«И
сказал: выйди и стань на горе пред лицем Господним, и вот, Господь пройдет, и
большой и сильный ветер, раздирающий горы и сокрушающий скалы пред Господом, но
не в ветре Господь; после ветра землетрясение, но не в землетрясении Господь;
после землетрясения огонь, но не в огне Господь; после огня веяние тихого
ветра. Услышав [сие], Илия
закрыл лице свое милотью своею, и вышел, и стал у входа в пещеру. И был к нему
голос и сказал ему: что ты здесь, Илия?» 3 Цар. 19:11-13. Читая 19-ю главу 3-й книги Царств, мы понимаем, что Илия пребывает в подавленном
состоянии, он нуждается в спасении от рук Иезавели. Пророчески, это место
Священного Писания, указывает на то, что религиозная церковь достигла своего
величественного положения в беззаконии. А также и то, что нет совершенно
никакой человеческой силы, которая бы смогла остановить это «законничество» в
беззаконии. Илия взывает к Господу, нуждаясь в спасении, избавлении и помощи. Господь
знает все, Он все понимает и держит все под Своим контролем. Бог видит, что в
момент опасности Илия уповает на Него, и отвечает ему, указывая, что делать: «И
сказал: выйди и стань на горе пред лицем Господним…». Возлюбленные, это
указание Господь сегодня дает всем нам. Это Божье указание обращено ко всем
верующим, ко всей Церкви Божьей. Господь сегодня говорит Своему народу: «Не бойтесь! Покойтесь в Мире Моем, Я все
знаю, НО выйдите из среды их, отделитесь, идите на гору, на высоты Божьи, ищите
лица Моего, обращайтесь ко Мне, уповайте на Меня...». Далее
написано: «...и вот, Господь пройдет…». Это говорит о том, что Господь
даст нам избавление, пошлет Свое Спасение, что Он явится Своему верному народу,
Своим избранным в Свое время. «…и
большой и сильный ветер, раздирающий горы и сокрушающий скалы пред Господом, но
не в ветре Господь; после ветра землетрясение, но не в землетрясении Господь;
после землетрясения огонь, но не в огне Господь; после огня веяние тихого
ветра». В этом пророческом Слове сокрыта целая история христианства. «Сильные
ветры» – это образ относится к различным конфессиям. Сначала явились одни,
и все ринулись туда. Затем явились другие – все туда; третьи – все туда, ветром носимые. Но Слово Божье говорит: «Дабы мы не были более младенцами, колеблющимися и увлекающимися всяким
ветром учения, по лукавству человеков, по хитрому искусству обольщения...» Еф.
4:14. «Но не в ветре Господь!» «…после
ветра землетрясение…». О каких землетрясениях идет речь? На наших глазах были
разрушены огромные твердыни. Достаточно взять Советский строй, где каждый
должен был быть атеистом – это было разрушено «землетрясением». Невидимой силой
был разрушен «железный занавес», и началось течение миссионерства. Во всех
уголках земли начало проповедоваться Евангелие Спасения – в джунглях Амазонки,
в Африке, в Китае, Азии и т.д. «Но не в землетрясении Господь!» «...после
землетрясения огонь...». Мы также были свидетелями многих, так
называемых «пробуждений», когда были явлены различные виды силы Божьей. Многие
люди исцелялись, многие получили освобождение от наркотической и алкогольной
зависимости. Это факт! Это происходило во множественном проявлении. Буквально
еще 10 лет назад был пик этих событий. Люди действительно переживали сильнейшее
прикосновение, как огонь с неба. Казалось, что это Сам Господь явился народу
Своему. Но и здесь не было истины. После этих чудесных прикосновений, исцелений
и освобождений, грех возвращался и преизобиловал в человеке. Снова возвращались
болезни и разного рода зависимости. Человек вновь увидел свою черную душу и
безвыходность... «Но не в огне Господь!» «…после
огня веяние тихого ветра». Господь явился народу Божьему, Своим
избранным, которые во всем ищут лица Его, постоянно нуждаются в Нем. «…веяние
тихого ветра». О чем это? Это – РАБОТА БОЖЬЯ. Это Божий труд по
Спасению людей от греха, от будущего гнева. Это ни гром, ни молния, ни
землетрясение. Это не что-то модное и какое-то всем известное сильное течение
или какое-либо приличное общество. Нет! Это верные слуги, рабы Божьи, которые
отдают свои жизни для служения Господу в послушании Его Откровению. Это Божья
Работа, которая совершается без каких-либо вывесок, реклам, статей или
популярных телепередач. Нет никакого амплуа, имиджа, пафоса. Человек в этой
Работе, словно дерево, могущее послужить несколько лет и сгнивающее. Центром
этой Работы является Господь, Его Сила, могущество и величие. Слава нашему Господу
Иисусу Христу! Господь
открыл все это Илии, показал, что у Него все под контролем. Но, для Господа
было очень важным то, чтобы Илия понимал все правильно, и делал то, что говорил
ему Бог. «Выходи, отделяйся и иди на гору
пред лицо Божье». Читаем
далее 13 стих: «Услышав [сие], Илия
закрыл лице свое милотью своею, и вышел, и стал у входа в пещеру». В другом переводе: «Услышав,
что хочет Господь, Илия закрыл лице свое милотью своею, и вышел, и
стал у входа в пещеру». Илия принял Откровение от Господа, и ему стало
ясно, как действовать дальше. «Закрыл
лицо свое милотью». Нам известно, что «милоть» – пророчески говорит о
служении. Всякое служение Господу является нелегким для человека. Человеку
придется умирать для себя, придется не считаться со своим «я», со своим
мнением, своим пониманием и опытом. Закрыв свое лицо милотью, тем самым Илия
показал, что меня, моих интересов и моих мнений, как и моего лица пред Тобой
Господи, не существует. Только милоть пред Тобой Господь, т.е. только то, что
Ты будешь определять, открывать, на что будешь указывать, то я и буду делать. Нам
известно, что Илия позже передал свое служение Елисею. Господь передал на земле
Свое служение по Спасению людей Духу Святому, который пребывает среди Верной
Церкви. Сегодня Церковь Божья должна быть покрыта милотью и жить в послушании
Господу, исполняя Его Волю. Церковь (Тело) всегда должна пребывать в готовности
исполнить то, что желает Господь (Глава). Обратим
внимание еще на один важный момент: «И был к нему голос и сказал ему: что ты
здесь, Илия?» Знал ли Господь сердце Илии, а так же его намерения и
помышления? Конечно, знал. НО! Господь хочет, чтобы Церковь и каждый человек,
который встает на путь Спасения и берет на себя милоть, также очень хорошо знал
и осознавал, что ему придется
претерпеть, исполняя то, к чему призвал его Господь. Для чего ты это делаешь?!
Каждый из нас должен иметь на это ответ, но, не живя надеждой, а двигаясь
вперед в твердой вере. Каждый раз, приходя в дом Божий, задавай себе этот
вопрос: «Для чего я здесь?» Читая о
пророке Илии, мы видим, что он предстал пред лицом Божьим, и Бог спросил его: «что
ты здесь, Илия?» Мы прочли, что Илия нуждался в спасении от рук
Иезавели, которая искала его смерти, и смерти всех пророков Божьих, и о том,
что Илия был избавлен от этой участи. Интересный факт заключается в том, Бог
показывает Илии знамения, прежде чем ответить на его просьбу. Бог показывает
сильный ветер, землетрясение, затем огонь и Сам говорит, что Его нет во всех
этих проявлениях. Для чего это понадобилось Богу? Это не была демонстрация
Божьей силы, Господь также не желал напугать Илию. Этим Господь желает нам
открыть нечто очень важное. То, что Бог показывал Илии, имеет послание для всех
нас, живущих на этой земле сегодня. Илия
получил ответ, и этот ответ не состоял в том, что Бог обещает громом и молнией
поразить Иезавель и всех её слуг. В конце концов, этого и не произошло. Бог
послал пророку Свое СЛОВО. А в Слове было сказано, как ему избежать
смерти, и что ему нужно будет выполнить в будущем. Послание Божье состоит в том, чтобы научить нас осознавать то, для чего
мы приходим к Богу, и чтобы мы смогли получить то, из-за чего приходим. Бог желает научить нас правильно
искать Его лицо. Учит искать Его в том, в чем Он открывается. Сегодня
мы, приходя в дом Божий, просим Бога о спасении, ищем прикосновения и общения с
Духом Святым. Разве мы ожидаем грома и молний? Нет. Мы уже не такие, ведь
написано: «веяние тихого ветра», и мы начинаем ждать, как же прикоснется
к нам Бог? Может быть, это будут мурашки или холодок пробежит по спине? Может
быть через эмоциональный всплеск? Мы ожидаем тактильных ощущений, но не в этом
Бог. К Илии был ГОЛОС, слыша который он закрыл лицо свое, чтобы только слышать
Бога, а не видеть стихий и явлений, в которых не было Бога. Мы
думаем, что «веяние ветра» говорит о ветерке в лицо, или в спину, но это не
даст нам избавления от проблем или опасностей в нашей жизни. Только Слово от
Господа, Божье Откровение дает нам избавление. Для чего ты здесь? Видеть чудеса
и знамения, но в них нет Спасения, в них нет и Послания спасения. Наконец, там
нет и Самого Спасителя. Человек получил исцеление плоти и ушел в мир, в чем
приобретение, здоровым в ад пойти? Другой получил освобождение, а затем ушел в
мир за «семью злейшими». Конечно, Бог совершает и то и другое, но только с
одной целью, чтобы спасти человека. Для нас важно только исцеление и
воскресение души, чтобы обрести вечное
спасение. Все эти
знамения для неверующих: «род прелюбодейный ищет знамений».
Многие ходят по различным церквам ради чудес и зрелищ. Где-то за них помолятся,
где-то поплачут, но они не слышат того, что может их спасти. Для этого нужна
тишина, отделение от шума, чтобы услышать Его голос, как веяние тихого ветра. Мы
просим Бога о вечном спасении, и о том, чтобы Он хранил нас от различных ветров
учений, которыми, по-сути является «служение» Иезавели, описанное в книге Откровение. Илия просил о том же – быть
избавленным от смерти. Пророчески, ветры учений – это заблуждения, ведущие к
смерти. Илия закрыл лицо от этого, и милоть покрыла его. Работа Духа – это наша
измененная внутренность, новое сердце и новая жизнь, сокрытая в Слове Божьем,
где мы слышим Его и совершаем наш путь по вере в Его Слово. «Дух
дышит, где хочет, и голос его слышишь, а не знаешь, откуда приходит и куда
уходит: так бывает со всяким, рожденным от Духа» Ин. 3:8. Еще одно место из Священного Писания,
которое говорит нам, как приходит Дух Божий: «голос его слышишь». Он
послан нам Отцом для того, чтобы наставить нас в ИСТИНЕ (в Слове), и напомнить
нам все, что Иисус ГОВОРИЛ! Это
переживание рожденных от Духа и оно не снаружи, не на нашем теле, оно внутри
нас. Это Его прикосновение. Мы не чувствуем своим телом прикосновений нашего
духа, который внутри нас, но мы понимаем что он есть. Мы не чувствуем Духа
Святого руками или телом, но верой понимаем, что то, что происходит в церкви,
делает Он. Тело Христа – это то место, где говорит Бог, через Дух, который обитает
в этом Теле. Но всем нам прежде необходимо понять то, для чего мы приходим к
Богу? Что мы хотим получить, созерцание землетрясений и огня или веяние тихого
ветра? Созерцание землетрясений и огня увидят все те, кто останется здесь на
земле после вознесения Церкви. Кто желает, может подождать. Мы
желаем слышать веяние тихого ветра, пророческое слово, которое может спасти и
указать нам истинный путь в вечность. Господь сегодня
говорит Свое Слово к Церкви, которая ищет избавления от этого мира, которая
желает слышать Его голос и следовать за ним. Обнаружив в тексте ошибку, выделите ее и нажмите Ctrl + Enter maran-afa.org Веяние тихого ветра Наверное, во всей истории Израиля не было столь грозного пророка, как Илия. Но рассказ о нем содержит один удивительный эпизод, который ясно показывает нам: сила и мощь тут не главное. Однажды, скрываясь от Ахава, Илия обратился к Богу с просьбой – он захотел увидеть Его. Очень смелая просьба для человека того времени, когда люди твердо знали: невозможно человеку увидеть Бога и остаться в живых. Но… Израиль совратился в идолопоклонство, царь искал смерти пророка – Илие было так нужно убедиться в реальности Бога, из-за Которого ему приходилось столько претерпеть! И Господь ответил ему: «Выйди и стань на горе, и вот, пройдет ветер, раздирающий горы и сокрушающий скалы, но не в ветре Господь; после ветра землетрясение, но не в землетрясении Господь; после землетрясения огонь, но не в огне Господь; после огня веяние тихого ветра, и там Господь». Так и христиане после грозных и страшных страниц Ветхого Завета обращаются к тихой и неприметной истории о Младенце, лежащем в вифлеемском хлеву, и верят, что не в огне и буре, а именно там, в «веянии тихого ветра», сошел на нашу землю Господь. Но может быть, чтобы его услышать и ощутить, людям действительно было нужно сначала пережить громы и молнии, которые низводил с неба Илия? Однажды Илия проходил мимо человека, пахавшего на своем участке поля. Илия, не говоря ни слова, бросил на него свой плащ – и это означало, что он берет его в ученики. Пророчество ворвалось прямо в повседневность, и пахарь заколол своих волов и принес их в жертву – а сам пошел за Илией. Его звали Елисей, и ему предстояло стать учеником и преемником Илии. Как проходило это обучение, мы точно не знаем. Библия неоднократно упоминает «сынов пророческих» – своего рода подмастерьев при мастерах-пророках. Позднее, говоря об учениках Елисея, повествователь расскажет нам о целой пророческой школе, настолько многолюдной, что в какой-то момент ее ученикам стало тесно в их старом «общежитии», и пришлось им заняться постройкой новых помещений. Но у самого Елисея, видимо, все было куда менее формально: он просто странствовал со своим учителем, перенимая его опыт и, главное, его пламенную веру и безграничное доверие Господу – ведь именно этому пророк и должен был научить всех израильтян. Елисей стал учеником и продолжателем дела Илии. Это был, по сути, первый пример такого преемства среди пророков: до сих пор каждый из них был сам по себе. Но ведь пророческое служение, как и избранничество патриархов, тоже раскрывалось в истории: каждое новое поколение, каждая новая личность раскрывали какие-то новые грани Божественного откровения, продолжая историю того же самого Завета. О Елисее Библия приводит рассказы, вполне похожие на повествования об Илие. Как и его учитель, Елисей однажды спас от голода вдову с детьми и воскресил затем умершего ребенка. Но не пренебрегал он и самыми простыми повседневными нуждами людей: он помог своему ученику найти утонувший топор, а других учеников снабдил провизией во время голода. В его истории мы находим и первый пример ветхозаветного миссионерства: он исцелил от проказы сирийского полководца и так обратил его к вере в своего Бога. Илия, по сути, был первым великим пророком Израиля после Моисея – таким, который меняет судьбы целого народа. Елисей и его ученики позаботились о том, чтобы традиции такого пророчества не прервались со смертью Илии, и ждало их великое будущее. Следующая глава > religion.wikireading.ru Главная › Об отце Романе › Ольга Надпорожская. В веянии тихого ветра С иеромонахом Романом мы встретились в пасхальные дни минувшего года. Я приехала в скит Ветрово вместе с художницей Наталией Назаровой, которая работала над иллюстрациями к сборнику стихотворений «Светел дом» – первой книге отца Романа для детей. На Радоницу отец Роман собирался уехать из Ветрово к себе на родину — в село Рябчёвск Брянской области. Наталия ехала вместе с ним, чтобы увидеть и написать с натуры его родные места — а для чего ехала я, редактор будущей книги, трудно сказать. Конечно же, я думала о том, что, может быть, напишу об этой встрече – но еще больше мне хотелось просто увидеть иеромонаха Романа, чьи стихи я готовила к изданию последние два-три года и чьи песни слушала уже лет двадцать – с тех самых пор, как пришла в Церковь. На Брянщину отец Роман отправлялся как раз в те дни, когда его ждали в Болгарии – на фестивале искусств «Золотой витязь», где ему должны были вручить золотую медаль имени Пушкина «За выдающийся вклад в литературу». Но отец Роман, получив приглашение на эту церемонию, сказал: «Для меня не честь получить медаль имени Пушкина. Для меня честь – принадлежать русскому народу». К русскому народу он и поехал… а для нас с Наталией и еще нескольких человек было честью сопровождать его. Когда я вернулась в Санкт-Петербург и меня спросили, как прошла поездка, то я, не зная, как выразить все в нескольких словах, ответила: «По-евангельски». И вспомнила дом под Минском, где иеромонаха Романа встречали его друзья – Стефан Васильевич и Валентина Иосифовна. Когда за столом отец Роман беседовал с хозяевами, их родными и друзьями, я впервые за много дней повернула голову в другую сторону и посмотрела на людей, которые слушали. В комнате был полумрак — кажется, вечерело, – на столе горела только одна свеча. Но лица людей были освещены изнутри, и каждый в это мгновение был виден, как на ладони. Кто-то сидел, как ребенок, с открытым ртом, и не замечал этого. В глазах то у одной, то у другой женщины блестели слезы. Кто-то устроился в стороне, полубоком к столу, опустив лицо, один из всех не глядя на говорившего и словно желая остаться в тени. Все были неподвижны, и никто не ел. Если бы художник написал портрет хотя бы одного из присутствующих и смог выразить ту глубину, которая открылась в эту минуту в человеке, – это была бы великая картина. Если бы он написал всю композицию, стол и всех, кто сидел вокруг, это было бы похоже… на эпизод из Евангелия. А разве нет? Представьте себе людей, которые сидят за столом, но вкушают только слова; представьте – они внимательны настолько, что забыли самих себя. Кто-то потрясен услышанными словами — прежде он никогда не слышал такого; кто-то давно знает и любит отца Романа, и теперь счастлив, что снова видит его; кто-то готов исповедоваться; у кого-то поперек горла стоит беда; кто-то хочет остаться незамеченным. Отец Роман — иеромонах, он несет людям Слово и делает это с любовью, в которой нет ни капли притворства. Неудивительно, что люди так слушают его. А как же тогда они слушали Того, Кто Сам был Словом и Любовью? Я очень люблю стихотворения отца Романа — но, встретившись с ним, на какое-то время забыла, что он пишет стихи. Он сам, его жизнь, простые слова, сказанные за столом или в дороге, производят не меньшее впечатление, чем его поэзия. Я уверена, что многие из тех, кто слушал в эти дни иеромонаха Романа, потом впервые в жизни пошли исповедоваться и причащаться. Я думаю, что в сёлах, где побывал отец Роман, в храмах теперь собирается гораздо больше народа. А я, слушая отца Романа за столом или в дороге, старалась запоминать, а потом записывать хотя бы некоторые из его рассказов. Диктофон я включала редко – только во время его бесед с людьми в храмах, школах и библиотеках. Вернувшись домой, я постаралась привести в порядок то, что записала – простые истории о детстве и юности отца Романа, его размышления, мои наблюдения. И, пока работала над записями, все время повторяла про себя слова, которые отец Роман так часто произносил в эти дни: «Не надо ничего придумывать. Как страшно сфальшивить, как страшно сфальшивить!..» vetrovo.ru Путешествуя в Рябчёвск с иеромонахом Романом …
Предлагаем нашим читателям продолжение очерка
журналистки Ольги Надпорожской об иеромонахе Романе
(Матюшине) - замечательном поэте и духовнике, о
поездке с ним и с художницей Наталией Назаровой на родину
батюшки - в село Рябчёвск Брянской области - и
удивительных встречах, случившихся в этой поездке.
Дорога в Иерусалим
На Радоницу мы вместе с отцом Романом уезжали из Ветрово,
и первое место, где нам предстояло побывать, - это
кладбище в Печорах. Там покоится мама иеромонаха Романа,
Зоя Николаевна Беликова, в преклонных годах принявшая
монашество с именем Зосима.
Рассказывая о детстве, отец Роман часто вспоминает маму.
Вот он - мальчонка лет трех-четырех, и маме нужно
ехать на автобусе в райцентр. Родственница пытается
удержать его на руках, но он так рвется к маме, что Зоя
Николаевна не выдерживает, выбегает из автобуса и забирает
его с собой. А вот он уже юноша, спускается по тропинке
под горку - идет на работу в сельский ДК, а она
стоит на крыльце, смотрит вслед, и он, перед тем как
исчезнуть за поворотом, кланяется ей - и теряет ее
из виду.
Став монахиней, мама жила в скромном домике в Печорах
- его удалось купить по благословению старца Николая
Гурьянова. В последний раз отец Роман навестил маму
перед самой ее кончиной. Рассказывает, что, когда он уже
читал канон на исход души, она вдруг открыла глаза, узнала
его - и зажмурилась, как будто от яркого света.
- Когда мама умерла, я сорок дней подряд служил
Литургию, наложил на себя строгий пост, - ровным
голосом рассказывает отец Роман. - Ко мне приезжали
люди, выражали соболезнования, но тем, кого утешает
Господь, не нужны человеческие утешения. Сердце ощущало и
боль, и сладость, и мне хотелось, чтобы это состояние
продлилось.
Когда уже прошло дней тридцать, я поехал на остров Залит,
к старцу Николаю, и он, видя мое недомогание, посоветовал
ослабить пост. Вернулся я к себе, сел за стол и думаю:
«Может, и нужно смягчить пост». Положил голову
на руки... и уснул.
И приснилось мне, что я веду группу паломников в
Иерусалим. Дорога широкая и такая гладкая, что хоть спички
зажигай. А вокруг нас - какие-то прекрасные места,
связанные с жизнью Божией Матери. Показываю на небольшой
домик в зелени и цветах - там жила Матерь Божия.
Паломники сошли с дороги, повернулись в сторону
домика... И вдруг я вижу: за поворотом светящийся
небесным светом Иерусалим. Радостно зову паломников:
«Скорее, скорее, уже совсем немного осталось!»
Тут одна из паломниц обернулась - и я узнал свою
мать.
Проснулся я и подумал: совсем немного осталось, надо
дотерпеть.
Перед дорогою встревожен,
Хотя нет повода грустить.
У всех ли так? Сказать не можем,
За всех не станем говорить.
Откуда странное томленье?
От расставания? С собой?
Живу в таком уединенье,
Что хутор кажется Москвой.
Понятно, прежде в доме отчем,
Когда с крыльца крестила мать,
Я выбирал стезю короче,
Чтоб слёз родимой не видать.
Как не хотелось расставаться,
Но всё же знал наверняка,
Что снова буду в дверь стучаться:
- Видать, забыла про сынка?
Придет пора, когда обратно
Уже не сможем повернуть.
Не все ль дороги говорят нам,
Что недалек последний путь?
И потому душа в тревоге
Пред тем, как надобно уйти,
Ведь все дороги, все дороги
Ведут к последнему пути.
Стихи для иеромонаха Романа
Когда наша машина уже летела по Белоруссии, отец Роман
вдруг с улыбкой сказал:
- Ольга, читайте танку!
В японской поэзии я не сильна и смогла вспомнить только
две строчки из трехстишия Басё:
... Любуясь прекрасным, я жил, как хотел.
Вот так и кончаю год.
Все помолчали, и я с облегчением подумала, что, видимо,
эти строчки как-то созвучны отцу Роману - или, по
крайней мере, не вызывают у него явного неприятия.
- Читай что-нибудь еще, читай, что вспомнишь!
- сказала сидевшая за рулем Ирина.
А мне и вспоминать не надо - с юности я знаю
наизусть множество стихов Серебряного века. Первое, что
пришло в голову, - «Шестое чувство»
Николая Гумилева:
Прекрасно в нас влюбленное вино
И добрый хлеб, что в печь для нас садится,
И женщина, которою дано,
Сперва измучившись, нам насладиться...
«Щас! Прочитаешь ты это иеромонаху!» -
мысленно осадила я себя. И в голове тут же поплыли стихи
Ахматовой:
Твой белый дом и тихий сад оставлю.
Да будет жизнь пустынна и светла.
Тебя, тебя в моих стихах прославлю,
Как женщина прославить не могла...
Нет, это тоже никуда не годилось. Конечно, если бы отец
Роман поддержал просьбу, я прочитала бы и Гумилева, и
Ахматову. Но он молчал, и я была рада тому, что он молчит.
Вспоминая эти минуты, я и сейчас не знаю: что можно было
прочитать тогда без смущения, полностью доверяя тому, что
сказал поэт? Таких стихов очень мало. Может быть,
Мандельштама: «Только детские книги читать»?
Или Ахматову: «Он длится без конца - янтарный,
тяжкий день»? Или «Коршуна» Блока? На
Цветаевой я даже боюсь останавливать внимание: слышала,
как отец Роман назвал ее поэзию безблагодатной, да и мне
самой уже много лет тяжело читать ее стихи.
Я стараюсь мысленно сложить в отдельную стопку те
стихотворения, которые можно было бы прочитать иеромонаху
Роману. Но этих стихотворений совсем немного, и я так и не
вспомнила ни одного, которое могло бы стать для него
подарком.
Зато я нашла первую строчку из трехстишия Басё, которое
пыталась прочитать тогда в машине:
Луна или утренний снег...
И вспомнила стихотворение отца Романа:
А мне зима все более по нраву.
Старею ли, смиряюсь? - Не понять.
Люблю смотреть на стылые дубравы
И ничего ни от кого не ждать.
Ночь. Полнолунье. Божья благостыня.
Душа вбирает неземной покой,
Где светлая безмолвная пустыня
Искрит над головой и под ногой.
Царит луна в прозрачности великой.
Ей хорошо с премирной высоты
Пылающей хрустальною веригой
Одаривать деревья и кусты.
Стою, гляжу на чудное свеченье
Прилунного морозного столбца...
Прекрасен мир! Зело добро творенье!
Но что сказать о Красоте Творца?
Самый счастливый человек
- Как узок наш путь спасения! - говорит отец
Роман. - Слева - пропасть отчаяния, справа
- пропасть уверенности в спасении. Нужно пройти
между этими страшными пропастями. Нам оставлена надежда.
И, как бы мы ни жили, какой бы ни была наша жизнь, -
уныния от нас, лукавый, не дождешься!
Унывающих отец Роман привозит к одной больной женщине:
она не может двигаться - но такая счастливая!..
И отец Роман рассказывает о том, что унывающих он иногда
привозит к одной тяжело больной женщине: она потеряла
способность двигаться и может шевелить только одним
мизинцем. «Вы знаете, пока я была здорова, купалась
в атеизме и не хотела жить, - говорит она. - А
теперь у меня не те ручки и ножки, но я знаю Бога -
и такая счастливая!..» Вспоминает отец Роман и
другую больную, которой уже нет на земле. Тридцать лет
лежала она неподвижно и даже говорить не могла -
могла только прикрыть глаза в знак согласия. Отец Роман
навестил ее и спросил: «Марина, скажите, а вы хотели
бы принять монашество?» Больная закрыла глаза и
улыбнулась... За неделю было сшито монашеское
облачение, Марину постригли - и очень скоро ее не
стало. «Тридцать лет страдал человек, чтобы
сподобиться монашества, - говорит отец Роман.
- И сейчас за нее так легко молиться!»
Наша машина въезжает в древний русский город Полоцк,
который так сильно пострадал во время Великой
Отечественной войны, что по-настоящему старых зданий на
его улицах почти не осталось. Глубокую старину здесь
помнит только река Полота да огромные камни на берегах с
высеченными на них крестами и славянскими надписями. А еще
- Спасо-Евфросиниевский монастырь XII века. Там в
Преображенском соборе сохранилась крохотная келлия святой
Евфросинии Полоцкой - в век раздробленности Руси она
молилась здесь о победе над «тьмой
разделения». В преклонных годах преподобная
совершила паломничество на Святую Землю и у Гроба Господня
просила о том, чтобы ей умереть в Иерусалиме. Бог услышал
ее молитву: святая Евфросиния слегла и, проболев около
месяца, переселилась в Небесный Иерусалим. Имя ее -
Евфросиния - в переводе с греческого означает
«радость».
Неподалеку от монастыря, на улице Евфросинии Полоцкой,
стоит дом друзей отца Романа - Алексея и Аннушки.
Свежим деревом пахнет этот дом - большой, светлый,
совсем новый, с льняными занавесками на окнах и глиняными
чашками на полках. С особым чувством Алексей показывает
нам баню: всё в ней сделано его собственными руками и
ручками его маленького внука.
Уже проводив нас с Наталией в комнату на втором этаже,
Алексей вполголоса говорит:
- Девочки, вы помогите, пожалуйста, Аннушке по
хозяйству... На стол накрыть, посуду убрать. Она
плохо себя чувствует.
- Мы постараемся, мы поможем...
- А я и не сомневаюсь. Если бы вы были без отца
Романа, я бы мог еще сомневаться. Но ведь вы с отцом
Романом приехали...
Мы уже знаем, что у Аннушки тяжелая болезнь -
опухоль мозга - и сейчас она приходит в себя после
курса химиотерапии. Отец Роман, как может, поддерживает ее
и Алексея и, когда Аннушке делали операцию, был рядом с
ними в больнице. Теперь вся семья молится и ждет, как
будет развиваться болезнь, - а может быть, и совсем
не будет? Вот почему у Алексея такой растерянный вид. И
нам очень жалко его - такой сильный, большой -
наверное, я не достану ему и до плеча, - с новым
надежным домом, могучим автомобилем... и такими
глазами.
Аннушка встречает нас внизу: маленькая, худенькая, в
цветном халатике и платочке. И, хотя в эти дни мы видим
много женщин в платках, нам ясно, что платочек Аннушка
надела не только потому, что она ходит в церковь, и не в
честь приезда отца Романа.
Аннушка виновато улыбается, прикладывает руку к голове
- как будто силится что-то вспомнить.
- Вы меня простите, девочки, - говорит она.
- Я с вами совсем недолго побуду. У меня голова
болит, слабость очень большая. Наверное, давление низкое.
- Конечно, конечно, - говорим мы, не зная, что
еще можно сказать.
Аннушка режет салат на разделочной доске, выпиленной
Алексеем, но скоро кладет нож.
- Простите меня, девочки, я пойду, лягу...
- и она уходит к себе, а следом за ней идет Алексей
с аппаратом для измерения давления.
На другое утро Аннушка приходит к нам в комнату с
фотоальбомом и показывает свою прошлую жизнь: маленького
ребенка на детской площадке, весенний лес - он был
виден из окна квартиры в Полоцке, где они жили, пока не
построили дом. Показывает свой портрет в осеннем саду. До
болезни Аннушка выглядела совсем по-другому: с длинными
темными волосами, в элегантной, немного старомодной шляпе
- яркая, необычная женщина. Но сейчас, худенькая, в
платочке - она гораздо милее, гораздо подлиннее! Она
кажется нам хрупким сосудом, ее страшно задеть, как-то ей
повредить, и мы не знаем, что хорошего можем для нее
сделать. Аннушка пишет записку о здравии и просит отвезти
ее в Петербург, в часовню блаженной Ксении, - мы
рады, что можем хотя бы это, но чем же еще ей помочь?!
Скоро мы уезжаем из Полоцка с подарками Алексея -
платками, освященными на мощах святой Евфросинии, и ее
житием. Прощаясь с нами у ворот, Алексей смотрит на нас с
тем же растерянным видом. Мы отвозим записку о здравии к
блаженной Ксении, мы поминаем тяжко болящую Анну в
молитвах... и скоро узнаем, что отец Роман опять
уехал в Полоцк. Позже, летом, Аннушка переносит еще одну
операцию, лежит в реанимации, и отец Роман опять навещает
ее. «Наше дело - молиться и бороться за
жизнь», - пишет он.
Аннушка улыбается в ответ на слова о том, что мы передаем
ей поклоны. А еще говорит своему мужу: «Я -
самый счастливый человек на свете».
И это непостижимо.
Калина красная
Это был старый уютный дом на дачном участке где-то под
Минском. На столе мягко горела свеча, стояло простое
угощение: салаты, рыба, картошка, - приезжали и
уезжали, сменяя друг друга, гости. Пожилой хозяин дома,
Стефан Васильевич, сидел за столом, ссутулившись, и
перебирал четки. Его жена, Валентина Иосифовна, мягкая и
немногословная, прислуживала гостям, а когда выдавалась
свободная минутка, с улыбкой присаживалась в стороне.
От отца Романа я слышала, что Стефан Васильевич любит
поэзию, и он кажется мне интеллигентным романтиком,
который, выйдя на пенсию, переселился за город, поближе к
природе. За столом он вскользь говорит о том, что в
знаменитом стихотворении Симонова «Жди меня»
звучат мотивы поэзии Гумилева. Рассказывает, как был
потрясен, прочитав в конце 1980-х годов в «Новом
мире» статью философа Тростникова «Научна ли
"научная картина мира"?». Вспоминает,
как приехал к отцу Николаю Гурьянову с ребенком и попросил
старца показать мальчику чудо - а тот, помолившись у
икон, с улыбкой включил электрическую лампочку.
«Зачем отец Николай это сделал? Ну какое это
чудо!» - думал Стефан Васильевич, а потом,
придя в домик, где он остановился, узнал, что
электричество на острове отключено... И еще
рассказывает, как ему приснился знакомый деревенский дом,
во сне сиявший всеми цветами радуги, а наяву потом
оказалось, что в том доме хранились старинные иконы и
церковные книги.
Наступают сумерки, и хозяева выходят из дома, чтобы
проводить последних гостей. Мы остаемся за столом втроем,
и тут отец Роман говорит нам с Наталией:
- Стефан - генерал, а как смиряется, да?..
Генерал! Когда Стефан Васильевич возвращается за стол, я
смотрю на него во все глаза. Ведь генерал - это
военная выправка, четкость, авторитарность и - как
мне всегда казалось - сокрытие или даже отсутствие
теплых человеческих чувств. Нет, на генерала Стефан
Васильевич совсем не похож!
А генерал начинает рассказывать о том, как однажды зимой
он приехал в Ветрово. Было это в то время, когда иеромонах
Роман был в затворе. Паломники приезжали в скит, писали
отцу Роману вопросы, а он, тоже письменно, через щель в
двери, отвечал.
Так вот, именно в это немое, глухое время Стефан
Васильевич приехал в Ветрово с каким-то серьезным вопросом
во время Рождественского поста. О том, удалось ли ему
разрешить свой духовный вопрос, Стефан Васильевич умолчал.
Зато рассказал о том, как отец Роман решил вопрос с его
питанием: передал ему через дверь пачку галет, которую
пришлось растянуть на сутки. Уходил генерал из скита в
30-градусный мороз, был совсем без сил и с трудом шел по
льду Лочкино вместе с двумя спутниками.
«Мы подошли к калине, наелись ягод. А дома я
понял: нет на берегу никакой калины! Не растет она
там...»
- И вдруг, - говорит Стефан Васильевич,
- вижу: прямо на берегу реки стоит калина, вся
сверху донизу усыпанная ярко-красными ягодами! Мы подошли
к ней, стали есть, наелись досыта - и еще целый
мешок ягод набрали! А потом, уже вернувшись домой, я
понял: нет на берегу никакой калины. Не растет она там.
- Неправда! - говорю я. - Растет. У отца
Романа есть такое стихотворение:
Ни забот, ни печали, ни дум,
И вокруг безобразия нет.
По огнистому снегу иду
И вбираю в себя чудный свет.
А душа безсловесно поет:
Как не петь в богозданном краю?
И калина калинку дает,
Как последнюю лепту свою...
- Да, если идти к отцу Роману через лес, там будет
калина, - упорствует генерал. - А на берегу
реки она не растет! Там одни камыши.
Вьюн над водой
Отец Роман часто напевает церковные песнопения и даже
пытался научить петь нас с Наталией - но ни в
Ветрово, ни в дороге мы ни разу не слышали, чтобы он пел
свои песни. Да мы этого и не ждали: знали, что он давно не
исполняет своих песнопений, за него это делают другие
- но никто не может спеть песни иеромонаха Романа
так, как пел их он сам. Как бы ни было хорошо другое
исполнение - всё равно в нем утрачиваются та глубина
и сокровенность, передать которые может только сам отец
Роман.
Была глубокая ночь, когда мы с Наталией попрощались с
отцом Романом, Стефаном Васильевичем и Валентиной
Иосифовной и по крутой лестнице поднялись на второй этаж.
Наталия взяла молитвослов, я открыла тетрадь - но не
написала ни строчки, потому что снизу вдруг послышалось
пение.
Я сразу узнала слова - это было стихотворение
«Васильки», над которым отец Роман так
долго работал прошлой зимой:
... А помню - рожь и васильки,
И небеса вбираю в грудь...
А в детстве мы плели венки,
Но детство то нам не вернуть.
Мы с Наталией быстро спускаемся вниз, но песня про
васильки уже кончилась. За столом поют другую песню, на
этот раз народную, которую я тоже слышу в первый раз:
Вьюн над водой, вьюн над водой,
Ой да вьюн над водой завивается.
Парень молодой, парень молодой,
Ой да парень молодой собирается.
Вынесли ему, вынесли ему,
Ой да вынесли ему сундуки полны́ добра.
- Это не моё, ой, это не моё,
Ой да это не моё, это матушки моей.
Вывели ему, вывели ему,
Ой да вывели ему ворона добра коня.
- Это не моё, это не моё,
Ой да это не моё, это батюшки мово.
Вывели к нему, вывели к нему,
Ой да вывели к нему свет-Настасьюшку.
- Это не моё, это не моё,
Ой да это не моё, это брата моего.
Вынесли ему, вынесли ему
Ой да вынесли ему длинный посох да суму.
- Это вот моё, это вот моё,
Ой да это вот моё, Богом сýжденноё...
- Обычно в этой песне не поют последний куплет,
- тихо говорит Валентина Иосифовна. -
Заканчивают на том, что вывели свет-Настасьюшку, и парень
отвечает: «Это вот моё...» И поют эту
песню именно как свадебную. А куплет про длинный посох да
суму поют только отец Роман и Пелагея.
- О чем эта песня? - говорит отец Роман.
- Вот смотрите: вынесли ему сундуки полны добра
- символ земного богатства. Потом вывели добра коня
- предлагают власть, почет. Потом вывели
свет-Настасьюшку - это радость семейной жизни. Но он
от всего отказывается и выбирает посох и суму: то, что
дает Бог. А счастье человека - в приятии Божьего.
Любышь
«Любы́шь» - название такое же
говорящее, как и «Дивеево». И похоже оно не
столько на слово «любовь», сколько на
церковнославянское «любы́»:
«Благодать Господа нашего Иисуса Христа, и любы Бога
и Отца, и Причастие Святаго Духа, буди со всеми
вами...» А еще, наверное, так можно назвать
ребенка - «ты мой любыш». Или «моя
любышь» - если девочка.
Но вообще-то Любышь - это село в Брянской области,
настолько маленькое и простое, что я не запомнила в нем
ничего, кроме белого Введенского храма. В этом храме
иеромонах Роман служил Божественную Литургию в праздник
святых жен-мироносиц. Это была первая Литургия, которую
отец Роман совершил на родной Брянской земле -
поэтому, наверное, в начале проповеди ему было трудно
говорить. Он замолчал на несколько мгновений - а
потом продолжил:
- Дорогие, я хотел бы, чтобы вы запомнили три
прекрасных духовных закона - может быть, они помогут
вам выжить. Мы с вами часто скорбим, а первый из этих
законов говорит: смиренный уже не страдает. Не страдает,
когда понимает, что любая болезнь, любая боль, любая
клевета - это духовное лекарство. Тогда его скорбь
уже растворяется надеждой. А когда мы еще и благодарим за
болезнь, то душой выздоравливаем!
Второй закон духовный: без причины и пользы никто не
страдает. Мы все находимся в том состоянии, которым сами
подаем причину нашим скорбям и страданиям. Не так
воспитывали детей: обували, одевали - а самого
главного не дали. Ведь те дети, у которых мать или отец не
научились чтить Бога, вряд ли будут почитать родителей. На
Руси прежде никогда не было домов престарелых - это
был бы позор. А в Европе это уже стало законом. Старики
там сами не хотят мешать молодым и идут в дома престарелых
- ведь молодые должны только развлекаться. Это
страшно!
«Любящему Бога всё во благо. Когда человек это
усваивает, ему очень легко жить!»
И еще один закон: любящему Бога всё во благо. Когда
человек это усваивает, ему очень легко жить! Нам трудно и
тяжко только потому, что мы забываем о Боге, о том, что Он
нас любит и лечит.
После службы мы едем к настоятелю храма, отцу Владимиру
- он живет в четырех километрах от села, в городке
Дятьково. Пока в большой зале накрывают на стол, мы с
Наталией заглядываем в комнату поменьше - наверное,
это детская. У окна там стоит письменный стол, а на нем
новый глобус, голубой-голубой в солнечном свете. Перед
глобусом - иеромонах Роман и девочка лет пяти в
розовом платье, младшая дочка отца Владимира.
- Где ты живешь? - спрашивает она.
- Давай я покажу тебе, где мой скит, - говорит
отец Роман, поворачивая глобус.
Девочку зовут Лизой - в честь преподобномученицы
Елисаветы Феодоровны. Отец Роман так бережно обращается с
ней, а она не отходит от него ни на шаг, с улыбкой
заглядывает в лицо, тянется обнять.
За столом отец Владимир держится очень скромно и как будто
виновато, а его жена, матушка Ольга, прислуживает гостям и
только в конце обеда садится за стол - поближе к
двери, ведущей на кухню. Но чувствуется, что настоящая
хозяйка в доме - это теща отца Владимира, большая
властная женщина, и удивительно, что Лиза -
бело-розовая пушинка - так на нее похожа. И Лизе, и
ее старшей сестре Софии быстро надоедает сидеть за столом:
они не любят подолгу жевать и слушать взрослые разговоры.
София начинает с загадочной улыбкой кружить вокруг стола,
а Лиза опять подходит к отцу Роману и обнимает его за
плечи.
- Чувствуешь, у меня там монашеский параманчик?
- спрашивает отец Роман.
Лиза улыбается.
- Хочешь иметь такой же?
- Да! - звонко отвечает она. - Я хочу
стать монашкой!
За столом все дружно кивают: да, действительно хочет!
У меня осталась фотография: все участники того обеда перед
белым домом отца Владимира. Девочка в розовом платье и
розовой шапочке стоит рядом с седобородым иеромонахом, и
рука отца Романа лежит у нее на плече. Конечно, вряд ли
мне доведется об этом узнать, но все-таки очень хотелось
бы: станет ли Лиза монахиней? А если нет, то какова будет
ее судьба?
Дом печали
Куда бы мы ни приехали, отец Роман представлял нас своим
друзьям так: «Со мной питерцы: Наталия, художница,
Ольга, писательница». Сама я никогда не называю себя
писательницей - это или слишком громко, или просто
смешно, после знакомства с отцом Романом это стало еще
очевиднее. Да и отца Романа мне теперь трудно назвать
поэтом, но по обратной причине: поэт - слишком
легковесное для него слово.
И только один раз отец Роман представил меня:
«Ольга...» - и замолчал. Это было в
доме престарелых на окраине Брянска, а писателей с
журналистами в таких местах не очень-то ждут. В доме
престарелых лежит друг юности отца Романа, Владимир:
когда-то в сельском доме культуры он был директором, а
Александр Матюшин - худруком. Мы слышали, что
Владимир был человеком безбожным, но в последние годы всё
хотел увидеть отца Романа, ждал его, любил прихвастнуть:
«Я знаю Матюшина!..» Владимир сильно выпивал
и, наверное, поэтому прошлой зимой был найден на обочине
шоссе в тяжелом состоянии: его сбил автомобиль. Долгое
время Владимир был в коме, потом вернулся в сознание
- и снова звал отца Романа, а вот
теперь...узнает ли его?
Я всё жду, что вот сейчас нас остановят - ведь это
дом престарелых, сюда посторонним нельзя. Но нас проводят
на второй этаж, мы идем по длинному коридору с
мутно-зелеными стенами и оказываемся в палате, где на
каталках лежат три полуголых человека. Двое из них,
похоже, перенесли инсульт - руки у них неестественно
скрючены, во взгляде детское непонимание, - а
третий, очень бледный, с каким-то съехавшим на сторону
лицом, лежит с закрытыми глазами.
- Владимир, Владимир, - склоняется над ним
отец Роман, но тот, как в бреду, говорит несуразицу.
Отец Роман выпрямляется. Лицо его печально.
- И как за него теперь молиться? - говорит он.
- А причащать его в таком состоянии нельзя...
Он помазывает больному лоб освященным маслом - и тот
успокаивается, обмякает, лежит совсем неподвижно.
Долгожданный Матюшин стоит у его кровати, но Владимир
этого не понимает, а почему так сложилось - кто
знает?
В палату входит медсестра в синем халате - высокая,
крепкая, с короткой стрижкой - и помогает сесть
больному с соседней каталки. Она берет ложку и кормит его
супом, и это поражает меня, потому что в одной
петербургской больнице я видела совсем другую картину.
Медсестра просто ставила тарелку на тумбочку у постели
тяжело больного человека, клала рядом ложку - и
уходила, а через полчаса возвращалась и уносила нетронутую
еду.
- Давайте я и вас помажу маслицем, - говорит
отец Роман медсестре, и та, словно школьница, встает перед
ним навытяжку, шмыгая носом.
Я выхожу в коридор и слышу, как в женской палате напротив
работает телевизор. Там идет передача о жизни Челентано, и
голос диктора страстно говорит от лица певца:
«Почему я - старик? Ведь у меня тот же самый
голос! Я могу петь!..»
Сквозь приоткрытую дверь вижу бесформенные старушечьи
фигуры перед экраном. И здесь, в доме престарелых, не
нужные никому, они продолжают обманывать себя, проживая
чужую, выдуманную жизнь.
Дом печали, дом печали...
И такое тоже - жизнь.
Иеромонах Роман выходит из палаты, и мы вновь идем за ним
по длинному коридору. Наверное, это очень тяжело -
вот так выходить от умирающего друга, которого нельзя
причастить, за которого не знаешь, как молиться. Но я верю
отцу Роману, я знаю, что Владимир не останется сиротой.
Хорошие лица
В село Удельные Уты, соседнее с Рябчёвском, мы приезжаем
поздно вечером - и видим выстроившихся у храма людей
с зажженными свечами в руках.
- И на Пасху не собиралось здесь столько народа!
- с удивлением говорит настоятель церкви, и у нас
действительно возникает ощущение, что мы снова вступаем в
пасхальную ночь. Между двумя рядами людей проходим в храм
- а там красные пасхальные облачения, и свет такой
особый, какой бывает только в святую ночь.
- Христос воскресе! - восклицает отец Роман,
делая ударение на первом слове.
- Воистину воскресе! - отвечает народ.
- Меня явно с кем-то спутали, - вполголоса
говорит иеромонах Роман. Беседовать с утинцами отец Роман
идет в сельскую школу - в ней он учился один год,
когда был девятиклассником.
- Сколько живых душ! Русь еще жива... -
говорит нам отец Роман у школьного крыльца. -
Помолитесь, чтобы Господь через мое косноязычие коснулся
чьего-то сердца.
Мы проходим в спортивный зал, который, наверное, совсем не
изменился с тех пор, как Саша Матюшин занимался здесь
физкультурой. На стенах по-прежнему нарисованы
разноцветные геометрические фигуры и силуэты спортсменов,
крупными буквами написаны строки: «О спорт! Ты
мир!», «Выше, дальше, быстрее!».
Несколько рядов стульев заняты сельчанами - я смотрю
на их лица и с удивлением замечаю, что они интереснее
городских. В городе как будто есть какой-то канон (вовсе
не иконописный), которому все стремятся соответствовать и
потому делаются безликими. А тут, хотя об иконописи тоже
говорить не приходится, все лица индивидуальны, авторской
работы, словно вылепленные вручную сосуды. Здесь легко
можно встретить героев пьес Островского, и не надо ничего
выдумывать, чтобы увидеть Катерину, или Тихона, или
Кабаниху.
Отец Роман садится за школьную парту в центре зала, перед
ним ставят старенький микрофон в гирлянде скотча, и он
начинает рассказывать о том, как впервые задумался о
монашеской жизни. А я снова вглядываюсь в окружающих
людей. Возле меня сидит маленькая женщина с иссиня-черными
волосами и фиолетовыми ногтями. Она уже немолода, на ногах
у нее - черные лосины и белые кроссовки. Настроена
она скептически и комментирует слова отца Романа себе под
нос.
Вот говорит он:
- А монах - он каждый день делает новый шаг к
Богу...
- Или в обратную сторону, - бормочет моя
соседка.
Но проходит полчаса, и она уже не отпускает ядовитых
замечаний. Она сидит, подперев щеку рукой, и шумно,
по-бабьи вздыхает.
- А теперь, дорогие, задавайте вопросы, -
говорит отец Роман. - Только постарайтесь не
спрашивать ничего личного: ведь вам тут потом жить друг с
другом.
Молодая женщина тянет руку, встает.
- А вот как быть, если муж изменяет? -
срывающимся голосом спрашивает она. - Если двое
маленьких детей, и он через это переступает?..
Я поражена. Ведь эта женщина всё равно что на площади
открыла свою беду! Здесь собралась половина села, и если
кто-то и не услышал ее признания, наверняка узнает о нем
завтра.
А вот поднимает руку другая женщина, усталая, с бледным
веснушчатым лицом.
- Мне тридцать лет, - говорит она. - И я
очень хочу родить ребенка. Но я боюсь... Ведь
неизвестно, что будет дальше с нашей страной, что ждет
всех нас...
Хорошими глазами отец Роман называет такие глаза,
которые не разучились плакать
«У него хорошее лицо», - часто говорит о
ком-нибудь иеромонах Роман. Как я понимаю, хорошим он
называет такое лицо, на котором запечатлены следы
внутренней работы. А «хорошие глаза» -
это такие глаза, в которых отражается живая душа, глаза,
которые не разучились плакать. Хорошие лица, по словам
отца Романа, были у пожизненно заключенных, которых он
навещал в тюрьме. А однажды к нему приехал знакомый и стал
рассказывать, что вчера в ресторане он встретил блудницу,
которая с тоской сказала: «Может, в монастырь
уйти?»
- Батюшка, хотел привезти ее к вам, - сказал
знакомый.
- И что же не привезли?
- Батюшка, простите, она у меня в машине...
Они сели на лавочке возле дома, и отец Роман спросил:
- Плакать еще не разучились?
Женщина заплакала, и слезы стали смывать краску с ее лица.
- Скажите, чего бы вы хотели больше всего?
- Больше всего мне хочется простого человеческого
счастья. Чтобы был муж, семья...
- А не растоптали ли вы свое простое человеческое
счастье? - сказал отец Роман. - Вот смотрите:
если выйдете замуж, вам придется скрывать от мужа такую
страшную тайну. Выдержите ли? Или захочется всё ему
открыть... И тогда неизвестно, сможет ли выдержать
он.
Потом отец Роман узнал, что эта женщина вышла замуж, у нее
родились дети... и всё благополучно в ее семье.
И мне вспоминается старое песнопение иеромонаха Романа, в
котором пересказывается евангельский эпизод о блуднице,
омывшей ноги Христа слезами. Господь простил ей многие ее
грехи - за то, что она возлюбила много. А завершает
отец Роман евангельский рассказ своими собственными
строками:
...Целую пожелтелые листы,
Святые покаянные страницы.
Душé моя, блудница - это ты.
Да даст тебе Господь любовь блудницы! http://www.pravoslavie.ru/96086.html ruskline.ru Ответ ему был дан такой: «выйди и стань на горе пред лицем Господним, и вот, Господь пройдет, и большой и сильный ветер, раздирающий горы и сокрушающий скалы пред Господом, но не в ветре Господь; после ветра землетрясение, но не в землетрясении Господь; после землетрясения огонь, но не в огне Господь; после огня веяние тихого ветра, и там Господь». По-славянски заключительные слова звучат еще ярче и загадочней: «Глас хлада тонка и тамо Господь» (3 Цар 19:11-12).
Илия весь был – пламя и буря. Он обличал царя и истреблял языческих пророков, низводил огонь с неба и сам был вознесен на небо в огненной колеснице. Не случайно именно о нем говорили наши предки, заслышав грозу: это пророк Илия катит по небу.
Именно такому пророку Господь и показывает самым наглядным образом, что Он входит в человеческую жизнь не в вихре, не в землетрясении, не в пламени, а в чем-то настолько тихом и неприметном, что даже перевести это выражение на любой современный язык очень трудно. Как же так, можно возразить и удивиться, ведь Закон на горе Синай был дарован народу как раз в землетрясении, и не раз сведенное с неба пламя подтверждало, что Господь есть Бог (и по молитвам Илии в том числе), и даже Иову ответил Господь из бури. Всё это так.
Но сам Ветхий Завет – он скорее про другое: про то, как Господь избрал неприметный и ничем не знаменитый народ. У египтян были великие пирамиды, у вавилонян – каналы, шумеры изобрели первую письменность, а финикийцы – первый алфавит. Все эти народы создали великие и славные государства, могучую культуру, распространили свое влияние по окрестным странам… а вот древним евреям нечем было хвалиться, кроме Бога. Как особую честь для Соломона, самого и знатного и богатого царя Израиля, упоминает Библия, что за него выдал свою дочь сам египетский фараон! Когда читаешь это, понимаешь, кем выглядели евреи на древнем Ближнем Востоке. Даже своим заклятым врагам филистимлянам, и тем уступали они в культурном развитии: позже них научились обрабатывать железо.
И так Господь напоминал им, что назначение избранного народа в этом мире – не в славе и силе, не в государственном величии и не в культурном и технологическом превосходстве, а в чем-то совсем другом. То же самое касается и Нового Израиля, Церкви. Ведь всё самое главное, что мы находим в Новом Завете, дается не в буре и пламени, а именно что «в гласе хлада тонка». Рождение Младенца в вертепе, беседы с рыбаками на берегу озера, Вечеря с учениками в горнице частного дома – разве сравнится всё это с царскими праздниками Ирода, с великолепием храмовых обрядов, с мощью римского войска и многоученостью книжников и фарисеев? Но не во всем этом явился Господь.
Сегодня, как и во времена Илии, как и во времена Христа, внешний, языческий или атеистический мир поражает многим, но прежде всего, своим блеском и шумом. Включаешь телевизор, открываешь новостной сайт в интернете – на тебя обрушиваются и вихри, и землетрясения, и пламень. Не слишком добросовестные журналисты сознательно стараются дать каждой новости наиболее хлесткий заголовок или анонс, и желательно с негативом. Если подать мелкий скандальчик как глобальную катастрофу, читателя такой заголовок зацепит, он щелкнет по ссылке, прислушается на секунду к бубнежке теледиктора – пусть даже суть события его разочарует, но на минутку-другую его внимание будет привлечено, а значит, цель достигнута.
Еще в большей степени это касается рекламы. Сегодня на человека обрушивается такой поток информации, что до него можно только докричаться. Некогда ему объяснять, чем хорош именно этот товар, нужно пощекотать его нервы, задеть в нем самые чувствительные струнки (например, тщеславие или сексуальный голод), любой ценой его «зацепить».
А поскольку зацепок таких всё больше и больше, приходится придумывать всё новые, всё более изощренные и сильнодействующие. Так компания подогретых пивом подростков кричит всё громче, размахивает руками всё шире – каждому надо перекричать остальных. Скажи один из них любую, пусть даже самую важную вещь спокойным, ровным голосом – его никто просто не услышит. Проходит время, они привыкают – и то, что нельзя прокричать, они уже не могут выразить; что превосходит сложностью и глубиной рекламный ролик или музыкальный клип – то неспособны воспринять. «Ну это… я, типа, такая… а он ващще, короче, такой…»
Что с такими делать – отдельная тема, да и нет у меня единого ответа. Но одно могу сказать точно: этому вихрю бессмыслиц нельзя подражать, с этим мозготрясением нельзя соревноваться. Всё равно проиграешь, а если вдруг даже выиграешь, сам тому не обрадуешься.
Но христианские СМИ, христианские блоги да и просто частные разговоры христиан тоже нередко вовлекаются в похожий круговорот. Говорить вполголоса значит не быть услышанным, и потому выбираются самые скандальные темы, приводятся самые жареные факты, даются самые резкие оценки. Ничего, если потом не всё сказанное окажется уместным – по крайней мере, внимание привлечь удалось. А если сама тема разговора очень важна, то, пожалуй, можно и пренебречь побочными эффектами, главное, чтобы люди услышали. Разве не так?
Нет, не так. Даже если не вспоминать о таких понятиях, как пустословие или осуждение (а их границы в крике пересекаются легко и незаметно), такое поведение оказывается просто нерациональным. Перекричать рекламистов и «новостников», равно как и подростков с пивасиком, нам все равно не удастся. С тем же успехом мог бы Моисей взяться за строительство пирамид повыше фараоновых, или апостолы – за сооружение храма пышнее иродова. Если мы сегодня закричали, чтобы нас услышали, то завтра придется кричать еще громче, и послезавтра, и так до бесконечности. Мы втягиваемся в соревнование, которое обречены проиграть
Есть такое понятие, как «экологичность решения». Порой то или иное решение проблемы оказывается самым выгодным и действенным в ближайшей перспективе, но оно наносит существенный и длительный вред всей ситуации в целом. Например, построили нефтяную вышку, получили прибыль, но на десятилетия загубили окрестную природу.
Или другой пример, из прошлого лета: засыпали пожарный пруд и пустили его под застройку, не обновляли пожарную технику и даже рынду сдали в металлолом – а через несколько лет оказались совершенно беззащитными перед пожаром. Чтобы избегать таких решений, не нужна какая-то особая мудрость, достаточно обычного опыта и здравомыслия. И сдается мне, что там, где о Боге начинают кричать, где Евангелие проповедуют путем скандала – там принимают крайне неэкологичные решения, пусть даже и для очень насущных проблем.
Но даже не это главное. Наш мир, оглушенный криком, ослепленный фальшивым блеском, все-таки воспоминает иногда: да ведь было же и еще нечто важное, полузабытое, давнее, детское… И мы, может быть сумеем ему об этом напомнить словами древней нашей Книги: веяние тихого ветра, глас хлада тонка – и там Господь.
Андрей Десницкий
Источник pravmir.ru Комментарий mbchurch.ru: мы публикуем статью православного христианина, консультанта Института перевода Библии, доктора филологических наук, Андрея Десницкого. Не смотря на то, что мы (редакция сайта МЦЦ) и автор статьи, принадлежим к разным христианским конфессиям, мы считаем что затрагиваемая тема одинаково актуальна и важна в наше время для всех христиан.
mbchurch.ru Главная › Об отце Романе › Ольга Надпорожская. В веянии тихого ветра Под стихотворениями иеромонаха Романа всегда указаны названия тех мест, где они были написаны: Рябчёвск, Родовое, Кярово и Лисьё, Печоры, Киев, Полоцк, деревня Боровик… А начиная с 1994 года почти под всеми стихами стоит одно и то же название – скит Ветрово. Самое первое стихотворение, написанное в скиту, отец Роман считает одним из лучших у себя: Я разрывался в раздвоеньи,В непостоянстве, как во зле.Искал порою утешеньяТо в небесах, то на земле. Цвета, любимые доселе,Причина тишины и бурь, –Жизнеликующая зеленьИ духоносная лазурь. Душе! Едино на потребу!Мимоходящим отболей!…И снова радуемся небу,Не забывая о земле. Но мы с Наталией, добираясь в Ветрово, не видели вокруг ни зеленого, ни голубого. В апреле краски были совсем другими – в основном серая и ржаво-желтая. Серая – это хмурое, одутловатое небо и отражающая его речка Лочкино, жёлтая – высокий прошлогодний камыш по берегам и болото, среди которого река вьется много километров, пока где-то очень далеко не впадает в Псковское озеро. Нам хотелось, чтобы все вокруг цвело, как в стихах отца Романа – яблони, лилии, розы – но изо рта шел пар, а с неба – дождь вперемешку с градом и снегом. Мы ходили по берегу темной реки на окраине деревни Боровик и ждали отца Романа: его лодка должна была появиться справа, из-за поворота реки, где над самой водой, как шлагбаум, склонялось безлистое дерево. Мы ждём иеромонаха Романа минуту, другую, полчаса, и вот наконец за поворотом мелькает ярко-оранжевое пятно. Меня так страшит предстоящая встреча, что я делаю вид, будто ничего не заметила, но Наталия с улыбкой говорит: – Я слышала шум моторки. Из-за поворота реки, свистя крыльями, вылетают утки, а потом выворачивает странная лодка – точнее, две лодки, соединенные одна за другой деревянными жердями. Но мы смотрим только на сидящего на корме человека в подряснике и оранжевом спасательном жилете. Издалека видны черные провалы под глазами, впалые щеки – все его лицо кажется темным. Лодка подходит ближе – и я вижу, что иеромонах Роман выглядит гораздо старше, чем я думала. – Христос Воскресе! –восклицает он, делая ударение на первое слово. – Воистину Воскресе! – отзываемся мы. – Сейчас попробую угадать, кто из вас кто, – с улыбкой вглядывается он в нас. – Это, – отец Роман указывает на Наталию, – Ольга, писательница. А это, – смотрит он на меня, – Наталья, художница. – Нет-нет, батюшка, наоборот, – вразнобой говорим мы. – Это Наталья, а это – Ольга! – Ну должен же я доказать вам свою частичную прозорливость! – настаивает отец Роман. – Это, – он смотрит на меня, – Наталья, художница. А это – Ольга, писательница! Это звезды из Петербурга. Я же только со звездами общаюсь! – шутит он. Нас разбирает нервный смех. Неужели это тот самый иеромонах Роман, который поет «Улетучились думы мои, и омылась душа тишиной…» – и душа, внимая пению, тут же погружается в тишину и печаль?.. Мы грузим сумки в первую лодку, а сами садимся во вторую вместе со своими спутниками – Спиридоном из Петербурга и Ириной из Минска. Отец Роман раздает нам плотные плащи-дождевики, отталкивается веслом от берега, заводит мотор – и мы плывем по реке, то и дело поворачивая. Примерно через четверть часа на левом берегу показывается маковка деревянного храма. Это и есть скит Ветрово, церковь в честь иконы Божией Матери «Взыскание погибших». Я хорошо помню: слово «Храм» иеромонах Роман и в стихотворениях, и в письмах пишет с прописной буквы. Его Храм я видела на фотографиях: построенный в стиле северных русских церквей, он сиял золотистым светом – как сияют сосны в солнечных лучах. А сейчас, под серым небом, он совсем другого цвета… такого цвета бывает отсыревшая древесина, которую забыли покрыть лаком. Да и все остальные постройки в скиту кажутся темными, как дома в бедной русской деревне, а на ветвях деревьев, хоть и распустились коричневые сережки, нет ни единого листика. Должно быть, отец Роман поселился здесь на Троицу, когда шелестели листвой березы, и весь мир вокруг был как Божий Храм. Наверное, с неба лился весенний свет и, имея сердце горе, воздевая руки к небесам, сложил отец Роман эти строки: Цвет голубой и цвет зеленый… – А ты видишь во всем этом красоту? – спрашиваю я Наталию, когда мы выходим из лодки. – Конечно! Это очень красиво, – отвечает она. Скоро она поставит на берегу складную табуреточку и достанет из папки большой лист бумаги. …Прошло несколько дней – и красота Ветрово открылась мне. Было это в тот вечер, когда мы исповедались, прочитали молитвы ко Святому Причащению, и отец Роман велел нам пойти отдохнуть перед ночной литургией. Но мы не могли отдыхать: наутро мы покидали скит, и нужно было еще раз взглянуть на все, запомнить, проститься – может быть, навсегда. С фотоаппаратом в руках я вышла к причалу – и увидела, как на другом берегу реки, над холмиком с несколькими деревьями, зажегся закат. Он ни секунды не оставался прежним – менялся, наполнялся силой, все больше разгорался красным цветом, пока не стал похож на какой-то огненный столп от неба и до земли. Я сидела на перевернутой лодке, понимая, что эти мгновения не повторятся, а ведь каждое из них не сравнимо ни с чем своей красотой… и вот уже огненный свет начинает гаснуть. А потом я увидела себя на фотографии, сделанной в тот вечер: нелепая, в трех свитерах, поверх которых уже не могла застегнуться куртка, в съехавшем на затылок платке, с блаженной улыбкой. Глядя на эту фотографию, я понимаю, что была очень счастлива – и потому она мне дороже, чем самый лучший портрет, сделанный у фотохудожника. Но кто-то другой, взглянув на нее, только подивится моему несуразному виду. Вернувшись домой, я открыла сборник иеромонаха Романа, нашла стихотворение «Цвет голубой и цвет зеленый…» и увидела дату под ним: 13 февраля 1994. Не было в феврале ничего зеленого в скиту Ветрово. Наверное, не было и голубого. О какой же зелени, о какой духоносной лазури написал стихотворение отец Роман? vetrovo.ruВеяние тихого ветра. В веянии тихого ветра дух господень на мне
Веяние тихого ветра » Маранафа! Господь Грядет!
Веяние тихого ветра. Сорок библейских портретов
Ольга Надпорожская. В веянии тихого ветра
По-евангельски
Путешествуя в Рябчёвск с иеромонахом Романом
Иеромонах Роман (Матюшин) 
А мне зима все более по нраву. Старею ли, смиряюсь? - Не понять. Художник: Александра Нуракишева 
Полоцк 
Художник: Александра Нуракишева 
Свято-Введенский храм с. Любышь 
Село Удельные Уты. Фото: Владимир Безгрешнов / photographer.ru Веяние тихого ветра
Ольга Надпорожская. В веянии тихого ветра - Страница 2 из 25
«Жизнеликующая зелень и духоносная лазурь»
