забыть точно не сможет. Ну так что, сменяешь мне пару одеял на шпильки да браслеты?       — Лада, да я тебе и так дам…       Милада выставила вперед ладонь, останавливая подругу:       — Себе бы я, может, и взяла. Но я сейчас замужняя, так что не обижай Кагардаша, отказываясь от его платы.       Больших теплых шкур, которые можно на пол постелить, у Иревы не оказалось, только тканевые половики. Пришлось к охотникам идти, а там уж все поселение на уши встало от такой невидали — нареченная горного духа к людям вернулась! Одеял, половиков, шкур и подушек набралось столько, что впору было телегу брать, чтобы довезти до места, — каждому хотелось шпильку от самого Горного Хозяина. Да и просто так несли, как свадебные подарки — рушники, вышивки, салфетки кружевные, пояса и ленты. Оказалось, сегодня с утра в забое, который уже и бросать собирались, нашли жилу, да такую богатую, что и в отвал почти нечего выбрасывать было. Вино и угощение Горному Хозяину в шахте уже оставили, а супругу его грех не порадовать. Если бы не помощь стуканцов, ни за чтобы Миладе не унести и половины подарков. А так дюжие парни донесли все до ближайшей пещеры, а там уж и слуги Кагардаша расстарались.       — Лада… Ты ведь будешь еще приходить? — У Иревы вновь глаза были на мокром месте.       — Не знаю, но постараюсь. Если уж доведется, к тебе первым делом загляну, — махнула рукой Милада да скрылась в пещере.       А в Чертогах уже Стефим жену ждал. Не захотел он вчера девицу пугать, да сегодня понял, что не боится она его. Оттого и тянуть не стал, лишь дождался, пока мехами ложе устелят да под ноги шкуры бросят. Хоть и осторожничал он поначалу — не чета горный дух человеку, обнимает — как камень стиснет, поцелует — словно лаву вместо крови по жилам пустил. Только не пугается Милада, сама в ответ обнимает, ведет руками по темной коже — вроде и гладкой, как камень, а и теплой, и мягкой. Зарывается пальцами в волосы малахитовые. Отвечает на поцелуи нетерпеливые. Льнет всем телом, выгибается под ласками, выдыхает сладко. И чудится Стефиму, что не человека он в ладонях держит, а речку бурную, горную, что по камешкам весело звенит да во время разлива и валуны тяжелые ворочает. И что его та река подхватила и несет, швыряя через пороги, а он и не в силах выбраться. Только вот поток этот был обжигающе жарким, полным прерывистого дыхания и волнующего шепота. Милада раскрывалась ему навстречу, принимала полностью — и ласки, и метки, и семя. А Стефим отдавал все — и нерастраченную страсть, и жадное желание, и собственную суть.       У горных духов тоже были свои легенды…       О том, например, как именно могут появляться новые Хозяева Гор.       Или же их Хозяйки.       Любой из старших народов знал, что люди слабы, хрупки и малодушны. Но любой же считал удачей заполучить своего человека. Потому что только люди были достаточно изменчивы и таили в себе такой потенциал, что хоть рарог, хоть водяник, хоть дракон мог вывести его на свой уровень, а то и выше. Если человек захочет измениться, ответить на страсть или на дружбу старшего народа. Было что-то особенное в этих нелогичных созданиях с ярко-алой кровью, что-то такое, из-за чего старшие народы раз за разом теряли головы и рисковали.       И теперь Стефим очень хорошо понимал причину. Слишком пьянящей была взаимность людей, слишком сладкой, чтобы суметь от нее отказаться. Все силы приложишь, чтобы не потерять ее, чтобы создание, подарившее такое, осталось рядом — и уже не как младшая, но как равная. Горный дух чуть заметно усмехнулся своим мыслям и снова потянулся к зацелованным губам супруги.       Если уж он хочет себе сильную Хозяйку, стоит постараться как можно сильнее. Ведь чем ярче чувства между двумя возлюбленными, тем больше черт Старшего получит бывший человек.       Хотя и горному духу не удастся остаться неизменным.

*   *   *

      С тех пор не только Горного Хозяина видели люди. Поговаривают, рудокопам и девица в хризолитовом платье встречается. И всегда — к добру.      А шпильки те, которыми Милада расплачивалась, стали талисманами считаться. А если кто в забое находил одиночный узкий и длинный кристалл — говорили, что он Хозяйке глянулся, раз она и ему шпильку подарила. Врали или нет — кто знает, да только и обвалы, и рудничный газ таких обходили.      Как знать, может, и впрямь Кагардаш обходил гневом любимцев своей Хозяйки?

ficbook.net

Чудесные зёрна сказка читать онлайн

Тибетская (Китай) сказка

Много сотен лет назад было в Тибете обширное государство Було. Жители его не знали другой еды, кроме говядины и баранины, не пили других напитков, кроме ячьего и козьего молока*. О вкусной цзамбе*, что из зерен ячменя делают, никто даже и не слыхал. Жил в Було один кузнец, мастер на все руки. У того кузнеца был сын по имени Ачу, юноша умный, добрый и отважный. Однажды от чужеземных купцов, прибывших в Було с разными товарами, Ачу услышал, что есть такое растение — ячмень, а зерна у него золотистые. Эти чудесные зерна, сказали купцы, хранятся в пещере могучего горного духа Жуды, а живет Жуда за девяносто девятью высокими горами и девяносто девятью широкими реками. И решил тогда Ачу отправиться к горному духу и попросить у него семян ячменя для своего народа. Долго не соглашались родители отпустить своего единственного сына в такой трудный и опасный путь. Но юноша был настойчив, и родители скрепя сердце уступили. Двадцать приятелей Ачу вызвались ехать вместе с ним к горному духу. Всем им кузнец выковал по доброму мечу, и ранним летним утром двинулись они в дальнюю дорогу. Долго ехал Ачу со своими спутниками. Только перевалят через одну гору — перед ними сразу же другая вырастает. Только переправятся через одну реку — встречается на пути следующая. То один, то другой гибли по дороге удальцы, сопровождавшие Ачу. Кто в глубокую пропасть свалился, кто в быстрой реке утонул, кого дикие звери разорвали или ядовитые змеи ужалили. Словом, когда девяносто восемь гор и девяносто восемь рек остались позади, в живых остался один Ачу. Держа на поводу своего коня, шаг за шагом стал взбираться юноша на девяносто девятую гору. И на перевале, под высокой сосной, увидел старую женщину, которая пряла шерсть. Подошел к ней Ачу, почтительно поклонился и спросил, где находится обитель горного духа Жуды и как до нее добраться. — Кто ты такой и зачем тебе нужен Жуда? —спросила его старуха. Ачу рассказал ей, откуда он и что привело его сюда. Понравился старухе — а была это богиня земли — вежливый и красивый юноша, и она сказала: — Жуду найти очень легко. Спустишься с горы, увидишь реку. Переправься через нее и иди вверх по реке. У истока реки встретится тебе огромный водопад. Там три раза выкрикни имя горного духа, и он явится перед тобой. Дошел Ачу до истока девяносто девятой реки и увидел водопад, с шумом несся он с высокой горы. Стал Ачу лицом к водопаду и громко произнес: — Уважаемый горный дух Жуда! Явись мне, сделай милость, есть у меня к тебе дело! Прокричал так три раза, и вдруг из струй водопада появился огромный старик. Голова его возвышалась над горой, а борода свисала до самой реки, сама на водопад походила. — Кто меня звал? — громовым голосом спросил горный дух.— Уж не ты ли, юноша? Откуда ты пришел и зачем я тебе? — Почтенный горный дух Жуда,— отвечал ему Ачу,— я пришел сюда из государства Було. Говорят, у тебя есть семена ячменя. Дай мне немного этих семян, и я отнесу их своему народу. — Ты ошибся, юноша,— засмеялся горный дух,— у меня никаких семян нет. Ячмень выращивает царь змей Кабулэ, у него одного есть зерна ячменя. Опечалился Ачу. Стал он горного духа расспрашивать, где обитает царь змей и как у него зерна ячменя раздобыть. — Царь змей,— отвечал ему дух,— живет в большой горной пещере, отсюда в семи днях пути на быстром коне. Но он очень свиреп и скуп. Кабулэ ни за что не захочет поделиться с людьми своими зернами. К нему многие за ячменем приходили, да он всех их в собак превратил и съел. Пойдешь к нему, он и тебя в пса превратит, а потом съест. — Я не боюсь,— сказал Ачу горному духу,— мне бы только семена ячменя добыть! Понравился горному духу отважный юноша, и он рассказал, как добраться до царя змей Кабулэ. — Чтобы добыть зерна ячменя,— сказал под конец Жуда,— есть только один способ: их надо выкрасть у Кабулэ. Осенью царь змей ссыпает зерна в мешки и складывает их за своим троном. Трон этот охраняют сто стражников. Раз в десять дней царь змей отправляется в гости к повелителю драконов. Но не успеет сгореть благовонная свечка, как он уже возвращается обратно. Однако стражники всегда пользуются этим случаем, чтобы немножко вздремнуть. Вот за это время и надо успеть выкрасть из пещеры Кабулэ эти зерна.— Затем горный дух достал из-за пазухи шарик величиной с горошину и протянул его Ачу: — Я уже стар и не могу тебе помочь. Прими от меня в подарок эту Жемчужину ветров. Держи ее у себя, а надо будет, возьми в рот — сразу быстрее ветра помчишься. Запомни также: если даже царь змей и превратит тебя в собаку, не пугайся. Постарайся найти девушку, которая полюбила бы тебя и в обличье собаки. Воротишься с ней домой, снова обретешь человеческий облик. Ну, ступай! Желаю тебе, юноша, удачи! Сел Ачу на коня и отправился в путь. Добравшись до владений царя змей, он снял с седла мешок с едой, освободил коня от уздечки и отпустил его. Сам же закинул мешок за спину и полез на гору, где обитал царь змей Кабулэ. Напротив пещеры царя змей нашел Ачу маленькую пещерку, выложил ее сухой травой и ветками, улегся и стал наблюдать за входом в обиталище грозного Кабулэ. Наступил день, когда Кабулэ отправлялся в гости к повелителю драконов. Задремал Ачу, как вдруг разбудил его мелодичный звон колокольчиков. Выглянул Ачу и видит: царь змей, в чешуйчатом халате, обшитом серебряными колокольчиками, выходит из своей пещеры. Понял юноша, что Кабулэ отправляется в гости к повелителю драконов. Быстро выбежал он из своего убежища, а когда добрался до пещеры царя змей, то увидел у входа спящих стражников. Только он хотел пробраться внутрь, как снова послышался звон серебряных колокольчиков. Это возвращался царь змей. Тут стражники зашевелились и стали подниматься, а Ачу бросился в траву, затаив дыхание, а потом тайком вернулся назад. Долго думал юноша, как бы ему изловчиться и суметь до возвращения царя змей раздобыть семена ячменя. И наконец придумал. Только царь змей покинул свою пещеру, как Ачу подбежал к высокому дереву, ловко забрался на него, привязал к толстой ветке веревку и, держась за ее свободный конец, отважно бросился через пропасть. Длинная веревка перенесла его прямо к входу в обиталище Кабулэ. Осторожно обойдя спящих стражников, Ачу вошел внутрь пещеры. Там было темным-темно, и ему пришлось пробираться вперед, держась одной рукой за стену. Наконец юноша достиг главного зала. В зале перед большим золотым троном горел огонь, ярко озаряя все помещение. Около трона спали стражники, а за троном стояли мешки с зерном. Стал Ачу насыпать золотистые зерна в мешок на груди. Насыпал — и к выходу! Да забыл впопыхах об осторожности и нечаянно задел двух стражников. Стражники вскочили, преградили юноше путь, но Ачу не растерялся. Бросил он в глаза стражникам горсть зерна и схватился за меч. Пока стражники протирали глаза, юноша успел выскочить из пещеры. Но шум разбудил других стражников. Словно рой пчел, окружили они Ачу. Рассыпая удары направо и налево, отважный юноша вырвался из их кольца и кинулся бежать. Но, на свою беду, он побежал прямо навстречу возвращавшемуся царю змей. Впереди — царь змей, позади — стражники. Тогда Ачу быстро сунул в рот Жемчужину ветров и бросился с отвесной скалы в горное ущелье. Увидев это, царь змей злобно захохотал и простер свою руку к юноше. Сразу же загремел гром, засверкали молнии, и Ачу превратился в желтую собаку. Но, помня наказ горного духа, он бежал все дальше и дальше. Одним прыжком перелетал через ущелья, переносился через высокие горы. Сзади все гремели раскаты грома и сверкали молнии, но они уже не могли испугать Ачу. Долго бежал Ачу, превращенный в желтую собаку, пока не добрался до пограничного с Було княжества Луджо. В Луджо также не сеяли злаков, лишь несколько фруктовых деревьев росло вблизи замка тусы — местного князя. А вокруг расстилалась дикая степь, там паслись стада яков и овец. От жителей княжества Ачу услыхал, что имя их тусы Кэнь-пан. У Кэньпана было три красавицы дочери: старшую звали Цзэтан, среднюю — Хамуцо, младшую — Эмань. Из всех троих Эмань была не только самой красивой, но и самой доброй девушкой. Она помогала всем бедным людям, никогда не обижала животных, и даже пугливые птички брали корм из ее рук. «Только Эмань может спасти меня»,— подумал Ачу, вспомнив о словах горного духа. Он решил отыскать ее, подарить доброй девушке семена ячменя и подружиться с ней. Несколько дней бродил Ачу, превращенный в собаку, вокруг замка тусы Кэньпана. Наконец он увидел, как Эмань вышла из замка и начала собирать на лужайке цветы. Ачу подбежал к ней, стал радостно лаять, тихонько хватать зубами за подол и вилять хвостом. Девушке очень понравилась красивая желтая собака. Она наклонилась и погладила собаку по голове. Собака же поглядела на Эмань по-человечески умными глазами и показала лапой на мешок, висевший у нее на шее. Эмань сняла мешок с шеи Ачу, осторожно развязала его и увидела там золотистые зерна. Но девушка не знала, что это за зерна и какая от них польза. Тогда собака опять дернула ее за подол, а затем вырыла в земле небольшую ямку и начала показывать носом то на семена, то на ямку. Наконец Эмань поняла желание собаки и стала бросать золотистые зерна в ямки, вырытые Ачу, и засыпать их землей. Долго работали они, пока не посеяли все семена. Затем Эмань вернулась в замок, но уже не одна, а с желтой собакой. Добрая девушка полюбила свою красивую и ласковую собаку, а собака ни на шаг не отходила от своей хозяйки. Умные глаза собаки с любовью и тоской смотрели на Эмань. Но вот наступила осень. Созрели все плоды, толстый слой жира нагуляли яки и овцы. Для дочерей тусы Кэньпана пришло время выходить замуж. В один теплый осенний вечер на лужайке перед замком тусы было устроено веселое гулянье. Со всех окрестных мест собрались сюда знатные люди со своими женами, сыновьями и дочерьми. Много песен было пропето, много танцев перетанцовано, много чаю с молоком, солью и сливочным маслом выпито. Но вот наконец наступило время последнего танца — танца выбора мужей дочерьми тусы Кэньпана. Этот танец, согласно древнему обычаю, девушки должны были танцевать с фруктами в руках и вручить эти фрукты своему избраннику. Первый круг протанцевали дочери тусы, и старшая сестра, отдав свои фрукты сыну главного советника, вышла из танца. Второй круг танцуют оставшиеся две сестры, и средняя сестра, вручив фрукты сыну соседнего тусы, также закончила танец. А Эмань прошла в танце и третий круг, но так никого себе и не выбрала. Много красивых юношей было среди собравшихся, но девушке казалось, что каждому из них чего-то недостает, и она никому не могла отдать предпочтение. А юноши уже начали шептаться между собой. — Кого же в конце концов выберет Эмань себе в мужья? — говорили они. Всем хотелось назвать своей женой эту умную, красивую и добрую девушку. Четвертый круг пошла танцевать Эмань и вдруг увидела свою любимую желтую собаку. С мокрыми от слез глазами сидел Ачу среди гостей и не отрываясь смотрел на девушку. Дрогнуло сердце у Эмань, и, кружась в танце, она невольно приблизилась к желтой собаке. Девушка, конечно, и не думала выбирать себе в мужья собаку. Но, подойдя к ней, она случайно поскользнулась, фрукты выпали из ее рук и подкатились прямо к собаке. — Эмань выбрала себе в мужья собаку! Эмань выбрала себе в мужья собаку! — злорадно закричали юноши, напрасно ожидавшие от нее фруктов. Даже старшие сестры и те не пожалели бедную девушку, а стали вместе со всеми насмехаться над ней. Тусы Кэньпан был очень гордый и самолюбивый человек. Видя, как люди высмеивают его дочь, он страшно разгневался и. указывая на Эмань, закричал сердито: — Раз ты полюбила пса и перед всем народом выбрала его себе в мужья, то уходи отсюда вместе с ним и никогда больше не возвращайся в мой замок! Зарыдала Эмань и пошла прочь, а желтая собака не отставала от нее ни на шаг. Пришла Эмань на поле, где сажала ячмень, и видит: стоят повсюду налитые зерном желтые колосья, склоняются перед ней, словно в приветствии. Пала Эмань на землю, обняла свою собаку и зарыдала горше прежнего. — Не надо так плакать, умная, прекрасная Эмань,— вдруг сказала ей собака человеческим голосом. От неожиданности девушка даже рыдать перестала и, потихоньку всхлипывая, с удивлением и испугом посмотрела на свою собаку. — Не удивляйся и не бойся,— продолжал Ачу,— я человек, а не собака. — Ты человек?! Почему же ты принял облик собаки?!— воскликнула Эмань. Вздохнул Ачу и произнес: — Тебе, конечно, известно про страну Було. Так вот, я сын кузнеца из той страны. Наши жители, как и жители твоего княжества, никогда не сеяли ячмень и не ели пищи, приготовленной из его зерен. Поэтому я похитил семена ячменя у царя змей Кабула, а он в отместку за это превратил меня в пса. Но я могу вновь стать человеком. Посмотрела Эмань на спелую ниву ячменя, на собаку, стоящую перед ней, и показалось ей, будто стоит около нее не желтый пес, а красивый и отважный юноша. Нагнулась она к собаке, обняла ее и спросила дрожащим голосом: — И когда же ты сможешь снова стать человеком? — Когда меня полюбит чистой любовью какая-нибудь девушка,— отвечал ей Ачу. — Я люблю тебя! — воскликнула Эмань.— Я по-настоящему люблю тебя! Почему же ты не превращаешься в человека? Чем я могу тебе еще помочь? — Если ты действительно любишь меня,— сказал Ачу,— то сначала собери спелые колосья ячменя, сшей мешок и насыпь туда зерна. Мы пойдем в мою страну, станем по дороге сеять ячмень. Пусть он будет в радость людям! А придем ко мне на родину, и я опять стану человеком. Эмань принялась быстро собирать урожай. Затем она сняла свой передник, сшила из него мешок и наполнила его зернами ячменя. Долго шли Ачу и Эмань и повсюду сеяли золотистые зерна. Наконец впереди показался большой город, обнесенный высокой стеной. — Здесь я тебя покину,— сказал Ачу, обращаясь к девушке.— Не хочу, чтобы мои земляки видели тебя рядом со мной, пока я нахожусь в обличье желтой собаки. Войдешь в город, спроси у прохожих, где кузнец живет, и иди прямо туда.— С этими словами Ачу быстро скрылся из глаз. У городских ворот Эмань спросила прохожих, где находится дом кузнеца. — Дойдешь до базара,— отвечали ей,— там тебе каждый покажет. Только Эмань к базару подошла, как навстречу ей выскочила желтая собака. Немного не добежав до девушки, собака вдруг остановилась и исчезла в облаке белого дыма, внезапно окутавшем ее. Облако дыма быстро рассеялось, и на месте собаки Эмань увидела высокого красивого юношу. Это и был Ачу. Он взял Эмань за руку и повел к своим родителям. Заплакали от радости отец и мать Ачу, увидев своего единственного сына живым и невредимым. Не знали они, как и благодарить красавицу Эмань, освободившую их сына от злых чар царя змей. А вскоре в доме кузнеца состоялась веселая свадьба Эмань и Ачу. Много простого народа было на этой свадьбе. Во время свадебной церемонии одна за другой слагались песни в честь новобрачных. Одни из них славили отвагу Ачу, добывшего своему народу зерна ячменя. Другие воспевали доброту и верность красавицы Эмань. С тех пор по всему Тибету выращивают ячмень, и люди научились делать из его золотистых зерен вкусную цзамбу, ставшую любимой пищей тибетцев.

Вот и сказке Чудесные зёрна конец, а кто слушал - молодец!

azku.ru

Горный дух и зубодер. Полное собрание сказок и легенд в одном томе. Гримм Якоб и Вильгельм

Горный дух и зубодер

У подножия гор, отделяющих Богемию и Моравию от Силезии, лежит ничем не примечательный городок. Во второй половине XVII века здесь жил один городской писарь, которого судьба щедро одарила детьми, но поскупилась на прочие земные блага. За тринадцать лет супружества его жена родила ему семерых мальчиков и четырех девочек и как раз готовилась довести число детей до дюжины, когда господин Килиан Брустфлек (так звали писаря) был срочно вызван в соседнее имение к знакомому дворянину. Молодую супругу дворянина так замучила зубная боль, что она решила обратиться к помощи господина Брустфлека, который подрабатывал удалением зубов и благодаря прилежанию и постоянной практике достиг в этом деле заметного мастерства.

Господин Брустфлек, как обычно, нуждался в деньгах, так что приглашение помещика оказалось кстати. Помещик был его хорошим знакомым, даже крестил у него ребенка, до имения было недалеко, около часу езды. Писарь поручил свою охающую жену заботам повивальной бабки и не мешкая тронулся в путь.

В замке ждали его с нетерпением. Он взялся за дело и с блеском продемонстрировал свои таланты зубодера. Обрадованный дворянин щедро наградил его и, невзирая на протесты, усадил за стол, уставленный бутылками вина. Они так усердно пили по случаю успешного исхода операции, что вскоре господин Брустфлек едва ворочал языком, однако собрался идти домой.

«Кум Килиан, – сказал помещик, с улыбкой похлопав его по плечу, – Вам нельзя сейчас пускаться в дорогу! Вино ночью плохой друг! Послушайтесь меня, переночуйте у нас!»

«Ни в коем случае, господин кум, – возразил Килиан, – у меня рожает жена, она ждет меня, бедняжка. А заблудиться я никак не могу, ведь каждый кустик на этой дороге я знаю не хуже, чем вы своих вороных и гончих. Поэтому уж позвольте мне попрощаться с Вами».

Он поблагодарил дворянина за щедрость и направился к воротам, веселый и довольный. На свежем воздухе Килиан почувствовал, что действительно перебрал. Покачиваясь, он раздумывал, не вернуться ли назад, но он столько раз хвастался перед кумом помещиком, что хмель его не берет, что возвращаться было стыдно, и Килиан решительно двинулся в путь.

На небе сияла луна, освещая дорогу, по которой господин Килиан и с закрытыми глазами мог бы дойти до своего дома, однако вскоре он обнаружил, что стоит, уткнувшись в дерево, которого вовсе не должно было быть на его пути. Он понял, что свернул с дороги, но что она где-то рядом. И все же, как ни старался, дороги отыскать не мог.

Долго водил его хмель по незнакомому месту, и он уже смирился с мыслью, что придется ночевать под открытым небом, как вдруг вдали сверкнул огонек. Он пошел в ту сторону, обрадовавшись, что теперь у него будет крыша над головой, но огонек двигался навстречу и оказался жестяным фонарем в руках у незнакомого приземистого малого.

«Ты кто?» – крикнул господин Килиан, испугавшись за свой кошелек и хватаясь за шпагу.

«Меня зовут Петер, я иду из здешнего замка в соседний город, – отвечал незнакомец, – а ты кто такой и зачем бродишь тут, когда все добрые люди спят? Или ты лунатик?» – спросил он в свою очередь и осветил фонарем господина Килиана с головы до ног. Тот рассказал, кто он такой, и объяснил, что подрабатывает удалением зубов, чтобы прокормить семейство, и так в этом преуспел, что на тридцать верст в округе нет равных в его искусстве, поэтому его частенько вызывают в любое время дня и ночи. «И сейчас, – добавил он, – я иду от одного богатого дворянина, супруге которого понадобилась моя помощь, и я оказал ее с величайшей ловкостью. Если вы сомневаетесь в моих словах, могу вам это доказать», – прибавил он, вынув из кармана свой зубодерный инструмент и поднося его к носу Петера. Тот отшатнулся и сказал: «Спасибо, мне не нужны ваши услуги, но мой господин уже часа два мучается от невыносимой зубной боли и как раз послал меня поискать человека, который облегчил бы его страдания. Если вы действительно такой искусник, может быть, вы последуете за мной в замок? Он неподалеку, за той рощицей. Мой господин высоко ценит всякое мастерство, и щедрость его безгранична. Он может осыпать вас золотом, так что вы сможете купить себе дворянское имение и до конца дней будете как сыр в масле кататься. Но если вы не такой мастер, за которого себя выдаете, то берегитесь! Мой господин ужасен в гневе и скор на расправу, и вы до конца дней будете помнить тяжесть его кулаков».

«Ого-го! – воскликнул господин Килиан, в котором еще бродил хмель. – Килиан Брустфлек никогда не был хвастуном! Он знает свое дело так замечательно, что без раздумий согласился бы оперировать самого Вельзевула, если б у того заболел зуб! Поэтому кончай болтать и веди меня к своему господину. Что касается поместья, то я, конечно, от него не отказался бы, потому что, сказать по правде, устал надрываться каждый день из-за куска хлеба». Он стал подталкивать низкорослого Петера, чтобы поскорее пройти сквозь кустарник к замку своего пациента, и через несколько минут в темноте ночи увидел на высокой скале что-то похожее на замок.

Узкая тропа вела к большим сводчатым воротам. Петер достал ключ, открыл их и снова тщательно запер за собой. По крутой каменной лестнице они вошли в замок. В нем царила такая сверхъестественная тишина, что господину Килиану стало жутковато, но он подавил в себе это чувство и молча шел за своим провожатым по бесчисленным комнатам. Наконец они остановились в небольшой передней, и Петер попросил немного подождать.

Писарь по долгу службы привык к ожиданию в чиновничьих приемных и сейчас был даже рад промедлению. Он постарался собраться с духом перед предстоящей операцией, достал свой инструмент, похожий на птицу, почистил его клюв. И тут из-за двери громовой голос произнес: «Ну-с, войдите, мой друг!»

Килиан с помощью пятерни поспешно привел в порядок парик, обдернул сюртук и уверенно вошел в соседний покой. Там его поразил своим обликом огромный, могучий мужчина в зеленом камчатном шлафроке и громадной шляпе с пером.

По его внушительному виду лекарь понял, что это и есть хозяин замка и его пациент. Непрестанно кланяясь, он отрекомендовался его высочайшей светлости и всепокорнейше спросил, все ли еще намерен благородный господин избавиться от своего мучителя-зуба.

«Да, – рокочущим басом ответил юнкер, – но ты не кажешься мне тем человеком, который легко и быстро избавит меня от боли. Судя по твоему лицу и потрепанному платью, дела у тебя идут не очень-то успешно!»

«Может быть, и так, – возразил господин Килиан, – но ведь о птице судят не по перьям, а по полету, и я хотел бы тотчас это доказать, если бы Ваша превосходительная светлость согласилась сесть вот сюда на пол и показать мне зуб, который желает удалить из всеблагороднейшего рта».

«Ну хорошо, – произнес юнкер, усаживаясь посреди комнаты на пол, – я готов подвергнуться операции. Но вот что я тебе скажу: если ты не выдернешь зуб сразу, моли небо о милости. Если же сможешь удалить его без особенной боли, то уж больше тебе не придется глотать архивную пыль, ты заживешь в свое удовольствие».

Юнкер замолчал и отдался во власть господина Килиана. Лекарь схватил его за чуб и так зажал между сухими коленями, что на его лбу проступили крупные капли пота. Затем он обмотал не слишком чистым носовым платком рукоять своей железной птички и ее клювом прихватил зуб. Стараясь избежать наказания и заслужить обещанную награду, он так сильно дернул зуб, что чуть-чуть не потерял равновесия и не проделал сальто-мортале через голову юнкера. Но зуб продолжал стоять так же прочно и несокрушимо, как тысячелетний дуб под натиском урагана.

Неудача привела лекаря в немалое замешательство. Он увидел, как гневно сдвигаются брови пациента и зловещие складки собираются на лбу, и ожидал, что тот, в свою очередь, схватит его за чуб и испробует на нем мощь своих кулаков, но то ли боль была слишком нестерпима, то ли поток писарского красноречия притушил пламя гнева, но юнкер, сохраняя угрожающий вид, все же открыл рот вторично. Испуганный лекарь снова ухватил непокорный зуб и на этот раз выдернул его, – но, увы, вместе с двумя соседними!

Такой оборот дела окончательно сломил нашего героя, и он решил поскорее улизнуть, но собака юнкера, могучий дог, лежавший в дверях, зарычал при первом же шаге Килиана. Ему ничего больше не оставалось, как набраться мужества и ждать решения своей судьбы.

– Смилуйтесь! Не губите! – взмолился он, когда пациент с пылающим взором шагнул к нему. – Я отец одиннадцати несмышленых детей, они вместе с матерью умрут с голоду, если Вы лишите меня способности работать. Умоляю Вас, смените гнев на милость и один раз сделайте исключение из своих правил!

– Это ты оставь, мой друг, – пророкотал юнкер. – Я во всем люблю порядок и не собираюсь на старости лет из-за всякого пустозвона заводить новшества, так что не скули и покорись своей участи!

– Хорошо! – сказал с отчаянием господин Килиан. – Я покоряюсь неизбежности, но если в Вас осталась хоть капля милосердия…

– Молчи! – прервал его юнкер. – Следуй за мной!

Господин Килиан поплелся за ним, как преступник к месту казни. Они прошли ряд галерей и лестниц и оказались в оружейной камере, где наряду с оружием висели доспехи всех фасонов и размеров. Тут лекарю было велено примерять по очереди все доспехи, пока одни не пришлись ему впору.

Тогда юнкер принес жаровню с горящими углями и стал подогревать над ней панцирь, шлем и поножи, раздувая огонь своей шляпой, так что искры сыпались.

Незадачливый лекарь понял, что его ждет. Он сделал вторую попытку бежать, но юнкер отшвырнул его в угол и продолжил свое дело. Затем подозвал бедолагу и, не обращая внимания на его мольбы, заковал его в железные доспехи.

Господин Килиан рычал и сопротивлялся, как лев, но тщетно! «Какова работа, такова и плата! – приговаривал юнкер со злорадным смехом. – Не умеешь – не берись! А теперь проваливай!» – с этими словами он вышвырнул писаря на улицу через маленькую боковую дверь. Бедняга поплелся, кряхтя и охая, ему казалось, что все тело его горит, а вслед раздавался насмешливый хохот его мучителя. В бессильном бешенстве он сжал кулаки и стал фантазировать, как он вернется в замок и отомстит своему врагу, – и вдруг сзади раздался топот копыт. Сердце у него упало, он решил, что всемогущий юнкер разгадал его мысли и бросился в погоню. Килиан ринулся вниз по склону, запутался неуклюжими железными ногами в траве и, чтобы не покатиться кубарем, совершил такой невероятный прыжок под гору, что ему позавидовал бы любой спортсмен. На счастье, он упал в речку. Вода смягчила удар и охладила доспехи.

Выбравшись на берег, он увидел при лунном свете, что под ближайшим деревом пасется оседланная и взнузданная лошадь. Лекарь чувствовал себя совершенно разбитым и не был уверен, что сможет самостоятельно добраться до дома. Он завладел лошадью, с трудом вскарабкался на нее и –

Кто скачет, кто мчится под хладною мглой?[126]

Господин Килиан стремится домой.

Лошадь не слушалась седока и сама выбирала путь через поля, луга и изгороди. Она мчалась с такой скоростью, что господин Килиан, хоть и не в первый раз ехал верхом, вынужден был схватиться за седло и терпеливо ждать, когда же все это кончится.

Оказалось, что лошадь прекрасно знает дорогу к его дому. Она остановилась возле какой-то покосившейся изгороди, и писарь узнал ограду своего сада. При виде знакомой полуотворенной калитки он приободрился и уже начал было прикидывать, куда поставит лошадь и чем будет ее кормить, как вдруг она резким толчком сбросила своего седока, и когда он опомнился, ее уже и след простыл.

Господин Килиан прошел через сад к дому и вошел в комнату. Его семейство под руководством акушерки распевало благодарственную песнь в честь благополучного исхода родов, кроме того, громкое пение должно было помешать роженице уснуть в ближайшие часы после родов – таков был обычай. Сначала появления отца семейства никто не заметил, но потом кто-то взглянул в его сторону… Раздался дикий визг и крик испуга, все вскочили. В конце концов господин Килиан потерял терпение и так стукнул по столу железным кулаком, что все тарелки и кружки подскочили.

– Тихо! – крикнул он. – Я не дьявол и не оборотень, я живой человек, но злой дух подшутил надо мной и превратил в рыцаря.

Он рассказал о своих приключениях. Акушерка, бывалая женщина, тотчас же догадалась, что юнкер был не кто иной, как Рюбецаль, озорной горный дух, который уже много сотен лет обитает в этих краях и то помогает людям, то вредит им. Господин Килиан и сам уже пришел к такому выводу и решил про себя, что уж постарается никогда в жизни больше не встречаться с Рюбецалем.

Впрочем, выяснилось, что Рюбецаль не так-то плохо обошелся со своим лекарем. Когда господина Килиана извлекли из доспехов, ожогов у него на теле не оказалось. Наутро его тесть, золотых дел мастер, осмотрел доспехи и сообщил, что они сделаны из золота высшей пробы и стоят по меньшей мере тысячу талеров. Писарь стал самым богатым человеком в городке и при виде своего процветающего семейства забывал про боль, которую ему причинил юнкер, когда заковывал в раскаленный панцирь.

librolife.ru

Горный дух Рюбецаль. Полное собрание сказок и легенд в одном томе. Гримм Якоб и Вильгельм

Горный дух Рюбецаль

Как горный дух превратился в осла

Шел однажды через Богемские горы стекольщик с тяжелой ношей на спине. Одолев перевал, он очень устал и оглянулся вокруг в поисках какого-нибудь пня, чтобы присесть и отдохнуть. Рюбецаль, озорной горный дух, решил подшутить над ним и обернулся деревянной колодой. Стекольщик увидел возле дороги удобную колоду и присел на нее. Вдруг колода резво выкатилась из-под него, стекольщик упал, и все стекло разбилось.

Стекольщик поднялся с земли и поискал взглядом злополучную колоду, но ничего похожего поблизости не было. Растерянный и огорченный, он побрел прочь, бросив разбитое стекло. Тут опять его встретил Рюбецаль в образе прохожего, поздоровался и спросил, чем он так расстроен. Стекольщик рассказал ему о том, что случилось, – как он присел на чурбан отдохнуть, а чурбан вдруг укатился неизвестно куда, он упал, все стекло разбилось, а стекольщик рассчитывал получить за него хорошие деньги, талеров восемь, и теперь не знает, как выйти из положения, ведь он едва сводил концы с концами. Горный дух пожалел его и признался, что это он над ним подшутил, но хочет возместить ему убыток: он превратится в осла, а стекольщик должен будет отвести его на мельницу у подножья горы и продать мельнику, но после этого ему нужно сразу, не задерживаясь, уйти. Через мгновение, к изумлению стекольщика, вместо прохожего перед ним оказался рослый осел.

Стекольщик привел его на мельницу и предложил мельнику купить осла за десять талеров. Мельнику понравилось великолепное животное, он предложил за него восемь талеров. Поторговавшись, сошлись на девяти, стекольщик забрал деньги и, не мешкая, ушел.

Осла отвели на конюшню, слуга стал насыпать ему в кормушку овес. Вдруг осел сказал человеческим голосом: «Сам лопай свой овес, а мне подавай колбасы и пирогов!» У слуги волосы встали дыбом, он побежал за хозяином, но когда оба вернулись, в стойле было пусто. Мельник схватился за голову, восклицая: «Где мои девять талеров?»

Так Рюбецаль наказал его за то, что он часто обсчитывал бедняков.

Как Рюбецаль проучил помещика

Это случилось в 1512 году. Жил тогда один помещик, жестоко тиранивший своих крепостных. Он приказал одному из крестьян доставить из леса к замку огромный дуб. В помощь он никого не дал, и крестьянину ничего не оставалось, как везти дерево на своей лошаденке, запряженной в старую телегу. «И смотри у меня, – пригрозил помещик, – если не выполнишь приказ, пожалеешь, что родился на свет!»

Крестьянин понимал, что с такой работой ему не справиться, но делать было нечего, и он поехал в лес.

Там ему встретился Рюбецаль в человеческом облике и спросил, отчего он такой невеселый. Мужичок рассказал о своей беде. Рюбецаль усмехнулся: «Не волнуйся, езжай себе домой. Я привезу дуб твоему хозяину прямо на его двор».

Не успел крестьянин добраться до дому, как Рюбецаль выворотил громадный дуб чудовищной толщины и целиком, с огромными ветвями и мощными корнями, швырнул к воротам замка. Ворота оказались накрепко приперты. Отодвинуть дуб в сторону было невозможно, ни пиле, ни топору он не поддавался – его древесина оказалась прочнее, чем сталь. Пришлось помещику делать пролом в ограде замка и строить новые ворота.

Рюбецаль-дровосек

Пришел однажды Рюбецаль в соседний городок Хиршберг и нанялся к одному горожанину в дровосеки. За свою работу он запросил только вязанку дров. Бюргер обрадовался, потому что на дворе у него скопилось несколько возов дров, а он все выжидал, кто наймется подешевле. Он привел работника во двор и спросил, не нужен ли ему помощник. Дровосек ответил, что сам справится. Хозяин поинтересовался, где же его топор. Работник сказал, что за топором дело не станет, схватился за левую ступню, выдернул ногу из бедра и, ухватив ее, как топор, начал крушить чурбаки, только щепки полетели. Стоял он при этом на одной ноге, словно аист. За несколько минут двор покрылся ворохом поленьев.

Хозяин увидел, что дело нечисто, перепугался и поднял крик: «Остановись! Прекрати сейчас же, ты мне весь двор разнесешь!» Но Рюбецаль отвечал: «Нет, хозяин, уговор дороже денег, я не уйду, пока не покончу с делом и не получу обещанного». Под эту перебранку необыкновенный дровосек покончил с дровами, сунул ногу на место и увязал все поленья в огромную вязанку. Хозяин закричал: «Караул, грабят!» – а дровосек взвалил дрова на плечо и ушел, предоставив хозяину плакать и ругаться, пока не надоест.

Рюбецаль проучил бюргера за жадность: дрова ему привозили бедные крестьяне из соседних деревень, и он всегда норовил обмануть их при расчете или не заплатить совсем.

librolife.ru

читать сказку для детей, текст онлайн на РуСтих

Тибетская сказка (Китай)

Много сотен лет назад было в Тибете обширное государство Було. Жители его не знали другой еды, кроме говядины и баранины, не пили других напитков, кроме ячьего и козьего молока.

О вкусной цзамбе, что из зерен ячменя делают, никто даже и не слыхал.Жил в Було один кузнец, мастер на все руки. У того кузнеца был сын по имени Ачу, юноша умный, добрый и отважный. Однажды от чужеземных купцов, прибывших в Було с разными товарами, Ачу услышал, что есть такое растение — ячмень, а зерна у него золотистые. Эти чудесные зерна, сказали купцы, хранятся в пещере могучего горного духа Жуды, а живет Жуда за девяносто девятью высокими горами и девяносто девятью широкими реками.

И решил тогда Ачу отправиться к горному духу и попросить у него семян ячменя для своего народа.

Долго не соглашались родители отпустить своего единственного сына в такой трудный и опасный путь. Но юноша был настойчив, и родители скрепя сердце уступили.

Двадцать приятелей Ачу вызвались ехать вместе с ним к горному духу. Всем им кузнец выковал по доброму мечу, и ранним летним утром двинулись они в дальнюю дорогу.

Долго ехал Ачу со своими спутниками. Только перевалят через одну гору — перед ними сразу же другая вырастает. Только переправятся через одну реку — встречается на пути следующая.

То один, то другой гибли по дороге удальцы, сопровождавшие Ачу. Кто в глубокую пропасть свалился, кто в быстрой реке утонул, кого дикие звери разорвали или ядовитые змеи ужалили. Словом, когда девяносто восемь гор и девяносто восемь рек остались позади, в живых остался один Ачу.

Держа на поводу своего коня, шаг за шагом стал взбираться юноша на девяносто девятую гору. И на перевале, под высокой сосной, увидел старую женщину, которая пряла шерсть. Подошел к ней Ачу, почтительно поклонился и спросил, где находится обитель горного духа Жуды и как до нее добраться.

— Кто ты такой и зачем тебе нужен Жуда? —спросила его старуха.

Ачу рассказал ей, откуда он и что привело его сюда. Понравился старухе — а была это богиня земли — вежливый и красивый юноша, и она сказала:

— Жуду найти очень легко. Спустишься с горы, увидишь реку. Переправься через нее и иди вверх по реке. У истока реки встретится тебе огромный водопад. Там три раза выкрикни имя горного духа, и он явится перед тобой.

Дошел Ачу до истока девяносто девятой реки и увидел водопад, с шумом несся он с высокой горы. Стал Ачу лицом к водопаду и громко произнес:

— Уважаемый горный дух Жуда! Явись мне, сделай милость, есть у меня к тебе дело!

Прокричал так три раза, и вдруг из струй водопада появился огромный старик. Голова его возвышалась над горой, а борода свисала до самой реки, сама на водопад походила.

— Кто меня звал? — громовым голосом спросил горный дух.— Уж не ты ли, юноша? Откуда ты пришел и зачем я тебе?

— Почтенный горный дух Жуда,— отвечал ему Ачу,— я пришел сюда из государства Було. Говорят, у тебя есть семена ячменя. Дай мне немного этих семян, и я отнесу их своему народу.

— Ты ошибся, юноша,— засмеялся горный дух,— у меня никаких семян нет. Ячмень выращивает царь змей Кабулэ, у него одного есть зерна ячменя.Опечалился Ачу. Стал он горного духа расспрашивать, где обитает царь змей и как у него зерна ячменя раздобыть.

— Царь змей,— отвечал ему дух,— живет в большой горной пещере, отсюда в семи днях пути на быстром коне. Но он очень свиреп и скуп. Кабулэ ни за что не захочет поделиться с людьми своими зернами. К нему многие за ячменем приходили, да он всех их в собак превратил и съел. Пойдешь к нему, он и тебя в пса превратит, а потом съест.

— Я не боюсь,— сказал Ачу горному духу,— мне бы только семена ячменя добыть!Понравился горному духу отважный юноша, и он рассказал, как добраться до царя змей Кабулэ.

— Чтобы добыть зерна ячменя,— сказал под конец Жуда,— есть только один способ: их надо выкрасть у Кабулэ. Осенью царь змей ссыпает зерна в мешки и складывает их за своим троном. Трон этот охраняют сто стражников. Раз в десять дней царь змей отправляется в гости к повелителю драконов. Но не успеет сгореть благовонная свечка, как он уже возвращается обратно. Однако стражники всегда пользуются этим случаем, чтобы немножко вздремнуть. Вот за это время и надо успеть выкрасть из пещеры Кабулэ эти зерна.— Затем горный дух достал из-за пазухи шарик величиной с горошину и протянул его Ачу: — Я уже стар и не могу тебе помочь. Прими от меня в подарок эту Жемчужину ветров. Держи ее у себя, а надо будет, возьми в рот — сразу быстрее ветра помчишься. Запомни также: если даже царь змей и превратит тебя в собаку, не пугайся. Постарайся найти девушку, которая полюбила бы тебя и в обличье собаки. Воротишься с ней домой, снова обретешь человеческий облик. Ну, ступай! Желаю тебе, юноша, удачи!Сел Ачу на коня и отправился в путь. Добравшись до владений царя змей, он снял с седла мешок с едой, освободил коня от уздечки и отпустил его. Сам же закинул мешок за спину и полез на гору, где обитал царь змей Кабулэ. Напротив пещеры царя змей нашел Ачу маленькую пещерку, выложил ее сухой травой и ветками, улегся и стал наблюдать за входом в обиталище грозного Кабулэ.

Наступил день, когда Кабулэ отправлялся в гости к повелителю драконов. Задремал Ачу, как вдруг разбудил его мелодичный звон колокольчиков. Выглянул Ачу и видит: царь змей, в чешуйчатом халате, обшитом серебряными колокольчиками, выходит из своей пещеры.

Понял юноша, что Кабулэ отправляется в гости к повелителю драконов.Быстро выбежал он из своего убежища, а когда добрался до пещеры царя змей, то увидел у входа спящих стражников. Только он хотел пробраться внутрь, как снова послышался звон серебряных колокольчиков. Это возвращался царь змей. Тут стражники зашевелились и стали подниматься, а Ачу бросился в траву, затаив дыхание, а потом тайком вернулся назад.

Долго думал юноша, как бы ему изловчиться и суметь до возвращения царя змей раздобыть семена ячменя. И наконец придумал.

Только царь змей покинул свою пещеру, как Ачу подбежал к высокому дереву, ловко забрался на него, привязал к толстой ветке веревку и, держась за ее свободный конец, отважно бросился через пропасть. Длинная веревка перенесла его прямо к входу в обиталище Кабулэ.

Осторожно обойдя спящих стражников, Ачу вошел внутрь пещеры. Там было темным-темно, и ему пришлось пробираться вперед, держась одной рукой за стену. Наконец юноша достиг главного зала. В зале перед большим золотым троном горел огонь, ярко озаряя все помещение. Около трона спали стражники, а за троном стояли мешки с зерном.

Стал Ачу насыпать золотистые зерна в мешок на груди. Насыпал — и к выходу! Да забыл впопыхах об осторожности и нечаянно задел двух стражников. Стражники вскочили, преградили юноше путь, но Ачу не растерялся. Бросил он в глаза стражникам горсть зерна и схватился за меч. Пока стражники протирали глаза, юноша успел выскочить из пещеры. Но шум разбудил других стражников. Словно рой пчел, окружили они Ачу. Рассыпая удары направо и налево, отважный юноша вырвался из их кольца и кинулся бежать.

Но, на свою беду, он побежал прямо навстречу возвращавшемуся царю змей. Впереди — царь змей, позади — стражники. Тогда Ачу быстро сунул в рот Жемчужину ветров и бросился с отвесной скалы в горное ущелье. Увидев это, царь змей злобно захохотал и простер свою руку к юноше. Сразу же загремел гром, засверкали молнии, и Ачу превратился в желтую собаку. Но, помня наказ горного духа, он бежал все дальше и дальше. Одним прыжком перелетал через ущелья, переносился через высокие горы. Сзади все гремели раскаты грома и сверкали молнии, но они уже не могли испугать Ачу.

Долго бежал Ачу, превращенный в желтую собаку, пока не добрался до пограничного с Було княжества Луджо. В Луджо также не сеяли злаков, лишь несколько фруктовых деревьев росло вблизи замка тусы — местного князя. А вокруг расстилалась дикая степь, там паслись стада яков и овец.

От жителей княжества Ачу услыхал, что имя их тусы Кэнь-пан. У Кэньпана было три красавицы дочери: старшую звали Цзэтан, среднюю — Хамуцо, младшую — Эмань. Из всех троих Эмань была не только самой красивой, но и самой доброй девушкой. Она помогала всем бедным людям, никогда не обижала животных, и даже пугливые птички брали корм из ее рук.

«Только Эмань может спасти меня»,— подумал Ачу, вспомнив о словах горного духа. Он решил отыскать ее, подарить доброй девушке семена ячменя и подружиться с ней.

Несколько дней бродил Ачу, превращенный в собаку, вокруг замка тусы Кэньпана. Наконец он увидел, как Эмань вышла из замка и начала собирать на лужайке цветы. Ачу подбежал к ней, стал радостно лаять, тихонько хватать зубами за подол и вилять хвостом. Девушке очень понравилась красивая желтая собака. Она наклонилась и погладила собаку по голове. Собака же поглядела на Эмань по-человечески умными глазами и показала лапой на мешок, висевший у нее на шее.Эмань сняла мешок с шеи Ачу, осторожно развязала его и увидела там золотистые зерна. Но девушка не знала, что это за зерна и какая от них польза. Тогда собака опять дернула ее за подол, а затем вырыла в земле небольшую ямку и начала показывать носом то на семена, то на ямку. Наконец Эмань поняла желание собаки и стала бросать золотистые зерна в ямки, вырытые Ачу, и засыпать их землей. Долго работали они, пока не посеяли все семена. Затем Эмань вернулась в замок, но уже не одна, а с желтой собакой. Добрая девушка полюбила свою красивую и ласковую собаку, а собака ни на шаг не отходила от своей хозяйки. Умные глаза собаки с любовью и тоской смотрели на Эмань.

Но вот наступила осень. Созрели все плоды, толстый слой жира нагуляли яки и овцы. Для дочерей тусы Кэньпана пришло время выходить замуж.

В один теплый осенний вечер на лужайке перед замком тусы было устроено веселое гулянье. Со всех окрестных мест собрались сюда знатные люди со своими женами, сыновьями и дочерьми. Много песен было пропето, много танцев перетанцовано, много чаю с молоком, солью и сливочным маслом выпито.Но вот наконец наступило время последнего танца — танца выбора мужей дочерьми тусы Кэньпана. Этот танец, согласно древнему обычаю, девушки должны были танцевать с фруктами в руках и вручить эти фрукты своему избраннику.

Первый круг протанцевали дочери тусы, и старшая сестра, отдав свои фрукты сыну главного советника, вышла из танца. Второй круг танцуют оставшиеся две сестры, и средняя сестра, вручив фрукты сыну соседнего тусы, также закончила танец. А Эмань прошла в танце и третий круг, но так никого себе и не выбрала. Много красивых юношей было среди собравшихся, но девушке казалось, что каждому из них чего-то недостает, и она никому не могла отдать предпочтение.А юноши уже начали шептаться между собой.

— Кого же в конце концов выберет Эмань себе в мужья? — говорили они. Всем хотелось назвать своей женой эту умную, красивую и добрую девушку.Четвертый круг пошла танцевать Эмань и вдруг увидела свою любимую желтую собаку. С мокрыми от слез глазами сидел Ачу среди гостей и не отрываясь смотрел на девушку. Дрогнуло сердце у Эмань, и, кружась в танце, она невольно приблизилась к желтой собаке. Девушка, конечно, и не думала выбирать себе в мужья собаку. Но, подойдя к ней, она случайно поскользнулась, фрукты выпали из ее рук и подкатились прямо к собаке.

— Эмань выбрала себе в мужья собаку! Эмань выбрала себе в мужья собаку! — злорадно закричали юноши, напрасно ожидавшие от нее фруктов.

Даже старшие сестры и те не пожалели бедную девушку, а стали вместе со всеми насмехаться над ней.

Тусы Кэньпан был очень гордый и самолюбивый человек. Видя, как люди высмеивают его дочь, он страшно разгневался и. указывая на Эмань, закричал сердито:

— Раз ты полюбила пса и перед всем народом выбрала его себе в мужья, то уходи отсюда вместе с ним и никогда больше не возвращайся в мой замок!

Зарыдала Эмань и пошла прочь, а желтая собака не отставала от нее ни на шаг.Пришла Эмань на поле, где сажала ячмень, и видит: стоят повсюду налитые зерном желтые колосья, склоняются перед ней, словно в приветствии. Пала Эмань на землю, обняла свою собаку и зарыдала горше прежнего.

— Не надо так плакать, умная, прекрасная Эмань,— вдруг сказала ей собака человеческим голосом.

От неожиданности девушка даже рыдать перестала и, потихоньку всхлипывая, с удивлением и испугом посмотрела на свою собаку.

— Не удивляйся и не бойся,— продолжал Ачу,— я человек, а не собака.

— Ты человек?! Почему же ты принял облик собаки?!— воскликнула Эмань.Вздохнул Ачу и произнес:

— Тебе, конечно, известно про страну Було. Так вот, я сын кузнеца из той страны. Наши жители, как и жители твоего княжества, никогда не сеяли ячмень и не ели пищи, приготовленной из его зерен. Поэтому я похитил семена ячменя у царя змей Кабула, а он в отместку за это превратил меня в пса. Но я могу вновь стать человеком.

Посмотрела Эмань на спелую ниву ячменя, на собаку, стоящую перед ней, и показалось ей, будто стоит около нее не желтый пес, а красивый и отважный юноша. Нагнулась она к собаке, обняла ее и спросила дрожащим голосом:

— И когда же ты сможешь снова стать человеком?

— Когда меня полюбит чистой любовью какая-нибудь девушка,— отвечал ей Ачу.

— Я люблю тебя! — воскликнула Эмань.— Я по-настоящему люблю тебя! Почему же ты не превращаешься в человека? Чем я могу тебе еще помочь?

— Если ты действительно любишь меня,— сказал Ачу,— то сначала собери спелые колосья ячменя, сшей мешок и насыпь туда зерна. Мы пойдем в мою страну, станем по дороге сеять ячмень. Пусть он будет в радость людям! А придем ко мне на родину, и я опять стану человеком.

Эмань принялась быстро собирать урожай. Затем она сняла свой передник, сшила из него мешок и наполнила его зернами ячменя.Долго шли Ачу и Эмань и повсюду сеяли золотистые зерна.Наконец впереди показался большой город, обнесенный высокой стеной.

— Здесь я тебя покину,— сказал Ачу, обращаясь к девушке.— Не хочу, чтобы мои земляки видели тебя рядом со мной, пока я нахожусь в обличье желтой собаки. Войдешь в город, спроси у прохожих, где кузнец живет, и иди прямо туда.— С этими словами Ачу быстро скрылся из глаз.

У городских ворот Эмань спросила прохожих, где находится дом кузнеца.

— Дойдешь до базара,— отвечали ей,— там тебе каждый покажет.

Только Эмань к базару подошла, как навстречу ей выскочила желтая собака. Немного не добежав до девушки, собака вдруг остановилась и исчезла в облаке белого дыма, внезапно окутавшем ее. Облако дыма быстро рассеялось, и на месте собаки Эмань увидела высокого красивого юношу. Это и был Ачу. Он взял Эмань за руку и повел к своим родителям.

Заплакали от радости отец и мать Ачу, увидев своего единственного сына живым и невредимым. Не знали они, как и благодарить красавицу Эмань, освободившую их сына от злых чар царя змей.

А вскоре в доме кузнеца состоялась веселая свадьба Эмань и Ачу. Много простого народа было на этой свадьбе. Во время свадебной церемонии одна за другой слагались песни в честь новобрачных. Одни из них славили отвагу Ачу, добывшего своему народу зерна ячменя. Другие воспевали доброту и верность красавицы Эмань.

С тех пор по всему Тибету выращивают ячмень, и люди научились делать из его золотистых зерен вкусную цзамбу, ставшую любимой пищей тибетцев.

Категории сказки "Чудесные зёрна": Читать сказку "Чудесные зёрна" на сайте РуСтих онлайн: лучшие народные сказки для детей и взрослых. Поучительные сказки для мальчиков и девочек для чтения в детском саду, школе или на ночь.

skazki.rustih.ru

Музеус Иоганн. Народные сказки и легенды

   «Осла, – думал он, – в скором времени можно будет поменять на коня, а будет в стойле конь, найдётся и акр земли, чтобы посеять для него овёс. Где один акр – там и два, где два – там и все четыре, а потом и целая гуфа, и наконец крестьянская усадьба. Вот тогда, пожалуй, можно будет купить Ильзе новое платье».   Дальнейшие рассуждения Стефана прервал Рюбецаль, который закрутил вокруг пня такой вихрь, что короб со стеклом опрокинулся, и весь хрупкий товар разбился вдребезги. В то же мгновение Стефан услышал вдали громкий злорадный хохот, если только это не было эхо, повторившее звон разбитого стекла. Словно молния поразила сердце бедного парня. Невероятной силы ураган показался ему подозрительным. Когда же он осмотрелся и увидел, что и пень, и дерево исчезли, то сразу понял, кто виновник его несчастья.   – О Рюбецаль! – вскричал он. – Как ты жесток! Что сделал я тебе, что ты отнял у меня кусок хлеба – мою кровь и пот! Эх, пропащий я человек!   Стефана охватил бешеный гнев и, желая отплатить горному духу, он стал осыпать его бранью:   – Мошенник, вор! – кричал он. – Если ты отнял всё, так задуши и меня!   В этот миг жизнь для Стефана и в самом деле была не дороже разбитого стекла. Что до Рюбецаля, то его и след простыл. Возвращаться домой с пустыми руками не хотелось, поэтому разорившийся торговец собрал осколки, рассчитывая потом обменять их на стекольном заводе хотя бы на несколько штук мелкого стекла и начать дело заново. В глубоком раздумье, будто судовладелец, чей корабль вместе со всем живым и мёртвым грузом поглотил прожорливый океан, Стефан спускался с горы. Одолеваемый тысячью тяжёлых мыслей и прикидывая, как возместить убытки и возобновить торговлю стеклом, он вдруг вспомнил о козах, которых жена держала в хлеву. Правда, Стефан знал, что она любит их не меньше собственных детей, да и в хозяйстве без них не легко обойтись, но делать нечего, придётся пойти на хитрость. «Если ничего не говорить жене о своей потере и прийти домой не днём, а в полночь, то можно будет незаметно увести коз на рынок в Шмидеберг, продать их и на вырученные деньги купить новый товар, после чего, вернувшись домой, затеять с женой ссору из-за украденных коз, за которыми она будто бы не доглядела в его отсутствие».   С этими радужными мыслями несчастный стекольщик спрятался со своими осколками в кустарнике вблизи деревни и в тоскливом нетерпении стал ждать наступления ночи, чтобы обокрасть самого себя. Едва пробило двенадцать, как он по-воровски перелез через плетень и с бьющимся сердцем пробрался в хлев. Он очень боялся, как бы жена не застала его за таким позорным делом. Против обыкновения, хлев не был заперт, что его удивило и одновременно обрадовало, так как в этой небрежности Стефан усмотрел хороший повод для осуществления своего плана. Но хлев оказался пуст: никаких признаков жизни – ни козы, ни козлят. В первое мгновение он испугался и подумал, что другой, более удачливый вор опередил его. Ошеломлённый, опустился он на соломенную подстилку и предался тупому отчаянию, ибо последняя попытка вновь привести в движение торговлю не удалась. Беда ведь редко приходит одна.   Вернувшись в весёлом настроении от пастора, Ильза принялась готовить к приходу мужа хороший ужин, на который пригласила и духовного заступника женщин. Пастор пообещал принести с собой кувшинчик столового вина и за пирушкой, когда стекольщик будет навеселе, сообщить ему о богатом наследстве его жены и о том, на каких условиях им сможет пользоваться и он.   Близился вечер. Ильза то и дело выглядывала в окно и смотрела, не идёт ли её Стефан. В нетерпеливом ожидании, она выбегала за околицу деревни, смотрела на дорогу и очень беспокоилась, что его так долго нет. Поглощённая тревожными мыслями, она уже перестала думать об ужине.   Бедному Стефану тоже было не легко в козьем хлеву. Досада и скука охватили его. Он был так подавлен, что не решался войти в дом. Наконец, выйдя из сарая, Стефан робко постучал в дверь и позвал унылым голосом:   – Дорогая жена, проснись и открой своему мужу.   Как лёгкая серна, Ильза вскочила на ноги, услышав голос супруга и, открыв дверь, радостно бросилась ему на шею. Но он холодно и безучастно отнёсся к её сердечным излияниям и, сняв со спины короб, угрюмо опустился на деревянную скамью. При виде его унылой физиономии, сердце женщины пронизала жалость.   – Что за беда случилась, Стефан? – с беспокойством спросила она, но бедняга только стонал и вздыхал в ответ, не в силах произнести ни слова. Всё же Ильзе скоро удалось выведать у него причину его горя, ибо он был так переполнен им, что не мог больше ничего скрывать от доброй жены. Узнав, какую злую шутку сыграл Рюбецаль с её мужем, Ильза без труда догадалась о его благих помыслах и не могла удержаться от улыбки, за которую в другое время Стефан здорово бы ей всыпал. Но он не обратил внимания на очевидное легкомыслие жены и только робко спросил о козах. Она поняла, что её хозяин уже всё обследовал.   – Что ты так беспокоишься о моей скотине? Ты бы лучше спросил о детях. И напрасно тебя огорчают козни Рюбецаля. Кто знает, может он или кто-то другой с лихвой возместят нам наши потери.   – Долго же тебе придётся ждать, – ответил безнадёжно Стефан.   – О, счастье часто приходит неожиданно, – возразила жена. – Не падай духом, Стефан. У тебя сейчас нет стекла, а у меня коз, зато у нас четверо здоровых детей и две пары крепких рук, чтобы прокормить ими себя и малышей.   – Сохрани боже! – вскричал совсем подавленный муж. – Если у нас нет коз, то остаётся только побросать всех четверых малышей в воду, прокормить их я не смогу.   – Ну, так я смогу, – сказала Ильза.   При этих словах в комнату вошёл любезный пастор, который до этого стоял за дверью. Он слышал, о чём говорили супруги, и вмешался в их разговор. Пастор прочёл Стефану длинную проповедь о том, что скупость – источник всех зол и, после того как достаточно вразумил духовного сына, рассказал евангельскую притчу о богатом наследстве его жены; потом извлёк из кармана и зачитал итальянское письмо, из которого следовало, что приходской пастор их деревенской церкви назначен исполнителем завещания.   Ошеломлённый Стефан стоял молча и неподвижно, как истукан, только по временам кивал головой, когда при упоминании светлейшей республики Венеции пастор почтительно дотрагивался пальцами до скуфьи. Придя в себя от первого потрясения, Стефан упал в объятия верной жены и сделал ей второе признание в любви, такое же горячее, как и первое, хотя на этот раз явно из других побуждений, но Ильза приняла его с тем же удовольствием. С тех пор Стефан стал покладистым, услужливым мужем, любящим отцом и при том прилежным и аккуратным хозяином, – праздность никогда не была в его характере.   Честный пастор постепенно обменял всё золото на звонкую монету и на эти деньги купил большую крестьянскую усадьбу, на которой Стефан и Ильза хозяйничали всю свою жизнь. Излишки денег он отдавал под проценты и распоряжался капиталом духовной дочери так же добросовестно, как и церковной казной, не беря за это никакой платы, если не считать подаренного Ильзой церковного облачения, оказавшегося таким великолепным, что одеть его не постыдился бы ни один архиепископ.   Нежная и верная мать дождалась в старости большого утешения от детей. А любимец Рюбецаля стал храбрым юношей. В тридцатилетнюю войну он долгое время служил в армии кайзера под командой Валленштейна и стал таким же знаменитым воином как Штальханч [86].        ЛЕГЕНДЫ О РЮБЕЦАЛЕ      Легенда пятая

   С тех пор как гном так щедро наградил мать Ильзу, он долгое время не давал о себе знать, хотя в народе и рассказывали о нём разные чудесные истории, какие только может создать фантазия женщин на посиделках в долгие зимние вечера, – истории занятные и длинные, как нить кудели, бегущая из-под их прялок. Но чаще всего это были пустые басни, придуманные, чтобы скоротать время. Как в нашем мире одному умному противостоит сотня глупцов и безумцев, одному безбожнику – сотня религиозных фанатиков, одному созидателю – сотня пустых мечтателей, так и в Исполиновых горах, – на одну подлинную историю о Рюбецале приходится сотня вымышленных.   Графиня Цецилия, современница и ученица Вольтера, была последней, кому уже в наши дни довелось встретиться с гномом перед его отбытием в подземный мир. Эта дама, страдавшая подагрой и всеми другими благородными недугами, которым галльская кухня и праздный образ жизни отдают на расправу изнеженных тевтонских женщин, совершала путешествие в Карлсбад с двумя цветущими, пышущими здоровьем дочерьми. Мать нуждалась в курортном лечении, а девушки в курортном обществе, балах, серенадах и других развлечениях, поэтому они ехали, не останавливаясь на отдых ни днём, ни ночью.   Случилось так, что заходящее солнце застало их как раз в Исполиновых горах. Был прекрасный летний вечер. Ни ветерка, ни шелеста листвы на деревьях. Золотой серп луны на ночном небе, усыпанном сверкающими звёздами, молочно-белым светом смягчал тени высоких сосен тёмного леса, а блуждающие огоньки бесчисленных светлячков в кустах мерцали, будто естественная иллюминация.

   Впрочем, путешественницы почти не ощущали красот природы. Маменька, убаюканная мерным покачиванием экипажа, не спеша продвигавшегося вверх по горной дороге, впала в лёгкий полусон, а дочери и камеристка прикорнули, каждая в своём углу, и тоже дремали. Только бдительный слуга Иоганн, сидя на козлах рядом с кучером, не смыкал глаз. Все истории о Рюбецале, которые он так любил слушать, здесь, во владениях горного духа, снова пришли ему на память, но теперь-то у него как раз и не было никакого желания о них вспоминать. О, как хотелось ему оказаться сейчас в тихом Бреславле, куда призраку не так-то легко добраться. Он робко озирался по сторонам, успевая за минуту, а может и ещё быстрее, окинуть взглядом все тридцать два направления розы ветров, и если замечал что-нибудь подозрительное, озноб пробегал у него по спине и волосы становились дыбом. Иногда он высказывал свои опасения кучеру Випрехту и старательно выведывал у него, всё ли благополучно здесь в горах. И хотя тот ручался за это головой и нерушимой кучерской клятвой, страх не отпускал Иоганна.   После продолжительной паузы, последовавшей за одной из таких бесед, кучер вдруг остановил лошадей, пробормотал что-то себе под нос и снова тронул их. Потом опять остановил и опять тронул. И так несколько раз. Задремавший было Иоганн, почувствовав недоброе, робко приподнял веки и с ужасом увидел вдали, на расстоянии броска камнем, движущуюся навстречу экипажу чёрную как смоль фигуру выше среднего человеческого роста, в плаще с белым испанским воротником вокруг шеи, и, что было удивительнее всего, над чёрным плащом не было головы. Когда останавливалась карета, останавливался и человек в плаще, но стоило Випрехту тронуть лошадей, как Чёрный Плащ тоже начинал двигаться навстречу.   – Эй, видишь ли ты там что-нибудь? – крикнул, наклонясь к кучеру, робкий простак, у которого от ужаса волосы зашевелились под шапкой.   – Ещё бы, конечно вижу, – ответил тот, совсем присмирев. – Ты только молчи. Нам бы с пути не сбиться.   Обливаясь холодным потом, Иоганн вооружился всеми заступническими молитвами, какие только знал, включая «Благослови». Как человек, который из страха перед грозой, едва завидев ночью сверкнувшую молнию или услыхав вдалеке первые раскаты грома, поднимает на ноги весь дом, чувствуя себя увереннее среди людей, так и упавший духом слуга из тех же побуждений поспешно постучал в окно кареты, надеясь найти у дремлющих господ утешение и защиту. Разбуженная графиня, недовольная, что нарушили её приятную дремоту, спросила:   – Что случилось?   – Ваша милость, взгляните-ка, там идёт человек без головы!   – Ах ты болван, – ответила графиня, – что за чепуха мерещится твоей мужицкой башке? А если это и так, – шутливо добавила она, – то человек без головы не такая уж большая редкость. Сколько их в Бреславле, да и в других местах!   Однако барышням шутки почтенной маменьки на этот раз не понравились. Их сердца сжимались от страха. Они робко прижались к матери и, дрожа, запричитали:   – Ах, это Рюбецаль, это горный дух!   У графини было совсем иное представление о мире духов, чем у дочерей. Она не признавала никаких духов, кроме духа красоты и здоровья. Поэтому мать отругала девушек за их мещанские предрассудки, уверяя, что все истории с призраками и приведениями – плоды больного воображения. Все явления, приписываемые деятельности духов вообще и каждого из них в отдельности, мудрая женщина объясняла естественными причинами.   Речь графини была в самом разгаре, когда Чёрный Плащ, на мгновение исчезнувший из поля зрения наблюдателей, опять вышел из-за кустов на дорогу. И тогда все увидели, что Иоганн ошибся. У Чёрного Плаща, конечно же, была голова, но… не на плечах, – он держал её в руках, словно комнатную собачку. Это страшное зрелище на расстоянии трёх шагов от экипажа привело в смятение всех, как снаружи, так и внутри кареты. Прелестные девушки и горничная, не имевшая обыкновения вступать в разговор, когда открывали рот её юные госпожи, на этот раз одновременно вскрикнули и, подобно страусу, который прячет в песок голову, если не может убежать от охотников, задёрнули шёлковые занавески на окнах, чтобы ничего не видеть. Маменька в безмолвном ужасе всплеснула руками, и этот нефилософский жест позволил предположить, что она, кажется, готова отказаться от самоуверенного отрицания призраков.   Иоганн, похоже, больше других привлекший внимание ужасного Чёрного Плаща, от страха поднял крик, каким обычно встречают приведения:   – Боже и все святые угодники…!   Но прежде чем он закончил излагать свою мысль, чудовище швырнуло ему в лоб отрубленную голову, и бедняга кувырком скатился с козел. В следующее мгновение от крепкого удара дубиной растянулся на земле и кучер, а призрак глухим голосом изверг из пустой груди:   – Это тебе от Рюбецаля – хозяина гор, за то что ты нарушил границы его владений. С этой минуты всё – упряжку и карету, со всем её содержимым, я забираю себе!   Призрак вскочил на одну из лошадей и, сломя голову, погнал их в горы так, что конский храп и грохот колёс заглушали крики испуганных женщин.   Внезапно общество пополнилось ещё одним человеком. С Чёрным Плащом поравнялся всадник, который, казалось, совсем не замечал, что у призрака не достаёт головы. Он невозмутимо скакал перед каретой, будто только его здесь и не хватало. Чёрному Плащу, видно, не очень понравилось такое соседство. Он менял направление, и всадник делал то же самое.   Как ни старался призрак, ему никак не удавалось отделаться от назойливого попутчика, будто привязанного к карете. Когда же он заметил, что у белого коня под всадником не хватает одной ноги, ему стало не по себе. Он понял, что с ролью Рюбецаля придётся кончать, ибо в игру, кажется, вмешался настоящий Рюбецаль.   Проскакав ещё немного, всадник приблизился вплотную к призраку и задушевно спросил:   – Земляк без головы, куда путь держишь?   – Туда, куда нос ведёт, – ответил призрак с трусливой дерзостью.   – Хорошо, – сказал всадник. – А ну-ка покажи, парень, где у тебя нос!   С этими словами он взял лошадей под уздцы, схватил седока поперёк туловища и с такой силой бросил о землю, что у того затрещали кости, ибо призрак, как оказалось, имел кости и мясо. В следующее мгновение с него было сдёрнуто табарро, под которым обнаружилась курчавая голова на вполне нормальном туловище обыкновенного человека.   Уличённый плут, опасаясь тяжёлой руки гнома, – а он уже не сомневался, что всадник никто иной, как сам любезный Рюбецаль, которого он вздумал изображать, – сдался на милость победителя, умоляя только об одном – оставить ему жизнь.   – Грозный Хозяин Гор, – в отчаянии воскликнул он, – будьте сострадательны к несчастному, кого с юных лет судьба награждала одними пинками, кто никогда не мог стать тем, кем хотел, кого силой сталкивали с праведного пути и кому, после того как его существование среди людей стало невозможным, не удалось стать даже призраком.   Эти слова были сказаны вовремя. Гном рассердился на своего двойника не меньше, чем покойный король Филипп на Лже-Себастиана [87], или царь Борис на монаха Гришку, выдававшего себя за царевича Дмитрия. И если бы он не заинтересовался судьбой этого искателя приключений, то быть бы парню строго наказанным по всем канонам хвалёного гиршбергскогою правосудия, и не миновать бы тогда ему виселицы.   – Садись-ка, малый на козлы и делай всё, что я тебе прикажу, – сказал дух.   Первым делом, он привёл в порядок своего трёхногого «Россинанта», сделав ему из его же ребра четвёртую ногу. Потом подошёл к карете, открыл дверцу и собрался было любезно поприветствовать путешественниц, но в экипаже было тихо, как в могиле. Ужас так потряс дам, что жизнь, казалось, покинула их телесную оболочку, перебравшись в тайники сердец, откуда робко давала о себе знать чуть уловимым биением пульса. Всё, что внутри кареты могло жить и дышать, от благородной госпожи и до горничной, погрузилось в глубокий обморок.   Всадник знал, как надо поступать в таких случаях. Он зачерпнул в шляпу воды из протекавшего мимо горного ручейка, побрызгал ею на лица дам, дал им понюхать флакончик с ароматической эссенцией, потёр виски уксусом и так постепенно привёл их в чувство. Одна за другой они открыли глаза и увидели перед собой стройного мужчину, во внешности которого не было ничего подозрительного. Своей любезностью он сразу же завоевал их доверие.   – Мне очень жаль, сударыни, – обратился он к дамам, – что вы в моих владениях подверглись оскорблениям со стороны негодяя, без сомнения, намеревавшегося ограбить вас. Но теперь вы в безопасности. Я полковник Ризенталь. Разрешите проводить вас в мой дом, неподалёку отсюда.   Приглашение было очень кстати, и графиня охотно его приняла. Сидевшему на козлах курчавому парню приказано было ехать дальше, чему он безропотно повиновался. Оставив на время дам, чтобы дать им возможность прийти в себя от пережитого страха, кавалер снова присоединился к вознице, заставляя его сворачивать то вправо, то влево. Парень, между прочим, заметил, как всадник то и дело подзывал к себе то одну, то другую из пролетавших мимо летучих мышей и давал им какие-то тайные приказания.   По прошествии часа вдали блеснул огонёк, потом два и наконец четыре. Вслед за тем к карете галопом подскакали четыре егеря с горящими факелами в руках. Судя по их словам, они разыскивали своего господина и сейчас рады видеть его целым и невредимым.   К графине, почувствовавшей себя вне опасности, вернулась её уравновешенность, и она вспомнила о честном Иоганне. Обеспокоенная его судьбой, она поделилась тревогой с их покровителем, который тотчас же послал двух егерей отыскать обоих товарищей по несчастью и оказать им необходимую помощь.   Наконец, карета въехала через мрачные ворота в просторный двор и остановилась перед сверкающим огнями прекрасным дворцом. Полковник предложил графине руку и проводил её в великолепные покои дома, где уже собралось много гостей.   Девицы были смущены, от того что не успели переодеться и попали в такое изысканное общество в дорожных платьях.   После первых проявлений учтивости, гости сгруппировались в кружки: кто занялся игрой в карты, кто беседой. Приключение графини обсуждалось долго и, как водится в подобных случаях, когда рассказ о перенесённой опасности преподносится как маленькая героическая драма, маменька охотно приписала бы себе роль героини, если бы можно было умолчать о флакончике с ароматической эссенцией в руках так вовремя пришедшего на помощь сострадательного рыцаря.    Между тем любезный хозяин ввёл нового гостя. Им оказался врач. С многозначительной миной он обследовал состояние здоровья графини и её дочерей, проверил пульс и обнаружил у всех троих опасные симптомы. И хотя графиня после всего случившегося чувствовала себя ничуть не хуже, чем прежде, грозившая жизни опасность встревожила её, ибо собственное дряблое тело было ей так же дорого, как любимое платье, от которого не легко отказаться, даже если оно уже изношено. По предписанию врача она проглотила большую дозу жаропонижающих порошков и капель. Примеру заботливой маменьки волей-неволей пришлось последовать и её абсолютно здоровым дочерям.   Чем уступчивее пациент, тем больше требований предъявляет ему врач. Кровожадный Теофраст [88]уже настаивал на кровопускании и, за отсутствием помощника, сам взялся накладывать жгут. Графиня с готовностью согласилась на знаменитое средство от всех возможных последствий испуга. Она не стала бы возражать, если в интересах её здоровья врач дошёл бы и до клизмы. К счастью, ему не пришло в голову прописать её, иначе бы он поверг в отчаяние стыдливых девушек. Увещевания врача и авторитет матери лишь с трудом заставили их преодолеть страх перед стальным лезвием ланцета и опустить ноги в воду. Мутная лимфа матери и ярко-пурпуровый бальзам здоровья дочерей тотчас заструились в серебряный таз. Наконец, пришла очередь горничной. И хотя она уверяла, будто очень боится крови, и что малейшая ранка, даже от укола швейной иглы, вызывает у неё головокружение и обморок, неумолимый врач безжалостно обнажил ногу миловидной девушки и пустил ей кровь так же искусно, как и её госпожам.   Едва закончилась последняя хирургическая операция, как всё общество направилось в столовую, где был уже приготовлен королевский обед. Полки у стен просторного зала до самых карнизов сводчатого потолка были уставлены серебряной посудой; сверкали золотые и позолоченные бокалы, исполинские заздравные кубки и чаши чеканной работы, а из соседних комнат доносились звуки чудесных симфоний, словно приглашая гостей отведать лакомые блюда и тонкие вина.   Когда со стола убрали остатки обеда, повар подал на десерт причудливый торт, изображавший горы и скалы, отлитые из разноцветного сахара и гуммитраганта. Затейливая кондитерская штука, изготовленная скорее для глаз и нёба, чем для ума, воспроизводила в крошечных фигурках злоключения незадачливых путешественниц. Графиня не могла надивиться на всё это и, терзаемая любопытством, спросила у сидевшего рядом соседа с повязанной через плечо лентой, – богемского графа, как тот отрекомендовался, – что за торжественное событие празднуется сегодня в этом доме. В ответ она услышала, что ничего особенного не происходит и что это всего лишь дружеская встреча случайно собравшихся здесь хороших знакомых.   Графиня очень удивилась. О богатом гостеприимном полковнике Ризентале ей никогда не приходилось слышать ни в Бреславле, ни за его пределами, и сколько ни пробегала она мысленно генеалогические таблицы, в большом запасе хранившиеся у неё в памяти, никак не могла найти в них этого имени. Тогда любопытная дама решила всё разузнать у самого хозяина дома, но тот ловко уклонялся от её вопросов. Он умышленно обрывал генеалогические нити и переводил беседу в возвышенные сферы царства духов, что вполне отвечало вкусам публики, ибо в обществе, настроенном на таинственные истории о потусторонних силах, редкий праздничный вечер обходится без рассказов о духовидцах. При этом всегда хватает и рассказчиков и внимательных слушателей.   Один тучный каноник рассказал много чудесных историй о Рюбецале. Некоторые верили им, другие нет. Графиня, всегда чувствовавшая себя в родной стихии, когда ей доводилось в нравоучительном тоне высказываться против предрассудков, на этот раз возглавила философскую партию и своим вольнодумством загнала в тупик защитника Рюбецаля – парализованного финансового советника, у которого не двигался ни один сустав, кроме языка.   – Моя собственная история, – сказала графиня в заключение, – является очевидным доказательством, что все рассказы о пресловутом горном духе – пустые бредни. Если бы он действительно обитал здесь в горах и обладал благородством, каким его наделяют сказочники и праздные умы, то не позволил бы негодяю так бесчинствовать под своим именем. Но дух, – эта жалкая небылица, не мог спасти собственную честь, и только вмешательство благородного господина Ризенталя не позволило дерзкому разбойнику беспрепятственно издеваться над нами.   Хозяин дома, до этого не принимавший участия в философских спорах, вмешался в разговор.   – Вы совершенно опустошили мир духов, уважаемая графиня, – сказал он. – От ваших нравоучений весь мир фантазии рассеялся у нас на глазах, как лёгкий туман. Вы привели убедительный довод, из которого следует, что давний обитатель этих мест не более чем химера, и заставили умолкнуть его защитника, нашего финансового советника. Однако позвольте мне привести несколько возражений. Что если в вашем освобождении из рук скрытого под чужой маской разбойника участвовал сказочный горный дух? Что если приятелю- соседу было угодно принять мой образ, чтобы под этой заслуживающей доверия личиной привезти вас сюда в безопасное место, и что если я, как хозяин дома, ни на мгновение не оставлял это общество? Что если вы были введены в этот дом незнакомцем, которого сейчас нет среди нас? Как видите, возможно, сосед-горный дух спас свою честь, и тогда он не такая уж небылица, как вы говорите.

thelib.ru

Cтарый 4емодан - Саамские сказки

Саамские сказки | ВОЛШЕБНО-ТОТЕМНЫЕ СКАЗКИ О ЖИВОТНЫХ

ВОЛШЕБНО-ТОТЕМНЫЕ СКАЗКИ О ЖИВОТНЫХ

126. ГОРНЫЙ ДУХ ВеликиЙ горный дух ростом с десять старых сосен охотился со своими собаками, каждая с быка (с оленя-самца) величиною, с большого белого оленя с черною головою и золотыми рогами. Охота эта продолжается уже столько лет, и когда дух пустит в оленя первую стрелу — будет первое землетрясение: все старые каменные горы разверзнутся, выбросят огонь, реки потекут назад, озера иссякнут, море оскудеет... высохнет. И когда «великий охотник» пустит в оленя вторую стрелу, которая вопьется ему в черный лоб, между двумя золотыми рогами, огонь схватит всю землю, горы закипят, как вода, на месте морей поднимутся другие горы и тоже, как факелы, загорятся, озаряя ту далекую землю, откуда идут к нам льды и дуют холодные ветры. А когда на оленя кинутся собаки и растерзают его, когда охотник вонзит нож в его сердце — звезды попадают с неба, старая луна потухнет, солнце утонет где-то далеко-далеко. На земле не останется ничего живого — и миру конец.Великий Термес гонит грозовые тучи. Голова его в небо уходит, десять сосен — его рост. Рвут его волосы все ветры и никогда не сорвут. В руках его радуга-лук, он молниями бросает стрелы.Собаки бегут впереди, каждая с оленя-быка.Термес видит добычу, и Термес смеется: и громы грохочут, и небо высоко уходит, высоко и падает вниз. Охотится Термес. Он бежит: где станет нога его — там просека ляжет, где другая опрется о землю — долиной станет земля. Там, где стопы его коснутся земли,— два лога ложатся, в них реки медленно текут, а горы ручьями звенят.Из-за Норвегии, где не нашей жизни начало, гонит Термес добычу. Она впереди, никогда не видима богу, близка ему для удара, вот-вот ударит молнией в сердце. То олень бежит златорогий. Белый он — его шерсть серебрится. Черную голову держит высоко, закинул рога и на невидимых крыльях летит. Ветры вольные — его дыханье, они несут его в полете, в его пути. Глаза его полузакрыты. Но не смотри в них человек — от силы их ты будешь слеп. Закрой уши свои, когда услышишь бег — то от силы их ты будешь глух. Горячего дыхания его коснешься ты — и будешь нем.

127. ОЛЕНЬ ЗЛАТОРОГИЙЗнай, то Мяндашпырре...Знай, когда великий Термес настигнет Мяндашпырре и первой стрелой ударит, весь камень гор раздастся и выбросит огонь, все реки потекут назад, иссякнет дождь, иссякнут все озера, море оскудеет. Но солнце будет.Знай еще: когда великий Термес стрелой вопьется в черный лоб меж золотых рогов, огонь охватит землю, горы закипят водой, на месте этих гор поднимутся другие горы. Сгорят они, как бородатый мох на старых елях. Сгорят полуночные земли, и лед вскипит. Когда на Мяндашпырре ринутся собаки и Термес вонзит свой нож в живое сердце, тогда, наконец, упадут с небес все звезды. Потухнет старая луна, утонет солнце далеко. На земле же будет прах.

128. МОЛИТВА МЯНДАШАМяндаш-хирвас сидел на задних ногах и молился о своем. И к нему, к хирвасу, пришел человек, охотник, и сел напротив него.И стали они разговаривать.Мяндаш укорял человека, он напоминал ему, как он, Мяндаш, научил его охотиться на дикарей, как научил прятаться за кусты, рядиться в еловые ветки и надевать на себя оленьи рога, и за камень хорониться — не был бы виден охотник дикарю, берегся бы он человека, опасался бы его хитростей. И не он ли, Мяндаш, вложил в руки человека лук. И дал великий завет: в хирвасном стаде диких оленей не убивать — только одну важенку на прокорм семьи, но не больше того, а на самого хирваса — запрет. «Так я учил! И это было вестимо всем!»А теперь хитер стал человек: ложится на землю, ползет на животе и делает удар неведомый, и выстрелы с разных сторон, и мы не знаем, откуда этот страх. Дикари слышат гром, но неведомо, откуда делает его человек. Мы боимся кормиться, мы жить боимся. Теперь охотники добывают и одну важенку, и другую, и много берут сразу в один день удачной охоты. И хирвасов бьют, и даже сонного, и в осеннем стаде! Так ли я учил тебя, небесное отродье? Охотник же засмеялся. Неразумен душой, он стал похваляться своею хитростью, своею удалью и удачей, своим умением делать удар и прятаться. На это Мяндаш сказал: «Теперь, когда ты перестал жалеть хирвасов и важенок, мяндашевых детей, придет время и не станет охоты на дикаря!» Мяндаш еще раз сказал человеку: «Пусть охотники жалеют важенок и хирвасов дикарьих. Не будут жалеть — кончится им охота на дикаря». Так он сказал.

129. МЯНДАШНИИД В горах, в вараках, на ламбинах и тундрах, где не живут люди и никогда им не живать, куда не след ему ходить, живут мяндаши.Жила там Мяндаш-дева, женщина-олень. У нее родилось теля — сынок. Жил он, жил у Мяндаш-девы, скоро превратился в молодого оленя — Мяндаш-парня. Мяндаш-парень ходил на охоту. Однажды он вернулся домой. Пришел к матери и сказал: «Вот, будем жить в веже из оленьих шкур, порогом будет чаппыд (звено шейных позвонков), доски крыши — из ребер, опоры — ноги оленя, а чистое место хребетною костью обложим, а камни очага пусть будут, как печень, гладки».Построил вежу и сказал: «Это есть мяндашей вежа!»Перевернулся — человеческий облик принял. Перевернулась Мяндаш-дева — ив человеческом облике предстала сыну. И вот Мяндаш-парень матери сказал: «Я хочу жениться и взять замуж дочь человеческую».Мяндаш-дева ему говорит: «Сынок, ты не сможешь жить с человеческой девушкой. Она другого запаха. Она не сможет быть чистой, как ты. Ты мяндаш — дикий олень. От ее запаха ты будешь прядать ушами. Тебе не будет терпения жить в своем доме».Но Мяндаш-сын, молодой парень, сказал: «Приведи дочь человеческую, будем жить. Она будет меня беречь». Тогда Мяндаш-дева вышла на волю и пошла искать своему сыну человеческую жену. Обернулась дикой важенкой и переплыла через Мяндашйок — Кровавую реку. В реке волны из легких, а камни из печеней. Перешла через реку и побежала вперед. Бежала, бежала и пришла к человеческой веже. Перевернулась и простой женщиной вошла в дом человека. Вошла, сняла каньги и спросила: «Которая дочка пойдет моему сыну женой?»Старик, что жил в доме, имел трех дочерей. Старшая дочь говорит: «А я пойду!» «Ну, если ты пойдешь,— сказала Мяндаш-дева,— то положи мои каньги сушиться. Хорошо их расправь и просуши»,— а сама вышла из вежи наружу.Каньги были не простые. Внутри они из пойды — жира, а стельки — те были из самой нежной, самой вкусной пойды — тоньке. Вот ночь Мяндаш-дева спала, а утром пробудилась и говорит старшей девушке: «Принеси мои пой денные каньги и правильно расправленные стельки». А у девушки жир из канег съеден! Вместо жира она положила в каньги траву, а стельки сделала из простого овечьего сена. Принесла к Мяндаш-деве эти каньги.Мяндаш-дева стала одеваться, а в каньгах-то сено, и стельки не те! Ну, Мяндаш-дева ничего не сказала. И пошли они — Мяндаш-дева и дочь старика. Пришли к Мяндашйок. Спрашивает Мяндаш-дева: «Как ты, Пейтьолль-ке (Оползший Чулок), пойдешь через Мяндашйок — Кровавую реку, где волны из легких, где камни из печеней?»А та и говорит: «Как ты, так и я».Ничего не сказала на это Мяндаш-дева. Обернулась дикой важенкой, переплыла через Мяндашйок и побежала вперед. Молодица осталась на берегу реки. Бродила, бродила, тонула, тонула, едва-едва перебралась через реку.Мяндаш-дева домой пришла. А около вежи бегают пыжики — ребятки.«Подите встретьте молодицу»,— сказала им Мяндаш-дева.Они побежали, круто копытцами перебирая. А у молодицы в руках посошок. Этим посошком она их била по носу до крови. Мяндаш-парни домой убежали. Вот молодица пришла к веже мяндашей. Вежные двери открыла и говорит: «В мяндашей вежу войду, через чаппыд-порог шагну. А чисто-то место хребтовой костью обложено. А опоры-то — ноги оленя! А крыша-то из шкур».Тут Мяндаш-дева сказала: «Здесь в камень превратись!»Та окаменела. Вот Мяндаш-парень с охоты возвратился. Спрашивает мать: «Мати, привели ли, нет ли жену?»И Мяндаш-дева ответила ему: «А здесь она, камнем стоит».Тогда Мяндаш-парень сказал: «Если эту камнем сделала, веди другую». Вот Мяндаш-дева обернулась дикой важенкой и опять побежала к тому же старику. Переплыла через Мяндашйок, где легкие — волны, печени — камни, и пришла к веже. Обернулась человеческой женщиной и вошла в дом.Старик имел теперь двух дочерей.Мяндаш-дева сказала: «Которая девка пойдет замуж за моего сына?»Средняя кричит: «Я!» «Ну, ты и пойдешь»,— говорит Мяндаш-дева. Сняла каньги и дает средней дочке: «Возьми каньги и просуши. Стельки хорошо расправь и положи сохнуть».Та дернула стельки из канег, а стельки-то из тоньке-пой-ды. Она каньги положила сушиться, а тоньке-пойду съела.Мяндаш-дева ночь проспала, а утром встала и говорит средней дочке: «Поди, подай мне каньги обуть».А стельки-то съедены. Вместо них простое сено положено. Мяндаш-дева стала одеваться, а стельки-то не те! Вместо тоньке-пойды обыкновенное сено. Мяндаш-дева оделась. «Пойдем!» — сказала.Пришли к реке, и Мяндаш-дева спрашивает: «Как ты пойдешь через Мяндашйок, Кровавую реку? В ней волны из легких и камни из печеней». А та говорит: «Как ты, так и я».Мяндаш-дева обернулась дикой важенкой и переплыла через реку. Молодица же осталась на берегу. Бродила, тонула, едва-едва перебралась через Мяндаш-реку.Мяндаш-дева подошла к своей веже. У вежи играли пыжики — ребятки. Она им сказала: «Подите навстречу молодой».Они побежали молодицу встретить и привести. А у нее был в руках посошок. Она их била всех им по носам до крови. Они домой убежали к матери, показали ей мордочки и говорят: «Вот как молодая нас встретила».Молодица пришла к мяндашей веже. Пришла, двери открыла и говорит: «В дом мяндашей войти — через порог из шейных позвонков перемахнуть. Из хребетных костей полы уложены. Как печени, гладки камни очага, и опоры — ноги оленя».Мяндаш-дева сказала: «Тут в камень превратись».Девушка окаменела.Мяндаш-парень с охоты пришел. Прямо к матери идет: «Мати, где же мне жена?» Мяндаш-дева ему отвечает: «Тут камнем стоит».— «Ну, когда камнем сделала и эту, так иди, приведи мне еще жену». Мать обернулась дикою важенкой и побежала. Переплыла через Мяндашйок, превратилась в женщину-человека и вошла в вежу того же старика. У старика одна дочь. Говорит ей Мяндаш-дева: «Пойдешь ли ты за моего сына замуж?»Девушка ей в ответ: «Какая буду жена твоему сыну? Он мяндаш! Я сыну мяндашей в жены не гожусь». «Иди, дочь человеческая, в вежу мяндашей жить,— говорит Мяндаш-дева.— Иди, вот прими мои каньги сушить и стельки расправь хорошенько». Девица каньги приняла, отнесла их сушиться, а стельки расправила, развесила и высушила исправно. Мяндаш-дева ночь спала, а утром, пробудясь, говорит: «Принеси мои каньги со стельками». Девушка тоньке-пойду хорошо просушила и каньги со стельками подала Мяндаш-деве надеть. Мяндаш-дева оделась и пошла. И вот дочь человеческая в мяндаш-вежу идет.Приходят они к Мяндашйок, и Мяндаш-дева спрашивает девушку: «Как ты, дочь человеческая, будешь через Мяндашйок идти? Мяндашйок — Кровавая река, в ней легкие — волны, гладкие печени — камни».Девица сказала: «Переходи, Мяндаш-дева, через Мяндашйок, и я как-нибудь, может быть, перейду». Мяндаш-дева через реку переплыла, а девушка осталась у реки на берегу. Отщепила она кору ольхи-дерева и села у воды. Ольху-дерево откусывает, ольховую кору жует, брызгами, как пылью, брызжет в реку и поет: Сохни, сохни, Мяндаш-река:Легкие — волнами, печени — камнями.Кровавая река!Мяндашйок высохла досуха, и дочь человеческая перешла через реку. Ольху кусала, жевала ольховую кору и брызгала, пылью брызгала в воду и пела:Теки, теки, река Мяндаша:Легкие — волнами, печени — камнями.Кровавая река!И Мяндашйок опять потекла. Девица пошла вперед. И вот показалась вдали вежа мяндашей. Здесь девица села. А Мяндаш-дева к дому пришла. Вокруг вежи пыжики-оленцы играют: «Подите, ребятки, встретьте молодицу».И они, перебирая копытцами, побежали встречать молодицу. Навстречу ей прибежали и встали перед ней. Она их не била. Она каждому олененочку ввязала в уши красное сукно. С радостью они вернулись к матери домой. Кричат ей: «Вот как мы встречены молодицею! Она ввязала нам в ушки красное сукно». И Мяндаш-дева сказала: «Это хорошо».Тут Мяндаш-парень с охоты пришел. «Где жена?» — сказал.А Мяндаш-дева ему говорит, что там, на краю болота, ждет.Мяндаш-парень диким хирвасом побежал. Устремился невесту смотреть.А девица в конце болота сидит и поет:Вот он бежит, вот он бежит!Мяндаш-парень, мяндашей сын.А он не очень близким кругом оббежал вокруг нее и вернулся к матери домой. Спрашивает его мать: «Видел ли невесту?» «Видел»,— ответил Мяндаш-парень.— «Можешь ли, нет ли с нею жить?»И он сказал: «И с ветра и с подветру был. Жить могу».Вот Мяндаш-парень построил себе вежу и предстал перед дочерью человеческой красивым человеком и взял ее в жены.И вот Мяндаш-парень живет с человеческой дочерью. Жили они хорошо. Жена его берегла, а он ее в строгости держал. И он дал ей запрет: «Нельзя шкуры — постели детские ребячьей мочой замочить». Детей у них было много и постелей тоже было много. И вот они живут. Живут очень хорошо. Но однажды она недосмотрела: мальчишечка-дитя замочил постелю.Мяндаш с охоты возвратился, в вежу входит, и не успел еще человеком обернуться, как ему из дверей нечистый запах в нос ударил. Он чихнул и сказал своей жене: «Я тебя строжил :— нельзя замочить постели, а у тебя постеля мокрая — худой запах идет! Я не могу больше жить. Тяжелый дух тянет мне уши, трепет и дрожь мне от него».И он убежал к материнскому дому. Пришел к матери и сказал: «Мати, я не могу больше жить! Тяжелый дух уши стягивать стал». Мать ему сказала: «Не говорила ли я? Не может мяндашей сын с человеческой женщиной жить. Слушай, дитя, в дом мяндашей вернись. Вот тебе материнская грудь. Вот тебе сосок, один, и другой, и третий, и четвертый сосок. Живи! Не бойся, сыночек, у кого шкура черная — медведя-зверя бойся, и берегись волка-зверя, и из-за двери и камня краснеющего красноликого — человека бойся».И сказав это, Мяндаш-дева всех в облике диких оленей из мяндаш-вежи вывела. А жена Мянлаш-парня обернулась вокруг себя кислою, намокшею постелью и, оборотясь дикой важенкой, тоже побежала за ними. И превратилась она* в вожака диких оленей. И будто колоколец рога ее стали для других. И. растянула она стада диких оленей по тундре и по ложбинам нашей земли.

130. СКАЗКА О ДИКОМ ОЛЕНЕНадоело жить оленю-вдовцу без жены, вздумал он жениться на женщине. Превратился в молодого саама и пошел свататься к одному старику, у которого было три дочери. Посватал он старшую и повел лесом в свою вежу. Сам забежал вперед и раньше жены пришел в вежу. Идет она одна по той дороге, что муж повел. Перегородила ей дорогу река кровавая, по реке оленьи легкие плывут. Превратилась она в выдру и переплыла реку. А на другом берегу ее дожидаются уже оленьи дети, ласкаться к ней стали. А она рассердилась на них и прогнала веткой. Пришла она в вежу и узнала, кто был ее муж. Не захотела она повиноваться ему. Олень велит каждый день шкуры постельные перебирать, а если ребенок родится, смотреть за ним. чтобы не замочил чего в веже: человеческим духом чтобы не пахло. Не слушает она приказаний мужа, не перебирает шкур, плохо в доме правит, а оленьих детей колотить зачала. Рассердился олень и убил рогами жену.Пошел к старику другую дочь сватать. Отдал за него старик и вторую дочь, спросил только, что дорогой зять не заходит к нему в гости. А жених ответил, что будет скоро, и увел к себе вторую жену. С этой то же было. Убил и эту сердитый олень. Перевернулся саамом и пошел младшую дочь сватать. Удивился старик, но отдал за него и последнюю дочь. «Что это,— говорит,— в гости с женкой не заходишь?»«Приду скоро»,— сказал зять и увел жену. Забежал вперед и пришел в вежу первым. Идет она и встречает реку кровавую, по ней оленьи легкие плывут. Стала молить она песней, чтобы речка дорогу ей уступила. Долго пела она, а речка стала все мельче и совсем пересохла. Перешла она по дну и вышла на другой берег, а ее детки оленьи дожидаются, ласкаться бегут. Приласкала она их, по шерсти- погладила, а в рога цветов вплела. Побежали оленята в вежу и ну мачеху хвалить. Пришла она, а олень ей наказ дает, что первым женам давал. Стала слушаться она мужа и угождать ему. Детей-оленят ласкать, за вежей присматривать, постель перетряхивать. Долго жили они в мире и согласии. Родился у них ребенок-олень. Говорит женке олень, чтобы пуще прежнего смотрела за ребенком: «Досматривай, чтобы ребенок постель не пачкал». Недоглядела раз она, а ребенок всю шкуру вымочил. Пришел олень, услыхал дух человеческий и бросился вон из вежи, а за ним и оленята. Один только остался, что на коленях у матери сидел, да и тот в лес за отцом рвется. Видит она, это не удержать ей олененка, и стала она ему совет давать. «Пуще всего,— говорит,— бойся человека и сосны да камня. За ними может схорониться хитрый охотник и убить тебя. Береги себя всегда. Но если уж попадешь на настоящего охотника, не перехитрить тебе его. Тогда выходи и подставь сердце, чтобы он рогом убил тебя». Сказала это она и выпустила олененка. * * *............. ............. 156. ЛИСА И СААМЖили лисица и саам, жили очень дружно. Мужик пошел на охоту, мужик только что ушел, лисичка натянула на палочку пойду и стала жарить у камелька. Сало каплет — она лежит; у нее все лицо сгорело. Мужик как пришел, как плеснет воды в камелек — она и не услышала. Пой да от палочки отлетела и прямо ей в глаза; она и ослепла, не видит ничего. Саам пришел, она и говорит: «Кто-то воды налил в камелек, и сало в глаза пошло; у меня все глаза сгорели». Мужик и говорит: «Пойдем со мной, поправим твои глаза». Мужик привел лисицу к дереву — к сосне. Лисица стала кланяться: «Сосна-матушка! Дай мне глаза». Мужик отодрал кусок смолы и прилепил к глазам лисицы. Она и говорит: «Вижу, только слипаются глаза, открыть не могу». Он и говорит: «Пойдем, посетим березу». Пришли к березе. «Береза-матушка,— говорит лисица,— дай мне глаза»,— и кланяется. Береза и дала лисице глаза, только что узкие; прилепила кусочек бересты к глазам, и лисица стала видеть и говорит: «Вижу». Тогда мужик говорит: «Коли видишь, иди одна домой». Она и пошла домой, а он за ней, лисица видит на дороге дерево скривилось, а лисица другая под деревом яму копает, она и думает, что дом. Мужик и говорит: «Куда ты пихаешься, ведь это не дом».Она говорит: «Полно молоть-то, это дом наш». Мужик стал лисицу за хвост дергать; он дергал, дергал за хвост и хвост выдернул.Потом мужик пошел домой, а лисица тут под деревом и осталась жить.Мужик стал искать, искать — нет ли чего у лисицы; искал и нашел золота и серебра много. Стал жить и богатеть.

157. РИМНЕ-КАЛЕСЬЖил на свете лис. Это был старый и очень хитрый лис. Звали его Римне-калесь, а по-русски Патрикей. Был он еще крепок на ногах, его рыжий мех, хотя и пообтерся, был все-таки довольно пушист; хвост, бывало, мешал ему убегать от охотников, а все же служил ему верным советником. Уши его бойко торчали вверх и хорошо слышали, а глаза, завистливые и хитрые, зорко следили за всем, что делается вокруг.Жил Римне-калесь в лесу. Соседями у него были: молодой неженатый медведь да волк-волчище длиннохвостище, а еще невдалеке жил один саам, охотник и оленевод. Ему Римне-калесь иногда помогал на охоте. При случае он нагонял на него стаю диких оленей или дичь.Жил Римне-калесь и промышлял где чего мог, не жаловался, но все ему казалось, что в лесу для медведя корму много, а ему, Патрикею, мало. И он у медведя корм воровал.Однажды медведь встретил старого лиса и сказал ему: «Ты почто мой корм воруешь? Ты мой корм не воруй, своим пробавляйся, а то, гляди, поймаю, плохо тебе будет!»Римне-калесь медведя не послушал. Воровал у него корм из-под самого носа.Медведь серчал, грозился, хотел Римне-калеся изловить и погубить. А не мог поймать! Бывало, вот уж вовсе лис в лапах, ан, глядишь, и ушел, как вода между когтей просочилась.Тогда медведь пошел к волку: «Волк, волк,.поймай ты мне старого Римне-калеся. Он мне жить не дает. Я жениться хочу, я свадьбу играть хочу, а он у меня запасы ворует».Старый лис и у волка пищу поворовывал. Поэтому волчище длиннохвостище дал обещание медведю изловить ворюгу.«Да, да, надо, надо его казнить»,— сказал он.«Надо казнить»,— согласился медведь.И вот подкараулил волк старого лиса, изловчился, схватил его поперек живота и медведю выдал. «Ага, попался большой вор,— взревел медведь,— вот теперь-то ты от меня не уйдешь! Я тебя съем!» И понес медведь старого Римне-калеся к себе в берлогу на расправу.Эх, глупый, глупый медведь! Он думал, раз шкура в когтях, то и мясо в зубах. Да не так-то оно получилось. Несет медведь старого проказника по лесу, крепко держит в пасти, шевельнуться не дает. «Не уйдешь теперь»,— думает медведь и урчит сердито. Старый лис в пасти медведя лежит, замер как зайчонок. Ни о чем не думает, будто это не его, а кого-то там другого сейчас прикончат.

* * *

<<<--->>>

ct4.ucoz.ru

---

Смотрите также

• 
  Пак лесной дух
• 
  Лесной дух пак
• 
  Духи франция картинки
• 
  Духи фенди производитель
• 
  Духи лель отзывы
• 
  Дух рождества клондайк
• 
  Дух победы микеланджело
• 
  Горный дух сказка
• 
  Lite blue духи
• 
  Island sunrise духи
• 
  Злой дух алкоголь