Жизнь стоит того, чтобы за нее бороться, не пасуя ни перед какими неприятностями. В борьбе и есть ее смысл. Сегодня мы собрали для тебя уникальные истории о людях, которые преодолели все трудности, посланные им судьбой. Роман выдающегося американского писателя Джека Лондона о мечте и успехе. Простой моряк, в котором легко узнать самого Джека, проходит длинный, полный лишений путь к литературному бессмертию. Волею случая Мартин Иден оказывается в светском обществе. И отныне две цели неотступно стоят перед ним: слава писателя и обладание своей музой — любимой женщиной. Но мечты непредсказуемы и коварны: неизвестно, когда они сбудутся, и принесет ли это Идену долгожданную радость. В этой книге описана реальная история маленькой йеменки, которая отважилась бросить вызов традициям, потребовав развода с навязанным ей насильно мужем. И она его получила! В стране, где половина девочек выходит замуж еще до того, как достигнет восемнадцати лет, Нуджуд стала первой, кто на это решился. Ее поступок нашел отклик в сердцах людей по всему миру и взволновал международную прессу. Нуджуд решила открыто поведать людям свою историю. В 1853 году эта книга всполошила американское общество, став предвестником гражданской войны. Спустя 160 лет она же вдохновила Стива МакКуина (46) и Брэда Питта (51) на создание киношедевра, получившего множество наград, включая «Оскар». Для самого Соломона Нортапа книга стала исповедью о самом темном периоде его жизни. Периоде, когда отчаяние почти задушило надежду вырваться из цепей рабства и вернуть себе свободу и достоинство, которые у него отняли. Подлинная история главных героев популярнейшего французского фильма «Неприкасаемые» (или «1+1»). Это рассказ об удивительной дружбе двух людей, пути которых никогда не должны были пересечься — парализованного французского аристократа и безработного алжирского эмигранта. Но они встретились. И навсегда изменили жизнь друг друга. Кимберли с мамой эмигрировали из Гонконга в Америку и очутились в самом сердце Бруклина, в нью-йоркских трущобах. Теперь вся надежда только на Кимберли, поскольку мама совсем не знает английского. Вскоре у Кимберли начинается двойная жизнь. Днем она примерная американская школьница, а вечером — китайская рабыня, вкалывающая на маленькой фабрике. У нее нет денег на новую одежду, косметику и прочие девичьи радости, но у нее есть способности и невероятная целеустремленность. Она растеряна и напугана, но верит в себя и не собирается отступать. Одна из моих любимых книг любимого писателя. Как думаешь, что остается у людей, захлебывающихся в водовороте войны? Что остается у людей, у которых отняли надежду, любовь и даже саму жизнь? Что остается у людей, у которых не осталось просто ничего? Всего-то — искра жизни. Слабая, но негасимая. Ремарк покажет тебе искру, что дает людям силу улыбаться на пороге смерти. Искру света — в кромешной тьме. В центре романа нахояться две женщины, которые оказались жертвами потрясений, разрушивших идиллический Афганистан. Мариам – незаконная дочь богатого бизнесмена, с детства познавшая, что такое несчастье. Лейла, напротив, – любимая дочка в дружной семье, мечтающая об интересной и прекрасной жизни. Между ними нет ничего общего, они живут в разных мирах, которым не суждено было пересечься, если бы не огненный шквал войны. Отныне Лейла и Мариам связаны самыми тесными узами, и они сами не знают, кто они – враги, подруги или сестры. Знают только то, что в одиночку им не выжить. Печальная история о невозможной любви. Главная героиня Лу Кларк теряет свою работу в кафе и устраивается сиделкой к лежачему больному. Уилла Трейнора сбил автобус. У него не осталось никакого желания жить. Как изменится жизнь после этой встречи, не догадывается ни один из них. В 2012 году роман Джона Грина поразил весь мир. Это история о подростках, которые страдают от тяжелой болезни. Но они не собираются сдаваться, оставаясь по-прежнему неугомонными, взрывными, бунтующими, равно готовыми и к ненависти, и к любви. Хейзел и Огастус бросают вызов судьбе. Когда тебе кажется, что жизнь несправедлива и все идет не так, как надо, просто открой книгу Гальего и ненадолго останься в мире людей с ограниченными возможностями. Их оптимизм и совершенно нестандартный взгляд на привычные вещи станут для тебя настоящим лекарством. История главного героя Кости созвучна «Человеку дождя». Она написана для людей неравнодушных, для тех, чья душа еще не зачерствела окончательно. Костя никогда не притворяется и никому не желает зла. Но он умеет радоваться жизни так, как мало кто из нас. Ребенок с незапятнанной душой и богатым, но таким не похожим на наш с тобой внутренним миром. В нем живут 24 отдельные личности, разные по интеллекту, возрасту, национальности, полу и мировоззрению. Билли Миллиган — реальный и самый таинственный и сумасшедший персонаж в нашей истории, своеобразный эксперимент природы над человеком. Также смотри другие наши подборки с увлекательными книгами: peopletalk.ru Десятая, в каком-то смысле юбилейная подборочка. Я удержался и не стал делать подборку чернухи, а вместо этого внезапно скомпоновал то, что мне хотелось преподнести читателю уже давно. Когда гламурные популярные сайты пытаются «втереть» вам «списки лучших мотивирующих книг» и подборки «впечатляющих романов о силе надежды», мой вам дружеский совет. Вспомните эту подборку. Прочитайте или перечитайте любую книгу из неё. И... ну, вы поняли. Или поймёте, когда перечитаете. Книги о силе человеческого духа. Джек Лондон «Любовь к жизни» Двое путников двигаются на юг, они бегут от холодных объятий Зимы, и от смерти которую она несёт. Но когда один из путников подворачивает ногу, его сотоварищ бросает спутника на произвол судьбы. Это - рассказ. И однако, он стоит целого сборника. И настоятельно рекомендуется читать именно весь сборник. Потому что это вам не «Выживший» какой-нибудь. Николай Островский «Как закалялась сталь» Книгу, ставшую эмблемой эпохи и учебником жизни для миллионов людей, написал человек, лишенный возможности видеть и двигаться, бывший кочегар, прошедший сквозь горнило революции и Гражданской войны, яростный строитель и защитник нового государства, сражавшийся за его идеи сначала с помощью сабли, а потом — слова. Я не буду здесь приводить лишние восхваления, я приведу цитату: « — Видишь небо? Оно голубое. А ведь у тебя такие же глаза. Это нехорошо. У тебя глаза должны быть серые, стальные. Голубое — это что-то чересчур нежное.» Вот так-то! Скажете, что сейчас читать это глупо? А вы попробуйте. В том числе рекомендуется, как альтернатива различным Айн Рэнд. Виктор Франкл «Сказать жизни Да» Книга В. Франкла «Сказать жизни «ДА!» повествует о том, как мы можем перенести самые тяжелые страдания. Учёный с мировым именем рассказывает о том, благодаря чему выжили узники концлагерей — и о том, как найти ответ на вопрос «В чём смысл жизни». Ясперс сказал, кстати, что «эта книга принадлежит к числу немногих величайших человеческих творений». Игорь Смирнов «Бухенвальдский набат» Было в Тюрингии, в восьми километрах от Веймара, место, овеянное поэтической легендой, – поросшая дубами и буками гора Эттерсберг. Кончилось поэтическое очарование этого края, когда в 1936 году нацисты стали возводить на горе Эттерсберг концентрационный лагерь для противников фашизма, и назвали его Бухенвальд (Буковый лес)... О Бухенвальде, его подпольном движении, о восстании его узников написано много книг. Перечисление их заняло бы не один десяток страниц мелкого, убористого шрифта. И почти все эти книги уважительно называют имя немолодого уже в то время и известного всему лагерю подполковника Советской Армии Ивана Ивановича Смирнова. Борис Полевой «Повесть о настоящем человеке» В конце марта 1942 года летчик — истребитель Алексей Мересьев был сбит и упал в районе Черного леса Демянского кольца. О необычайной биографии, характере, мужестве, силе духа этого советского офицера рассказывает книга Бориса Полевого, без которой теперь невозможно представить советскую литературу. «Повесть о настоящем человеке» - это прецедент редкого, жизненного, значимого, героического поступка тех времён. Михаил Веллер «Приключения майора Звягина» (читать) В этой книге много тайн, и все они раскрываются на удивление просто. Во-первых, Звягин – не майор. Ну – бывший майор. Во-вторых, приключения его – никакие не приключения. Эта книга – «наука побеждать» и добиваться любой поставленной цели в наших обыденных условиях. Человек может все – вот неотразимая идея романа. Может переломить судьбу, стать любимым и счастливым, преодолеть даже смертельный недуг. Уж сколько лет прошло, как я прочитал «Звягина». А до сих пор эта книга остаётся очень верным средством немедленно прогнать хандру и начать действовать. Вот проста и гениальна идея романа — пойди и сделай. Ничего нового, а? Но какое же уважение вызывает вот эта методичность. Вот это равномерное, уверенное, авторитетное вдалбливание в голову, в спинной мозг одной идеи. Вот эта тяжеловесность парового молота, монолитность и стройность произведения, прямолинейность Звягина и постоянное подчеркивание нескольких основных положений. Чуда не будет. Волшебник не придет. Сделай сам. Книга, которая не просто рекомендуется, а которую нужно изучать в школе! Есть, кстати, версия «в рамке» - и по-моему, эта книга вполне заслуживает издаваться «в рамке» (хотя она совсем не детская). Предыдущие подборки. При редактировании этой статьи столкнулся с "пляской" картинок. У кого-нибудь повторялось? Картинки упорно не желали вставать на место, а желали оказаться где угодно, только не напротив заголовка. Помогло лишь переименование картинок по алфавитному принципу. Также, жирный заголовок нельзя сделать одновременно ссылкой (видать, классы разные). Кстати, в Москве (и Волгограде) вещает чрезвычайно кошерное радио "Книга" - 105.0 FM. Попробуйте, я уже оценил. Скоро начнутся подборки рассказов. Лелею тайную надежду, что ты, читатель, прочитаешь хотя бы 1-2 рассказа из всех, что я перечислю. Время действия: современность. Место действия: штат Нью-Йорк. Большая комната заполнена пульсирующими и пыхтящими аппаратами, выполняющими функции сердца, легких, печени я так далее. От аппаратов тянутся трубки и провода, собираются вместе и уходят в дыру в потолке. Сбоку — фантастически выглядящий пульт управления. Руководитель операция доктор Норберт Франкенштейн показывает все это практикующему врачу, доктору Элберту Литтлу, добродушному молодому человеку. Франкенштейну 65 лет, он совершенный медицинский гений. За пультом управления, с наушниками на голове, сидит, наблюдая за показаниями приборов, доктор Том Свифт, полный энтузиазма ассистент Франкенштейна. Литтл. Бог ты мой… Бог ты мой… Франкенштейн. Вон там ее почки. Это ее печень. Здесь поджелудочная железа. Литтл. Великолепно! Доктор Франкенштейн, после того, что я увидел, мне неловко как-то называться практикующим врачом. (Указывает.) Это ее сердце? Франкенштейн. Это сердце фирмы «Вестингауз». Если вам нужно, они сделают чертовски хорошее сердце. Литтл. Наверное, оно стоит больше, чем весь наш поселок. Франкенштейн. Вы из Вермонта? Литтл. Из Вермонта. Франкенштейн. На те деньги, что мы заплатили за поджелудочную железу, можно купить весь штат Вермонт. Никто не делал раньше поджелудочных желез, а мы без нее потеряли бы пациентку. Вот мы и заявили: «Ребята, составьте ударную программу, засадите за дело побольше народа. Нас не волнует, во что это обойдется, лишь бы железа была готова к следующему вторнику». Литтл. И они это сделали? Франкенштейн. Пациентка-то жива, правда? Но железы и в самом деле очень дороги. Впрочем, она может себе позволить. Литтл. А сколько всего вы ей сделали операций? Франкенштейн. Семьдесят восемь. Первая была тридцать шесть лет назад. Литтл. Так сколько же ей лет? Франкенштейн. Сто. Литтл. Какая сила у этой женщины! Франкенштейн. Вот она, вся ее сила, перед вами. Литтл. Я имею в виду другое — силу духа. Франкенштейн. Знаете ли, мы ее усыпляем. Мы не оперируем без наркоза. Литтл. Даже так… Франкенштейн похлопывает по плечу Свифта. Тот снимает с одного уха наушник. Франкенштейн. Доктор Том Свифт — доктор Элберт Литтл. Том — мой первый помощник. Свифт. Здрассьте.Читать онлайн "Сила духа" автора Норбеков Мирзакарим Санакулович - RuLit - Страница 1. Сила духа книга
Книги, которые покажут тебе силу человеческого духа
Книжные полки Гранта-10. Вдохновляющие книги о силе человеческого духа. | Блог Грант
Book: Сила духа
Литтл. Что вы слушаете?
Свифт. Да все, что там происходит в комнате. (Подает наушники.) Будьте моим гостем.
Литтл. Ничего не слышно.
Свифт. Там сейчас парикмахерша, делает ей прическу. Она всегда себя тихо ведет, когда ее причесывают. (Забирает наушники.) Франкенштейн (Свифту). Мы должны поздравить нашего гостя.
Свифт. С чем?
Литтл. Хороший вопрос. С чем же?
Франкенштейн. Вы — тот самый доктор Литтл, которого журнал «Женщина и дом» назвал Семейным Доктором Года, не так ли?
Литтл. Да, хотя, право, я не знаю, почему они так решили. Но самое поразительное, что вы, такой известный человек, тоже знаете об этом…
Франкенштейн. Я читаю «Женщину и дом» от корки до корки.
Литтл. Вы?!
Франкенштейн. У меня только одна пациентка — миссис Лавджой. Миссис Лавджой читает журнал «Женщина и дом», значит, я тоже его читаю. Мы с ней прочитали все, что там было написано о вас. Миссис Лавджой говорила: «Какой он, должно быть. Симпатичный молодой человек. Такой отзывчивый».
Литтл. Гм…
Франкенштейн. Держу пари, она написала вам.
Литтл. Да, было дело.
Франкенштейн. Она пишет в год тысячи писем и получает тысячи писем. Очень любит переписку.
Литтл. Она всегда… э-э… в таком бодром настроении?
Франкенштейн. Когда она невесела, значит, что-то плохо срабатывает. Месяц тому назад она вдруг затосковала. Оказывается, в пульте управления полетел транзистор (Нажимает несколько кнопок). Вот… теперь она на несколько минут впадет в депрессию. (Снова нажимает кнопки.) А теперь она будет еще более жизнерадостной, чем прежде. Будет петь, как пташка.
Литтл с трудом пытается скрыть ужас. Камера переключается на комнату пациентки, полную цветов, коробок со сладостями и книг. От Сильвии Лавджой, вдовы миллиардера, ничего не осталось, кроме головы, к которой подсоединены трубки и провода, тянущиеся по полу; но это не сразу становится видно. Глория, очаровательная парикмахерша, стоит позади нее. Сильвия — глубокая старуха, хорошо, однако, сохранившаяся, со следами былой красоты. Она плачет.
Сильвия. Глория…
Глория. Да, мадам?
Сильвия. Вытри слезы, пока кто-нибудь не вошел.
Глория (сама чуть не плача). Да, мадам. (Вытирает слезы салфеткой.) Сильвия. Не знаю, что со мной. Вдруг стало так грустно, что я не смогла сдержаться.
Глория. Иногда каждому из нас надо поплакать.
Сильвия. Теперь прошло. Что-нибудь заметно?
Глория. Нет, нет.
Она больше не в силах сдерживать слезы. Идет к окну, чтобы Сильвия не увидела ее плачущей. Камера возвращается, чтобы показать по-больничному аккуратное, но все равно отталкивающее зрелище головы на треножнике, с проводами и трубками. Там, где должна быть грудная клетка, подвешена черная коробка с мерцающими лампочками. Вместо рук — манипуляторы. Перед головой столик, поставленный так, чтобы механические руки смогли до него достать. На столике ручка, бумага, недорешенный кроссворд и корзинка для вязания. Над головой Сильвии висит микрофон на длинной штанге.
Сильвия. Какой же я тебе кажусь выжившей из ума старухой! Глория, ты еще здесь?
Глория. Да.
Сильвия. Что-нибудь случилось?
Глория. Нет.
Сильвия. С тобой так хорошо, Глория. Я говорю это от чистого сердца.
Глория. Я тоже вас люблю.
Сильвия. Если у тебя будут затруднения, в которых я могу помочь, ты, надеюсь, обратишься ко мне.
Глория. Да, да.
Больничный почтальон Говард Дерби, веселый придурковатый старик, вбегает, приплясывая, с охапкой писем.
Дерби. Почта! Почта!
Сильвия (сияя от удовольствия). Почта! Боже, благослови почту!
Дерби. Как себя чувствует наша пациентка сегодня?
Сильвия. Мне было тоскливо. Но теперь, когда я вижу вас, мне хочется петь.
Дерби. Сегодня пятьдесят три письма. Одно даже из Ленинграда.
Сильвия. В Ленинграде живет слепая женщина. Бедняжка, как мне ее жалко.
Дерби (раскладывает конверты веером и читает надписи на штемпелях). Западная Вирджиния, Гонолулу, Брисбен, который в Австралии…
Сильвия выбирает конверт наугад.
Сильвия. Уилинг, штат Западная Вирджиния. Кто же у меня есть в Уилинге? (Ловко вскрывает конверт механическими руками и читает.) «Дорогая миссис Лавджой! Вы не знаете меня, но я только что прочитала о вас в „Ридерс дайджест“, и вот я сижу, и слезы ручьем текут у меня по щекам». «Ридерс дайджест»? Бог ты мой, эта статья была напечатана четырнадцать лет тому назад! И она только что ее прочитала?
Дерби. Старые номера жутко интересно читать. У меня дома лежит один, ему, наверно, лет десять. Я его частенько читаю для поднятия настроения.
Сильвия (продолжает читать). «Я думала, что несчастнее меня никого быть не может, когда полгода назад мой муж застрелил свою любовницу, а затем и себе пустил пулю в лоб. Он оставил меня с семью детьми и с кучей неоплаченных счетов за купленный в рассрочку „бьюик“, у которого три шины спущены и сломана коробка передач. После того как я прочитала о вас, я возблагодарила бога. Не правда ли, прелестное письмо?
Дерби. В самом деле.
Сильвия. Здесь есть постскриптум: «Пусть у вас все будет хорошо, слышите?» (Кладет письмо на стол.) Нет ли письма из Вермонта?
Дерби. Вроде бы нет.
Сильвия. В прошлом месяце, во время того приступа малодушия, я написала письмо, которое сейчас кажется мне ужасно глупым и полным эгоизма. Я написала молодому доктору, о котором прочитала в «Женщине и доме». Мне так стыдно. Что он мне ответит и ответит ли вообще?
Глория. Что бы он мог такое написать?
Сильвия. Он мог бы рассказать мне о настоящих страданиях в нашем мире, о людях, которые не знают, где раздобыть следующий обед, о людях, настолько бедных, что они никогда не были у врача. Рассказать мне, окруженной нежностью, заботой и всеми новейшими научными чудесами.
Коридор, ведущий в комнату Сильвии. На стене плакат: «Входить только с улыбкой!» Франкенштейн и Литтл у двери.
Литтл. Она там?
Франкенштейн. Та ее часть, которая не находится этажом ниже.
Литтл. Предписание об улыбке все выполняют?
Франкенштейн. Это часть терапии. У нас комплексное лечение.
Глория выходит из комнаты, плотно закрывает дверь и разражается шумными рыданиями.
Франкенштейн (с отвращением). Распустила нюни. С чего бы вдруг?
Глория. Дайте ей умереть, доктор. Ради всего святого, дайте ей умереть!
Литтл. Это сиделка?
Франкенштейн. У нее слишком мало мозгов, чтобы быть сиделкой. Это паршивая косметичка. Получает сто долларов в неделю только за то, чтобы следить за лицом одной-единственной женщины. (Глории) Ты преувеличиваешь, красотка. Ставим на этом точку. Забирай свое жалованье и проваливай.
Глория. Но я же лучшая ее подруга!
Франкенштейн. Ничего себе подруга! Ты только что просила меня прикончить ее.
Глория. Я просила во имя милосердия.
Франкенштейн. Ты что, веришь в рай? Ты хотела бы послать ее прямиком туда за крылышками и арфой?
Глория. Я верю в ад. Я его видела. Он здесь, и это вы его изобрели.
Франкенштейн (уязвленный, медлит, прежде чем ответить). Господи… вот ведь что могут сказать…
Глория. Для того, кто ее любит, самое время сказать свое слово.
Франкенштейн. Любовь…
Глория. Да знаете ли вы, что это такое?
Франкенштейн. Любовь… (Скорее сам себе, а не Глории.) Есть ли у меня жена? Нет. Есть ли у меня любовница? Нет. За всю жизнь я любил только двух женщин — мать и эту вот женщину. Я только что окончил медицинскую школу, а мать умирала от рака. «Ладно, умник, — сказал я себе, — вот ты и свежеиспеченный доктор из Гейдельберга, посмотрим, как ты спасешь мать от смерти». Все говорили мне — брось, все равно ничего не сделаешь, а я сказал: «Наплевать. Что-нибудь да сделаю». И тогда все решили, что я свихнулся, и засадили меня в сумасшедший дом. Когда я вышел оттуда, она уже умерла, умники оказались правы. Только они не знали, какие чудеса может творить техника, и я тоже не знал, но я очень хотел узнать. Я поступил в Массачусеттский технологический. Шесть долгих лет штудировал механику, химию и электронику. Я жил на чердаке, ел черствый хлеб и тот сыр, что кладут в мышеловки. Когда я кончил институт, я сказал себе: «Ну, парень, теперь ты наверняка единственный на земле человек с образованием, пригодным для медицины двадцатого века». Я пошел работать в клинику Керли в Бостоне. И вот к ним привезли эту женщину, которая была красива снаружи, а внутри у нее было черт знает что. Она напомнила мне мою мать, но у нее было пять сотен миллионов долларов от покойного мужа и никаких родственников. Всякие умники опять стали говорить: «Этой женщине суждено умереть». А я сказал им: «Заткнитесь и слушайте. Я скажу вам, что надо делать».
Тишина.
Литтл. М-да… Ну и история.
Франкенштейн. Это история про любовь. Любовная история (Глории.) Она началась за много лет до того, как ты, великий знаток любви, появилась на свет. И все еще продолжается.
Глория. Месяц назад она просила меня принести ей пистолет, чтобы застрелиться.
Франкенштейн. Ты думаешь, я не знаю? (Тычет пальцем в Литтла.) Месяц назад она написала ему письмо: «Если только у вас есть сердце, доктор, принесите мне цианистого калия».
Литтл. Откуда вы знаете? Вы читаете ее письма?
Франкенштейн. А как иначе узнать, что она чувствует на самом деле? Она может и надуть, притворяясь, будто всем довольна. Я уже рассказывал о транзисторе, который сгорел месяц назад. Мы могли бы и не узнать об этом, если бы не ее письма, да разговоры с разными умственными ничтожествами вроде вот этой. Войдите к ней, оставайтесь там сколько угодно, спрашивайте о чем хотите. А потом вернитесь и скажите мне правду, эта женщина довольна или для нее здесь ад?
Литтл (нерешительно). Я…
Франкенштейн. Идите, идите же. У меня есть о чем поговорить с этой девицей, с Мисс Милосердной Убийцей. Я хотел бы показать ей тело, пролежавшее в гробу год-другой, пусть посмотрит, как симпатична смерть, которую она предлагает своей подруге.
Литтл медлит, затем входит в комнату. Сильвия одна, лицом к окну.
Сильвия. Кто там?
Литтл. Ваш друг, которому вы написали письмо.
Сильвия. Можно мне посмотреть на вас? (Разглядывает его со все возрастающим интересом.) Доктор Литтл, семейный врач из Вермонта…
Литтл. Как вы себя чувствуете сегодня, миссис Лавджой?
Сильвия. Вы принесли цианистый калий?
Литтл. Нет.
Сильвия. Сегодня я не стала бы его принимать. Такой прекрасный день! Я не хотела бы упустить его, и завтрашний день тоже. Вы приехали на белом коне?
Литтл. Нет, на голубом автомобиле.
Сильвия. А как же ваши пациенты, которым вы так необходимы?
Литтл. Другой доктор подменяет меня. Я взял недельный отпуск.
Сильвия. Надеюсь, не из-за меня?
Литтл. Нет.
Сильвия. Со мной все в порядке. Вы видите, в каких я чудесных руках.
Литтл. Вижу.
Сильвия. Другого врача мне и не нужно.
Литтл. Конечно.
Пауза.
Сильвия. Однако мне и в самом деле хотелось поговорить с кем-нибудь о смерти. Вы, должно быть, видели много смертей. И для некоторых она была облегчением, правда?
Литтл. Я слышал такие разговоры.
Сильвия. И можете подтвердить?
Литтл. Врач не должен так говорить, миссис Лавджой.
Сильвия. Почему же другие говорят, будто смерть иногда приносит облегчение?
Литтл. Это из-за боли. Из-за того, что больного нельзя вылечить ни за какие деньги — ни за какие деньги в пределах его возможностей. Или когда пациент живет, словно растение, не имея возможности вернуть себе разум.
Сильвия. За любую цену…
Литтл. Насколько я знаю, сейчас нет способа законно или незаконно достать искусственный разум для того, кто потерял свой. Если бы я спросил об этом доктора Франкенштейна, то он, по всей видимости, ответил бы мне, что вскоре и это будет возможно.
Сильвия. Вскоре будет возможно…
Литтл. Он говорил вам об этом?
Сильвия. Вчера я спросила его, что произойдет, если мой мозг откажет. Он невозмутимо сказал, что не следует беспокоить такую симпатичную головку такими мыслями. «Мы перейдем и через этот мост, когда дойдем до него» — так он сказал. (Пауза.) Боже, сколько мостов я уже перешла!
В кадре — комната с аппаратами. Свифт за пультом управления. Входят Франкенштейн и Литтл.
Франкенштейн. Вот вы и совершили ознакомительную экскурсию для повышения квалификации.
Литтл. И вновь могу сказать лишь то, что и вначале: «Бог ты мой… Бог ты мой!»
Франкенштейн. Наверное, нелегко будет после этого вернуться к аспириновой медицине.
Литтл. Нелегко. (Пауза.) Что здесь самое дешевое?
Франкенштейн. Вон тот дурацкий насос.
Литтл. А почем сейчас сердце?
Франкенштейн. Примерно шестьдесят тысяч. Есть подешевле и подороже. Дешевые — барахло. Но дорогие — это ювелирные изделия.
Литтл. И сколько же их продают в год?
Франкенштейн. Шестьсот, плюс-минус несколько.
Литтл. Плюс — это жизнь, минус — смерть.
Франкенштейн. Если сердце не в порядке, считайте, что вам еще повезло — у вас дешевый непорядок. (Свифту.) Том, усыпи ее, пусть доктор посмотрит, чем заканчивается у нас день.
Свифт. На двадцать минут раньше обычного?
Франкенштейн. А какая разница? Дадим ей поспать на двадцать минут больше, она проснется довольная и счастливая, только не полетел бы снова транзистор.
Литтл. Почему бы вам не поставить там телекамеру и наблюдать за ней на экране?
Франкенштейн. Она не захотела.
Литтл. Она что — сама выбирает, что ей нужно, а что нет?
Франкенштейн. Все это она выбрала сама. Да и зачем нам все время глядеть на ее физиономию? Мы можем посмотреть на приборы и узнать о ней больше, чем она сама знает. (Свифту.) Усыпи ее. Том.
Свифт (Литтлу.) Это все равно, что плавно остановить машину или остудить печку.
Франкенштейн. У Тома тоже дипломы инженера и медика.
Литтл. Вы устаете к концу дня, Том?
Свифт. Это приятная усталость, будто я долго-долго летел на самолете из Нью-Йорка в Гонолулу или куда-нибудь вроде этого. (Берется за рычаг.) Пожелаем миссис Лавджой счастливой посадки. (Плавно опускает рычаг, аппаратура затихает.) Вот так.
Литтл. Она заснула?
Франкенштейн. Как ребенок.
Свифт. Я подожду ночного дежурного.
Литтл. Ей кто-нибудь приносил оружие для самоубийства?
Франкенштейн. Нет. А если бы и принес, то без толку. Ее руки устроены так, что она не может направить пистолет на себя или поднести яд к губам. Это гениальная находка Тома.
Литтл. Поздравляю.
Тревожные звонки. Вспышки лампочек.
Франкенштейн. Кто-то вошел в ее комнату. Запри эту дверь, Том, — и кто бы там ни был, мы изловим его. (Литтлу.) Пошли со мной.
Комната Сильвии. Сильвия спит, тихо похрапывая. Крадучись, входит Глория. Оглядывается достает из сумочки револьвер, проверяет его и прячет в корзине с вязанием. Она едва успевает сделать это, как в комнату входят Франкенштейн и Литтл.
Франкенштейн. Что это значит?
Глория. Я оставила здесь часы. И я их взяла.
Франкенштейн. Я же говорил тебе, чтобы ноги твоей здесь больше не было.
Глория. И не будет.
Франкенштейн (Литтлу). Последите за ней. Я проверю, что-то здесь нечисто. (Глории.). Представляешь себе суд за попытку убийства, а? (В микрофон.) Том, ты слышишь меня?
Голос Свифта из динамика. Слышу.
Франкенштейн. Разбуди ее. Надо устроить проверку.
Свифт. Ку-ка-реку.
Слышно, как постепенно включается аппаратура. Сильвия открывает глаза в приятном удивлении.
Сильвия (Франкенштейну). Доброе утро, Норберт.
Франкенштейн. Как вы себя чувствуете?
Сильвия. Как и всегда поутру — прекрасно. Как будто я в море. Глория! Доброе утро!
Глория. Доброе утро.
Сильвия. Доктор Литтл! Вы остались еще на день?
Франкенштейн. Сейчас не утро. Через минуту мы снова вас усыпим.
Сильвия. Я заболела?
Франкенштейн. Не думаю.
Сильвия. Новая операция?
Франкенштейн. Успокойтесь, успокойтесь. (Достает из кармана офтальмоскоп.).
Сильвия. Как я могу успокоиться, когда думаю об операции?
Франкенштейн (в микрофон). Том, дай транквилизатор.
Голос Свифта. Пускаю.
Сильвия. Что мне теперь предстоит потерять? Уши? Волосы?
Франкенштейн. Через минуту вы успокоитесь.
Сильвия. Глаза? Мои глаза, Норберт, — они на очереди?
Франкенштейн (Глории). Видишь, что ты наделала, красотка? (В микрофон.) Где, черт подери, транквилизатор?
Голос Свифта. Сейчас подействует.
Сильвия. Ну ладно, это неважно. (Франкенштейн проверяет ее глаза.) Все-таки глаза, да?
Франкенштейн. Ни глаза, ни что другое.
Сильвия. Чему быть, того не миновать.
Франкенштейн. Вы здоровы как лошадь.
Сильвия. Наверняка кто-нибудь выпускает хорошие глаза.
Франкенштейн. Фирма «Ар-Си-Эй» делает чертовски хорошие глаза, но мы пока перебьемся без них. (Отворачивается, удовлетворенный осмотром.) Здесь все в порядке. К счастью для тебя, красотка.
Сильвия. Мне очень нравится, когда мои друзья счастливы.
Голос Свифта. Может, усыпить ее?
Франкенштейн. Пока не надо. Хочу еще кое-что проверить.
Свифт. Вас понял.
Несколько минут спустя. Литтл, Глория и Франкенштейн входят в комнату с аппаратурой. Свифт за пультом.
Свифт. Ночной дежурный что-то запаздывает.
Франкенштейн. У него неприятности дома. Хотите хороший совет, молодой человек? Никогда не женитесь. (Рассматривает прибор за прибором.) Глория (в полном смятении от увиденного). Боже… Что же это…
Литтл. Вы здесь никогда не были?
Глория. Нет.
Франкенштейн. Она великий специалист по волосам. А мы следим за всем остальным… Это еще что? (Постукивает по прибору.) Вот теперь другое дело.
Глория (опустошенно). Наука…
Франкенштейн. А как ты думала, на что это похоже?
Глория. Я боялась думать. Теперь я вижу почему.
Франкенштейн. Ты не очень-то в ладах с наукой, чтобы понять хоть что-то из увиденного.
Глория. В школе я два раза проваливала экзамен по географии.
Франкенштейн. А чему вас учили в парикмахерском училище?
Глория. Глупым вещам для глупых людей. Как наносить косметику. Как завивать и выпрямлять волосы. Как их стричь. Как красить ногти. На руках и на ногах.
Франкенштейн. Не иначе как ты будешь рассказывать всем, какое безумство здесь творится.
Глория. Может быть.
Франкенштейн. У тебя не хватит мозгов и образования, чтобы сказать что-нибудь толковое о нашей операции. Так что же ты скажешь всему миру?
Глория. Не знаю… Может быть, просто, что…
Франкенштейн. Ну?
Глория. Что у вас тут голова мертвой женщины, подключенная к куче приборов, и вы развлекаетесь с ней весь день напролет, что вы неженаты и всякое такое и что кроме этого вы ничего не делаете.
Франкенштейн. Как ты смеешь называть ее мертвой? Она читает журналы! Она разговаривает! Она вяжет! Она пишет письма своим друзьям во всем мире!
Глория. Она похожа на механическую пифию в салоне игральных автоматов.
Франкенштейн. А я думал, ты ее любишь.
Глория. Несколько раз я замечала крошечную искру, отражающую ее настоящие чувства. Эта искра мне нравится. Многие говорят, что любят ее за смелость. Но чего стоит эта смелость, если она подается по трубкам отсюда? Вы повернете несколько ручек, и она будет готова лететь в ракете на Луну. Но что вы тут ни делаете, искра появляется снова и снова и она говорит: «Ради бога, избавьте меня от всего этого!»
Франкенштейн (взглянув на пульт). Доктор Свифт, микрофон включен?
Свифт. Да.
Франкенштейн. Не выключай его. (Глории.) Она слышала все, что ты сказала. Как тебе это?
Глория. Она и сейчас меня слышит?
Франкенштейн. Поболтай, поболтай еще. Ты избавишь меня от многих хлопот. Во всяком случае, не нужно будет объяснять, почему я тебя выставляю отсюда.
Глория (наклоняется к микрофону). Миссис Лавджой?
Свифт. Она говорит: «Что, милая?»
Глория. В вашей корзинке для вязания, миссис Лавджой, лежит заряженный револьвер. На тот случай, если вы не захотите, больше жить.
Франкенштейн (ни капли не беспокоясь). Круглая идиотка. Где ты достала пистолет?
Глория. В фирме заказов по почте. Они давали объявление в газетах.
Франкенштейн. Продают оружие спятившим девчонкам.
Глория. Если бы я захотела, то могла бы заказать базуку. Полторы тысячи.
Франкенштейн. Я заберу твой пистолет, он будет главным вещественным доказательством на твоем процессе. (Уходит.) Литтл (Свифту.) Вы можете усыпить пациентку?
Свифт. Она не в силах причинить себе вред.
Глория (Литтлу.) Что он имеет в виду?
Литтл. Ее руки устроены так, что она не может направить оружие на себя.
Глория. Даже об этом позаботились…
Комната Сильвии. Входит Франкенштейн. Сильвия задумчиво держит револьвер.
Франкенштейн. Хороши у вас игрушки.
Сильвия. Вы не должны сердиться на Глорию. Я просила ее об этом, Норберт. Я даже умоляла ее.
Франкенштейн. Месяц назад. Но сейчас все гораздо лучше.
Сильвия. Все, кроме искры.
Франкенштейн. Искры?
Сильвия. Той самой, которую любит Глория, крошечной искры, отражающей мои подлинные чувства. Я всем довольна, но эта искра просит меня взять револьвер и выстрелить.
Франкенштейн. И что вы решили?
Сильвия. Я сделаю это. Прощайте. (Безуспешно пытается направить револьвер на себя. Франкенштейн стоит, не вмешиваясь.) Это не случайность, Норберт?
Франкенштейн. Мы тоже любим вас.
Сильвия. И сколько времени я смогу так прожить? Я никогда не смела об этом спрашивать.
Франкенштейн. Могу назвать наугад любую цифру.
Сильвия. Не знаю, надо ли. (Пауза). Ну и какую же цифру вы назовете?
Франкенштейн. Скажем… пятьсот лет.
Тишина.
Сильвия. Значит, я буду жить еще долго-долго после того, как вас не станет.
Франкенштейн. Теперь самое время, дорогая Сильвия, рассказать вам кое-что из того, о чем я давно уже собираюсь вам рассказать. Каждый ваш искусственный орган способен служить двум людям, а не одному. Все трубки и провода рассчитаны так, что можно в два счета подключить к ним второго человека. Понимаете, Сильвия? (После паузы, страстно.) Сильвия! Я буду этим вторым человеком. Наша свадьба не уступит лучшим романтическим историям прошлого. Ваши почки будут моими почками! Ваша печень будет моей печенью! Ваше сердце будет моим сердцем! Все ваше будем моим. Мы станем жить в такой совершенной гармонии, что сами боги будут рвать на себе волосы от зависти!
Сильвия. Вы этого хотите?
Франкенштейн. Больше всего на свете.
Сильвия. Что ж… Тогда получайте, Норберт. (Разряжает в него револьвер.) Та же комната примерно полчаса спустя. На втором треножнике голова Франкенштейна. Сильвия и Франкенштейн спят. Свифт и Литтл лихорадочно возятся с аппаратурой. По полу разбросаны инструменты.
Свифт. Вот вроде бы все. (Выпрямляется и оглядывается.) Кажется, все.
Литтл (смотрит на часы.) Ровно двадцать восемь минут после первого выстрела.
Свифт. Хорошо, что вы оказались рядом.
Литтл. Честно говоря, вам было бы больше пользы от водопроводчика.
Свифт (в микрофон). Чарли, у нас тут все готово. Как у тебя?
Голос из громкоговорителя. Все в порядке.
Свифт. Дай-ка им мартини.
В дверях появляется ошалевшая Глория.
Голос Чарли. Получили. Теперь будут витать в небесах.
Свифт. Погодите, я совсем забыл о проигрывателе. Когда это случится, говорил доктор Франкенштейн, я хотел бы слышать в момент пробуждения пластинку. Она здесь, вместе с другими, в простом белом конверте. (Глории.) Попробуй отыскать ее.
Глория (идет к проигрывателю, находит пластинку). Эта?
Свифт. Поставь ее.
Глория. С какой стороны? У нее одна сторона залеплена липкой лентой.
Свифт. Тогда поставь с другой. (В микрофон.) Приготовься разбудить пациентов.
Голос Чарли. Готов!
Играет пластинка, дуэт исполняет песню «Сладкая загадка жизни».
Свифт. Буди их!
Франкенштейн и Сильвия просыпаются, преисполненные беспричинной радостью. Сонно прислушиваются к музыке, затем замечают друг друга, словно встретились давние и любимые друзья.
Сильвия. Привет.
Франкенштейн. Привет.
Сильвия. Как вы себя чувствуете?
Франкенштейн. Прекрасно. Просто прекрасно.
www.e-reading.club
Читать онлайн "Сила духа" автора Норбеков Мирзакарим Санакулович - RuLit
Мирзакарим Норбеков
Сила духа
Мирзакарим Санакулович Норбеков
Доктор психологии, доктор педагогики, доктор философии в медицине, профессор, действительный член и член-корреспондент ряда российских и зарубежных академий, автор многих запатентованных изобретений и открытий в науке.
Но об этом потом…
На занятиях Мирзакарим Санакулович Норбеков часто повторяет: «Я обычный человек, такой же, как и все. Ничем не лучше и, надеюсь, ничем не хуже вас. Всего, чего я добился в жизни, вы тоже можете достичь, важно только этого захотеть!»
А добился он действительно многого.
Сегодня М.С. Норбеков – доктор психологии, доктор педагогики, доктор философии в медицине, профессор, действительный член и член-корреспондент ряда российских и зарубежных академий, автор многих запатентованных изобретений и открытий в науке. Впрочем, все эти звания сам он называет «собачьими регалиями», потому что не ради признания он работает.
Мирзакарим Санакулович – истинный ученый-исследователь. Одним из основных направлений его исследований является сам человек.
Круг его интересов очень широкий. Многие удивляются, как все это может сочетаться в одном человеке: художник, композитор, писатель, кинорежиссер, артист, спортсмен, тренер, имеющий черный пояс по каратэ третий дан. Но самое главное автор книги является специалистом по одному из самых древних среди существующих направлений восточной медицины.
Мирзакарим Санакулович – наставник, учитель, тренер, практик. Он владеет инструментом передачи своих знаний и помогает людям через их желание, стремление, силу воли стать здоровыми, счастливыми и богатыми во всех отношениях.
Он знает природу человеческих слабостей, и тому, кто всерьез решился встать на Путь преобразования себя и своей жизни, он помогает пройти через эти трудности, заставляя его самого добиваться успеха.
В каждой сфере деятельности Мирзакарим Санакулович имеет своих учеников, которые продолжают его дело. Это дает ему возможность не стоять на месте, а двигаться дальше, осваивать новые рубежи.
Он – воин света, добра и любви. И своих учеников обучает так, чтобы они не словами, а действиями – поступками, делами и самой жизнью – сеяли любовь, достигали во всем гармонии, красоты, становились мудрыми и благородными Людьми.
Мирзакарим Санакулович выбрал путь служения – путь созидания, хранения и передачи знаний по цепочке от учителя к ученику, чтобы мудрость, накопленная тысячелетиями, переходила к людям, готовым ее распознать.
Находиться рядом с таким человеком очень непросто. Работая с ним бок о бок, необходимо постоянно совершенствоваться, меняться внутренне, чтобы вместе с ним идти вперед.
Он требовательный, жесткий, решительный, когда речь идет о достижении задуманного. Каждому человеку он дает шанс раскрыть и проявить свою божественную природу. Для Вас, уважаемый читатель, эта возможность предоставляется через книгу.
Древние считали небо символом единства и вечности. Когда люди смотрят на звезды, даже если находятся далеко друг от друга, в этот момент они вместе. Пусть страницы этой книги будут символом, объединяющим нас с Вами на Пути к здоровью и успеху. И каждый раз, когда Вы будете брать книгу в руки, знайте – мы вместе!
Литературный редактор
Практическая работа и творческие изыскания автора позволяют говорить о нем как о целителе и ученом мирового масштаба, ибо его деятельность уже помогла сотням тысяч страждущих (в том числе и многим тысячам тех, чьи болезни считались неизлечимыми) вернуться к полноценной жизни, обретя здоровье, молодость и бодрость духа.
Автор сам в свое время страдал тяжелым заболеванием почек, однако он не только нашел способ справиться со своим недугом, но и дерзнул доказать на деле, что любой человек может самостоятельно победить любую болезнь.
Подвиг, сравнимый с подвигом Прометея. Разница лишь в том, что мифический титан обучил людей пользоваться огнем, похищенным с небес, а Мирзакарим Норбеков показывает человеку удивительные свойства «пламени» души, которое есть в каждом. Имя этому «пламени» – сила духа, дух.
«Ну вот, опять вы о высоких материях, а у меня, например, геморрой! – может заявить какой-нибудь скептик. – Дух – субстанция нематериальная, а мой геморрой реален».
Не спешите с выводами, дорогой скептик. Прочтите внимательно эту книгу, и вы поймете, что ваш геморрой вы в состоянии вылечить сами.
Стоит ли говорить о такой малости, когда перед системой самовосстановления Норбекова отступают и бронхиальная астма, и сахарный диабет? Нет ни свеч, ни кислородных подушек, ни каких-либо других средств, но в состоянии больного происходят волшебные перемены. Слепой начинает видеть, глухой – слышать, немой – говорить!
www.rulit.me
Book: Сила духа
Время действия: современность. Место действия: штат Нью-Йорк. Большая комната заполнена пульсирующими и пыхтящими аппаратами, выполняющими функции сердца, легких, печени я так далее. От аппаратов тянутся трубки и провода, собираются вместе и уходят в дыру в потолке. Сбоку — фантастически выглядящий пульт управления.
Руководитель операция доктор Норберт Франкенштейн показывает все это практикующему врачу, доктору Элберту Литтлу, добродушному молодому человеку. Франкенштейну 65 лет, он совершенный медицинский гений. За пультом управления, с наушниками на голове, сидит, наблюдая за показаниями приборов, доктор Том Свифт, полный энтузиазма ассистент Франкенштейна.
Литтл. Бог ты мой… Бог ты мой…
Франкенштейн. Вон там ее почки. Это ее печень. Здесь поджелудочная железа.
Литтл. Великолепно! Доктор Франкенштейн, после того, что я увидел, мне неловко как-то называться практикующим врачом. (Указывает.) Это ее сердце?
Франкенштейн. Это сердце фирмы «Вестингауз». Если вам нужно, они сделают чертовски хорошее сердце.
Литтл. Наверное, оно стоит больше, чем весь наш поселок.
Франкенштейн. Вы из Вермонта?
Литтл. Из Вермонта.
Франкенштейн. На те деньги, что мы заплатили за поджелудочную железу, можно купить весь штат Вермонт. Никто не делал раньше поджелудочных желез, а мы без нее потеряли бы пациентку. Вот мы и заявили: «Ребята, составьте ударную программу, засадите за дело побольше народа. Нас не волнует, во что это обойдется, лишь бы железа была готова к следующему вторнику».
Литтл. И они это сделали?
Франкенштейн. Пациентка-то жива, правда? Но железы и в самом деле очень дороги. Впрочем, она может себе позволить.
Литтл. А сколько всего вы ей сделали операций?
Франкенштейн. Семьдесят восемь. Первая была тридцать шесть лет назад.
Литтл. Так сколько же ей лет?
Франкенштейн. Сто.
Литтл. Какая сила у этой женщины!
Франкенштейн. Вот она, вся ее сила, перед вами.
Литтл. Я имею в виду другое — силу духа.
Франкенштейн. Знаете ли, мы ее усыпляем. Мы не оперируем без наркоза.
Литтл. Даже так…
Франкенштейн похлопывает по плечу Свифта. Тот снимает с одного уха наушник.
Франкенштейн. Доктор Том Свифт — доктор Элберт Литтл. Том — мой первый помощник.
Свифт. Здрассьте.
Франкенштейн. Доктор Литтл — врач из Вермонта. Он попросил меня кое-что ему показать.
Литтл. Что вы слушаете?
Свифт. Да все, что там происходит в комнате. (Подает наушники.) Будьте моим гостем.
Литтл. Ничего не слышно.
Свифт. Там сейчас парикмахерша, делает ей прическу. Она всегда себя тихо ведет, когда ее причесывают. (Забирает наушники.) Франкенштейн (Свифту). Мы должны поздравить нашего гостя.
Свифт. С чем?
Литтл. Хороший вопрос. С чем же?
Франкенштейн. Вы — тот самый доктор Литтл, которого журнал «Женщина и дом» назвал Семейным Доктором Года, не так ли?
Литтл. Да, хотя, право, я не знаю, почему они так решили. Но самое поразительное, что вы, такой известный человек, тоже знаете об этом…
Франкенштейн. Я читаю «Женщину и дом» от корки до корки.
Литтл. Вы?!
Франкенштейн. У меня только одна пациентка — миссис Лавджой. Миссис Лавджой читает журнал «Женщина и дом», значит, я тоже его читаю. Мы с ней прочитали все, что там было написано о вас. Миссис Лавджой говорила: «Какой он, должно быть. Симпатичный молодой человек. Такой отзывчивый».
Литтл. Гм…
Франкенштейн. Держу пари, она написала вам.
Литтл. Да, было дело.
Франкенштейн. Она пишет в год тысячи писем и получает тысячи писем. Очень любит переписку.
Литтл. Она всегда… э-э… в таком бодром настроении?
Франкенштейн. Когда она невесела, значит, что-то плохо срабатывает. Месяц тому назад она вдруг затосковала. Оказывается, в пульте управления полетел транзистор (Нажимает несколько кнопок). Вот… теперь она на несколько минут впадет в депрессию. (Снова нажимает кнопки.) А теперь она будет еще более жизнерадостной, чем прежде. Будет петь, как пташка.
Литтл с трудом пытается скрыть ужас. Камера переключается на комнату пациентки, полную цветов, коробок со сладостями и книг. От Сильвии Лавджой, вдовы миллиардера, ничего не осталось, кроме головы, к которой подсоединены трубки и провода, тянущиеся по полу; но это не сразу становится видно. Глория, очаровательная парикмахерша, стоит позади нее. Сильвия — глубокая старуха, хорошо, однако, сохранившаяся, со следами былой красоты. Она плачет.
Сильвия. Глория…
Глория. Да, мадам?
Сильвия. Вытри слезы, пока кто-нибудь не вошел.
Глория (сама чуть не плача). Да, мадам. (Вытирает слезы салфеткой.) Сильвия. Не знаю, что со мной. Вдруг стало так грустно, что я не смогла сдержаться.
Глория. Иногда каждому из нас надо поплакать.
Сильвия. Теперь прошло. Что-нибудь заметно?
Глория. Нет, нет.
Она больше не в силах сдерживать слезы. Идет к окну, чтобы Сильвия не увидела ее плачущей. Камера возвращается, чтобы показать по-больничному аккуратное, но все равно отталкивающее зрелище головы на треножнике, с проводами и трубками. Там, где должна быть грудная клетка, подвешена черная коробка с мерцающими лампочками. Вместо рук — манипуляторы. Перед головой столик, поставленный так, чтобы механические руки смогли до него достать. На столике ручка, бумага, недорешенный кроссворд и корзинка для вязания. Над головой Сильвии висит микрофон на длинной штанге.
Сильвия. Какой же я тебе кажусь выжившей из ума старухой! Глория, ты еще здесь?
Глория. Да.
Сильвия. Что-нибудь случилось?
Глория. Нет.
Сильвия. С тобой так хорошо, Глория. Я говорю это от чистого сердца.
Глория. Я тоже вас люблю.
Сильвия. Если у тебя будут затруднения, в которых я могу помочь, ты, надеюсь, обратишься ко мне.
Глория. Да, да.
Больничный почтальон Говард Дерби, веселый придурковатый старик, вбегает, приплясывая, с охапкой писем.
Дерби. Почта! Почта!
Сильвия (сияя от удовольствия). Почта! Боже, благослови почту!
Дерби. Как себя чувствует наша пациентка сегодня?
Сильвия. Мне было тоскливо. Но теперь, когда я вижу вас, мне хочется петь.
Дерби. Сегодня пятьдесят три письма. Одно даже из Ленинграда.
Сильвия. В Ленинграде живет слепая женщина. Бедняжка, как мне ее жалко.
Дерби (раскладывает конверты веером и читает надписи на штемпелях). Западная Вирджиния, Гонолулу, Брисбен, который в Австралии…
Сильвия выбирает конверт наугад.
Сильвия. Уилинг, штат Западная Вирджиния. Кто же у меня есть в Уилинге? (Ловко вскрывает конверт механическими руками и читает.) «Дорогая миссис Лавджой! Вы не знаете меня, но я только что прочитала о вас в „Ридерс дайджест“, и вот я сижу, и слезы ручьем текут у меня по щекам». «Ридерс дайджест»? Бог ты мой, эта статья была напечатана четырнадцать лет тому назад! И она только что ее прочитала?
Дерби. Старые номера жутко интересно читать. У меня дома лежит один, ему, наверно, лет десять. Я его частенько читаю для поднятия настроения.
Сильвия (продолжает читать). «Я думала, что несчастнее меня никого быть не может, когда полгода назад мой муж застрелил свою любовницу, а затем и себе пустил пулю в лоб. Он оставил меня с семью детьми и с кучей неоплаченных счетов за купленный в рассрочку „бьюик“, у которого три шины спущены и сломана коробка передач. После того как я прочитала о вас, я возблагодарила бога. Не правда ли, прелестное письмо?
Дерби. В самом деле.
Сильвия. Здесь есть постскриптум: «Пусть у вас все будет хорошо, слышите?» (Кладет письмо на стол.) Нет ли письма из Вермонта?
Дерби. Вроде бы нет.
Сильвия. В прошлом месяце, во время того приступа малодушия, я написала письмо, которое сейчас кажется мне ужасно глупым и полным эгоизма. Я написала молодому доктору, о котором прочитала в «Женщине и доме». Мне так стыдно. Что он мне ответит и ответит ли вообще?
Глория. Что бы он мог такое написать?
Сильвия. Он мог бы рассказать мне о настоящих страданиях в нашем мире, о людях, которые не знают, где раздобыть следующий обед, о людях, настолько бедных, что они никогда не были у врача. Рассказать мне, окруженной нежностью, заботой и всеми новейшими научными чудесами.
Коридор, ведущий в комнату Сильвии. На стене плакат: «Входить только с улыбкой!» Франкенштейн и Литтл у двери.
Литтл. Она там?
Франкенштейн. Та ее часть, которая не находится этажом ниже.
Литтл. Предписание об улыбке все выполняют?
Франкенштейн. Это часть терапии. У нас комплексное лечение.
Глория выходит из комнаты, плотно закрывает дверь и разражается шумными рыданиями.
Франкенштейн (с отвращением). Распустила нюни. С чего бы вдруг?
Глория. Дайте ей умереть, доктор. Ради всего святого, дайте ей умереть!
Литтл. Это сиделка?
Франкенштейн. У нее слишком мало мозгов, чтобы быть сиделкой. Это паршивая косметичка. Получает сто долларов в неделю только за то, чтобы следить за лицом одной-единственной женщины. (Глории) Ты преувеличиваешь, красотка. Ставим на этом точку. Забирай свое жалованье и проваливай.
Глория. Но я же лучшая ее подруга!
Франкенштейн. Ничего себе подруга! Ты только что просила меня прикончить ее.
Глория. Я просила во имя милосердия.
Франкенштейн. Ты что, веришь в рай? Ты хотела бы послать ее прямиком туда за крылышками и арфой?
Глория. Я верю в ад. Я его видела. Он здесь, и это вы его изобрели.
Франкенштейн (уязвленный, медлит, прежде чем ответить). Господи… вот ведь что могут сказать…
Глория. Для того, кто ее любит, самое время сказать свое слово.
Франкенштейн. Любовь…
Глория. Да знаете ли вы, что это такое?
Франкенштейн. Любовь… (Скорее сам себе, а не Глории.) Есть ли у меня жена? Нет. Есть ли у меня любовница? Нет. За всю жизнь я любил только двух женщин — мать и эту вот женщину. Я только что окончил медицинскую школу, а мать умирала от рака. «Ладно, умник, — сказал я себе, — вот ты и свежеиспеченный доктор из Гейдельберга, посмотрим, как ты спасешь мать от смерти». Все говорили мне — брось, все равно ничего не сделаешь, а я сказал: «Наплевать. Что-нибудь да сделаю». И тогда все решили, что я свихнулся, и засадили меня в сумасшедший дом. Когда я вышел оттуда, она уже умерла, умники оказались правы. Только они не знали, какие чудеса может творить техника, и я тоже не знал, но я очень хотел узнать. Я поступил в Массачусеттский технологический. Шесть долгих лет штудировал механику, химию и электронику. Я жил на чердаке, ел черствый хлеб и тот сыр, что кладут в мышеловки. Когда я кончил институт, я сказал себе: «Ну, парень, теперь ты наверняка единственный на земле человек с образованием, пригодным для медицины двадцатого века». Я пошел работать в клинику Керли в Бостоне. И вот к ним привезли эту женщину, которая была красива снаружи, а внутри у нее было черт знает что. Она напомнила мне мою мать, но у нее было пять сотен миллионов долларов от покойного мужа и никаких родственников. Всякие умники опять стали говорить: «Этой женщине суждено умереть». А я сказал им: «Заткнитесь и слушайте. Я скажу вам, что надо делать».
Тишина.
Литтл. М-да… Ну и история.
Франкенштейн. Это история про любовь. Любовная история (Глории.) Она началась за много лет до того, как ты, великий знаток любви, появилась на свет. И все еще продолжается.
Глория. Месяц назад она просила меня принести ей пистолет, чтобы застрелиться.
Франкенштейн. Ты думаешь, я не знаю? (Тычет пальцем в Литтла.) Месяц назад она написала ему письмо: «Если только у вас есть сердце, доктор, принесите мне цианистого калия».
Литтл. Откуда вы знаете? Вы читаете ее письма?
Франкенштейн. А как иначе узнать, что она чувствует на самом деле? Она может и надуть, притворяясь, будто всем довольна. Я уже рассказывал о транзисторе, который сгорел месяц назад. Мы могли бы и не узнать об этом, если бы не ее письма, да разговоры с разными умственными ничтожествами вроде вот этой. Войдите к ней, оставайтесь там сколько угодно, спрашивайте о чем хотите. А потом вернитесь и скажите мне правду, эта женщина довольна или для нее здесь ад?
Литтл (нерешительно). Я…
Франкенштейн. Идите, идите же. У меня есть о чем поговорить с этой девицей, с Мисс Милосердной Убийцей. Я хотел бы показать ей тело, пролежавшее в гробу год-другой, пусть посмотрит, как симпатична смерть, которую она предлагает своей подруге.
Литтл медлит, затем входит в комнату. Сильвия одна, лицом к окну.
Сильвия. Кто там?
Литтл. Ваш друг, которому вы написали письмо.
Сильвия. Можно мне посмотреть на вас? (Разглядывает его со все возрастающим интересом.) Доктор Литтл, семейный врач из Вермонта…
Литтл. Как вы себя чувствуете сегодня, миссис Лавджой?
Сильвия. Вы принесли цианистый калий?
Литтл. Нет.
Сильвия. Сегодня я не стала бы его принимать. Такой прекрасный день! Я не хотела бы упустить его, и завтрашний день тоже. Вы приехали на белом коне?
Литтл. Нет, на голубом автомобиле.
Сильвия. А как же ваши пациенты, которым вы так необходимы?
Литтл. Другой доктор подменяет меня. Я взял недельный отпуск.
Сильвия. Надеюсь, не из-за меня?
Литтл. Нет.
Сильвия. Со мной все в порядке. Вы видите, в каких я чудесных руках.
Литтл. Вижу.
Сильвия. Другого врача мне и не нужно.
Литтл. Конечно.
Пауза.
Сильвия. Однако мне и в самом деле хотелось поговорить с кем-нибудь о смерти. Вы, должно быть, видели много смертей. И для некоторых она была облегчением, правда?
Литтл. Я слышал такие разговоры.
Сильвия. И можете подтвердить?
Литтл. Врач не должен так говорить, миссис Лавджой.
Сильвия. Почему же другие говорят, будто смерть иногда приносит облегчение?
Литтл. Это из-за боли. Из-за того, что больного нельзя вылечить ни за какие деньги — ни за какие деньги в пределах его возможностей. Или когда пациент живет, словно растение, не имея возможности вернуть себе разум.
Сильвия. За любую цену…
Литтл. Насколько я знаю, сейчас нет способа законно или незаконно достать искусственный разум для того, кто потерял свой. Если бы я спросил об этом доктора Франкенштейна, то он, по всей видимости, ответил бы мне, что вскоре и это будет возможно.
Сильвия. Вскоре будет возможно…
Литтл. Он говорил вам об этом?
Сильвия. Вчера я спросила его, что произойдет, если мой мозг откажет. Он невозмутимо сказал, что не следует беспокоить такую симпатичную головку такими мыслями. «Мы перейдем и через этот мост, когда дойдем до него» — так он сказал. (Пауза.) Боже, сколько мостов я уже перешла!
В кадре — комната с аппаратами. Свифт за пультом управления. Входят Франкенштейн и Литтл.
Франкенштейн. Вот вы и совершили ознакомительную экскурсию для повышения квалификации.
Литтл. И вновь могу сказать лишь то, что и вначале: «Бог ты мой… Бог ты мой!»
Франкенштейн. Наверное, нелегко будет после этого вернуться к аспириновой медицине.
Литтл. Нелегко. (Пауза.) Что здесь самое дешевое?
Франкенштейн. Вон тот дурацкий насос.
Литтл. А почем сейчас сердце?
Франкенштейн. Примерно шестьдесят тысяч. Есть подешевле и подороже. Дешевые — барахло. Но дорогие — это ювелирные изделия.
Литтл. И сколько же их продают в год?
Франкенштейн. Шестьсот, плюс-минус несколько.
Литтл. Плюс — это жизнь, минус — смерть.
Франкенштейн. Если сердце не в порядке, считайте, что вам еще повезло — у вас дешевый непорядок. (Свифту.) Том, усыпи ее, пусть доктор посмотрит, чем заканчивается у нас день.
Свифт. На двадцать минут раньше обычного?
Франкенштейн. А какая разница? Дадим ей поспать на двадцать минут больше, она проснется довольная и счастливая, только не полетел бы снова транзистор.
Литтл. Почему бы вам не поставить там телекамеру и наблюдать за ней на экране?
Франкенштейн. Она не захотела.
Литтл. Она что — сама выбирает, что ей нужно, а что нет?
Франкенштейн. Все это она выбрала сама. Да и зачем нам все время глядеть на ее физиономию? Мы можем посмотреть на приборы и узнать о ней больше, чем она сама знает. (Свифту.) Усыпи ее. Том.
Свифт (Литтлу.) Это все равно, что плавно остановить машину или остудить печку.
Франкенштейн. У Тома тоже дипломы инженера и медика.
Литтл. Вы устаете к концу дня, Том?
Свифт. Это приятная усталость, будто я долго-долго летел на самолете из Нью-Йорка в Гонолулу или куда-нибудь вроде этого. (Берется за рычаг.) Пожелаем миссис Лавджой счастливой посадки. (Плавно опускает рычаг, аппаратура затихает.) Вот так.
Литтл. Она заснула?
Франкенштейн. Как ребенок.
Свифт. Я подожду ночного дежурного.
Литтл. Ей кто-нибудь приносил оружие для самоубийства?
Франкенштейн. Нет. А если бы и принес, то без толку. Ее руки устроены так, что она не может направить пистолет на себя или поднести яд к губам. Это гениальная находка Тома.
Литтл. Поздравляю.
Тревожные звонки. Вспышки лампочек.
Франкенштейн. Кто-то вошел в ее комнату. Запри эту дверь, Том, — и кто бы там ни был, мы изловим его. (Литтлу.) Пошли со мной.
Комната Сильвии. Сильвия спит, тихо похрапывая. Крадучись, входит Глория. Оглядывается достает из сумочки револьвер, проверяет его и прячет в корзине с вязанием. Она едва успевает сделать это, как в комнату входят Франкенштейн и Литтл.
Франкенштейн. Что это значит?
Глория. Я оставила здесь часы. И я их взяла.
Франкенштейн. Я же говорил тебе, чтобы ноги твоей здесь больше не было.
Глория. И не будет.
Франкенштейн (Литтлу). Последите за ней. Я проверю, что-то здесь нечисто. (Глории.). Представляешь себе суд за попытку убийства, а? (В микрофон.) Том, ты слышишь меня?
Голос Свифта из динамика. Слышу.
Франкенштейн. Разбуди ее. Надо устроить проверку.
Свифт. Ку-ка-реку.
Слышно, как постепенно включается аппаратура. Сильвия открывает глаза в приятном удивлении.
Сильвия (Франкенштейну). Доброе утро, Норберт.
Франкенштейн. Как вы себя чувствуете?
Сильвия. Как и всегда поутру — прекрасно. Как будто я в море. Глория! Доброе утро!
Глория. Доброе утро.
Сильвия. Доктор Литтл! Вы остались еще на день?
Франкенштейн. Сейчас не утро. Через минуту мы снова вас усыпим.
Сильвия. Я заболела?
Франкенштейн. Не думаю.
Сильвия. Новая операция?
Франкенштейн. Успокойтесь, успокойтесь. (Достает из кармана офтальмоскоп.).
Сильвия. Как я могу успокоиться, когда думаю об операции?
Франкенштейн (в микрофон). Том, дай транквилизатор.
Голос Свифта. Пускаю.
Сильвия. Что мне теперь предстоит потерять? Уши? Волосы?
Франкенштейн. Через минуту вы успокоитесь.
Сильвия. Глаза? Мои глаза, Норберт, — они на очереди?
Франкенштейн (Глории). Видишь, что ты наделала, красотка? (В микрофон.) Где, черт подери, транквилизатор?
Голос Свифта. Сейчас подействует.
Сильвия. Ну ладно, это неважно. (Франкенштейн проверяет ее глаза.) Все-таки глаза, да?
Франкенштейн. Ни глаза, ни что другое.
Сильвия. Чему быть, того не миновать.
Франкенштейн. Вы здоровы как лошадь.
Сильвия. Наверняка кто-нибудь выпускает хорошие глаза.
Франкенштейн. Фирма «Ар-Си-Эй» делает чертовски хорошие глаза, но мы пока перебьемся без них. (Отворачивается, удовлетворенный осмотром.) Здесь все в порядке. К счастью для тебя, красотка.
Сильвия. Мне очень нравится, когда мои друзья счастливы.
Голос Свифта. Может, усыпить ее?
Франкенштейн. Пока не надо. Хочу еще кое-что проверить.
Свифт. Вас понял.
Несколько минут спустя. Литтл, Глория и Франкенштейн входят в комнату с аппаратурой. Свифт за пультом.
Свифт. Ночной дежурный что-то запаздывает.
Франкенштейн. У него неприятности дома. Хотите хороший совет, молодой человек? Никогда не женитесь. (Рассматривает прибор за прибором.) Глория (в полном смятении от увиденного). Боже… Что же это…
Литтл. Вы здесь никогда не были?
Глория. Нет.
Франкенштейн. Она великий специалист по волосам. А мы следим за всем остальным… Это еще что? (Постукивает по прибору.) Вот теперь другое дело.
Глория (опустошенно). Наука…
Франкенштейн. А как ты думала, на что это похоже?
Глория. Я боялась думать. Теперь я вижу почему.
Франкенштейн. Ты не очень-то в ладах с наукой, чтобы понять хоть что-то из увиденного.
Глория. В школе я два раза проваливала экзамен по географии.
Франкенштейн. А чему вас учили в парикмахерском училище?
Глория. Глупым вещам для глупых людей. Как наносить косметику. Как завивать и выпрямлять волосы. Как их стричь. Как красить ногти. На руках и на ногах.
Франкенштейн. Не иначе как ты будешь рассказывать всем, какое безумство здесь творится.
Глория. Может быть.
Франкенштейн. У тебя не хватит мозгов и образования, чтобы сказать что-нибудь толковое о нашей операции. Так что же ты скажешь всему миру?
Глория. Не знаю… Может быть, просто, что…
Франкенштейн. Ну?
Глория. Что у вас тут голова мертвой женщины, подключенная к куче приборов, и вы развлекаетесь с ней весь день напролет, что вы неженаты и всякое такое и что кроме этого вы ничего не делаете.
Франкенштейн. Как ты смеешь называть ее мертвой? Она читает журналы! Она разговаривает! Она вяжет! Она пишет письма своим друзьям во всем мире!
Глория. Она похожа на механическую пифию в салоне игральных автоматов.
Франкенштейн. А я думал, ты ее любишь.
Глория. Несколько раз я замечала крошечную искру, отражающую ее настоящие чувства. Эта искра мне нравится. Многие говорят, что любят ее за смелость. Но чего стоит эта смелость, если она подается по трубкам отсюда? Вы повернете несколько ручек, и она будет готова лететь в ракете на Луну. Но что вы тут ни делаете, искра появляется снова и снова и она говорит: «Ради бога, избавьте меня от всего этого!»
Франкенштейн (взглянув на пульт). Доктор Свифт, микрофон включен?
Свифт. Да.
Франкенштейн. Не выключай его. (Глории.) Она слышала все, что ты сказала. Как тебе это?
Глория. Она и сейчас меня слышит?
Франкенштейн. Поболтай, поболтай еще. Ты избавишь меня от многих хлопот. Во всяком случае, не нужно будет объяснять, почему я тебя выставляю отсюда.
Глория (наклоняется к микрофону). Миссис Лавджой?
Свифт. Она говорит: «Что, милая?»
Глория. В вашей корзинке для вязания, миссис Лавджой, лежит заряженный револьвер. На тот случай, если вы не захотите, больше жить.
Франкенштейн (ни капли не беспокоясь). Круглая идиотка. Где ты достала пистолет?
Глория. В фирме заказов по почте. Они давали объявление в газетах.
Франкенштейн. Продают оружие спятившим девчонкам.
Глория. Если бы я захотела, то могла бы заказать базуку. Полторы тысячи.
Франкенштейн. Я заберу твой пистолет, он будет главным вещественным доказательством на твоем процессе. (Уходит.) Литтл (Свифту.) Вы можете усыпить пациентку?
Свифт. Она не в силах причинить себе вред.
Глория (Литтлу.) Что он имеет в виду?
Литтл. Ее руки устроены так, что она не может направить оружие на себя.
Глория. Даже об этом позаботились…
Комната Сильвии. Входит Франкенштейн. Сильвия задумчиво держит револьвер.
Франкенштейн. Хороши у вас игрушки.
Сильвия. Вы не должны сердиться на Глорию. Я просила ее об этом, Норберт. Я даже умоляла ее.
Франкенштейн. Месяц назад. Но сейчас все гораздо лучше.
Сильвия. Все, кроме искры.
Франкенштейн. Искры?
Сильвия. Той самой, которую любит Глория, крошечной искры, отражающей мои подлинные чувства. Я всем довольна, но эта искра просит меня взять револьвер и выстрелить.
Франкенштейн. И что вы решили?
Сильвия. Я сделаю это. Прощайте. (Безуспешно пытается направить револьвер на себя. Франкенштейн стоит, не вмешиваясь.) Это не случайность, Норберт?
Франкенштейн. Мы тоже любим вас.
Сильвия. И сколько времени я смогу так прожить? Я никогда не смела об этом спрашивать.
Франкенштейн. Могу назвать наугад любую цифру.
Сильвия. Не знаю, надо ли. (Пауза). Ну и какую же цифру вы назовете?
Франкенштейн. Скажем… пятьсот лет.
Тишина.
Сильвия. Значит, я буду жить еще долго-долго после того, как вас не станет.
Франкенштейн. Теперь самое время, дорогая Сильвия, рассказать вам кое-что из того, о чем я давно уже собираюсь вам рассказать. Каждый ваш искусственный орган способен служить двум людям, а не одному. Все трубки и провода рассчитаны так, что можно в два счета подключить к ним второго человека. Понимаете, Сильвия? (После паузы, страстно.) Сильвия! Я буду этим вторым человеком. Наша свадьба не уступит лучшим романтическим историям прошлого. Ваши почки будут моими почками! Ваша печень будет моей печенью! Ваше сердце будет моим сердцем! Все ваше будем моим. Мы станем жить в такой совершенной гармонии, что сами боги будут рвать на себе волосы от зависти!
Сильвия. Вы этого хотите?
Франкенштейн. Больше всего на свете.
Сильвия. Что ж… Тогда получайте, Норберт. (Разряжает в него револьвер.) Та же комната примерно полчаса спустя. На втором треножнике голова Франкенштейна. Сильвия и Франкенштейн спят. Свифт и Литтл лихорадочно возятся с аппаратурой. По полу разбросаны инструменты.
Свифт. Вот вроде бы все. (Выпрямляется и оглядывается.) Кажется, все.
Литтл (смотрит на часы.) Ровно двадцать восемь минут после первого выстрела.
Свифт. Хорошо, что вы оказались рядом.
Литтл. Честно говоря, вам было бы больше пользы от водопроводчика.
Свифт (в микрофон). Чарли, у нас тут все готово. Как у тебя?
Голос из громкоговорителя. Все в порядке.
Свифт. Дай-ка им мартини.
В дверях появляется ошалевшая Глория.
Голос Чарли. Получили. Теперь будут витать в небесах.
Свифт. Погодите, я совсем забыл о проигрывателе. Когда это случится, говорил доктор Франкенштейн, я хотел бы слышать в момент пробуждения пластинку. Она здесь, вместе с другими, в простом белом конверте. (Глории.) Попробуй отыскать ее.
Глория (идет к проигрывателю, находит пластинку). Эта?
Свифт. Поставь ее.
Глория. С какой стороны? У нее одна сторона залеплена липкой лентой.
Свифт. Тогда поставь с другой. (В микрофон.) Приготовься разбудить пациентов.
Голос Чарли. Готов!
Играет пластинка, дуэт исполняет песню «Сладкая загадка жизни».
Свифт. Буди их!
Франкенштейн и Сильвия просыпаются, преисполненные беспричинной радостью. Сонно прислушиваются к музыке, затем замечают друг друга, словно встретились давние и любимые друзья.
Сильвия. Привет.
Франкенштейн. Привет.
Сильвия. Как вы себя чувствуете?
Франкенштейн. Прекрасно. Просто прекрасно.
www.e-reading.by
— сила духа. Книга 1. Бхагаван Шри Раджниш (Ошо) Йога читать, — сила духа. Книга 1. Бхагаван Шри Раджниш (Ошо) Йога читать бесплатно, — сила духа. Книга 1. Бхагаван Шри Раджниш (Ошо) Йога читать онлайн
Йога — сила духа. Книга 1. Бхагаван Шри Раджниш (Ошо)
Спасибо, что скачали книгу в бесплатной электронной библиотеке http://filosoff.org/ Приятного чтения! Йога — сила духа. Книга 1. Бхагаван Шри Раджниш (Ошо). Беседы по сутрам Патанджали. обсуждаются 19-34 сутры из Садхана Пады.Беседы происходили в 1975 г. с 1 по 10 июля. ЖЕНИХ ЖДЕТ ВАС САДХАНА ПАДА 2.18 Видимое, составленное из элементов и органов чувств, по сути, представляет собой устойчивость, действие и инертность и служит для обеспечения переживания и, в силу этого, освобождения видящего. 2.19 У трех гун — устойчивости, действия и инертности — есть четыре стадии: определенная, неопределенная, указанная и непроявленная. 2.20 Видящий, если и обладает чистым сознанием, все равно видит через искажения ума. 2.21 Видимое существует лишь для видящего. 2.22 Если видимое и мертво для достигшего освобождения, оно живо для других, потому что является общим для всех. 2.23 Видящий и видимое им объединяются для того, чтобы можно было понять настоящую природу каждой составляющей. 2.24 Причина этого единства — незнание. Научный ум ранее полагал, что существует возможность бесстрастного знания. На самом деле, таким было точное определение научного подхода. Под «объективными знаниями» подразумевается то, что знающий может оставаться всего лишь наблюдателем. Его участие не нужно. И не только это, но если он принимает участие в известном, то само его участие делает знания ненаучными. Научный человек должен оставаться исследователем, должен оставаться отстраненным; он никоим образом не должен вовлекаться в то, что он знает. Но теперь это уже не проблема. Сама наука повзрослела. Лишь в последние годы, лет тридцать, сорок назад наука осознала, что ее подход ошибочен. Не существует бесстрастного знания. Сама природа знания лична. Не существует отделенного знания, потому что знать - значит присоединять. Невозможно что-либо узнать просто в качестве зрителя, необходимо присутствовать. Таким образом, в наше время границы уже не так отчетливы. Поэт говорил, что у него личный путь познания. Когда поэт знает цветок, его знания цветка не заключены в старые научные рамки. Он — не наблюдатель со стороны. В неком глубоком чувстве он становится цветком: он движется внутрь цветка и позволяет цветку двигаться внутрь него; происходит полное слияние. И в этом слиянии познается природа цветка. В наше время наука также утверждает, что когда вы наблюдаете что-либо, вы участвуете в этом — каким бы маленьким ни было ваше участие, оно все равно есть. Поэт говорил, что когда вы смотрите на цветок, он — уже не тот цветок, что прежде, когда никто не смотрел на него, потому что вы вошли в него, стали частью цветка. Теперь сам ваш взгляд — это часть него; раньше такого не было. Растет цветок в лесу у неведомой тропинки, никто не ходит мимо него — это другой цветок, затем неожиданно приходит какой-то человек, который смотрит на него — и цветок уже не тот, что прежде. Цветок изменяет того, кто смотрит; а взгляд изменяет цветок. Появилось новое качество. Но для поэтов это было нормально; никто и не ждет от них большой рациональности, научности, но в наше время даже наука признает, что в лабораториях случается такое: когда вы наблюдаете, объект наблюдения перестает быть прежним; наблюдатель принял в нем участие, и качество изменяется. Теперь физика утверждает, что атомы двигаются иначе, когда за ними никто не наблюдает. Когда вы наблюдаете, они тут же изменяют характер движения. То же самое происходит, когда вы принимаете ванну: вы — другой человек, затем вдруг вы понимаете, что кто-то подглядывает за вами в замочную скважину, и вы меняетесь. Когда атом также чувствует, что на него кто-то смотрит, он перестает быть прежним; он двигается иначе. Таковы были границы, существовавшие как раз между наукой и религией: считалось, что наука абсолютно бесстрастна, и участие ее частично, религия же участвовала в полной мере. Поэт смотрит на цветок — появляются проблески, при которых поэта больше нет; и цветка больше нет. Но это всего лишь проблески. Контакт длится секунды, а затем они снова разделены, затем они распадаются. А что же происходит, когда мистик, религиозный человек, смотрит на цветок? Участие полно. Оно не частично. Знающий и узнанное растворяются друг в друге; между ними остается лишь вибрирующая энергия. Остается опыт: переживавшего больше не существует, нет и пережитого. Полярности исчезают, объект и субъект исчезают, стираются все границы. Религия — это полное участие. Поэзия, искусство или живопись — это частичное участие. Наука раньше вообще не принимала участие, теперь все иначе. Наука должна вернуться ближе к поэзии, ближе к религии. Теперь все границы перепутаны. Всего пятьдесят лет назад каждый человек, обучавшийся в рамках науки, смеялся бы над Патанджали, очень громко смеялся бы над Шанкарой и Ведантой, он бы искренне полагал, что эти люди сошли с ума. В наше время невозможно смеяться над Патанджали. Он доказывает убедительнее. В то время как наука растет глубже, кажется, йога доказывает более убедительно, более веско, потому что такой всегда была точка зрения йоги: существует лишь единое. Размежевание, разделение границ временно, ведь это происходит из-за незнания. Разделение нужно, это совершенно необходимое обучение. Нужно пройти через это, нужно выстрадать и пережить это — но нужно пройти через это. Это не дом, это всего лишь коридор. Этот мир есть коридор разделения, развода. Если вы проходите через это, и вы начинаете понимать все пережитое, то брак подходит все ближе, и однажды вы неожиданно женаты, женаты на целом — всякое разделение исчезает. И в этом браке заключено блаженство. В разделении есть страдание, ведь разделение фальшиво. Оно существует лишь оттого, что вы не понимаете. Страдание существует в вашем непонимании. Оно похоже на сон. Вы заснули. Затем вам снятся тысяча и одна вещь, но утром все они исчезают. Вы вдруг начинаете смеяться над собой. Все это кажется столь нелепым. Вы не можете поверить в то, что это произошло. Вы не можете поверить в то, что вы были обмануты сном, будто он был реален. Вы не можете поверить, как же было возможно то, что вы так очаровались образами, плывущими в уме, ничем иным как пузырями мысли, и тем, как эти образы выглядели — такими твердыми, такими материальными, такими реальными. То же самое происходит, когда человек узнает действительность, но действительность должна познаваться через глубокое участие. Если вы не будете принимать участие, вы узнаете действительность извне, как чужой, посторонний. Вы можете подойти к этому дому, вы можете обойти его, и вы узнаете что-то о нем, но вы двигались вовне, на периферии. Вы смотрели на стены со стороны, вы не знаете дом изнутри. Иногда, словно вор, в ночной тьме вы все же можете войти в дом; поэт — это вор. Ученый остается посторонним. Религиозный человек — это гость; он не приходит во тьме ночи, не крадет в доме. Поскольку можно узнать некоторые вещи, будучи вором, поэт будет лучше человека науки, который бродит все вокруг да около и никогда на входит внутрь. Даже поэт будет знать что-то, что ученый никогда не может знать, потому что поэт был в доме — хотя бы ночью, в темноте, без приглашения, не как гость, не через парадную дверь. Религиозный человек входит в дом как гость. Он заслуживает это. И он знает что-то не только о доме, но также и о хозяине, потому что он — гость. Он знает не только о существующем материальном доме, но также и о нематериальном хозяине, который настоящий центр дома. Он знает владельца. Наука знает только материю. В искусстве, порой, случаются проблески нематериального, поскольку вор также может наткнуться на владельца, но тот будет спать. Вор может видеть его лицо, но лишь в темноте, потому что он боится, всегда боится того, что что-то пойдет не так. Он — вор, всегда дрожащий от страха. Но когда вы приходите в дом как гость, приглашенными, вы заслужили это, — хозяин обнимает вас, приветствует от всей души. Тогда вы узнаете самый центр действительности. В Индии у нас есть два слова, значение которых — «поэт». В других языках нет двух слов для поэта, так как в этом нет необходимости, одного слова достаточно. Это объясняет явление поэзии — слова «поэт» достаточно. Но в санскрите у нас есть два слова, кави и риши, и различие очень тонкое, его стоит понять. Кави — это одна сторона: он — поэт, который приходит как вор. Он участвует, поэтому он — поэт, но его знание состоит из частей. В определенные моменты... как если бы вор был в доме, и вдруг в небе сверкнула молния, и вор увидел весь дом изнутри, но лишь на мгновение. Молния пропадает... все стало похожим на сон. Поэт иногда натыкается на действительность, но словно бы он и не заслужил это. Вот почему порой, вы будете удивлены: вы читаете поэму какого-то — А, Б, В, — она взывает к вам, к самому вашему сердцу, вы тронуты, и вы хотели бы встретиться с человеком, из которого выпорхнули эти строки, но когда вы встречаетесь с этим человеком, поэтом, вы разочаровываетесь — он всего лишь простой, обыкновенный, - ничего такого. В полете его стихов он был так необычен, но если вы встречаете поэта, он обычен. Что же произошло? Вы не можете поверить, что такая прекрасная жемчужина может исходить от такого простого человека. Это оттого, что поэт — не постоянный житель дворца. Он — вор. Иногда он входит, но в темноте. Это лучше, чем просто бродить все вокруг да около, по крайней мере, у него есть проблеск. Он поет об этом проблеске, в его естестве — постоянная ностальгия по внутреннему проблеску, которого он достиг. Он снова и снова поет об этом, но теперь это уже не его опыт. Он где-то в прошлом, это память, воспоминание, а не действительность. Риши — это поэт-провидец, которого принимают как гостя. Слово «риши» означает «провидец», а слово «кави» значит «видящий»; у обоих одно значение: тот, кто увидел. Тогда в чем же различие? Различие в том, что риши заслужил это. Он вошел в дом при свете дня, он вошел через парадную дверь. Он не был непрошенным гостем; он не вторгался в чьи-то владения. Его пригласили. Хозяин принял его. Теперь он — тоже поет, но его пение совершенно отличается от обыкновенных стихов. Упанишады — такая поэзия, и Веды — такая поэзия, они исходят из сердец риши. Они были необыкновенными поэтами, необыкновенными в том смысле, что заслужили проблеск; он не был украден. Но это возможно лишь тогда, когда вы узнаете, как участвовать полно — это и есть йога. Йога означает слияние; йога означаетyoga.filosoff.org
