Дух терроризма, или война, которой не было (Ж. Бодрийяр). Дух терроризма

ЖАН БОДРИЙЯР: Дух терроризма | untitled | ИноСМИ

Мы постоянно сталкиваемся с событиями мирового значения: от смерти леди Дианы до Чемпионата мира по футболу, или же с событиями реальными и жестокими, такими как война и геноцид. Но не было ни одного символического события мирового значения, причем, не только ставшего известным всем, но такого события, которое обрекло бы на неудачу саму глобализацию. Стагнация, продолжавшаяся в течение всех 1990-х годов, была настоящей "забастовкой событий" (по выражению аргентинского писателя Маседонио Фернандеса (Macedonio Fernandez). Теперь, забастовка окончена. События перестали бастовать. В случае с терактами в Нью-йоркском Торговом центре мы имеем дело с событием абсолютным, настоящей "матерью" событий, событием в чистом виде, которое концентрирует в себе все другие события, которые никогда еще не происходили.

Ход исторического процесса и развитие отношений власти потрясены до основания, также как нарушены условия возможного анализа. Событие диктует время. Поскольку другие события застоялись, то следует опередить их, идти быстрее. Когда же они ускорятся в свою очередь, нужно будет двигаться медленнее. Но нельзя позволить похоронить себя под спудом речи и в облаке войны, ясность незабываемых образов должна остаться незамутненной.

Во всех речах по поводу терактов и во всех комментариях опускаются заключенный в этом событии катарсис, и ослепление, им вызванное. Моральное осуждение, организация священного союза против терроризма - реакция соразмерна чудесному ликованию, заключенному в созерцании разрушения мировой мощи, больше того, созерцании ее саморазрушения, зрелище самоубийственной красоты. Поскольку именно красота, своим именем, разожгла всю эту ненависть, взрастила ее в мире, отчего и возникло это воображение терроризма, которое бессознательно живет во всех нас.

То, что мы словно бы видели во сне это событие, что весь мир словно бы грезил им, - потому что никто не может не мечтать о разрушении могущества, ставшего до такой степени гегемонным, - вещь абсолютно неприемлемая для западного сознания морали, но являющаяся неоспоримым фактом, что выражается в патетической жестокости всех дискурсов, в которых хотят избежать самой этой мысли.

В пределе, они это сделали, но мы этого хотели. Если не отдавать себе в этом отчета, то событие теряет все свое символическое значение, и превращается в чистую случайность, становится совершенно произвольным действием, убийственной фантасмагорией нескольких фанатиков, которых достаточно только уничтожить. Но мы-то знаем, что это не так. Весь бред, изгнание сил зла - ничто иное как лекарство от страха, и возникает он потому, что в нас присутствует этот мрачный объект желания. Без нашей глубокой сопричастности событие никогда не вызвало бы такой реакции; несомненно, символическая стратегия террористов была рассчитана на наше молчаливое согласие.

Это намного превосходит ненависть к господствующей мировой силе, которую испытывают обездоленные и эксплуатируемые, к которым мировой порядок обращен своей худшей стороной. Желание зла поселилось даже в сердцах тех, кто участвуют в разделе мирового пирога. Аллергия на установленный порядок, на всякую установленную власть, к счастью, универсальна, а башни- близнецы Всемирного Торгового центра олицетворяли этот порядок в совершенной форме.

Нет нужды говорить об инстинкте смерти или об инстинкте разрушения, ни о перверсии. По неумолимой логике усиление и без того большой власти обостряет желание ее разрушить. И она сама - соучастник собственного уничтожения. Когда две башни обрушились, создалось впечатление, что они покончили с жизнью в ответ на самоубийство самолетов. Говорят: "Бог не может объявить себе войну". Нет, может. Запад, заняв позицию Бога (божественного всемогущества и абсолютного морального закона), стал склонен к самоубийству и объявил войну себе самому.

Бесчисленные фильмы-катастрофы свидетельствуют о существовании определенного фантазма, образ которого словно бы заговаривают, как ячмень, утопив его в спецэффектах. Но всеобщее внимание, которое ими вызывается, равно как и внимание к порнографии, показывает, как легко перейти от мысли к действию - робкая попытка к отрицанию любой системы становится все сильнее, по мере того как сама система приближается к совершенству или всемогуществу.

По меньшей мере, правдоподобно то, что террористы (не больше чем эксперты!) не предусмотрели обрушение Башен -близнецов, которое, в символическом отношении, вызвало гораздо больший шок, чем атака на Пентагон. Символическое разрушение произошло при непредусмотренном внутреннем соучастии, как если бы башни обрушились сами собой, покончили с собой, как если бы башни вступили в игру, чтобы завершить действие.

В некотором смысле, система в целом, непрочная изнутри, дала начальный толчок. Чем больше система рассредоточивается в мире, действуя в границах только одной сети, тем более она становится уязвимой, в любом точке этой сети (всего один маленький филиппинец-хакер со своего переносного компьютера смог запустить вирус I love you, который облетел весь мир, опустошив целые сети). В нашем случае, 19 камикадзе, вооруженные только собственной смертью, помноженной на эффективность технологии, запустили процесс мировой катастрофы.

Какой путь, кроме террористического, можно было избрать для изменения положения вещей в ситуации монополизации мировой власти, в ситуации столь замечательного сосредоточения всех функций в руках технократической машинерии и при полном единомыслии? Система сама создала объективные условия для нанесения удара по себе. Она дала все карты в руки Другого, чтобы он изменил правила игры. И новые правила будут жестокие, потому что ставка жестока. Система, находящаяся в безвыходном положении от избытка власти в ней, бросила вызов, на который террористы ответили действием, определившем новую ситуацию, что было неизбежно. Терроризм - акт восстановления единичности, которая не устраняется до конца в системе общего обмена. Все проявления единичного (виды, индивиды, культуры), которые заплатили смертью за установление мирового торгового оборота, управляемого одной властью, сегодня мстят за себя с помощью террористического трансферта.

Террор против террора - за этим больше не стоит никакой идеологии. Мы как нельзя дальше отошли от идеологии и политики. Энергия, которая питает террор, не имеет причины, не может быть понята в рамках никакой идеологии, даже идеологии исламизма. Эта энергия не нацелена больше на изменение мира, она направлена на то, чтобы сделать его более радикальным с помощью жертвоприношения (на что, в свое время, были направлены ереси), в то время как система нацелена на реализацию возможностей мира с помощью силы.

Терроризм - повсюду, подобно вирусу. Терроризм проник везде, он следует как тень за системой господства, всегда готовый выйти из тени, подобно двойному агенту. Больше нет демаркационной линии, которая позволяла бы его обозначить, терроризм находится в самом сердце культуры, которая против него сражается, и видимый разрыв и ненависть, которую обращают к миру эксплуатируемые и подчиненные Западу, тайно соединяется с внутренним разломом в системе господства. И этот внутренний разлом можно противопоставить любому видимому антагонизму. Но с другой стороны, система не может ничего противопоставить структуре вируса, принявшей форму практически автоматического реверсии на самого себя собственной мощи,- как если бы аппарат власти выделял фермент, который бы его разрушал. И терроризм и есть ударная волна этой немой реверсии.

Нет, следовательно, ни шока цивилизаций, ни шока религий, проблема далеко выходит за рамки ислама и Америки, на которых пытаются сосредоточить конфликт, чтобы создать иллюзию видимого противостояния и возможности силового решения. Речь идет о фундаментальной противоположности, которая указывает, сквозь призму Америки (которая может быть и эпицентр глобализации, но далеко не единственное ее воплощение) и сквозь призму ислама, на триумф глобализации в столкновении с ней самой.

В этом смысле можно говорить о мировой войне, но только не о третьей, а о четвертой и единственной действительно мировой, поскольку ставка в этой войне сделана на глобализацию. Две первые мировые войны соответствовали классическому представлению о войне. Первая мировая война положила конец превосходству Европы и была завершением эры колониализма. Вторая - положила конец нацизму. Третья мировая, которая, конечно, была, но велась в форме холодной войны и устрашения, подвела черту под коммунизмом. От одной войны к другой, мир все больше приближался к установлению единого порядка. Сегодня, возможно, этот порядок близок к своему концу, что выражается в столкновении антагонистических сил, рассеянных по всему миру, выражается во всех современных конвульсиях. Фрактальная война всех ячеек, всех единичностей, которые восстают по принципу антител. Прямое столкновение настолько невозможно, что требуется время от времени "спасать" саму идею войны с помощью театральных постановок вроде войны в Заливе или сегодняшней - в Афганистане. Но четвертая мировая война - она везде. Она есть то, что неотступно преследует любой мировой порядок, любую гегемонию господства - если бы ислам правил миром, терроризм был бы направлен против ислама. Потому что сам мир сопротивляется глобализации.

Терроризм аморален. Падение башен Мирового Торгового Центра, этот символический вызов, - аморально, и оно отвечает требованиям глобализации, которая аморальна сама по себе. Так будем же также аморальны, и если хотим понять что-нибудь, то нужно заглянуть по ту сторону Добра и Зла. Для начала рассмотрим событие, которое есть не только вызов, брошенный морали, но и вызов для интерпретации в любой форме, и попытаемся обрести понимание Зла. Критический пункт заключается в следующем: несостоятельность западной философии, философии Света, в отношении Добра и Зла. Мы наивно полагаем, что прогресс Добра, увеличение его власти во всех областях (наука, техника, демократия, права человека) сопровождаются поражением зла. Кажется, никому не понятно, что сила Добра и Зла растет одновременно, и их развитие идет в одном и том же русле. Победа одного не ведет к исчезновению другого, как раз наоборот. Метафизика рассматривает Зло как акциденцию, но эта аксиома, из которой вытекают все формы манихейства - борьба Добра против Зла, эта аксиома иллюзорна. Добро не исключает Зла, и наоборот: ни один из членов оппозиции не может быть снят, и их отношение - непреодолимо. В глубине, Добро не может нанести удар Злу иначе, как перестав быть Добром, поскольку, присвоив мировую монополию власти, оно вызывает приток насилия в пропорциональном соотношении.

В традиционном универсуме было установлено равновесие между добром и злом, основанное на диалектическом отношении, которым подтверждались поскольку- постольку напряжение и баланс универсума морали, почти как во время холодной войны противостояние двух сил обеспечивало равновесие страха. Следовательно, нет превосходства одного над другим. Баланс нарушился с начала тотальной экстраполяции Добра (гегемония позитивного над любой формой негативного, исключение смерти и любой противостоящей силы - триумф ценностей Добра по всему фронту). Начиная с этого момента, баланс нарушился, и как если бы Зло приняло форму невидимой автономии, его развитие шло по экспоненте.

Если соблюдать все пропорции, то вот что произошло с политическим порядком после исчезновения коммунизма и мирового триумфа либеральной власти: именно тогда появился призрачный враг, рассеявшийся по всей планете, проникая всюду, как вирус, возникая на каждом промежутке власти. Ислам. Но ислам есть не более чем подвижная форма кристаллизации этого антагонизма. Антагонизм повсюду - он в каждом из нас. Следовательно, террор против террора. Но террор асимметричный. Именно эта асимметрия делает могущество Запада полностью безоружным. В столкновении с самим собой, оно может только увязнуть в логике сил, не имея возможности играть на поле символа и смерти, так как идея смерти изгнана из западной культуры.

До этого момента, интегрирующей власти в основном удавалось вызывать и разрешать любой кризис, любую негативность, создавая глубоко безнадежную ситуацию (не только для "проклятых", но и для обеспеченных и привилегированных слоев, живущих в полном комфорте). Важнейшим изменением является то, что террористы перестали кончать самоубийством бесцельно, что они делают ставку на собственную смерть, и, таким образом, придают своей атаке эффективность. Они основывают свою стратегию на интуиции, которая подсказывает им, что их противник чрезвычайно уязвим. Эта система, достигшая квази-совершенства, может вспыхнуть от одной искры. Террористам удалось превратить собственную смерть в абсолютное оружие против системы, которая исключает саму идею смерти, идеалом которой является "нулевая смерть". Система, в которой смерть равна нулю, - сама в сумме дает ноль. И все средства распыления и разрушения -ничто по сравнению с врагом, который сделал из собственной смерти средство контрнаступления. "Что нам американские бомбардировки! Наши люди в той же степени жаждут смерти, в какой американцы хотят жить". Отсюда возникает неравенство системы с "нулевой смертью" и 7000 погибших от одного теракта.

Следовательно, сделана ставка на смерть, причем не на нашествие смерти в прямом смысле в реальном времени, но на пришествие смерти более чем реальной: символической и сакральной - то есть абсолютного и бесповоротного события.

В этом и заключается дух терроризма.

Никогда не атаковать систему с позиции силы. В этом заключается революционная идея, плод воображения самой системы, которая не устает вызывать на себя огонь в поле реальности. Но борьба перенесена в символическое поле, где основными правилами являются вызов, реверсия, повышение ставок. Так что за смерть можно заплатить только такой же смертью, либо смертью в превосходной степени. Системе брошен вызов, на который она не может ответить иначе как собственной смертью или разрушением.

Террористическая гипотеза состоит в том, что система должна убить себя в ответ на ряд смертей -вызовов. Поскольку ни система, ни власть сами не могут избежать символической необходимости, и это единственный шанс их разрушить. В этом головокружительном цикле невозможного обмена Смерти, смерть террориста бесконечно мала, но она создает вакуум, производит конвекцию в огромных размерах. Вокруг этой малой точки, точки реальности и власти, вся система сгущает, собирает все свои силы.

Тактика террористической модели предполагает создание реальности в избытке и рассчитывает вызвать с помощью этого избытка крушение системы. Насмешка состоит в том, что жестокость власти оборачивается против нее самой, так как террористические акты дают увеличенное зеркальное отражение самой власти, и представляют собой модель символической жестокости, которая запрещена в системе. Это - единственная вид жестокости, которую власть не может осуществить - это жестокость ее собственной смерти.

Вот почему все видимое могущество не может ничего противопоставить ничтожной, но символической смерти нескольких идивидов.

Должно стать очевидным рождение нового терроризма, новой формы действия, которое ведет игру и вводит новые правила для того только, чтобы их нарушить. Эти люди не только не ведут борьбу одинаковыми средствами, поскольку они делают ставку на собственную смерть, на что нечем возразить ("это мерзавцы"), но они присваивают все средства господствующей власти. Деньги и банковские спекуляции, информационные технологии и достижения аэронавтики, зрелищный эффект и промежуточные сети; террористы ассимилируют все достижения современной глобализации, не меняя курса на разрушение.

Преисполненные хитрости, они используют в качестве прикрытия банальность американской повседневности для ведения двойной игры. Они спят в своих кварталах, читают и учатся в своем кругу, чтобы однажды проснуться, подобно бомбе замедленного действия. Мастерство, с которым ведется подпольная деятельность, является столь же террористическим, как и зрелище 11 сентября. Поскольку подозрение может быть брошено на любого индивида; не является ли любое мирное существо потенциальным террористом? Если террористы смогли остаться незамеченными, то каждый из нас является не пойманным преступником (каждый самолет тоже становится подозрительным), и в глубине, возможно, это правда. Это может быть соотнесено с потенциальной преступностью в бессознательной форме, замаскированной и усиленно подавляемой, но все время подозреваемой если не в проявлении, то хотя бы в тайном участии в спектакле Зла. К тому же, событие разветвляется, дробится на части, - в этом заключается пока еще не уловимый источник ментального терроризма.

Радикальное отличие нового терроризма в следующем, владея всеми видами оружия, выработанными данной системой, террористы обладают еще одним видом - своей собственной смертью, и это становится фатальным. Если бы они ограничились борьбой против системы ее же оружием, они тотчас же были бы уничтожены. Если бы они противопоставили системе только собственную смерть, они также быстро бы исчезли, принеся бессмысленную жертву,- то чем терроризм почти всегда занимался прежде (сравните палестинские терракты-самоубийства), и почему он терпел поражение.

Все изменилось с того момента, как террористы начали сопрягать все современные средства со своим символическим оружием. Это до бесконечности умножило их разрушительный потенциал. Это сцепление факторов (с которым мы не можем примириться) которое дает им огромное преимущество. Стратегия "нулевой смерти", эта война в чистом виде, напротив, обходит стороной превращение "реальной" силы в силу символическую.

Небывалый успех терактов ставит проблему, и чтобы ее понять, чтобы увидеть, что происходит в головах террористов и в их организации, нужно избавиться от наших западных воззрений. Такая эффективность терактов требует от нас максимальной расчетливости, рациональности, о которой мы не могли даже подумать, что другие ей обладают. И даже в этом случае, как и в любой организации, основанной на рациональности, будь то секретная служба или что-нибудь еще, всегда возможны упущения и просчеты. Секрет их успеха в следующем: в отличие от наших организаций, террористы работают не по контракту, но заключают некий пакт по выполнению своего священного долга. Выполнение этого долга надежно защищено от предательства и коррупции любого вида. Чудо в том, что им удается адаптироваться в мировой сети, выполнить техническое задание, не теряя связи с жизнью и смертью. В противоположность контракту, пакт не связывает между собой индивидов, - даже в самоубийстве нет ничего личного, никакого "героизма", это коллективное и сакральное действо, совершаемое по требованию идеи. И сопряжение двух составляющих - рабочей структуры и символического пакта, сделало возможным осуществление акта такого масштаба.

У нас нет никакой возможности символического расчета, как - то происходит при игре в покер или в потлач: минимальная ставка - максимальный результат. То чего террористы добились, совершив теракт в Манхэттене, - есть иллюстрация теории хаоса: начальный шок приводит к последствиям, не поддающимся вычислению, тогда как развертывание операции "Буря в пустыне" американцами возымело эффект, о котором смешно говорить: как если поднять ураган для того, чтобы сломить крыло бабочки. Суицидальный терроризм был терроризмом бедных, тот, о котором мы говорим сейчас - терроризм богатых. И особенно пугает нас то, что они сделались богатыми (в их распоряжении находятся все средства), не переставая желать нашей смерти. По нашим меркам они жульничают: делать ставку на собственную смерть - не по правилам. Но им нет дела до наших правил, игра больше не идет по нашим правилам.

Чтобы дискредитировать их действия, все средства хороши. Также как легко назвать их "самоубийцами" или "мучениками". Нужно только добавить, что мученик ничего не может доказать, он ничего общего не имеет с истиной. Мученик (если процитировать Ницше) -для истины является врагом номер один. Конечно, их смерть ничего не доказывает, но в системе, где истина недостижима, вообще ничего нельзя доказать, - или мы будем делать вид, что обладаем истиной? С другой стороны, этот высокий моральный аргумент опрокидывается. Если добровольный мученик-камикадзе ничего не доказывает, то и невольные мученики - жертвы могут доказать не больше, и в обращении к аргументу морали есть что-то неуместное и непристойное (он вовсе не принимает в расчет их страдания и смерти).

Другой плохой аргумент - террористы обменивают свою смерть на место в раю. Их действие не бескорыстно, следовательно, оно не подлинно. Их акт не был бы бескорыстным даже если бы они не верили в Бога, если бы смерть не оставляла надежды, каковой она и является для нас (однако христианские мученики уповали на возвышенную равнозначность жизни и смерти). К тому же, террористы не находятся с нами в равных условиях, поскольку у них есть право на избавление, на что мы не можем даже надеяться. Нам остается лишь носить траур по собственной смерти, поскольку они могут сделать на ней очень высокую ставку.

В глубине - причина, доказательство, истина, возмещение, итог и средства - всего лишь форма типично западного вычисления. Даже смерть мы оцениваем в терминах качества и цены. Экономические подсчеты - занятие бедных, которые не имеют храбрости даже назначить цену.

Что может произойти- кроме войны, которая есть лишь условное прикрытие? Говорят о биотерроризме, о бактериологической войне, или об атомном терроризме. Но ничего из вышеназванного не принадлежит порядку символического вызова, а принадлежит к порядку конечного решения - к уничтожению без славы, без риска, и без слов.

Ибо неправильно видеть в действиях терроризма только чистую логику разрушения. Мне кажется, что их собственная смерть не отделима от их действий (это как раз и есть составляющая символического акта), и эта смерть вовсе не есть безличное уничтожение другого. Во всем этом есть вызов, есть нечто от дуэли, личное отношение к противнику, как на дуэли. Вот что унижает, вот что должно быть оскорбительным. Оскорбление, а не одно только уничтожение. Нужно заставить противника уронить лицо. И этого никогда не добиться одной только силой, одним только уничтожением другого. Враг должен быть избран и убит в настоящем соперничестве. Кроме пакта, связывающего террористов между собой, должен быть заключен еще и пакт с противником, как на дуэли. И это совершенно не соответствует "подлости" в которой обвиняют террористов, это совершенно противоположно тому, что делали, например, американцы во время войны в Заливе (и того, что они хотят повторить в Афганистане): рабочая ликвидация невидимой цели.

За всеми этими перипетиями мы должны сохранить ясность образов. Полнота образов (разрушения башен-близнецов), и их ослепительность, хотят ли этого или нет, образуют нашу первичную сцену. События в Нью-Йорке, кроме того, что они радикально изменили ситуацию в мире, не менее радикально изменили соотношение образа и реальности. Раньше мы имели дело с непрерывным распространением банальных образов и с непрерывным потоком банальных событий, тогда как террористический акт в Нью-Йорке воскресил одновременно и образ и событие.

Среди видов оружия системы, которые было обращено террористами против нее самой, можно назвать эксплуатацию образов в реальном времени, их мгновенное распространение по всему миру. Террористы присвоили это средство наряду с банковскими операциями, электронной передачей информации и воздушным сообщением. "Картинка" играет весьма двусмысленную роль: прославляя событие, она берет его в заложники. Образ умножает событие до бесконечности, и одновременно нейтрализует его (как уже было с событиями 1968 года). Об этом всегда забывают, говоря об "опасности" СМИ. "Картинка" пожирает событие, в том смысле, что оно выделяет его из среды других событий и готовит к потреблению. Таким образом, событию придается новое значение, но оно теперь воспринимается как событие-образ.

Что же такое реальное событие, когда реальность пронизана образами, фикциями, виртуальностью? В данном случае можно говорить (с некоторым облегчением, возможно) о вновь возникшей реальности, и реальной жестокости в предположительно виртуальном универсуме. "Конец всем виртуальным историям, это - реальная история!". В тоже время, можно видеть в этом объявление о конце истории. Но превосходит ли реальность фикцию? Если кажется, что да, то потому, что забирает у нее энергию, что сама реальность становится фикцией. Можно даже сказать, что реальность ревнует к фикции, что она завидует образам.Между ними как бы происходит дуэль, результат которой непредсказуем.

Падение башен Всемирного Торгового Центра нельзя себе вообразить, но это еще не делает его реальным событием. Рост жестокости еще не означает наступления реальности. Потому что реальность - есть принцип, и этот принцип утерян. Реальность и фикция неотличимы, и когда мы восхищаемся терактом, нас прежде всего привлекает образ (события одновременно катастрофические и вызывающие восхищение, "гибельный восторг", остаются в большой степени воображаемыми).

В таком случае, реальность привносится в образ как примесь страха, как содрогание. Это не только ужасно, это еще и реально. Не жестокость реальности первична, и к ней примешивается образ, скорее образ первичен, и к нему добавляется содрогание реальности. Происходит нечто вроде фикции с плюсом, нечто больше чем фикция. Баллар у Борхеса (Borges) говорит о новом изобретении реальности как предельной и наиболее сомнительной фикции.

Жестокость терроризма, следовательно, не в возвращении "пламени реальности", не в новом обретении истории. Эта жестокость не "реальна". Она тем хуже, что является символической. Жестокость в себе может быть банальной и неэффективной. Только символическая жестокость порождает единичность. И в этом особенном событии, в манхэттенском фильме-катастрофе сопрягаются два элемента, вызывавшие массовый гипноз в XX веке: белая магия кино и черная магия терроризма. Белый свет кино, черный свет терроризма.

Пытаются придать этому событию непонятно какой смысл, подвергнуть его какой-то интерпретации. Но в нем нет никакого смысла, такова радикальность зрелища, жестокость зрелища, которое одно оригинально и неустранимо. Спектакль терроризма требует зрелищного терроризма. И к против этого аморальному восхищению (даже если оно вызывает всеобщее моральное осуждение) политический порядок не может ничего. Наш внутренний театр жестокости - единственное, что нам остается, - явление экстраординарное, объединяющее в себе наибольшую зрелищность и максимальный вызов. Это одновременно микро-модель сверкающего ядра подлинной жестокости в максимальном усилении - зрелище в наиболее чистой форме; и сакральная модель, бросающая историческому и политическому порядку вызов в наиболее чистом виде.

Любое убийство было бы прощено террористам, если бы оно могло быть интерпретировано в рамках исторического порядка - такова аксиома морали благой жестокости. Может быть оправдано любое насилие, если бы оно не ретранслировалось средствами массовой информации. ("Терроризм - ничто без средств массовой информации"). Но все это - иллюзия. Нельзя правильно использовать СМИ, они составляют часть события, они составляют часть террора, и они действуют, так или иначе.

Акт возмездия вызовет непредсказуемые последствия, также как и террористический акт. Никто не знает, на чем возмездие остановится, и что за этим последует. Как нет точного различия между образами и информацией, между зрелищем и символизмом, так нет его между "преступлением" и возмездием.

И в этой неконтролируемой обратимости заключается победа терроризма. Победа, которая видна по подспудному проникновению события в систему, не только на примере экономического, политического и финансового спада во всей системе, а также на примере морального, психологического упадка, который последовал, но в падении системы ценностей, идеологии свободы, свободного перемещения и т.д., которая была гордостью западного мира, поводом для презрения к остальному миру.

В той же степени, как идея свободы, еще новая и современная, уже стирается в сознании и нравах, в той же степени становится очевидным, что идея либеральной глобализации пытается реализоваться совершенно противоположным образом: в форме полицейской глобализации, тотального контроля и страха за безопасность. Регуляция приведет к созданию общества, которое будет максимально приближено к фундаменталистскому.

Спад в сферах производства, потребления, в банковской сфере (но только не в сфере коррупции!)-все это похоже на выполнение стратегической задачи, на проведение ужасающей переоценки ценностей - казалось бы, направленной против терроризма, но на самом деле, отвечающее внутренним требованиям - силовой регуляции абсолютного беспорядка, который поставлен во главу угла, и должен направить во вне свое собственное бессилие.

Другое достижение террористов состоит в том, что он может принимать любые формы насилия и нарушения порядка: в распоряжении Бен Ладена (Ben Laden) - информационный терроризм, биологический терроризм, средства устрашения. Он может записать в свой актив даже природные катаклизмы. Ему на руку использование всех способов дезорганизации и незаконного оборота. Структура мирового обмена идет на пользу обмену невозможного. Терроризм подобен автоматическому письму, которое подпитывается невольным участием СМИ. Как следствие - панический страх. Так, в случае с сибирской язвой, заражение возникает химическим путем от простого контакта между молекулами. Система достигла критической массы, и стала уязвимой для любой агрессии.

В сложившейся ситуации трудно найти выход. Во всяком случае, выход - это не война, которая воспринимается как дежавю, с привлечением огромной военной силы, с недостоверной информацией, с бессмысленными бомбардировками, с лукавыми и патетическими речами, с демонстрацией силы и заражением территории. Короче говоря, эта война подобно войне в Заливе, не является событием, или вернее, она - событие - которое не имеет места.

Причина этой войны в следующем: пытаются подменить действительное и прекрасное событие, уникальное и непредсказуемое, псевдо-событием, повторением, дежавю. Для терактов 11 сентября характерно преобладание события над моделями интерпретации, тогда как в этой глупой технологической войне модель преобладает над событием. Ставка искусственная, война нигде. Война как продолжения политики, которой нет.

Жан Бодрийяр - философ. Copyright Edition Galilee/ "Le Monde".

inosmi.ru

Дух терроризма, или война, которой не было (Ж. Бодрийяр)

Французский философ Жан Бодрийяр на протяжении последних трех десятков лет своего творчества очень точно отслеживал вехи ста­новления пространства и времени виртуальной реальности. Причем точкой отсчета к этим размышлениям становятся самые разнопла­новые события мировой истории. Бодрийяр, в частности, отмечет удивительную закономер­ность, впервые открытую еще Блаженным Августином и переосмысленную физикой XX века: окружающий нас мир совсем не так однозначен с точки зрения его пространст­венно-временных координат. Причем эти коор­динаты парадоксальным образом становятся подвластными человеку. Современное общество потребления, - рассуждает Бодрийяр в одной из своих работ, - демонстрирует стремление человека к ускользающему (почти виртуаль­ному!) идеалу - модному образцу-симулякру, производимому на свет союзом развитой системы кредитования и системы рекламы, опережающего время и пространство современ­ности. Такое «полуестественное» существова­ние общества потребления Бодрийяр связывает с идеей знакового символического обмена, свидетельствующего о дегуманизации куль­туры.

Такой символический обмен знаками имеет, по Бодрийяру всеобщий характер, и он сказывается, в частности, на незаметно произошедшей подмене идеологии современной войны. В этом плане интересна оценка философом первой иракской кампании («Буря в пустыне» начала 90-х годов XX века) в качестве «войны, которой не было», «мертвой войны». По его мнению, логика происходивших тогда событий не являлась ни логикой войны, ни логикой мира, это некая «виртуальная невероят­ность» военных действий. Таким образом, война в Ираке, явилась первой войной в истории, в которой виртуальное торжествует над реальным . События в многострадальных Югославии и Афганистане, последняя иракская кампания 2002-2003 гг. только подтверждают этот давний вывод Бодрийяра. Для большей части населения земного шара страшная трагедия войны, усиленная примененным сверхмощным и сверх­точным оружием, так и остается размытой кар­тинкой с экрана монитора, причем именно той картинкой, которую выберет для показа «право имеющий».

Несомненно, что самым страшным архети-пическим событием начала нового века является 11 сентября 2001 года, когда знаково-символи-ческий обмен в структуре дегуманизированного общества достиг своего апогея, обернувшись обменом со смертью.

Еще в середине 70-х годов в своей знаменитой книге «Символический обмен и смерть» Бодрийяр пишет буквально следующее: «... две башни Всемирного торгового центра, правильные параллелепипеды высотой 400 метров на квадратном основании, представляют собой безупречно уравновешенные и слепые сообщающиеся сосуды; сам факт наличия этих двух идентичных башен означает конец всякой конкуренции, конец всякой оригинальной референции... Две башни WTC являют зримый знак того, что система замкнулась в головокру­жительном самоудвоении ...» [6] . Расшифровка бинарной оппозиции - в символике конца, смерти. Эта тема хорошо разработана в структурной антропологи, но озвученная совершенно в другом социальном регистре, она приобретает еще более впечатляющий вид.

Уже после событий 11 сентября Бодрийяр пишет новую работу, в которой продолжает ту же тему, но уже в иной ситуации.

Мы постоянно, - говорит Бодрийяр, -сталкиваемся с событиями мирового значения: от смерти леди Дианы до чемпионата мира по футболу, или же с событиями реальными и жестокими, такими как война и геноцид. Но до сих пор не было ни одного символического собы­тия мирового значения, такого события, которое обрекло бы на неудачу саму глобализацию.

То, что мы словно бы видели во сне это событие - 11 сентября - что весь мир словно бы грезил им - вещь абсолютно неприемлемая для западного сознания, но являющаяся неоспори­мым фактом, что выражается в патетической жестокости всех дискурсов, в которых хотят избежать самой этой мысли.

Бесчисленные фильмы-катастрофы давно засвидетельствовали существование определен­ного фантазма, образ которого словно бы заго­варивают, как ячмень, утопив его в спецэффек­тах. Но всеобщее внимание, которое ими вызывается, равно как и внимание к порно­графии, показывает, как легко перейти от мысли к действию. В некотором смысле, система в целом,  непрочная  изнутри,  дала начальный толчок. Чем больше система рассредоточи­вается в мире, действуя в границах только одной сети, тем более она становится уязвимой, в любом точке этой сети (всего один маленький филиппинец-хакер со своего переносного ком­пьютера смог запустить вирус I love you, кото­рый облетел весь мир, опустошив целые сети). В нашем случае 19 камикадзе, вооруженные только собственной смертью, помноженной на эффективность технологии, запустили процесс мировой катастрофы.

Терроризм — повсюду, подобно вирусу. Терроризм проник везде, он следует как тень за системой господства, всегда готовый выйти из тени, подобно двойному агенту. Больше нет демаркационной линии, которая позволяла бы его обозначить. Терроризм находится в самом сердце культуры, которая против него сра­жается, и видимый разрыв и ненависть, которую обращают к миру эксплуатируемые и подчиненные Западу, тайно соединяется с внутренним разломом в системе господства. И этот внутренний разлом можно противо­поставить любому видимому антагонизму. Но с другой стороны, система не может ничего противопоставить этому вирусу.

В этом смысле можно говорить о мировой войне, но только не о третьей, а о четвертой и единственной действительно мировой, посколь­ку ставка в этой войне сделана на глоба­лизацию.

Две первые мировые войны соответствовали классическому представлению о войне. Первая мировая война положила конец превосходству Европы и была завершением эры колониализма. Вторая - положила конец нацизму. Третья мировая, которая, конечно, была, но велась в форме холодной войны и устрашения, подвела черту под коммунизмом.

От одной войны к другой, мир все больше приближался к установлению единого порядка. Сегодня, возможно, этот порядок близок к своему концу, что выражается в столкновении антагонистических сил, рассеянных по всему миру, выражается во всех современных кон­вульсиях. Налицо фрактальная война всех ячеек, всех единичностей, которые восстают по принципу антител. Прямое столкновение настолько невозможно, что требуется время от времени «спасать» саму идею войны с помощью театральных постановок вроде войны в Персидском заливе или в Афганистане.

Но четвертая мировая война - она везде. Она есть то, что неотступно преследует любой мировой порядок, любую гегемонию господства - если бы ислам правил миром, терроризм был бы направлен против ислама. Потому что сам мир сопротивляется глобализации.

Терроризм аморален. Падение башен Миро­вого Торгового Центра, этот символический вызов, - аморально, и оно отвечает требованиям глобализации, которая аморальна сама по себе. Так будем же также аморальны, и если хотим понять что-нибудь, то нужно заглянуть по ту сторону Добра и Зла.

Террористам удалось превратить собствен­ную смерть в абсолютное оружие против системы, которая исключает саму идею смерти, идеалом которой является «нулевая смерть».

Система, в которой смерть равна нулю, -сама в сумме дает ноль. И все средства распыления и разрушения - ничто по сравне­нию с врагом, который сделал из собственной смерти средство контрнаступления. «Что нам американские бомбардировки! Наши люди в той же степени жаждут смерти, в какой американцы хотят жить». Отсюда возникает неравенство системы с «нулевой смертью» и 7000 погибших от одного терракта. Следовательно, сделана ставка на смерть, причем не на нашествие смерти в прямом смысле в реальном времени, но на пришествие смерти более чем реальной: символической и сакральной - то есть абсолютного и бесповоротного события.

В этом, по Бодрийяру, и заключается дух терроризма.

Террористическая гипотеза состоит в том, что система должна убить себя в ответ на ряд смертей-вызовов. Поскольку ни система, ни власть сами не могут избежать символической необходимости, и это единственный шанс их разрушить. В этом головокружительном цикле невозможного обмена Смерти, смерть терро­риста бесконечно мала, но она создает вакуум, производит конвекцию в огромных размерах. Вокруг этой малой точки, точки реальности и власти, вся система сгущает, собирает все свои силы.

Тактика террористической модели предпо­лагает создание реальности в избытке и рассчи­тывает вызвать с помощью этого избытка кру­шение системы. Насмешка состоит в том, что жестокость власти оборачивается против нее самой, так как террористические акты дают увеличенное зеркальное отражение самой власти, и представляют собой модель символи­ческой жестокости, которая запрещена в сис­теме. Это - единственная вид жестокости, которую власть не может осуществить - это жестокость ее собственной смерти. Вот почему все видимое могущество не может ничего противопоставить ничтожной, но символиче­ской смерти нескольких индивидов.

Радикальное отличие нового терроризма в следующем: владея всеми видами оружия, выработанными данной системой, террористы обладают еще одним видом - своей собственной смертью, и это становится фатальным. Если бы они ограничились борьбой против системы ее же оружием, они тотчас же были бы уничтожены. Если бы они противопоставили системе только собственную смерть, они также быстро бы исчезли, принеся бессмысленную жертву, - то чем терроризм почти всегда занимался прежде, и почему он терпел поражение.

Все изменилось с того момента, как террористы начали сопрягать все современные средства со своим символическим оружием. Это до бесконечности умножило их разрушитель­ный потенциал. Это сцепление факторов (с которым мы не можем примириться) которое дает им огромное преимущество. Стратегия «нулевой смерти», эта война в чистом виде, напротив, обходит стороной превращение «реальной» силы в силу символическую.

За всеми этими перипетиями мы должны сохранить ясность образов. Полнота образов (разрушение башен-близнецов) и их ослепи­тельность, хотят ли этого или нет, образуют нашу первичную сцену. События в Нью-Йорке, кроме того, что они радикально изменили ситуацию в мире, не менее радикально изменили соотношение образа и реальности. Раньше мы имели дело с непрерывным распро­странением банальных образов и с непрерыв­ным потоком банальных событий, тогда как террористический акт в Нью-Йорке воскресил одновременно и образ и событие.

Среди видов оружия системы, которые было обращено террористами против нее самой, можно назвать эксплуатацию образов в реаль­ном времени, их мгновенное распространение по всему миру. Террористы присвоили это средство наряду с банковскими операциями, электронной передачей информации и воздуш­ным сообщением. «Картинка» играет весьма двусмысленную роль: прославляя событие, она берет его в заложники. Образ умножает событие до бесконечности, и одновременно нейтра­лизует его (как уже было с событиями 1968 года). Об этом всегда забывают, говоря об «опасности» СМИ. «Картинка» пожирает событие, в том смысле, что оно выделяет его из среды других событий и готовит к потреблению. Таким образом, событию придается новое значение, но оно теперь воспринимается как событие-образ, - заключает Бодрийяр.

 

Литература

1. ЖанБодрийар. Общество потребления. -М.. 1970.

2. Мировой энциклопедический словарь. - М., 1986.

3.   Философия и ценностные формы сознания. -М.,1978.

Фамилия автора: Б.С. Тулегенов

articlekz.com

syg.ma — Жан Бодрийяр. Дух терроризма

«Дух терроризма», безусловно, самое сильное эссе Бодрийяра после «Заговора искусства». Тему терроризма философ разрабатывал еще задолго до того, как она стала актуальной для всех. Поэтому он первый, кто смог предложить наиболее развернутый и оригинальный анализ проблемы. Четвертая (террористическая) мировая война, которую предсказывает Бодрийяр, уже началась.

Новый перевод эссе из сборника «Дух терроризма. Войны в Заливе не было».

Также переведены две части текста «Войны в Заливе не было».

С глобальными [1] событиями — от смерти леди Дианы до Чемпионата мира по футболу, или же с событиями реальными и жестокими, такими как война и геноцид — мы сталкивались не раз. Но глобального символического события, то есть события не просто растиражированного на весь мир, а такого, которое способно нанести удар по самой глобализации — не было ни одного. Застой, продолжавшийся в течение всех девяностых годов, был настоящей «забастовкой событий» (по выражению аргентинского писателя Маседонио Фернандеса). Так вот — забастовка закончена. События перестали бастовать. В случае с терактами в Нью-Йоркском Всемирном торговом центре [2] мы имеем дело с событием абсолютным, настоящей «матерью» событий, событием в чистом виде, которое сконцентрировало в себе все те события, которые так никогда и не произошли.

Нарушены все условия игры истории и власти, так же как и условия анализа. Нужно сбавить темп. Когда события застаивались, следовало их предвосхищать и двигаться быстрее, чем они. Когда они ускорились до такой степени, необходимо двигаться медленнее них. Однако нельзя допустить, чтобы нас накрыла лавина пустых слов [discours] и тень войны: неповторимая ослепительность образов должна остаться незамутненной.

Во всем, что было сказано и написано, обнаруживается необычайная абреакция [3] на само событие и фасцинация [4], которую оно вызвало. Священный союз против терроризма, моральное осуждение соразмерны необычайному ликованию, заключенному в созерцании разрушения этого глобального всемогущества, больше того, созерцании, в некотором смысле, саморазрушения, самоубийства во всем его великолепии. Ибо это оно само, своей запредельной мощью инспирировало то насилие, которое захлестнуло весь мир, а, следовательно, инспирировало то террористическое воображаемое, которое (без нашего ведома) живет в каждом из нас.

То, что мы воображали это событие, то, что весь мир, без исключения, грезил им, — поскольку нельзя не мечтать об уничтожении всякого могущества, ставшего до такой степени гегемонистским, — вещь совершенно неприемлемая для западного морального сознания, но, тем не менее, это факт, и именно он определяет патетическое неистовство всех тех дискурсов, которые хотят избежать самой этой мысли.

В конечном счете, они это сделали, но мы этого хотели. Если не принимать это в расчет, то данное событие теряет все свое символическое измерение и превращается в чистую случайность, становится совершенно произвольным действием, убийственной фантасмагорией нескольких фанатиков, которых просто вовремя не уничтожили. Но мы точно знаем, что это не так. Отсюда весь этот антифобический бред экзорцизма зла: это говорит о том, что в каждом из нас присутствует этот смутный объект желания. Без нашей глубокой сопричастности это событие никогда не вызвало бы такого воздействия, и символическая стратегия террористов, несомненно, была рассчитана на это наше постыдное соучастие.

Это выходит далеко за рамки ненависти к доминирующей глобальной силе, которую испытывают обездоленные и эксплуатируемые, к которым мировой порядок обращен своей худшей стороной. Это окаянное желание поселилось даже в сердцах тех, кто участвуют в разделе мирового пирога. Аллергия на всякий окончательный и безапелляционный порядок, на всякую безапелляционную власть, по счастью, универсальна, а две башни Всемирного торгового центра, именно в своем полном подобии, идеально олицетворяли этот окончательный и безапелляционный порядок [5].

В этом нет никакого влечения к смерти или к разрушению, ни даже действия перверсивных последствий. Это вполне логично и неизбежно, что неимоверное усиление могущества усиливает и желание его уничтожить. И оно само — соучастник собственного уничтожения. Когда две башни обрушились, создалось впечатление, что в ответ на самоубийство самолетов-смертников они сами совершили самоубийство. Сказано: «Даже Бог не может объявить войну сам себе». Ну так вот — может. Запад, действуя с позиции Бога (божественного всемогущества и абсолютного морального закона), стал склонен к самоубийству и объявил войну сам себе.

Бесчисленные фильмы-катастрофы свидетельствуют о существовании такого фантазма, который они словно заговаривают, пытаясь утопить его образ во всевозможных спецэффектах. Но всеобщее притяжение, которое они вызывают, равно как и порнография, показывает, что переход к действию всегда рядом — стремление отрицания всякой системы становится тем сильнее, чем больше она приближается к совершенству и всемогуществу.

При этом очень вероятно, что террористы (как, впрочем, и эксперты!) не предусмотрели обрушение Башен-близнецов, которое, в символическом отношении, вызвало гораздо больший шок, чем атака на Пентагон. Символическое обрушение всей системы произошло при непредвиденном внутреннем соучастии, как будто бы башни, обрушиваясь сами собой и совершая самоубийство, вступили в игру, чтобы довершить событие.

В определенном смысле, вся система в целом своей внутренней непрочностью способствовала инициированию акции. Чем больше система централизируется на глобальном уровне, концентрируясь в пределах единой сети, тем больше она становится уязвимой в любой точке этой сети (всего один юный филиппинский хакер со своего ноутбука смог запустить вирус ILOVEYOU [6], который облетел весь мир, поражая целые компьютерные сети). В нашем случае, всего девятнадцать камикадзе, благодаря абсолютному оружию собственной смерти, усиленному технологической эффективностью, запустили глобальный катастрофический процесс.

Какой еще путь, кроме террористического, можно избрать для изменения положения вещей в ситуации полной монополизации глобальной власти, в ситуации столь чудовищной концентрации всех функций в технократической машинерии при полном единомыслии [7] и полном отсутствии инакомыслия? Это сама система создала объективные условия для столь жестокого возмездия. Прибрав все карты для себя, она вынудила Другого менять правила игры. И новые правила будут жестокие, потому что ставка жестока. Системе, переизбыток могущества которой сам по себе представляет невозможность вызова, террористы ответили категоричным действием, в котором заключена также невозможность обмена. Терроризм — акт восстановления непокорной единичности в самом сердце системы обобщенного обмена [8]. Все сингулярности [9] (племена, отдельные личности, культуры), которые заплатили смертью за установление глобального оборота всего и вся, управляемого единственной властью, сегодня мстят за себя с помощью террористического разворота.

Террор против террора — за этим больше не стоит никакой идеологии. Отныне мы далеко за пределами идеологии и политики. Энергия, которая питает террор, не имеет строгой причины и не может быть понята в рамках какой-либо идеологии, даже исламистской. Ее цель уже больше не в том, чтобы преобразовать мир, а в том, чтобы его радикализировать с помощью жертвоприношения (на что, в свое время, были направлены ереси), в то время как цель системы в том, чтобы реализовать себя с помощью силы.

Терроризм, как и вирусы — повсюду. Терроризм проник везде, он следует как тень за системой господства, всегда готовый выйти из тени, подобно двойному агенту. Больше нет демаркационной линии, которая позволяла бы его обозначить, терроризм находится в самом сердце культуры, которая с ним борется, а видимый разрыв (и ненависть), который в глобальном плане разделяет эксплуатируемые и слаборазвитые страны с западным миром, тайно соединяется с внутренним разломом в господствующей системе. Эта система может противостоять любому видимому антагонизму. Но другой, вирусной структуре — как если бы диспозитив [10] власти выделял свой антидиспозитив, фермент своего собственного исчезновения — такой форме практически автоматической реверсии [11] своей собственной мощи, система ничего не может противопоставить. И терроризм является ударной волной этой бесшумной реверсии.

Таким образом, это не столкновение цивилизаций или религиозных убеждений, и это выходит далеко за рамки ислама и Америки, на которых пытаются сфокусировать конфликт, чтобы создать иллюзию видимого противостояния и возможности силового решения. Речь действительно идет о фундаментальном антагонизме, который указывает сквозь призму Америки (которая может быть и эпицентр глобализации, но не единственное ее воплощение) и сквозь призму ислама (который также не является воплощением терроризма) на столкновение торжествующей глобализации с самой собой. В этом смысле вполне можно говорить о мировой войне, но только не третьей, а четвертой и единственной действительно мировой, поскольку ставкой в этой войне является сама глобализация. Первые две из мировых войн соответствовали классическому представлению о войне. Первая мировая война положила конец верховенству Европы и эпохе колониализма. Вторая — покончила с нацизмом. Третья мировая, которая, конечно же, была, но велась в виде холодной войны и апотропии [12] — положила конец коммунизму. С каждым разом, от одной войны к другой, мы все больше приближались к единому мировому порядку. Сегодня этот порядок, практически подошедший к своему концу, сталкивается с антагонистическими силами, которые рассеяны внутри самого глобализма, и которые проявляются во всех современных общественных потрясениях. Фрактальная война всех отдельных клеток, всех сингулярностей, которые восстают в качестве антител. Прямое столкновение настолько недостижимо, что время от времени требуется спасать саму идею войны с помощью показных инсценировок вроде войны в Заливе или сегодняшней — в Афганистане. Но четвертая мировая война — она, как истина, всегда где-то рядом. Она есть то, что неотступно преследует любой мировой порядок, любое гегемонистское господство — если бы ислам господствовал в мире, терроризм был бы направлен против ислама. Так как то, что сопротивляется глобализации и есть сам мир.

Терроризм имморален. Событие, связанное с Всемирным торговым центром, этот символический вызов, — имморально, и оно является ответом на глобализацию, которая имморальна сама по себе. Так давайте будем также имморальны, ведь если мы хотим что-то понять во всем этом, то нужно заглянуть по ту сторону Добра и Зла. Так как мы имеем дело с событием, которое бросает вызов не только моральной, но и любой форме интерпретации, попытаемся обрести понимание Зла. Ключевой момент заключается именно в следующем: в абсолютно неправильном понимании западной философией, философией Просвещения того, что касается соотношения Добра и Зла. Мы наивно полагаем, что прогрессированию Добра, возрастанию его влияния во всех областях (наука, техника, демократия, права человека) соответствует поражение Зла. Похоже, никому невдомек, что сила Добра и Зла возрастет одновременно, в той же динамике. Победа одного не ведет к исчезновению другого, как раз наоборот. Метафизически, Зло рассматривается как досадная случайность, но эта аксиома, из которой вытекают все виды манихейской борьбы Добра со Злом, иллюзорна. Добро не редуцирует Зло, как и наоборот: они одновременно и несводимы друг с другом, и тесно взаимосвязаны. По сути, Добро не могло бы победить Зло иначе как не перестав быть Добром — поэтому, как только оно достигло глобальной монополии на власть, оно навлекло на себя тем самым ответную вспышку пропорционального насилия.

В традиционном универсуме еще был баланс между Добром и Злом, согласно диалектическому соотношению, которое хоть как-то обеспечивало напряженность и равновесие нравственной вселенной, примерно как во время холодной войны противостояние двух держав обеспечивало равновесие страха. Следовательно, не было превосходства одного над другим. С началом тотальной экстраполяции Добра (гегемония позитива над любой формой негатива, исключение смерти и всякой силы, противостоящей господству — торжество ценностей Добра по всем направлениям) — этот баланс нарушился. Начиная с этого момента, Зло как бы приняло форму скрытой автономии, и развивается теперь по экспоненте.

Собственно говоря, это и произошло в сфере политики после исчезновения коммунизма и глобального торжества либерального господства: именно тогда появился призрачный враг, распространяющийся по всей планете, проникающий всюду как вирус, возникающий в каждом промежутке власти. Ислам. Но ислам — это лишь двигающийся фронт кристаллизации этого антагонизма. Антагонизм повсюду — он в каждом из нас. Следовательно, террор против террора. Но террор асимметричный. Именно эта асимметрия делает глобальное всемогущество полностью безоружным. В столкновении с самим собой, оно может лишь погрязнуть в собственной логике соотношения сил, без какой-либо возможности играть на территории символического вызова и смерти, о которых оно больше не имеет никакого представления, потому что вычеркнуло их из своей собственной культуры.

До сих пор этой интегрирующей силе в основном удавалось поглощать и переваривать любой кризис, любую негативность, создавая тем самым глубоко безнадежную ситуацию (не только для проклятьем заклейменных [13], но и для обеспеченных и привилегированных, живущих в полном комфорте). Фундаментальным событием является то, что террористы прекратили лишать себя жизни впустую, то, что они пустили в ход свою собственную смерть так агрессивно и эффективно, основывая свою стратегию просто на интуиции, на интуиции того, что их противник чрезвычайно уязвим и что система достигла лишь квазисовершенства, а значит, может вспыхнуть от одной искры. Террористам удалось сделать из своей собственной смерти абсолютное оружие против системы, которая существует за счет исключения смерти и идеалом которой является нулевая смерть [14]. Любая система, в которой смерть равна нулю, — сама в сумме дает ноль. И все средства апотропии и уничтожения бессильны против врага, который уже сделал из своей смерти оружие возмездия. «Что нам американские бомбардировки! Наши люди столь же жаждут умереть, как американцы жаждут жить!» [15]. Отсюда такая неэквивалентность: 7000 [16] жертв [смертей] одним ударом по системе нулевой смерти.

Итак, все здесь поставлено на смерть, причем не на грубое вторжение смерти в реальном времени и в прямом эфире, но на вторжение смерти более чем реальной: символической и жертвенной — то есть абсолютного и безапелляционного события.

Этот и есть дух терроризма.

Ни в коем случае не атаковать систему, исходя из соотношения сил. Это воображаемое (революционное), навязанное самой системой, которая выживает только за счет того, что постоянно заставляет тех, кто ее атакует вести бой на всегда принадлежащей ей территории реального. Вместо этого перенести борьбу в символическую сферу, где основными правилами являются вызов, реверсия, повышение ставок. Так что на смерть ответить можно только смертью — равной или превосходящей [ставкой]. Бросить вызов системе в виде дара [жертвы], на который она не может ответить иначе как собственной смертью или собственным крушением.

Террористическая гипотеза состоит в том, что система сама должна покончить с собой в ответ на многократные вызовы смертей и самоубийств. Поскольку ни система, ни власть сами не смогут избавиться от символического долга — в этой ловушке и заключается единственный шанс их коллапса. В этом головокружительном цикле невозможного обмена смерти, смерть террориста — микроскопическая пробоина, но через нее все засасывается, образуется полость и гигантская воронка. Вокруг этой незначительной пробоины реального и власти вся система собирается, скручивается, зацикливается на себе и разрушается своей собственной сверхэффективностью.

Тактика террористической модели заключается в том, чтобы вызвать избыток реального и заставить систему обрушиться под этим избытком реального. Вся ирония ситуации состоит в том, что мобилизованное насилие системы оборачивается против нее самой, потому что террористические акты — это одновременно и зеркало собственного запредельного насилия системы, и модель символического насилия, которое в ней запрещено, это единственный вид насилия, которое система не может осуществить — насилие своей собственной смерти.

Вот почему все видимое могущество бессильно против самой незначительной, но символической смерти нескольких лиц.

Нужно признать очевидное: появился новый терроризм, новый вид боевых действий, который заключается в том, чтобы участвовать в игре и изучать ее правила лишь для того, чтобы эффективнее их нарушать. Мало того что эти люди борются не на равных, поскольку делают ставку на собственную смерть, на что нечем возразить («они трусы» [17]), так они еще и приспосабливают все средства господствующего могущества. Деньги и биржевые спекуляции, информационные и авиационные технологии, зрелищный размах и медиасети — террористы усваивают все: и модернизацию, и глобализацию, не меняя курса на их уничтожение.

Верх коварства — даже банальность американской повседневности они используют в качестве прикрытия для ведения двойной игры. Они спят в своих пригородах, читают и учатся в кругу семьи, чтобы однажды пробудиться, подобно бомбе замедленного действия. Безупречность исполнения этой подпольной деятельности почти столь же террористична, как и зрелищность акта 11 сентября. Ведь под подозрение попадает каждый: а может быть это безобидное существо — потенциальный террорист? Если они остались незамеченными, то и всякий из нас невыявленный виновник (каждый самолет тоже становится подозрительным), и в принципе, пожалуй, это правда. Вполне возможно, это убеждение связано с бессознательной склонностью к преступлению, замаскированной и тщательно подавляемой, но всегда способной если не снова проявиться, то, по крайней мере, тайно вибрировать при созерцании Зла. Так событие разветвляется до бесконечности, превращаясь в источник еще более изощренного ментального терроризма.

Радикальное отличие состоит в том, что террористы, владея всеми смертоносными средствами, которыми владеет система, обладают еще более фатальным оружием — своей собственной смертью. Если бы они ограничились борьбой против системы ее же оружием, они тотчас же были бы уничтожены. Если бы они противопоставили системе только собственную смерть, они также быстро бы исчезли, принося бесполезные жертвы, — то, чем терроризм почти всегда занимался прежде (сравните палестинские теракты-самоубийства), и почему он был обречен на поражение.

Все меняется с того момента, когда террористы начали сопрягать все доступные современные средства со своим в высшей степени символическим оружием. Последнее до бесконечности умножило их разрушительный потенциал. Именно этот коэффициент усиления (с которым мы не можем примириться) дает им такое преимущество. И наоборот, стратегия нулевой смерти, стратегия «чистой» технологической войны абсолютно не совпадает с этой стратегией преображения «реального» могущества в символическое.

Небывалый успех терактов представляет проблему, и чтобы разобраться в этом, нужно отбросить наши западные воззрения и увидеть, что происходит в головах террористов и в их организации. Такая эффективность терактов требует идеального планирования и максимальной рациональности, что мы с трудом представляем у других. И даже в этом случае, как и при любой рациональной организации, на которой основаны спецслужбы, всегда возможны утечки и просчеты.

Так вот, секрет такого успеха в другом. В отличие от наших организаций, у террористов нет никаких трудовых договоров, у них есть некий пакт и жертвенные обязательства. Такие обязательства надежно защищены от любого предательства и всякой коррупции. Чудо состоит в том, что им удалось адаптироваться к глобальной сети и техническому протоколу, нисколько не теряя этого соучастия в жизни и в смерти. В противоположность контракту, пакт не связывает отдельных лиц, даже в «самоубийстве» нет никакого индивидуального героизма — это коллективный жертвенный акт, скрепленный идеальным требованием. И сопряжение двух систем [dispositifs] — операциональной структуры и символического пакта, сделало возможным осуществление акта такого масштаба.

Мы больше не имеем представления о символическом расчете, как в покере или при потлаче: минимальная ставка — максимальный результат. Именно это было достигнуто в результате теракта на Манхэттене и является достаточно хорошей иллюстрацией теории хаоса: первоначальный удар привел к непредсказуемым последствиям, тогда как гигантское развертывание операции («Буря в пустыне») американцами привело лишь к смехотворному эффекту: ураган, закончившийся, если можно так сказать, трепетанием крыльев бабочки.

Суицидальный терроризм был терроризмом бедных, нынешний терроризм — терроризм богатых. И особенно пугает нас то, что они стали обеспеченными (в их распоряжении находятся все средства), не переставая желать нашей смерти. Конечно, согласно с нашей системой ценности, они жульничают: делать ставку на собственную смерть — это не по правилам. Но их это не заботит, и новые правила игры устанавливаем уже не мы.

Все средства хороши, чтобы дискредитировать их действия. Например, называть их «самоубийцами» или «мучениками». Чтобы сразу добавить, что мученичество ничего не доказывает, оно ничего общего не имеет с истиной, и даже (если продолжать цитировать Ницше) мученик — главный враг истины. Конечно, их смерть ничего не доказывает, но в системе, где сама истина неуловима (или мы претендуем на то, что обладаем истиной?), вообще ничего нельзя доказать. Впрочем, этот в высшей степени моральный аргумент опрокидывается. Если добровольный мученик-камикадзе ничего не доказывает, то и невольные мученики — жертвы терактов также ничего не доказывают, и есть что-то неуместное и обсценное в том, чтобы делать из этого моральный аргумент (это вовсе не принимает в расчет их страдания и смерть).

Еще один недобросовестный аргумент — террористы обменивают свою смерть на место в раю. Их действие не бескорыстно, следовательно, оно не праведно. Их акт был бы бескорыстным, если бы они не верили в Бога, если бы смерть им не оставляла надежды, как это происходит в нашем случае (а ведь христианские мученики не рассчитывали ни на что, кроме этой божественной эквивалентности). То есть террористы снова борются не на равных, поскольку они получают право на спасение, на что мы не можем даже больше надеяться. Нам остается лишь носить траур по нашей смерти, тогда как они могут сделать из своей очень крупную ставку.

По сути все это — причина, доказательство, истина, награда, цель и средства — типично западная форма расчета. Даже смерть мы оцениваем в процентном соотношении, наподобие соотношения цены и качества. Экономический расчет — это расчет нищих, которые даже не имеют мужества назначить свою цену.

Что может случиться — кроме войны, которая сама по себе экран конвенционной защиты? Говорят о биотерроризме, о бактериологической войне, или ядерном терроризме. Но все из вышеназванного принадлежит не к порядку символического вызова, а скорее к порядку окончательного решения [18] — к уничтожению без славы, без риска, и без слов.

Итак, совершенно неправильно видеть в террористической акции чисто деструктивную логику. Представляется, что их собственная смерть неотделима от их действий (это как раз то, что делает акт символическим), и это вовсе не безличное уничтожение другого. Все дело в вызове, дуэли, то есть в личном, дуальном взаимоотношении с противостоящей силой. За то, что противник унизил вас, он должен быть унижен вами. А не просто уничтожен. Нужно заставить его потерять лицо. А этого никогда не добиться одной голой силой и простым устранением другого. Он должен быть атакован и разбит в пылу вражды. Кроме пакта, связывающего террористов между собой, тут еще есть что-то вроде дуэльного пакта с противником. Таким образом, это совершенно противоположно «трусости», в которой обвиняют террористов, и это совершенно противоположно тому, что делали, к примеру, американцы во время войны в Заливе (и то, что повторяется в Афганистане): операциональная ликвидация незримой цели.

За всеми этими перипетиями мы должны сохранить, прежде всего, ясность образов. Мы должны сохранить их содержательность и их фасцинацию, так как они, хотим ли мы этого или нет, являются нашей первичной сценой [19]. А события в Нью-Йорке, одновременно с радикализацией ситуации в мире, радикализировали и соотношение образа с реальностью. Если раньше мы имели дело с непрерывным распространением банальных образов и с непрерывным потоком дутых событий, то террористический акт в Нью-Йорке воскресил одновременно и образ и событие.

Среди прочих средств системы, которые были обращены против нее самой, террористы использовали отображение в реальном времени и мгновенное распространение этих образов по всему миру. Они присвоили это средство наряду с биржевыми спекуляциями, электронной информацией и воздушным сообщением. Роль образов весьма неоднозначна: прославляя и усиливая событие, вместе с тем они берут его в заложники. Одновременно с бесконечным размножением происходит отвлечение внимания [diversion] и нейтрализация (как это уже было с майскими событиями 1968 года [20]). Об этом всегда забывают, когда говорят об «опасности» СМИ. Образ потребляет событие, в том смысле, что он поглощает его и делает готовым к употреблению. Конечно, это придает событию небывалую доныне силу воздействия, но уже в качестве события-образа.

Что же тогда такое реальное событие, если вся реальность пронизана образами, фикциями, виртуальностью? В данном случае можно говорить (возможно, с некоторой скидкой) о воскрешении реального и насилия реального в мире, обреченном на виртуальность. «Закончились все ваши виртуальные истории, эта — реальная!». Так же можно было бы говорить о воскрешении истории после ее объявленного конца. Но превзошла ли реальность фикцию на самом деле? Если это так выглядит, то потому, что реальность поглотила ее энергию и сама стала фикцией. Можно даже сказать, что реальность ревнует к фикции, что реальное завидует успеху образов… Это своего рода дуэль между ними, в которой каждая из сторон хочет доказать, что это она наиболее невероятна.

Обрушение башен Всемирного торгового центра невообразимо, но этого недостаточно, чтобы стать реальным событием. Чрезмерного насилия недостаточно, чтобы обнажить реальность. Потому что реальность — это принцип, и именно этот принцип утрачен. Реальность и фикция безнадежно перепутаны, и фасцинация теракта — это, прежде всего фасцинация образа (события одновременно катастрофические и вызывающие восхищение, сами по себе остаются в значительной степени воображаемыми).

В таком случае, следовательно, реальное привносится в образ как примесь страха, как дополнительное острое ощущение. Это не только ужасающе, но еще и реально. Первично не насилие реального, к которому затем добавляется острое ощущение от образа — первичен, скорее, образ, к которому добавляется острое ощущение от реального. Что-то вроде сверхфикции, фикции, идущей за пределы фикции. Баллард [21] (вслед за Борхесом) говорил, например, о повторном изобретении реального как предельной и самой ужасной фикции.

Это террористическое насилие, следовательно, не возвращение реальности и истории. Это террористическое насилие не «реально». Оно в определенном смысле хуже — это символическое насилие. Насилие само по себе вполне может быть банальным и безопасным. Только символическое насилие порождает сингулярность. И в этом сингулярном событии, в этом манхэттенском фильме-катастрофе сопрягаются в наивысшей точке два элемента массовой фасцинации XX века: белая магия кино и черная магия терроризма. Видимый свет образа и невидимый свет терроризма.

Постфактум мы пытаемся придать этому событию какой-либо смысл, как-то интерпретировать его. Но бесполезно — такова радикальность зрелища, жестокость зрелища, которое одно оригинально и неустранимо. Зрелище терроризма внушает терроризм зрелища. И против этой имморальной фасцинации (даже если она вызывает всеобщее моральное осуждение) политический порядок не может ничего сделать. Это наш театр жестокости, единственный, который у нас еще остался — экстраординарный в том плане, что соединяет в себе наивысшую точку спектакулярности [22] и наивысшую точку вызова. Это одновременно микромодель ослепительного ядра реального насилия с максимальным резонансом — а значит наиболее чистая форма спектакулярного — и жертвенная модель, противопоставляющая историческому и политическому порядку наиболее чистую символическую форму вызова.

Любая бойня может быть прощена, если она имела какой-то смысл, если ее можно интерпретировать как историческое насилие — такова моральная аксиома права на насилие. Любое насилие может быть прощено, если оно не было ретранслировано средствами массовой информации («Терроризм — ничто без медиа»). Но все это — иллюзия. Нельзя найти правильный способ использования средств информации, они являются частью события, являются частью террора, и они действуют в обоих направлениях.

Акт возмездия развивается по принципу такой же непредсказуемой спирали, как и террористический акт, никто не знает, на чем он остановится, где повернет вспять и что за этим последует. Как на уровне образов и информации нет возможности различения между спектакулярным и символическим, так нет возможности различения между «преступлением» и возмездием. И в этом неконтролируемом развязывании реверсивности заключается настоящая победа терроризма. Победа ощущается в подспудном разветвлении и проникновении события по всей системе — не только в виде прямой экономической, политической, биржевой и финансовой рецессии [23], и как следствие моральной и психологической рецессии, но также и в рецессии системы ценностей, всей либеральной идеологии, свободного движения капиталов, товаров, людей и т.д., рецессии всего того, что составляло гордость западного мира, и чем он пользовался, чтобы оказывать влияние на весь остальной мир.

Вплоть до того, что либеральная идея, еще новая и свежая, уже начинает умирать в сознании и нравах, и что либеральная глобализация будет осуществляться в форме совершенно противоположной: в виде полицейской глобализации, тотального контроля и террора безопасности. Либерализация закончится максимальным принуждением и ограничением и приведет к созданию общества, которое будет максимально приближено к фундаменталистскому.

Спад производства, потребления, финансовых спекуляций и экономического роста (но только не коррупции!): все происходит так, словно глобальная система совершила стратегическое отступление, болезненную переоценку своих ценностей — казалось бы, в ответ на террористический удар, но на самом деле, в ответ на свое внутреннее требование — вынужденную регуляцию результата абсолютного беспорядка, который она навязала сама себе, глубоко проникнувшись, так сказать, своим собственным поражением.

Еще одним аспектом победы террористов является то, что все другие формы насилия и дестабилизации порядка действуют в их пользу: информационный терроризм, биологический терроризм, распространение слухов о сибирской язве и прочей недостоверной информации — все приписывается Бен Ладену. Терроризм мог бы записать в свой актив даже стихийные бедствия. Ему выгодны все формы дезорганизации и нарушения циркуляции. Сама структура глобального обобщенного обмена играет на руку невозможному обмену. Это как автоматическое письмо [24] терроризма, поддерживаемое непроизвольным терроризмом информации. Со всеми паническими последствиями, которые из этого следуют: если во всей этой истории с сибирской язвой [25] отравление сознания происходит само собой, благодаря мгновенной кристаллизации, как в химическом растворе от простого контакта молекул — это значит, что вся система достигла критической массы, что делает ее уязвимой для любой агрессии.

Из этой экстремальной ситуации сложно найти выход, ни в коем случае это не война, которая представляется как дежавю, с таким же потоком вооруженных сил, фантомной информации, бессмысленных обстрелов, лживых и патетических речей, технологического развертывания и оболванивания. Короче говоря, как война в Заливе, не-событие, событие, которого на самом деле не было.

Впрочем, в этом есть определенный смысл: подменить подлинное и потрясающее событие, уникальное и непредсказуемое, псевдо-событием, монотонным и ужевиденным [déjà vu]. Террористический акт соответствовал прецессии события всем моделям интерпретации, тогда как эта тупо милитаристская и технологическая война, наоборот, соответствует прецессии модели событию, следовательно, ложной цели и не-бытию. Война как продолжение отсутствия политики другими средствами.

Примечания:

[1] Бодрийяр намеренно избегает общепринятого термина «глобализация», впервые употребленного еще Марксом. В тексте присутствует исключительно французский аналог mondialisation, от monde — «мир», от которого в свою очередь образуются прилагательные «мировой» и «всемирный». Такая цепочка дает Бодрийяру возможность постоянно играть словами, сохранить которую в русском языке не всегда возможно.

[2] Этот текст был написан в октябре 2001 года и опубликован в газете Le Monde 3 ноября. Это первая попытка глубокого анализа четырех скоординированных терактов, произведенных 11 сентября 2001 года в США девятнадцатью камикадзе. Террористы захватили четыре рейсовых самолета, два из которых направили в башни Всемирного торгового центра, расположенные в Нью-Йорке. В результате попадания самолетов в день атаки разрушились три здания ВТЦ. Все эти события в прямом эфире транслировались на весь мир. От терактов пострадали около 7000 человек, 3000 из которых погибли. Ответственность за эти атаки взяла на себя террористическая организация «Аль-Каида» во главе с Бен Ладеном.

[3] Абреакция; отреагирование; разрядка — термин в психоанализе, означающий повторное переживание травматического события, с целью дать выход избытку сдерживаемых эмоций.

[4] Фасцинация — хотя термин давно присутствует в русском языке, его стремятся перевести как «очарование», «обворожительность», «завороженность». Последний вариант наиболее точен, но Бодрийяр употребляет термин еще шире — как гипноз, ослепление, даже зомбирование.

[5] Еще в 1976 году в своей работе «Символический обмен и смерть» Бодрийяр задался вопросом: почему комплекс ВТЦ в Нью-Йорке венчают две башни, а не одна, как того требуют устоявшиеся архитектурные каноны? И выступил как провидец, усмотрев в этом некий вызов, ответ на который, был получен 11 сентября.

[6] ILOVEYOU — компьютерный вирус, который успешно атаковал миллионы компьютеров под управлением Windows в 2000 году, когда он был разослан в виде вложения в электронное сообщение. Предполагаемый ущерб, который червь нанес мировой экономике, оценивается в размере 10-15 миллиардов долларов, за что вошел в Книгу рекордов Гиннесса, как самый разрушительный компьютерный вирус в мире.

[7] Единомыслие (pensée unique) — французский политический термин с уничижительным оттенком. Обозначает идеологический конформизм любого толка, а так же слепое следование какой-либо определенной доктрине. Возник как реакция на утверждение, что неолиберализм является единственным правильным способом структурировать общество.

[8] Обобщенный обмен, в отличие от взаимного, предполагает наличие по меньшей мере трех сторон, при этом любой индивидуальный участник может не получать вознаграждение непосредственно от лица, которому он что-либо отдает. Понятие ввел французский этнограф, социолог и культуролог Клод Леви-Стросс.

[9] Сингулярность (единственный, особенный) — в философии единичность существа, события, явления.

[10] Диспозитив — в широком смысле порядок, расположение, диспозиция, система, устройство, механизм, аппарат. В узком — отсылка к Фуко, для которого диспозитив — гетерогенная совокупность элементов, к числу которых относятся дискурсы, политические и общественные установления, административные решения и мероприятия, а также научные, философские и моральные высказывания в той мере, в какой они носят регламентирующий характер.

[11] Реверсия, реверсивность — возврат в исходное состояние, обратимость, перемена направления, отдача, отмена.

[12] Апотропия (др.-греч. (пред)отвращение, отпугивание) — термин, используемый для перевода многозначного французского слова dissuasion («разубеждение, разуверение, отговаривание» и одновременно «устрашение, отпугивание», а также «сдерживание, удержание, предотвращение»). Наиболее точное толкование: сдерживание путем разубеждения и (или) устрашения, причем угроза зачастую симулятивна.

[13] Цитата из Интернационала: «Вставай, проклятьем заклейменный, Весь мир голодных и рабов!»

[14] Нулевая смерть [нулевые потери] — лозунг Войны в Заливе, подразумевающий достичь победы, не потеряв ни одного собственного солдата. Получил в Америке самое широкое распространение и применяется практически ко всем сферам человеческой жизнедеятельности: нулевая смертность на дорогах, на производстве и т.д.

[15] Из заявления Аль-Каиды от 10 октября 2001 года.

[16] На самом деле 7000 — это количество пострадавших, из которых погибших около 3000. Статья была написана по горячим следам и цифры постоянно менялись.

[17] Из речи президента США Буша: «Сама свобода была атакована сегодня утром безликим трусом, и свобода будет защищена!»

[18] Окончательного решение еврейского вопроса — нацистский план геноцида евреев.

[19] Первичная сцена — вспоминаемая или воображаемая сцена из детства, относящаяся к некоторому раннему сексуальному опыту, чаще всего о половом акте своих родителей.

[20] Майские события 68-го года (Красный май) — социальный кризис во Франции, вылившийся в демонстрации, массовые беспорядки и всеобщую забастовку. Хотя все это и привело, в конечном счете, к смене правительства, но не привело к революции. По мнению Бодрийяра, исключительно по вине СМИ, которые сначала способствовали распространению протеста, а затем просто его нейтрализовали.

[21] Баллард, Джеймс (1930-2009) — британский писатель, одна из крупнейших фигур английской литературы второй половины XX века. Первоначально известность ему принесли научно-фантастические рассказы и романы, а позже психопатологические триллеры («Автокатастрофа», «Бетонный остров» и др.).

[22] Спектакулярный (потрясающий, сенсационный) — зрелищный, впечатляющий, драматичный, яркий, демонстративный, наглядный, показной, эффектный.

[23] Рецессия — спад производства или замедление темпов экономического роста. Депрессия, застой, падение активности.

[24] Автоматическое письмо — процесс письма, который предположительно является результатом бессознательной деятельности пишущего в состоянии гипнотического, медиумического или медитативного транса.

[25] Имеется в виду рассылка писем со смертельно опасными спорами сибирской язвы вскоре после терактов, что вызвало в США настоящую панику. Во всех этих письмах, от руки датированных 11 сентября, было написано: «Смерть Америке. Смерть Израилю. Аллах велик». В результате погибли 5 человек, еще 17 оказались в больницах. Впоследствии выяснилось, что письма якобы рассылал сумасшедший ученый-биолог, работавший в правительственной лаборатории.

Jean Baudrillard. L’Esprit du terrorisme (2002). Перевод: А. Качалов (exsistencia).

Также перевел на русский:

Жан Бодрийяр. Симулякры и симуляция / Simulacres et simulation (1981), рус. перевод 2011 г., — М.: Постум, Рипол-классик, 2015, 2016.

Жан Бодрийяр. Дух терроризма. Войны в Заливе не было: сборник / La Guerre du Golfe n’a pas eu lieu (1991). L’Esprit du terrorisme (2002). Power Inferno (2002), рус. перевод 2015 г., — М.: Рипол-классик, 2016.

Надеюсь, что удастся еще пробить такие известнейшие вещи Бодрийяра как «Заговор искусства», «Идеальное преступление» и Библию постмодернизма «Фатальные стратегии» (частично переведено).

syg.ma

Жан Бодрийяр - Дух терроризма. Войны в заливе не было (сборник)

Жан Бодрийяр

Дух терроризма. Войны в заливе не было

«La guerre du Golfe n’a pas eu lieu» de Jean Baudrillard.

© Editions Galilee 1991

«L’espirit du terrorisme» de Jean Baudrillard.

© Editions Galilee 2002

«Power inferno» de Jean Baudrillard.

© Editions Galilee 2002

© Качалов А. В., перевод на русский язык, 2016

© ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2016

Предисловие к книге

…За семь с половиной тысяч лет истории цивилизации, начиная с Шумера, мир не воевал всего около 360 лет…

Современный мир постоянно и непрерывно меняется во всех формах своего проявления. Как ни цинично и ни печально звучит аксиома, но мы все и наш мир в целом живем в эпоху террористической и военной пандемии. Да, не удивляйтесь, не эпидемии, охватывающей на определенное время некую территорию и после прохождения апогея постепенно затихающей и уходящей в небытие. А именно пандемии, которая, охватывая все цивилизационное пространство, не оставляет ни временных, ни территориальных пустот, заставляя всю цивилизацию перебаливать собой. Это страшная, но реальная аксиома сегодняшнего дня.

Две глобальные войны XX века и выход на грань ядерной катастрофы в период длительной «холодной войны» создали яркие предпосылки неминуемого ухода цивилизации от грани открытой и всемирной войны, которая при уровне современной технологии грозит миру апокалиптическим исчезновением. Таким образом создалась ситуация приверженности к «локальным кровопусканиям», когда конфликты не перерастают в очередной глобальный военный кошмар, а превращаются в нескончаемую череду локальных конфликтов и перемежающихся террористических актов.

Если в системе двухполярного построения мира середины XX века можно было найти некие логические объяснения столкновения социальных доктрин, то дальше мир все более стал перемещать свою активность в виртуальное кино, телевизионное, компьютерное пространство. Информация и ее бесконечное муссирование с постоянным накоплением дефектности и дезинформационности стали обыденностью практически каждого читающего и смотрящего в экран жителя нашей планеты.

Манипулирование информационным полем, виртуализация прагматических действий, к которым цивилизация привыкла за прошедшие семь с половиной веков, начиная с Шумера, перестают быть неотъемлемой частью современных военных и террористических технологий, а становятся лишь постановочными мизансценами в сверхкреативном спектакле.

Автор в присущей ему нестандартной манере представляет свою теорию современного мирового противостояния в террористической и военной средах, опираясь на две противоположные доктрины современной малой войны – максимальной прагматизации и брутальности, с одной стороны, и максимальной абстрактности и размытости – с другой.

Зачастую у читателя может складываться странное впечатление зацикленности автора на неких доктринальных концепциях и посылах, но, как в системе отрицания отрицания, это только усиливает ощущение безысходности от массового вовлечения мирового сообщества в происходящие процессы определенными силами и практическую беспомощность большинства противостоять этому процессу «цивилизационного перебаливания военно-террористическим синдромом современности».

Книга потребует от читателя не только внимательного прочтения, но и серьезного включения в сопереживание и логистику автора, последовательно и своеобразно излагающего свою картину мирового противостояния.

Часть фактов относятся к прошедшим событиям и не включают яркие, циничные и трагические события нескольких последних лет. Но несмотря на это, мировоззренческая теория, предложенная автором, заслуживает самого глубокого внимания и анализа даже со стороны тех, кто при первичном прочтении будет с ней категорически не согласен.

Терроризм существует на планете столько же, сколько существует сама цивилизация, и исчезнет также с исчезновением жизни на нашей планете. Человеческий разум создает и модернизирует миллиарды концепций и теорий, вписывающихся в те или иные временные рамки. Скоротечность, нарастание объема и постоянное ускорение информационных потоков в XXI веке нуждаются в своих теориях, позволяющих понять и объяснить суть происходящего и постараться экстраполировать это знание хотя бы на ближайшее будущее.

Изменение политического ландшафта, изменение в сторону все большей циничности политической системы воспитания и самих геополитических технологий, расширение системы множественности стандартов (о системе двойных стандартов говорить уже не приходится), тотальный отход от глобальных дипломатических и моральных устоев в поведении делает нашу среду обитания не просто опасной, но и крайне жестокой. И формы этой жестокости также постоянно меняются вместе с совершенствованием современных технологий, особенно в сфере «информационного отравления». Большинство людей может лишь догадываться о всем комплексе психологических приемов, с помощью которых их подвергают ежедневной, а порой и ежечасной обработке, заставляя становиться невольными участниками тех агрессивных процессов, к которым это самое большинство практического отношения не имеет…

Это маленький срез сегодняшней картины нашего мира. Постарайтесь вместе с автором пройти по логическим закоулкам его пусть и не безупречной, но заслуживающей внимания и глубокой теории осознания самой страшной и самой неизбежной доктрины мира – доктрины террористической войны…

Иосиф Линдер,Президент Международной Контртеррористической Тренинговой Ассоциации, профессор, доктор юриспруденции, Член Союза писателей России, автор более 35 книг по разведке, контрразведке, терроризму, истории специальных служб, военно-политической истории, боевым и военным искусствам

Войны в заливе не было

Войны в заливе не будет[1]

Ссамого начала было ясно, что это война, которая никогда не произойдет[2]. После горячей войны (кровопролитный вооруженный конфликт), после холодной войны (равновесие страха) настало время мертвой войны – размороженной холодной войны, которая не оставила нам выбора, кроме как схватиться с трупом войны, сделала неизбежным контакт с этим разлагающимся мертвецом, которого уже никому в Заливе не воскресить. То, что там делят Америка, Саддам Хусейн и страны Персидского залива, это и есть труп войны.

Война вступила в фазу окончательного кризиса. Уже слишком поздно для (горячей) третьей мировой, она уже состоялась, продистиллированная капля за каплей в годы холодной войны. Другой уже не будет.

Казалось бы, что распад Восточного блока[3], благодаря разблокировке системы апотропии[4], откроет войне новые пространства свободы. Ничего подобного, потому что апотропия не закончилась, как раз наоборот. В прошлом эта система функционировала как взаимное сдерживание между двумя блоками, исходя из потенциально-виртуального[5] эксцесса средств уничтожения. Сегодня она продолжает функционировать, и даже эффективнее, чем прежде, в качестве системы самоустрашения, полного самосдерживания и саморазубеждения, вплоть до самороспуска Восточного блока. Но с другой стороны, эта система самоапотропии столь сильна, что и американская, да и вообще вся западная власть также парализована своим собственным могуществом и неспособна принять и распределить его в виде баланса сил.

Вот почему войны в Заливе не будет. То, что война увязла в этом бесконечном саспенсе[6], не обнадеживает, не утешает. В этом смысле важность [gravité] не-события, ареной которого стал Залив, даже больше, чем само событие войны: происходящее соответствует очень опасному периоду разложения трупа, что и вызывает тошноту и беспомощность оцепенения. И здесь наши символические механизмы защиты снова оказываются слишком слабыми: у нас пропадает возможность как-то влиять на исход войны, и мы переживаем все происходящее с таким же постыдным безразличием, будто мы все являемся заложниками.

Не-война характеризуется дегенеративной формой войны, которая заключается в манипуляциях с заложниками и переговорах. Заложничество и шантаж – вот самые чистые продукты системы апотропии. Заложник занял место воина. Он стал главным героем, протагонистом-симулякром, а точнее, в своем полном бездействии главным недействующим лицом не-войны. Воины пропали в пустоте (пустыне), на сцене остались лишь заложники, в том числе и все мы – в качестве заложников информации[7] на глобальной сцене массмедиа. Заложник – призрачный актер, статист на сцене беспомощности войны. Сегодня заложник что-то вроде стратегического объекта, завтра он станет чем-то вроде рождественского подарка, меновой стоимости и ликвидного актива. Фантастическая деградация фигуры, которая представляла собой воплощение невозможного обмена. Благодаря Саддаму Хусейну (который стал капиталистом заложнической стоимости, вульгаризатором коммерческого рынка заложников, пришедшего на смену рынку рабов и пролетариев) даже такого рода крепкая валюта (стоимость) ослабла и стала символом немощной войны. Заняв место военного вызова, заложничество становится синонимом бессилия [débilité] войны.

www.libfox.ru

Жан Бодрийяр. ДУХ ТЕРРОРИЗМА (из сборника "Войны в Заливе не было") окончание

Свежий сборник Бодрийяра "Дух терроризма. Войны в Заливе не было" тут.

Ни в коем случае не атаковать систему, исходя из соотношения сил. Это воображаемое (революционное), навязанное самой системой, которая выживает только за счет того, что постоянно заставляет тех, кто ее атакует вести бой на всегда принадлежащей ей территории реального. Вместо этого перенести борьбу в символическую сферу, где основными правилами являются вызов, реверсия, повышение ставок. Так что на смерть ответить можно только смертью – равной или превосходящей [ставкой]. Бросить вызов системе в виде дара [жертвы], на который она не может ответить иначе как собственной смертью или собственным крушением.Террористическая гипотеза состоит в том, что система сама должна покончить с собой в ответ на многократные вызовы смертей и самоубийств. Поскольку ни система, ни власть сами не смогут избавиться от символического долга – в этой ловушке и заключается единственный шанс их коллапса. В этом головокружительном цикле невозможного обмена смерти, смерть террориста - микроскопическая пробоина, но через нее все засасывается, образуется полость и гигантская воронка. Вокруг этой незначительной пробоины реального и власти вся система собирается, скручивается, зацикливается на себе и разрушается своей собственной свехэффективностью.Тактика террористической модели заключается в том, чтобы вызвать избыток реального и заставить систему обрушиться под этим избытком реального. Вся ирония ситуации состоит в том, что мобилизованное насилие системы оборачивается против нее самой, потому что террористические акты – это одновременно и зеркало собственного запредельного насилия системы, и модель символического насилия, которое в ней запрещено, это единственный вид насилия, которое система не может осуществить - насилие своей собственной смерти.Вот почему все видимое могущество бессильно против самой незначительной, но символической смерти нескольких лиц.Нужно признать очевидное: появился новый терроризм, новый вид боевых действий, который заключается в том, чтобы участвовать в игре и изучать ее правила лишь для того, чтобы эффективнее их нарушать. Мало того что эти люди борются не на равных, поскольку делают ставку на собственную смерть, на что нечем возразить ("они трусы"[i]), так они еще и приспосабливают все средства господствующего могущества. Деньги и биржевые спекуляции, информационные и авиационные технологии, зрелищный размах и медиасети - террористы усваивают все: и модернизацию, и глобализацию, не меняя курса на их уничтожение.Верх коварства, даже банальность американской повседневности они используют в качестве прикрытия для ведения двойной игры. Они спят в своих пригородах, читают и учатся в кругу семьи, чтобы однажды пробудиться, подобно бомбе замедленного действия. Безупречность исполнения этой подпольной деятельности почти столь же террористична, как и зрелищность акта 11 сентября. Ведь под подозрение попадает каждый: а может быть это безобидное существо - потенциальный террорист? Если они остались незамеченными, то и всякий из нас невыявленный виновник (каждый самолет тоже становится подозрительным), и в принципе, пожалуй, это правда. Вполне возможно, это убеждение связано с бессознательной склонностью к преступлению, замаскированной и тщательно подавляемой, но всегда способной если не снова проявиться, то, по крайней мере, тайно вибрировать при созерцании Зла. Так событие разветвляется до бесконечности, превращаясь в источник еще более изощренного ментального терроризма.Радикальное отличие состоит в том, что террористы, владея всеми смертоносными средствами, которыми владеет система, обладают еще более фатальным оружием - своей собственной смертью. Если бы они ограничились борьбой против системы ее же оружием, они тотчас же были бы уничтожены. Если бы они противопоставили системе только собственную смерть, они также быстро бы исчезли, принося бесполезные жертвы, - то, чем терроризм почти всегда занимался прежде (сравните палестинские теракты-самоубийства), и почему он был обречен на поражение.Все меняется с того момента, когда террористы начали сопрягать все доступные современные средства со своим в высшей степени символическим оружием. Последнее до бесконечности умножило их разрушительный потенциал. Именно этот коэффициент усиления (с которым мы не можем примириться) дает им такое преимущество. И наоборот, стратегия нулевой смерти, стратегия "чистой" технологической войны абсолютно не совпадает с этой стратегией преображения "реального" могущества в символическое.Небывалый успех терактов представляет проблему, и чтобы разобраться в этом, нужно отбросить наши западные воззрения и увидеть, что происходит в головах террористов и в их организации. Такая эффективность терактов требует идеального планирования и максимальной рациональности, что мы с трудом представляем у других. И даже в этом случае, как и при любой рациональной организации, на которой основаны спецслужбы, всегда возможны утечки и просчеты.Так вот, секрет такого успеха в другом. В отличие от наших организаций, у террористов нет никаких трудовых договоров, у них есть некий пакт и жертвенные обязательства. Такие обязательства надежно защищены от любого предательства и всякой коррупции. Чудо состоит в том, что им удалось адаптироваться к глобальной сети и техническому протоколу, нисколько не теряя этого соучастия в жизни и в смерти. В противоположность контракту, пакт не связывает отдельных лиц, даже в "самоубийстве" нет никакого индивидуального героизма - это коллективный жертвенный акт, скрепленный идеальным требованием. И сопряжение двух систем [dispositifs] - операциональной структуры и символического пакта, сделало возможным осуществление акта такого масштаба.Мы больше не имеем представления о символическом расчете, как в покере или при потлаче: минимальная ставка - максимальный результат. Именно это было достигнуто в результате теракта на Манхэттене и является достаточно хорошей иллюстрацией теории хаоса: первоначальный удар привел к непредсказуемым последствиям, тогда как гигантское развертывание операции ("Буря в пустыне") американцами привело лишь к смехотворному эффекту: ураган, закончившийся, если можно так сказать, трепетанием крыльев бабочки.Суицидальный терроризм был терроризмом бедных, нынешний терроризм – терроризм богатых. И особенно пугает нас то, что они стали обеспеченными (в их распоряжении находятся все средства), не переставая желать нашей смерти. Конечно, согласно с нашей системой ценности, они жульничают: делать ставку на собственную смерть - это не по правилам. Но их это не заботит, и новые правила игры устанавливаем уже не мы.Все средства хороши, чтобы дискредитировать их действия. Например, называть их "самоубийцами" или "мучениками". Чтобы сразу добавить, что мученичество ничего не доказывает, оно ничего общего не имеет с истиной, и даже (если продолжать цитировать Ницше) мученик - главный враг истины. Конечно, их смерть ничего не доказывает, но в системе, где сама истина неуловима (или мы претендуем на то, что обладаем истиной?), вообще ничего нельзя доказать. Впрочем, этот в высшей степени моральный аргумент опрокидывается. Если добровольный мученик-камикадзе ничего не доказывает, то и невольные мученики - жертвы терактов также ничего не доказывают, и есть что-то неуместное и обсценное в том, чтобы делать из этого моральный аргумент (это вовсе не принимает в расчет их страдания и смерть).Еще один недобросовестный аргумент - террористы обменивают свою смерть на место в раю. Их действие не бескорыстно, следовательно, оно не праведно. Их акт был бы бескорыстным, если бы они не верили в Бога, если бы смерть им не оставляла надежды, как это происходит в нашем случае (а ведь христианские мученики не рассчитывали ни на что, кроме этой божественной эквивалентности). То есть террористы снова борются не на равных, поскольку они получают право на спасение, на что мы не можем даже больше надеяться. Нам остается лишь носить траур по нашей смерти, тогда как они могут сделать из своей очень крупную ставку.По сути все это - причина, доказательство, истина, награда, цель и средства - типично западная форма расчета. Даже смерть мы оцениваем в процентном соотношении, наподобие соотношения цены и качества. Экономический расчет - это расчет нищих, которые даже не имеют мужества назначить свою цену.Что может случиться - кроме войны, которая сама по себе экран конвенционной защиты? Говорят о биотерроризме, о бактериологической войне, или ядерном терроризме. Но все из вышеназванного принадлежит не к порядку символического вызова, а скорее к порядку окончательного решения[ii] - к уничтожению без славы, без риска, и без слов.Итак, совершенно неправильно видеть в террористической акции чисто деструктивную логику. Представляется, что их собственная смерть неотделима от их действий (это как раз то, что делает акт символическим), и это вовсе не безличное уничтожение другого. Все дело в вызове, дуэли, то есть в личном, дуальном взаимоотношении с противостоящей силой. За то, что противник унизил вас, он должны быть унижен вами. А не просто уничтожен. Нужно заставить его потерять лицо. А этого никогда не добиться одной голой силой и простым устранением другого. Он должен быть атакован и разбит в пылу вражды. Кроме пакта, связывающего террористов между собой, тут еще есть что-то вроде дуэльного пакта с противником. Таким образом, это совершенно противоположно "трусости", в которой обвиняют террористов, и это совершенно противоположно тому, что делали, к примеру, американцы во время войны в Заливе (и то, что повторяется в Афганистане): операциональная ликвидация незримой цели.За всеми этими перипетиями мы должны сохранить, прежде всего, ясность образов. Мы должны сохранить их содержательность и их фасцинацию, так как они, хотим ли мы этого или нет, являются нашей первичной сценой[iii]. А события в Нью-Йорке, одновременно с радикализацией ситуации в мире, радикализировали и соотношение образа с реальностью. Если раньше мы имели дело с непрерывным распространением банальных образов и с непрерывным потоком дутых событий, то террористический акт в Нью-Йорке воскресил одновременно и образ и событие.Среди прочих средств системы, которые были обращены против нее самой, террористы использовали отображение в реальном времени и мгновенное распространение этих образов по всему миру. Они присвоили это средство наряду с биржевыми спекуляциями, электронной информацией и воздушным сообщением. Роль образов весьма неоднозначна: прославляя и усиливая событие, вместе с тем они берут его в заложники. Одновременно с бесконечным размножением происходит отвлечение внимания [diversion] и нейтрализация (как это уже было с майскими событиями 1968 года[iv]). Об этом всегда забывают, когда говорят об "опасности" СМИ. Образ потребляет событие, в том смысле, что он поглощает его и делает готовым к употреблению. Конечно, это придает событию небывалую доныне силу воздействия, но уже в качестве события-образа.Что же тогда такое реальное событие, если вся реальность пронизана образами, фикциями, виртуальностью? В данном случае можно говорить (возможно, с некоторой скидкой) о воскрешении реального и насилия реального в мире, обреченном на виртуальность. "Закончились все ваши виртуальные истории, эта - реальная!". Так же можно было бы говорить о воскрешении истории после ее объявленного конца. Но превзошла ли реальность фикцию на самом деле? Если это так выглядит, то потому, что реальность поглотила ее энергию и сама стала фикцией. Можно даже сказать, что реальность ревнует к фикции, что реальное завидует успеху образов… Это своего рода дуэль между ними, в котором каждая из сторон хочет доказать, что это она наиболее невероятна.Обрушение башен Всемирного торгового центра невообразимо, но этого недостаточно, чтобы стать реальным событием. Чрезмерного насилия недостаточно, чтобы обнажить реальность. Потому что реальность - это принцип, и именно этот принцип утрачен. Реальность и фикция безнадежно перепутаны, и фасцинация теракта - это, прежде всего фасцинация образа (события одновременно катастрофические и вызывающие восхищение, сами по себе остаются в значительной степени воображаемыми).В таком случае, следовательно, реальное привносится в образ как примесь страха, как дополнительное острое ощущение. Это не только ужасающе, но еще и реально. Первично не насилие реального, к которому затем добавляется острое ощущение от образа - первичен, скорее, образ, к которому добавляется острое ощущение от реального. Что-то вроде сверхфикции, фикции, идущей за пределы фикции. Баллард[v] (вслед за Борхесом) говорил, например, о повторном изобретении реального как предельной и самой ужасной фикции.Это террористическое насилие, следовательно, не возвращение реальности и истории. Это террористическое насилие не "реально". Оно в определенном смысле хуже - это символическое насилие. Насилие само по себе вполне может быть банальным и безопасным. Только символическое насилие порождает сингулярность. И в этом сингулярном событии, в этом манхэттенском фильме-катастрофе сопрягаются в наивысшей точке два элемента массовой фасцинации XX века: белая магия кино и черная магия терроризма. Видимый свет образа и невидимый свет терроризма.Постфактум мы пытаемся придать этому событию какой-либо смысл, как-то интерпретировать его. Но бесполезно - такова радикальность зрелища, жестокость зрелища, которое одно оригинально и неустранимо. Зрелище терроризма внушает терроризм зрелища. И против этой имморальной фасцинации (даже если она вызывает всеобщее моральное осуждение) политический порядок не может ничего сделать. Это наш театр жестокости, единственный, который у нас еще остался - экстраординарный в том плане, что соединяет в себе наивысшую точку спектакулярности[vi] и наивысшую точку вызова. Это одновременно микромодель ослепительного ядра реального насилия с максимальным резонансом - а значит наиболее чистая форма спектакулярного - и жертвенная модель, противопоставляющая историческому и политическому порядку наиболее чистую символическую форму вызова.Любая бойня может быть прощена, если она имела какой-то смысл, если ее можно интерпретировать как историческое насилие - такова моральная аксиома права на насилие. Любое насилие может быть прощено, если оно не было ретранслировано средствами массовой информации ("Терроризм — ничто без медиа"). Но все это - иллюзия. Нельзя найти правильный способ использования средств информации, они являются частью события, являются частью террора, и они действуют в обоих направлениях.Акт возмездия развивается по принципу такой же непредсказуемой спирали, как и террористический акт, никто не знает, на чем он остановится, где повернет вспять и что за этим последует. Как на уровне образов и информации нет возможности различения между спектакулярным и символическим, так нет возможности различения между "преступлением" и возмездием. И в этом неконтролируемом развязывании реверсивности заключается настоящая победа терроризма. Победа ощущается в подспудном разветвлении и проникновении события по всей системе - не только в виде прямой экономической, политической, биржевой и финансовой рецессии[vii], и как следствие моральной и психологической рецессии, но также и в рецессии системы ценностей, всей либеральной идеологии, свободного движения капиталов, товаров, людей и т.д., рецессии всего того, что составляло гордость западного мира, и чем он пользовался, чтобы оказывать влияние на весь остальной мир.Вплоть до того, что либеральная идея, еще новая и свежая, уже начинает умирать в сознании и нравах, и что либеральная глобализация будет осуществляться в форме совершенно противоположной: в виде полицейской глобализации, тотального контроля и террора безопасности. Либерализация закончится максимальным принуждением и ограничением и приведет к созданию общества, которое будет максимально приближено к фундаменталистскому.Спад производства, потребления, финансовых спекуляций и экономического роста (но только не коррупции!): все происходит так, словно глобальная система совершила стратегическое отступление, болезненную переоценку своих ценностей - казалось бы, в ответ на террористический удар, но на самом деле, в ответ на свое внутреннее требование - вынужденную регуляцию результата абсолютного беспорядка, который она навязала сама себе, глубоко проникнувшись, так сказать, своим собственным поражением.Еще одним аспектом победы террористов является то, что все другие формы насилия и дестабилизации порядка действуют в их пользу: информационный терроризм, биологический терроризм, распространение слухов о сибирской язве и прочей недостоверной информации – все приписывается Бен Ладену. Терроризм мог бы записать в свой актив даже стихийные бедствия. Ему выгодны все формы дезорганизации и нарушения циркуляции. Сама структура глобального обобщенного обмена играет на руку невозможному обмену. Это как автоматическое письмо[viii] терроризма, поддерживаемое непроизвольным терроризмом информации. Со всеми паническими последствиями, которые из этого следуют: если во всей этой истории с сибирской язвой[ix] отравление сознания происходит само собой, благодаря мгновенной кристаллизации, как в химическом растворе от простого контакта молекул - это значит, что вся система достигла критической массы, что делает ее уязвимой для любой агрессии.Из этой экстремальной ситуации сложно найти выход, ни в коем случае это не война, которая представляется как дежавю, с таким же потоком вооруженных сил, фантомной информации, бессмысленных обстрелов, лживых и патетических речей, технологического развертывания и оболванивания. Короче говоря, как война в Заливе, не-событие, событие, которого на самом деле не было.Впрочем, в этом есть определенный смысл: подменить подлинное и потрясающее событие, уникальное и непредсказуемое, псевдо-событием, монотонным и ужевиденным [déjà vu]. Террористический акт соответствовал прецессии события всем моделям интерпретации, тогда как эта тупо милитаристская и технологическая война, наоборот, соответствует прецессии модели событию, следовательно, ложной цели и не-бытию. Война как продолжение отсутствия политики другими средствами.

[i] Из речи президента США Буша: "Сама свобода была атакована сегодня утром безликим трусом, и свобода будет защищена!"[ii] Окончательного решение еврейского вопроса - нацистский план геноцида евреев.[iii] Первичная сцена - вспоминаемая или воображаемая сцена из детства, относящаяся к некоторому раннему сексуальному опыту, чаще всего о половом акте своих родителей.[iv] Майские события 68-го года (Красный май) - социальный кризис во Франции, вылившийся в демонстрации, массовые беспорядки и всеобщую забастовку. Хотя все это и привело, в конечном счете, к смене правительства, но не привело к революции. По мнению Бодрийяра, исключительно по вине СМИ, которые сначала способствовали распространению протеста, а затем просто его нейтрализовали.[v] Баллард, Джеймс (1930-2009) - британский писатель, одна из крупнейших фигур английской литературы второй половины XX века. Первоначально известность ему принесли научно-фантастические рассказы и романы, а позже психопатологические триллеры ("Автокатастрофа", "Бетонный остров" и др.).[vi] Спектакулярный (потрясающий, сенсационный) – зрелищный, впечатляющий, драматичный, яркий, демонстративный, наглядный, показной, эффектный.[vii] Рецессия - спад производства или замедление темпов экономического роста. Депрессия, застой, падение активности.[viii] Автоматическое письмо - процесс письма, который предположительно является результатом бессознательной деятельности пишущего в состоянии гипнотического, медиумического или медитативного транса.[ix] Имеется в виду рассылка писем со смертельно опасными спорами сибирской язвы вскоре после терактов, что вызвало в США настоящую панику. Во всех этих письмах, от руки датированных 11 сентября, было написано: "Смерть Америке. Смерть Израилю. Аллах велик". В результате погибли 5 человек, еще 17 оказались в больницах. Впоследствии выяснилось, что письма якобы рассылал сумасшедший ученый-биолог, работавший в правительственной лаборатории.

P.S. Напоминаем, что в предварительном топе продаж главного философского магазина страны "Фаланстер" "Симулякры и симуляция" значится как лучшая книга года. Если Бодрийяр удержится там на первом месте по окончательным итогам, издатели точно решатся напечатать самую известную и самую актуальную именно в данный момент его книгу "Войны в Заливе не было". Все в ваших руках.

Данный текст был переведен для сборника "Войны в Заливе не было".

exsistencia.livejournal.com

Жан Бодрийяр. ДУХ ТЕРРОРИЗМА (из сборника "Войны в Заливе не было")

Свежий сборник Бодрийяра "Дух терроризма. Войны в Заливе не было" тут.

С глобальными[i] событиями - от смерти леди Дианы до Чемпионата мира по футболу, или же с событиями реальными и жестокими, такими как война и геноцид – мы сталкивались не раз. Но глобального символического события, то есть события не просто растиражированного на весь мир, а такого, которое способно нанести удар по самой глобализации – не было ни одного. Застой, продолжавшийся в течение всех девяностых годов, был настоящей "забастовкой событий" (по выражению аргентинского писателя Маседонио Фернандеса). Так вот - забастовка закончена. События перестали бастовать. В случае с терактами в Нью-Йоркском Всемирном торговом центре[ii] мы имеем дело с событием абсолютным, настоящей "матерью" событий, событием в чистом виде, которое сконцентрировало в себе все те события, которые так никогда и не произошли.Нарушены все условия игры истории и власти, так же как и условия анализа. Нужно сбавить темп. Когда события застаивались, следовало их предвосхищать и двигаться быстрее, чем они. Когда они ускорились до такой степени, необходимо двигаться медленнее них. Однако нельзя допустить, чтобы нас накрыла лавина пустых слов [discours] и тень войны: неповторимая ослепительность образов должна остаться незамутненной.Во всем, что было сказано и написано, обнаруживается необычайная абреакция[iii] на само событие и фасцинация[iv], которую оно вызвало. Священный союз против терроризма, моральное осуждение соразмерны необычайному ликованию, заключенному в созерцании разрушения этого глобального всемогущества, больше того, созерцании, в некотором смысле, саморазрушения, самоубийства во всем его великолепии. Ибо это оно само, своей запредельной мощью инспирировало то насилие, которое захлестнуло весь мир, а, следовательно, инспирировало то террористическое воображаемое, которое (без нашего ведома) живет в каждом из нас.То, что мы воображали это событие, то, что весь мир, без исключения, грезил им, - поскольку нельзя не мечтать об уничтожении всякого могущества, ставшего до такой степени гегемонистским, - вещь совершенно неприемлемая для западного морального сознания, но, тем не менее, это факт, и именно он определяет патетическое неистовство всех тех дискурсов, которые хотят избежать самой этой мысли.В конечном счете, они это сделали, но мы этого хотели. Если не принимать это в расчет, то данное событие теряет все свое символическое измерение и превращается в чистую случайность, становится совершенно произвольным действием, убийственной фантасмагорией нескольких фанатиков, которых просто вовремя не уничтожили. Но мы точно знаем, что это не так. Отсюда весь этот антифобический бред экзорцизма зла: это говорит о том, что в каждом из нас присутствует этот смутный объект желания. Без нашей глубокой сопричастности это событие никогда не вызвало бы такого воздействия, и символическая стратегия террористов, несомненно, была рассчитана на это наше постыдное соучастие.Это выходит далеко за рамки ненависти к доминирующей глобальной силе, которую испытывают обездоленные и эксплуатируемые, к которым мировой порядок обращен своей худшей стороной. Это окаянное желание поселилось даже в сердцах тех, кто участвуют в разделе мирового пирога. Аллергия на всякий окончательный и безапелляционный порядок, на всякую безапелляционную власть, по счастью, универсальна, а две башни Всемирного торгового центра, именно в своем полном подобии, идеально олицетворяли этот окончательный и безапелляционный порядок[v].В этом нет никакого влечения к смерти или к разрушению, ни даже действия перверсивных последствий. Это вполне логично и неизбежно, что неимоверное усиление могущества усиливает и желание его уничтожить. И оно само — соучастник собственного уничтожения. Когда две башни обрушились, создалось впечатление, что в ответ на самоубийство самолетов-смертников они сами совершили самоубийство. Сказано: "Даже Бог не может объявить войну сам себе". Ну так вот - может. Запад, действуя с позиции Бога (божественного всемогущества и абсолютного морального закона), стал склонен к самоубийству и объявил войну сам себе.Бесчисленные фильмы-катастрофы свидетельствуют о существовании такого фантазма, который они словно заговаривают, пытаясь утопить его образ во всевозможных спецэффектах. Но всеобщее притяжение, которое они вызывают, равно как и порнография, показывает, что переход к действию всегда рядом - стремление отрицания всякой системы становится тем сильнее, чем больше она приближается к совершенству и всемогуществу.При этом очень вероятно, что террористы (как, впрочем, и эксперты!) не предусмотрели обрушение Башен-близнецов, которое, в символическом отношении, вызвало гораздо больший шок, чем атака на Пентагон. Символическое обрушение всей системы произошло при непредвиденном внутреннем соучастии, как будто бы башни, обрушиваясь сами собой и совершая самоубийство, вступили в игру, чтобы довершить событие.В определенном смысле, вся система в целом своей внутренней непрочностью способствовала инициированию акции. Чем больше система централизируется на глобальном уровне, концентрируясь в пределах единой сети, тем больше она становится уязвимой в любой точке этой сети (всего один юный филиппинский хакер со своего ноутбука смог запустить вирус ILOVEYOU[vi], который облетел весь мир, поражая целые компьютерные сети). В нашем случае, всего девятнадцать камикадзе, благодаря абсолютному оружию собственной смерти, усиленному технологической эффективностью, запустили глобальный катастрофический процесс.Какой еще путь, кроме террористического, можно избрать для изменения положения вещей в ситуации полной монополизации глобальной власти, в ситуации столь чудовищной концентрации всех функций в технократической машинерии при полном единомыслии[vii] и полном отсутствии инакомыслия? Это сама система создала объективные условия для столь жестокого возмездия. Прибрав все карты для себя, она вынудила Другого менять правила игры. И новые правила будут жестокие, потому что ставка жестока. Системе, переизбыток могущества которой сам по себе представляет невозможность вызова, террористы ответили категоричным действием, в котором заключена также невозможность обмена. Терроризм — акт восстановления непокорной единичности в самом сердце системы обобщенного обмена[viii]. Все сингулярности[ix] (племена, отдельные личности, культуры), которые заплатили смертью за установление глобального оборота всего и вся, управляемого единственной властью, сегодня мстят за себя с помощью террористического разворота.Террор против террора — за этим больше не стоит никакой идеологии. Отныне мы далеко за пределами идеологии и политики. Энергия, которая питает террор, не имеет строгой причины и не может быть понята в рамках какой-либо идеологии, даже исламистской. Ее цель уже больше не в том, чтобы преобразовать мир, а в том, чтобы его радикализировать с помощью жертвоприношения (на что, в свое время, были направлены ереси), в то время как цель системы в том, чтобы реализовать себя с помощью силы.Терроризм, как и вирусы - повсюду. Терроризм проник везде, он следует как тень за системой господства, всегда готовый выйти из тени, подобно двойному агенту. Больше нет демаркационной линии, которая позволяла бы его обозначить, терроризм находится в самом сердце культуры, которая с ним борется, а видимый разрыв (и ненависть), который в глобальном плане разделяет эксплуатируемые и слаборазвитые страны с западным миром, тайно соединяется с внутренним разломом в господствующей системе. Эта система может противостоять любому видимому антагонизму. Но другой, вирусной структуре - как если бы диспозитив[x] власти выделял свой антидиспозитив, фермент своего собственного исчезновения - такой форме практически автоматической реверсии[xi] своей собственной мощи, система ничего не может противопоставить. И терроризм является ударной волной этой бесшумной реверсии.Таким образом, это не столкновение цивилизаций или религиозных убеждений, и это выходит далеко за рамки ислама и Америки, на которых пытаются сфокусировать конфликт, чтобы создать иллюзию видимого противостояния и возможности силового решения. Речь действительно идет о фундаментальном антагонизме, который указывает сквозь призму Америки (которая может быть и эпицентр глобализации, но не единственное ее воплощение) и сквозь призму ислама (который также не является воплощением терроризма) на столкновение торжествующей глобализации с самой собой. В этом смысле вполне можно говорить о мировой войне, но только не третьей, а четвертой и единственной действительно мировой, поскольку ставкой в этой войне является сама глобализация. Первые две из мировых войн соответствовали классическому представлению о войне. Первая мировая война положила конец верховенству Европы и эпохе колониализма. Вторая — покончила с нацизмом. Третья мировая, которая, конечно же, была, но велась в виде холодной войны и апотропии - положила конец коммунизму. С каждым разом, от одной войны к другой, мы все больше приближались к единому мировому порядку. Сегодня этот порядок, практически подошедший к своему концу, сталкивается с антагонистическими силами, которые рассеяны внутри самого глобализма, и которые проявляются во всех современных общественных потрясениях. Фрактальная война всех отдельных клеток, всех сингулярностей, которые восстают в качестве антител. Прямое столкновение настолько недостижимо, что время от времени требуется спасать саму идею войны с помощью показных инсценировок вроде войны в Заливе или сегодняшней - в Афганистане. Но четвертая мировая война - она, как истина, всегда где-то рядом. Она есть то, что неотступно преследует любой мировой порядок, любое гегемонистское господство — если бы ислам господствовал в мире, терроризм был бы направлен против ислама. Так как то, что сопротивляется глобализации и есть сам мир.Терроризм имморален. Событие, связанное с Всемирным торговым центром, этот символический вызов, — имморально, и оно является ответом на глобализацию, которая имморальна сама по себе. Так давайте будем также имморальны, ведь если мы хотим что-то понять во всем этом, то нужно заглянуть по ту сторону Добра и Зла. Так как мы имеем дело с событием, которое бросает вызов не только моральной, но и любой форме интерпретации, попытаемся обрести понимание Зла. Ключевой момент заключается именно в следующем: в абсолютно неправильном понимании западной философией, философией Просвещения того, что касается соотношения Добра и Зла. Мы наивно полагаем, что прогрессированию Добра, возрастанию его влияния во всех областях (наука, техника, демократия, права человека) соответствует поражение Зла. Похоже, никому невдомек, что сила Добра и Зла возрастет одновременно, в той же динамике. Победа одного не ведет к исчезновению другого, как раз наоборот. Метафизически, Зло рассматривается как досадная случайность, но эта аксиома, из которой вытекают все виды манихейской борьбы Добра со Злом, иллюзорна. Добро не редуцирует Зло, как и наоборот: они одновременно и несводимы друг с другом, и тесно взаимосвязаны. По сути, Добро не могло бы победить Зло иначе как не перестав быть Добром – поэтому, как только оно достигло глобальной монополии на власть, оно навлекло на себя тем самым ответную вспышку пропорционального насилия.В традиционном универсуме еще был баланс между Добром и Злом, согласно диалектическому соотношению, которое хоть как-то обеспечивало напряженность и равновесие нравственной вселенной, примерно как во время холодной войны противостояние двух держав обеспечивало равновесие страха. Следовательно, не было превосходства одного над другим. С началом тотальной экстраполяции Добра (гегемония позитива над любой формой негатива, исключение смерти и всякой силы, противостоящей господству - торжество ценностей Добра по всем направлениям) - этот баланс нарушился. Начиная с этого момента, Зло как бы приняло форму скрытой автономии, и развивается теперь по экспоненте.Собственно говоря, это и произошло в сфере политики после исчезновения коммунизма и глобального торжества либерального господства: именно тогда появился призрачный враг, распространяющийся по всей планете, проникающий всюду как вирус, возникающий в каждом промежутке власти. Ислам. Но ислам - это лишь двигающийся фронт кристаллизации этого антагонизма. Антагонизм повсюду - он в каждом из нас. Следовательно, террор против террора. Но террор асимметричный. Именно эта асимметрия делает глобальное всемогущество полностью безоружным. В столкновении с самим собой, оно может лишь погрязнуть в собственной логике соотношения сил, без какой-либо возможности играть на территории символического вызова и смерти, о которых оно больше не имеет никакого представления, потому что вычеркнуло их из своей собственной культуры.До сих пор этой интегрирующей силе в основном удавалось поглощать и переваривать любой кризис, любую негативность, создавая тем самым глубоко безнадежную ситуацию (не только для проклятьем заклейменных[xii], но и для обеспеченных и привилегированных, живущих в полном комфорте). Фундаментальным событием является то, что террористы прекратили лишать себя жизни впустую, то, что они пустили в ход свою собственную смерть так агрессивно и эффективно, основывая свою стратегию просто на интуиции, на интуиции того, что их противник чрезвычайно уязвим и что система достигла лишь квазисовершенства, а значит, может вспыхнуть от одной искры. Террористам удалось сделать из своей собственной смерти абсолютное оружие против системы, которая существует за счет исключения смерти и идеалом которой является нулевая смерть[xiii]. Любая система, в которой смерть равна нулю, - сама в сумме дает ноль. И все средства апотропии и уничтожения бессильны против врага, который уже сделал из своей смерти оружие возмездия. "Что нам американские бомбардировки! Наши люди столь же жаждут умереть, как американцы жаждут жить!"[xiv]. Отсюда такая неэквивалентность: 7000 жертв[xv] [смертей] одним ударом по системе нулевой смерти.Итак, все здесь поставлено на смерть, причем не на грубое вторжение смерти в реальном времени и в прямом эфире, но на вторжение смерти более чем реальной: символической и жертвенной – то есть абсолютного и безапелляционного события.Этот и есть дух терроризма.

[i] Бодрийяр намеренно избегает общепринятого термина "глобализация", впервые употребленного еще Марксом. В тексте присутствует исключительно французский аналог mondialisation, от monde - "мир", от которого в свою очередь образуются прилагательные "мировой" и "всемирный". Такая цепочка дает Бодрийяру возможность постоянно играть словами, сохранить которую в русском языке не всегда возможно.[ii] Этот текст был написан в октябре 2001 года и опубликован в газете Le Monde 3 ноября. Это первая попытка глубокого анализа четырех скоординированных терактов, произведенных 11 сентября 2001 года в США девятнадцатью камикадзе. Террористы захватили четыре рейсовых самолета, два из которых направили в башни Всемирного торгового центра, расположенные в Нью-Йорке. В результате попадания самолетов в день атаки разрушились три здания ВТЦ. Все эти события в прямом эфире транслировались на весь мир. От терактов пострадали около 7000 человек, 3000 из которых погибли. Ответственность за эти атаки взяла на себя террористическая организация "Аль-Каида" во главе с Бен Ладеном.[iii] Абреакция; отреагирование; разрядка - термин в психоанализе, означающий повторное переживание травматического события, с целью дать выход избытку сдерживаемых эмоций.[iv] Фасцинация – хотя термин давно присутствует в русском языке, его стремятся перевести как "очарование", "обворожительность", "завороженность". Последний вариант наиболее точен, но Бодрийяр употребляет термин еще шире - как гипноз, ослепление, даже зомбирование.[v] Еще в 1976 году в своей работе "Символический обмен и смерть" Бодрийяр задался вопросом: почему комплекс ВТЦ в Нью-Йорке венчают две башни, а не одна, как того требуют устоявшиеся архитектурные каноны? И выступил как провидец, усмотрев в этом некий вызов, ответ на который, был получен 11 сентября.[vi] ILOVEYOU - компьютерный вирус, который успешно атаковал миллионы компьютеров под управлением Windows в 2000 году, когда он был разослан в виде вложения в электронное сообщение. Предполагаемый ущерб, который червь нанес мировой экономике, оценивается в размере 10-15 миллиардов долларов, за что вошел в Книгу рекордов Гиннесса, как самый разрушительный компьютерный вирус в мире.[vii] Единомыслие (pensée unique) – французский политический термин с уничижительным оттенком. Обозначает идеологический конформизм любого толка, а так же слепое следование какой-либо определенной доктрине. Возник как реакция на утверждение, что неолиберализм является единственным правильным способом структурировать общество.[viii] Обобщенный обмен, в отличие от взаимного, предполагает наличие по меньшей мере трех сторон, при этом любой индивидуальный участник может не получать вознаграждение непосредственно от лица, которому он что-либо отдает. Понятие ввел французский этнограф, социолог и культуролог Клод Леви-Стросс.[ix] Сингулярность (единственный, особенный) - в философии единичность существа, события, явления.[x] Диспозитив – в широком смысле порядок, расположение, диспозиция, система, устройство, механизм, аппарат. В узком – отсылка к Фуко, для которого диспозитив - гетерогенная совокупность элементов, к числу которых относятся дискурсы, политические и общественные установления, административные решения и мероприятия, а также научные, философские и моральные высказывания в той мере, в какой они носят регламентирующий характер.[xi] Реверсия, реверсивность – возврат в исходное состояние, обратимость, перемена направления, отдача, отмена.[xii] Цитата из Интернационала: "Вставай, проклятьем заклейменный, Весь мир голодных и рабов!"[xiii] Нулевая смерть [нулевые потери] - лозунг Войны в Заливе, подразумевающий достичь победы, не потеряв ни одного собственного солдата. Получил в Америке самое широкое распространение и применяется практически ко всем сферам человеческой жизнедеятельности: нулевая смертность на дорогах, на производстве и т.д.[xiv] Из заявления Аль-Каиды от 10 октября 2001 года.[xv] На самом деле 7000 - это количество пострадавших, из которых погибших около 3000. Статья была написана по горячим следам и цифры постоянно менялись.

P.S. Напоминаем, что в предварительном топе продаж главного философского магазина страны "Фаланстер" "Симулякры и симуляция" значится как лучшая книга года. Если Бодрийяр удержится там на первом месте по окончательным итогам, издатели точно решатся напечатать самую известную и самую актуальную именно в данный момент его книгу "Войны в Заливе не было". Все в ваших руках.

Данный текст был переведен для сборника "Войны в Заливе не было".

Окончание следует…

exsistencia.livejournal.com

Дух терроризма - Войны в заливе не было

С самого начала было ясно, что это война, которая никогда не произойдет. После горячей войны (кровопролитный вооруженный конфликт), после холодной войны (равновесие страха) настало время мертвой войны — размороженной холодной войны, которая не оставила нам выбора, кроме как схватиться с трупом войны, сделала  неизбежным контакт с этим разлагающимся мертвецом, которого уже никому в Заливе не воскресить. То, что там делят Америка, Саддам Хусейн и страны Персидского залива, это и есть труп войны.

 

Война вступила в фазу окончательного кризиса. Уже слишком поздно для (горячей) третьей мировой, она уже состоялась, продистиллированная капля за каплей в годы холодной войны. Другой уже не будет. Казалось бы, что распад Восточного блока, благодаря разблокировке системы апотропии, откроет войне новые пространства свободы. Ничего подобного, потому что апотропия не закончилась, как раз наоборот. В прошлом эта система  функционировала как взаимное сдерживание между двумя блоками, исходя из потенциально-виртуального эксцесса средств уничтожения.

 

Сегодня она  продолжает функционировать, и даже эффективнее, чем прежде, в качестве системы самоустрашения, полного самосдерживания и саморазубеждения, вплоть до самороспуска Восточного блока. Но с другой стороны, эта система самоапотропии столь сильна, что и американская, да и вообще вся западная власть также парализована своим собственным могуществом и неспособна принять и распределить его в виде баланса сил.

 

Вот почему войны в Заливе не будет. 

 

Бодрийяр Жан - Дух терроризма. Войны в заливе не было

 

[пер. с фр. А. Качалова]. М. : РИПОЛ классик, 2016.  224 с.

ISBN 978-5-386-09139-2

 

Бодрийяр Жан - Дух терроризма. Войны в заливе не было - Содержание

 

ПРЕДИСЛОВИЕ К КНИГЕ

 

ВОЙНЫ В ЗАЛИВЕ НЕ БЫЛО

• Войны в Заливе не будет
• Война в Заливе идет на самом деле?
• Войны в Заливе не было

ДУХ ТЕРРОРИЗМА

• Дух терроризма
• POWER INFERNO
• Реквием по башням-близнецам
• Гипотезы о терроризме
• Насилие глобального
• Под маской войны
• Порнография войны
• В поисках абсолютного Зла

МЕЛАНХОЛИЧЕСКИЙ НИЦШЕ

 

ПРИМЕЧАНИЯ 

 

Бодрийяр Жан - Дух терроризма. Войны в заливе не было - Предисловие

 

Современный мир постоянно и непрерывно  меняется во всех формах своего проявления. Как ни цинично и ни печально звучит аксиома, но мы все и наш мир в целом живем в эпоху  террористической и военной пандемии. Да, не удивляйтесь, не эпидемии, охватывающей на определенное время некую территорию и после прохождения апогея постепенно затихающей и уходящей в небытие. А именно пандемии, которая, охватывая все цивилизационное пространство, не оставляет ни временных, ни территориальных пустот, заставляя всю цивилизацию перебаливать собой. Это  страшная, но реальная аксиома сегодняшнего дня.

 

Две глобальные войны XX века и выход на грань ядерной катастрофы в период длительной «холодной войны» создали яркие предпосылки  неминуемого ухода цивилизации от грани открытой и  всемирной войны, которая при уровне современной технологии грозит миру апокалиптическим  исчезновением. Таким образом создалась ситуация  приверженности к «локальным кровопусканиям»,  когда конфликты не перерастают в очередной  глобальный военный кошмар, а превращаются в нескончаемую череду локальных конфликтов и  перемежающихся террористических актов.

 

Если в системе двухполярного построения мира середины XX века можно было найти некие логические объяснения столкновения  социальных доктрин, то дальше мир все более стал  перемещать свою активность в виртуальное кино,  телевизионное, компьютерное пространство.  Информация и ее бесконечное муссирование с постоянным накоплением дефектности и  дезинформационное™ стали обыденностью  практически каждого читающего и смотрящего в экран жителя нашей планеты.

 

Манипулирование информационным полем, виртуализация прагматических действий, к  которым цивилизация привыкла за прошедшие семь с половиной веков, начиная с Шумера, перестают быть неотъемлемой частью современных военных и террористических технологий, а становятся лишь постановочными мизансценами в  сверхкреативном спектакле. Автор в присущей ему нестандартной манере представляет свою теорию современного мирового противостояния в террористической и военной средах, опираясь на две противоположные доктрины современной малой войны — максимальной прагматизации и брутальности, с одной стороны, и максимальной абстрактности и размытости — с другой.

 

Зачастую у читателя может складываться странное впечатление зацикленности автора на неких доктринальных концепциях и посылах, но, как в системе отрицания отрицания, это только усиливает ощущение безысходности от массового вовлечения мирового сообщества в происходящие процессы определенными силами и практическую беспомощность большинства противостоять этому процессу «цивилизационного переваливания военно-террористическим синдромом современности».

 

Книга потребует от читателя не только  внимательного прочтения, но и серьезного включения в сопереживание и логистику автора, последовательно и своеобразно излагающего свою картину мирового противостояния. Часть фактов относятся к прошедшим  событиям и не включают яркие, циничные и трагические события нескольких последних лет. Но несмотря на это, мировоззренческая теория, предложенная автором, заслуживает самого глубокого внимания и анализа даже со стороны тех, кто при первичном прочтении будет с ней категорически не согласен.

 

Терроризм существует на планете столько же, сколько существует сама цивилизация, и исчезнет также с исчезновением жизни на нашей планете. Человеческий разум создает и модернизирует миллиарды концепций и теорий, вписывающихся в те или иные временные рамки. Скоротечность, нарастание объема и постоянное ускорение информационных потоков в XXI веке нуждаются в своих теориях, позволяющих понять и объяснить суть происходящего и постараться экстраполировать это знание хотя бы на ближайшее будущее.

 

Изменение политического ландшафта, изменение в сторону все большей циничности политической системы воспитания и самих геополитических технологий, расширение системы множественности стандартов (о системе двойных стандартов говорить уже не приходится), тотальный отход от глобальных дипломатических и моральных устоев в поведении делает нашу среду обитания не просто опасной, но и крайне жестокой. И формы этой жестокости также постоянно меняются вместе с совершенствованием современных технологий, особенно в сфере «информационного отравления».

 

Большинство людей может лишь догадываться о всем комплексе психологических приемов, с помощью которых их подвергают ежедневной, а порой и ежечасной обработке, заставляя становиться невольными участниками тех агрессивных процессов, к которым это самое большинство практического отношения не имеет... Это маленький срез сегодняшней картины нашего мира. Постарайтесь вместе с автором пройти по логическим закоулкам его пусть и не безупречной, но заслуживающей внимания и глубокой теории осознания самой страшной и самой неизбежной доктрины мира — доктрины террористической войны.

 

Иосиф Линдер, Президент Международной Контртеррористической Тренинговой Ассоциации, профессор, доктор юриспруденции, Член Союза писателей России, автор более 35 книг по разведке, контрразведке, терроризму, истории специальных служб, военно-политической истории, боевым и военным искусствам.

esxatos.com

---

Смотрите также

• 
  Казачий дух
• 
  Дух казачий
• 
  Духи финские
• 
  Духи соблазняющие
• 
  Духи кальяна
• 
  Бали духи
• 
  Нут духи
• 
  Подземные духи
• 
  Различение духов
• 
  Духи жемчуг
• 
  Travel духи