Текст книги "Дух терроризма. Войны в заливе не было (сборник)". Бодрийяр дух терроризма

Жан Бодрийяр. Дух терроризма | Golbis

Жан Бодрийяр. Дух терроризма

«Дух терроризма», безусловно, самое сильное эссе Бодрийяра после «Заговора искусства». Тему терроризма философ разрабатывал еще задолго до того, как она стала актуальной для всех. Поэтому он первый, кто смог предложить наиболее развернутый и оригинальный анализ проблемы. Четвертая (террористическая) мировая война, которую предсказывает Бодрийяр, уже началась.

Новый перевод эссе из сборника «Дух терроризма. Войны в Заливе не было».

С глобальными [1] событиями — от смерти леди Дианы до Чемпионата мира по футболу, или же с событиями реальными и жестокими, такими как война и геноцид — мы сталкивались не раз. Но глобального символического события, то есть события не просто растиражированного на весь мир, а такого, которое способно нанести удар по самой глобализации — не было ни одного. Застой, продолжавшийся в течение всех девяностых годов, был настоящей «забастовкой событий» (по выражению аргентинского писателя Маседонио Фернандеса). Так вот — забастовка закончена. События перестали бастовать. В случае с терактами в Нью-Йоркском Всемирном торговом центре [2] мы имеем дело с событием абсолютным, настоящей «матерью» событий, событием в чистом виде, которое сконцентрировало в себе все те события, которые так никогда и не произошли.

Нарушены все условия игры истории и власти, так же как и условия анализа. Нужно сбавить темп. Когда события застаивались, следовало их предвосхищать и двигаться быстрее, чем они. Когда они ускорились до такой степени, необходимо двигаться медленнее них. Однако нельзя допустить, чтобы нас накрыла лавина пустых слов [discours] и тень войны: неповторимая ослепительность образов должна остаться незамутненной.

Во всем, что было сказано и написано, обнаруживается необычайная абреакция [3] на само событие и фасцинация [4], которую оно вызвало. Священный союз против терроризма, моральное осуждение соразмерны необычайному ликованию, заключенному в созерцании разрушения этого глобального всемогущества, больше того, созерцании, в некотором смысле, саморазрушения, самоубийства во всем его великолепии. Ибо это оно само, своей запредельной мощью инспирировало то насилие, которое захлестнуло весь мир, а, следовательно, инспирировало то террористическое воображаемое, которое (без нашего ведома) живет в каждом из нас.

То, что мы воображали это событие, то, что весь мир, без исключения, грезил им, — поскольку нельзя не мечтать об уничтожении всякого могущества, ставшего до такой степени гегемонистским, — вещь совершенно неприемлемая для западного морального сознания, но, тем не менее, это факт, и именно он определяет патетическое неистовство всех тех дискурсов, которые хотят избежать самой этой мысли.

В конечном счете, они это сделали, но мы этого хотели. Если не принимать это в расчет, то данное событие теряет все свое символическое измерение и превращается в чистую случайность, становится совершенно произвольным действием, убийственной фантасмагорией нескольких фанатиков, которых просто вовремя не уничтожили. Но мы точно знаем, что это не так. Отсюда весь этот антифобический бред экзорцизма зла: это говорит о том, что в каждом из нас присутствует этот смутный объект желания. Без нашей глубокой сопричастности это событие никогда не вызвало бы такого воздействия, и символическая стратегия террористов, несомненно, была рассчитана на это наше постыдное соучастие.

Это выходит далеко за рамки ненависти к доминирующей глобальной силе, которую испытывают обездоленные и эксплуатируемые, к которым мировой порядок обращен своей худшей стороной. Это окаянное желание поселилось даже в сердцах тех, кто участвуют в разделе мирового пирога. Аллергия на всякий окончательный и безапелляционный порядок, на всякую безапелляционную власть, по счастью, универсальна, а две башни Всемирного торгового центра, именно в своем полном подобии, идеально олицетворяли этот окончательный и безапелляционный порядок [5].

В этом нет никакого влечения к смерти или к разрушению, ни даже действия перверсивных последствий. Это вполне логично и неизбежно, что неимоверное усиление могущества усиливает и желание его уничтожить. И оно само — соучастник собственного уничтожения. Когда две башни обрушились, создалось впечатление, что в ответ на самоубийство самолетов-смертников они сами совершили самоубийство. Сказано: «Даже Бог не может объявить войну сам себе». Ну так вот — может. Запад, действуя с позиции Бога (божественного всемогущества и абсолютного морального закона), стал склонен к самоубийству и объявил войну сам себе.

Бесчисленные фильмы-катастрофы свидетельствуют о существовании такого фантазма, который они словно заговаривают, пытаясь утопить его образ во всевозможных спецэффектах. Но всеобщее притяжение, которое они вызывают, равно как и порнография, показывает, что переход к действию всегда рядом — стремление отрицания всякой системы становится тем сильнее, чем больше она приближается к совершенству и всемогуществу.

При этом очень вероятно, что террористы (как, впрочем, и эксперты!) не предусмотрели обрушение Башен-близнецов, которое, в символическом отношении, вызвало гораздо больший шок, чем атака на Пентагон. Символическое обрушение всей системы произошло при непредвиденном внутреннем соучастии, как будто бы башни, обрушиваясь сами собой и совершая самоубийство, вступили в игру, чтобы довершить событие.

В определенном смысле, вся система в целом своей внутренней непрочностью способствовала инициированию акции. Чем больше система централизируется на глобальном уровне, концентрируясь в пределах единой сети, тем больше она становится уязвимой в любой точке этой сети (всего один юный филиппинский хакер со своего ноутбука смог запустить вирус ILOVEYOU [6], который облетел весь мир, поражая целые компьютерные сети). В нашем случае, всего девятнадцать камикадзе, благодаря абсолютному оружию собственной смерти, усиленному технологической эффективностью, запустили глобальный катастрофический процесс.

Какой еще путь, кроме террористического, можно избрать для изменения положения вещей в ситуации полной монополизации глобальной власти, в ситуации столь чудовищной концентрации всех функций в технократической машинерии при полном единомыслии [7] и полном отсутствии инакомыслия? Это сама система создала объективные условия для столь жестокого возмездия. Прибрав все карты для себя, она вынудила Другого менять правила игры. И новые правила будут жестокие, потому что ставка жестока. Системе, переизбыток могущества которой сам по себе представляет невозможность вызова, террористы ответили категоричным действием, в котором заключена также невозможность обмена. Терроризм — акт восстановления непокорной единичности в самом сердце системы обобщенного обмена [8]. Все сингулярности [9] (племена, отдельные личности, культуры), которые заплатили смертью за установление глобального оборота всего и вся, управляемого единственной властью, сегодня мстят за себя с помощью террористического разворота.

Террор против террора — за этим больше не стоит никакой идеологии. Отныне мы далеко за пределами идеологии и политики. Энергия, которая питает террор, не имеет строгой причины и не может быть понята в рамках какой-либо идеологии, даже исламистской. Ее цель уже больше не в том, чтобы преобразовать мир, а в том, чтобы его радикализировать с помощью жертвоприношения (на что, в свое время, были направлены ереси), в то время как цель системы в том, чтобы реализовать себя с помощью силы.

Терроризм, как и вирусы — повсюду. Терроризм проник везде, он следует как тень за системой господства, всегда готовый выйти из тени, подобно двойному агенту. Больше нет демаркационной линии, которая позволяла бы его обозначить, терроризм находится в самом сердце культуры, которая с ним борется, а видимый разрыв (и ненависть), который в глобальном плане разделяет эксплуатируемые и слаборазвитые страны с западным миром, тайно соединяется с внутренним разломом в господствующей системе. Эта система может противостоять любому видимому антагонизму. Но другой, вирусной структуре — как если бы диспозитив [10] власти выделял свой антидиспозитив, фермент своего собственного исчезновения — такой форме практически автоматической реверсии [11] своей собственной мощи, система ничего не может противопоставить. И терроризм является ударной волной этой бесшумной реверсии.

Таким образом, это не столкновение цивилизаций или религиозных убеждений, и это выходит далеко за рамки ислама и Америки, на которых пытаются сфокусировать конфликт, чтобы создать иллюзию видимого противостояния и возможности силового решения. Речь действительно идет о фундаментальном антагонизме, который указывает сквозь призму Америки (которая может быть и эпицентр глобализации, но не единственное ее воплощение) и сквозь призму ислама (который также не является воплощением терроризма) на столкновение торжествующей глобализации с самой собой. В этом смысле вполне можно говорить о мировой войне, но только не третьей, а четвертой и единственной действительно мировой, поскольку ставкой в этой войне является сама глобализация. Первые две из мировых войн соответствовали классическому представлению о войне. Первая мировая война положила конец верховенству Европы и эпохе колониализма. Вторая — покончила с нацизмом. Третья мировая, которая, конечно же, была, но велась в виде холодной войны и апотропии [12] — положила конец коммунизму. С каждым разом, от одной войны к другой, мы все больше приближались к единому мировому порядку. Сегодня этот порядок, практически подошедший к своему концу, сталкивается с антагонистическими силами, которые рассеяны внутри самого глобализма, и которые проявляются во всех современных общественных потрясениях. Фрактальная война всех отдельных клеток, всех сингулярностей, которые восстают в качестве антител. Прямое столкновение настолько недостижимо, что время от времени требуется спасать саму идею войны с помощью показных инсценировок вроде войны в Заливе или сегодняшней — в Афганистане. Но четвертая мировая война — она, как истина, всегда где-то рядом. Она есть то, что неотступно преследует любой мировой порядок, любое гегемонистское господство — если бы ислам господствовал в мире, терроризм был бы направлен против ислама. Так как то, что сопротивляется глобализации и есть сам мир.

Терроризм имморален. Событие, связанное с Всемирным торговым центром, этот символический вызов, — имморально, и оно является ответом на глобализацию, которая имморальна сама по себе. Так давайте будем также имморальны, ведь если мы хотим что-то понять во всем этом, то нужно заглянуть по ту сторону Добра и Зла. Так как мы имеем дело с событием, которое бросает вызов не только моральной, но и любой форме интерпретации, попытаемся обрести понимание Зла. Ключевой момент заключается именно в следующем: в абсолютно неправильном понимании западной философией, философией Просвещения того, что касается соотношения Добра и Зла. Мы наивно полагаем, что прогрессированию Добра, возрастанию его влияния во всех областях (наука, техника, демократия, права человека) соответствует поражение Зла. Похоже, никому невдомек, что сила Добра и Зла возрастет одновременно, в той же динамике. Победа одного не ведет к исчезновению другого, как раз наоборот. Метафизически, Зло рассматривается как досадная случайность, но эта аксиома, из которой вытекают все виды манихейской борьбы Добра со Злом, иллюзорна. Добро не редуцирует Зло, как и наоборот: они одновременно и несводимы друг с другом, и тесно взаимосвязаны. По сути, Добро не могло бы победить Зло иначе как не перестав быть Добром — поэтому, как только оно достигло глобальной монополии на власть, оно навлекло на себя тем самым ответную вспышку пропорционального насилия.

В традиционном универсуме еще был баланс между Добром и Злом, согласно диалектическому соотношению, которое хоть как-то обеспечивало напряженность и равновесие нравственной вселенной, примерно как во время холодной войны противостояние двух держав обеспечивало равновесие страха. Следовательно, не было превосходства одного над другим. С началом тотальной экстраполяции Добра (гегемония позитива над любой формой негатива, исключение смерти и всякой силы, противостоящей господству — торжество ценностей Добра по всем направлениям) — этот баланс нарушился. Начиная с этого момента, Зло как бы приняло форму скрытой автономии, и развивается теперь по экспоненте.

Собственно говоря, это и произошло в сфере политики после исчезновения коммунизма и глобального торжества либерального господства: именно тогда появился призрачный враг, распространяющийся по всей планете, проникающий всюду как вирус, возникающий в каждом промежутке власти. Ислам. Но ислам — это лишь двигающийся фронт кристаллизации этого антагонизма. Антагонизм повсюду — он в каждом из нас. Следовательно, террор против террора. Но террор асимметричный. Именно эта асимметрия делает глобальное всемогущество полностью безоружным. В столкновении с самим собой, оно может лишь погрязнуть в собственной логике соотношения сил, без какой-либо возможности играть на территории символического вызова и смерти, о которых оно больше не имеет никакого представления, потому что вычеркнуло их из своей собственной культуры.

До сих пор этой интегрирующей силе в основном удавалось поглощать и переваривать любой кризис, любую негативность, создавая тем самым глубоко безнадежную ситуацию (не только для проклятьем заклейменных [13], но и для обеспеченных и привилегированных, живущих в полном комфорте). Фундаментальным событием является то, что террористы прекратили лишать себя жизни впустую, то, что они пустили в ход свою собственную смерть так агрессивно и эффективно, основывая свою стратегию просто на интуиции, на интуиции того, что их противник чрезвычайно уязвим и что система достигла лишь квазисовершенства, а значит, может вспыхнуть от одной искры. Террористам удалось сделать из своей собственной смерти абсолютное оружие против системы, которая существует за счет исключения смерти и идеалом которой является нулевая смерть [14]. Любая система, в которой смерть равна нулю, — сама в сумме дает ноль. И все средства апотропии и уничтожения бессильны против врага, который уже сделал из своей смерти оружие возмездия. «Что нам американские бомбардировки! Наши люди столь же жаждут умереть, как американцы жаждут жить!» [15]. Отсюда такая неэквивалентность: 7000 [16] жертв [смертей] одним ударом по системе нулевой смерти.

Итак, все здесь поставлено на смерть, причем не на грубое вторжение смерти в реальном времени и в прямом эфире, но на вторжение смерти более чем реальной: символической и жертвенной — то есть абсолютного и безапелляционного события.

Этот и есть дух терроризма.

Ни в коем случае не атаковать систему, исходя из соотношения сил. Это воображаемое (революционное), навязанное самой системой, которая выживает только за счет того, что постоянно заставляет тех, кто ее атакует вести бой на всегда принадлежащей ей территории реального. Вместо этого перенести борьбу в символическую сферу, где основными правилами являются вызов, реверсия, повышение ставок. Так что на смерть ответить можно только смертью — равной или превосходящей [ставкой]. Бросить вызов системе в виде дара [жертвы], на который она не может ответить иначе как собственной смертью или собственным крушением.

Террористическая гипотеза состоит в том, что система сама должна покончить с собой в ответ на многократные вызовы смертей и самоубийств. Поскольку ни система, ни власть сами не смогут избавиться от символического долга — в этой ловушке и заключается единственный шанс их коллапса. В этом головокружительном цикле невозможного обмена смерти, смерть террориста — микроскопическая пробоина, но через нее все засасывается, образуется полость и гигантская воронка. Вокруг этой незначительной пробоины реального и власти вся система собирается, скручивается, зацикливается на себе и разрушается своей собственной сверхэффективностью.

Тактика террористической модели заключается в том, чтобы вызвать избыток реального и заставить систему обрушиться под этим избытком реального. Вся ирония ситуации состоит в том, что мобилизованное насилие системы оборачивается против нее самой, потому что террористические акты — это одновременно и зеркало собственного запредельного насилия системы, и модель символического насилия, которое в ней запрещено, это единственный вид насилия, которое система не может осуществить — насилие своей собственной смерти.

Вот почему все видимое могущество бессильно против самой незначительной, но символической смерти нескольких лиц.

Нужно признать очевидное: появился новый терроризм, новый вид боевых действий, который заключается в том, чтобы участвовать в игре и изучать ее правила лишь для того, чтобы эффективнее их нарушать. Мало того что эти люди борются не на равных, поскольку делают ставку на собственную смерть, на что нечем возразить («они трусы» [17]), так они еще и приспосабливают все средства господствующего могущества. Деньги и биржевые спекуляции, информационные и авиационные технологии, зрелищный размах и медиасети — террористы усваивают все: и модернизацию, и глобализацию, не меняя курса на их уничтожение.

Верх коварства — даже банальность американской повседневности они используют в качестве прикрытия для ведения двойной игры. Они спят в своих пригородах, читают и учатся в кругу семьи, чтобы однажды пробудиться, подобно бомбе замедленного действия. Безупречность исполнения этой подпольной деятельности почти столь же террористична, как и зрелищность акта 11 сентября. Ведь под подозрение попадает каждый: а может быть это безобидное существо — потенциальный террорист? Если они остались незамеченными, то и всякий из нас невыявленный виновник (каждый самолет тоже становится подозрительным), и в принципе, пожалуй, это правда. Вполне возможно, это убеждение связано с бессознательной склонностью к преступлению, замаскированной и тщательно подавляемой, но всегда способной если не снова проявиться, то, по крайней мере, тайно вибрировать при созерцании Зла. Так событие разветвляется до бесконечности, превращаясь в источник еще более изощренного ментального терроризма.

Радикальное отличие состоит в том, что террористы, владея всеми смертоносными средствами, которыми владеет система, обладают еще более фатальным оружием — своей собственной смертью. Если бы они ограничились борьбой против системы ее же оружием, они тотчас же были бы уничтожены. Если бы они противопоставили системе только собственную смерть, они также быстро бы исчезли, принося бесполезные жертвы, — то, чем терроризм почти всегда занимался прежде (сравните палестинские теракты-самоубийства), и почему он был обречен на поражение.

Все меняется с того момента, когда террористы начали сопрягать все доступные современные средства со своим в высшей степени символическим оружием. Последнее до бесконечности умножило их разрушительный потенциал. Именно этот коэффициент усиления (с которым мы не можем примириться) дает им такое преимущество. И наоборот, стратегия нулевой смерти, стратегия «чистой» технологической войны абсолютно не совпадает с этой стратегией преображения «реального» могущества в символическое.

Небывалый успех терактов представляет проблему, и чтобы разобраться в этом, нужно отбросить наши западные воззрения и увидеть, что происходит в головах террористов и в их организации. Такая эффективность терактов требует идеального планирования и максимальной рациональности, что мы с трудом представляем у других. И даже в этом случае, как и при любой рациональной организации, на которой основаны спецслужбы, всегда возможны утечки и просчеты.

Так вот, секрет такого успеха в другом. В отличие от наших организаций, у террористов нет никаких трудовых договоров, у них есть некий пакт и жертвенные обязательства. Такие обязательства надежно защищены от любого предательства и всякой коррупции. Чудо состоит в том, что им удалось адаптироваться к глобальной сети и техническому протоколу, нисколько не теряя этого соучастия в жизни и в смерти. В противоположность контракту, пакт не связывает отдельных лиц, даже в «самоубийстве» нет никакого индивидуального героизма — это коллективный жертвенный акт, скрепленный идеальным требованием. И сопряжение двух систем [dispositifs] — операциональной структуры и символического пакта, сделало возможным осуществление акта такого масштаба.

Мы больше не имеем представления о символическом расчете, как в покере или при потлаче: минимальная ставка — максимальный результат. Именно это было достигнуто в результате теракта на Манхэттене и является достаточно хорошей иллюстрацией теории хаоса: первоначальный удар привел к непредсказуемым последствиям, тогда как гигантское развертывание операции («Буря в пустыне») американцами привело лишь к смехотворному эффекту: ураган, закончившийся, если можно так сказать, трепетанием крыльев бабочки.

Суицидальный терроризм был терроризмом бедных, нынешний терроризм — терроризм богатых. И особенно пугает нас то, что они стали обеспеченными (в их распоряжении находятся все средства), не переставая желать нашей смерти. Конечно, согласно с нашей системой ценности, они жульничают: делать ставку на собственную смерть — это не по правилам. Но их это не заботит, и новые правила игры устанавливаем уже не мы.

Все средства хороши, чтобы дискредитировать их действия. Например, называть их «самоубийцами» или «мучениками». Чтобы сразу добавить, что мученичество ничего не доказывает, оно ничего общего не имеет с истиной, и даже (если продолжать цитировать Ницше) мученик — главный враг истины. Конечно, их смерть ничего не доказывает, но в системе, где сама истина неуловима (или мы претендуем на то, что обладаем истиной?), вообще ничего нельзя доказать. Впрочем, этот в высшей степени моральный аргумент опрокидывается. Если добровольный мученик-камикадзе ничего не доказывает, то и невольные мученики — жертвы терактов также ничего не доказывают, и есть что-то неуместное и обсценное в том, чтобы делать из этого моральный аргумент (это вовсе не принимает в расчет их страдания и смерть).

Еще один недобросовестный аргумент — террористы обменивают свою смерть на место в раю. Их действие не бескорыстно, следовательно, оно не праведно. Их акт был бы бескорыстным, если бы они не верили в Бога, если бы смерть им не оставляла надежды, как это происходит в нашем случае (а ведь христианские мученики не рассчитывали ни на что, кроме этой божественной эквивалентности). То есть террористы снова борются не на равных, поскольку они получают право на спасение, на что мы не можем даже больше надеяться. Нам остается лишь носить траур по нашей смерти, тогда как они могут сделать из своей очень крупную ставку.

По сути все это — причина, доказательство, истина, награда, цель и средства — типично западная форма расчета. Даже смерть мы оцениваем в процентном соотношении, наподобие соотношения цены и качества. Экономический расчет — это расчет нищих, которые даже не имеют мужества назначить свою цену.

Что может случиться — кроме войны, которая сама по себе экран конвенционной защиты? Говорят о биотерроризме, о бактериологической войне, или ядерном терроризме. Но все из вышеназванного принадлежит не к порядку символического вызова, а скорее к порядку окончательного решения [18] — к уничтожению без славы, без риска, и без слов.

Итак, совершенно неправильно видеть в террористической акции чисто деструктивную логику. Представляется, что их собственная смерть неотделима от их действий (это как раз то, что делает акт символическим), и это вовсе не безличное уничтожение другого. Все дело в вызове, дуэли, то есть в личном, дуальном взаимоотношении с противостоящей силой. За то, что противник унизил вас, он должны быть унижен вами. А не просто уничтожен. Нужно заставить его потерять лицо. А этого никогда не добиться одной голой силой и простым устранением другого. Он должен быть атакован и разбит в пылу вражды. Кроме пакта, связывающего террористов между собой, тут еще есть что-то вроде дуэльного пакта с противником. Таким образом, это совершенно противоположно «трусости», в которой обвиняют террористов, и это совершенно противоположно тому, что делали, к примеру, американцы во время войны в Заливе (и то, что повторяется в Афганистане): операциональная ликвидация незримой цели.

За всеми этими перипетиями мы должны сохранить, прежде всего, ясность образов. Мы должны сохранить их содержательность и их фасцинацию, так как они, хотим ли мы этого или нет, являются нашей первичной сценой [19]. А события в Нью-Йорке, одновременно с радикализацией ситуации в мире, радикализировали и соотношение образа с реальностью. Если раньше мы имели дело с непрерывным распространением банальных образов и с непрерывным потоком дутых событий, то террористический акт в Нью-Йорке воскресил одновременно и образ и событие.

Среди прочих средств системы, которые были обращены против нее самой, террористы использовали отображение в реальном времени и мгновенное распространение этих образов по всему миру. Они присвоили это средство наряду с биржевыми спекуляциями, электронной информацией и воздушным сообщением. Роль образов весьма неоднозначна: прославляя и усиливая событие, вместе с тем они берут его в заложники. Одновременно с бесконечным размножением происходит отвлечение внимания [diversion] и нейтрализация (как это уже было с майскими событиями 1968 года [20]). Об этом всегда забывают, когда говорят об «опасности» СМИ. Образ потребляет событие, в том смысле, что он поглощает его и делает готовым к употреблению. Конечно, это придает событию небывалую доныне силу воздействия, но уже в качестве события-образа.

Что же тогда такое реальное событие, если вся реальность пронизана образами, фикциями, виртуальностью? В данном случае можно говорить (возможно, с некоторой скидкой) о воскрешении реального и насилия реального в мире, обреченном на виртуальность. «Закончились все ваши виртуальные истории, эта — реальная!». Так же можно было бы говорить о воскрешении истории после ее объявленного конца. Но превзошла ли реальность фикцию на самом деле? Если это так выглядит, то потому, что реальность поглотила ее энергию и сама стала фикцией. Можно даже сказать, что реальность ревнует к фикции, что реальное завидует успеху образов… Это своего рода дуэль между ними, в которой каждая из сторон хочет доказать, что это она наиболее невероятна.

Обрушение башен Всемирного торгового центра невообразимо, но этого недостаточно, чтобы стать реальным событием. Чрезмерного насилия недостаточно, чтобы обнажить реальность. Потому что реальность — это принцип, и именно этот принцип утрачен. Реальность и фикция безнадежно перепутаны, и фасцинация теракта — это, прежде всего фасцинация образа (события одновременно катастрофические и вызывающие восхищение, сами по себе остаются в значительной степени воображаемыми).

В таком случае, следовательно, реальное привносится в образ как примесь страха, как дополнительное острое ощущение. Это не только ужасающе, но еще и реально. Первично не насилие реального, к которому затем добавляется острое ощущение от образа — первичен, скорее, образ, к которому добавляется острое ощущение от реального. Что-то вроде сверхфикции, фикции, идущей за пределы фикции. Баллард [21] (вслед за Борхесом) говорил, например, о повторном изобретении реального как предельной и самой ужасной фикции.

Это террористическое насилие, следовательно, не возвращение реальности и истории. Это террористическое насилие не «реально». Оно в определенном смысле хуже — это символическое насилие. Насилие само по себе вполне может быть банальным и безопасным. Только символическое насилие порождает сингулярность. И в этом сингулярном событии, в этом манхэттенском фильме-катастрофе сопрягаются в наивысшей точке два элемента массовой фасцинации XX века: белая магия кино и черная магия терроризма. Видимый свет образа и невидимый свет терроризма.

Постфактум мы пытаемся придать этому событию какой-либо смысл, как-то интерпретировать его. Но бесполезно — такова радикальность зрелища, жестокость зрелища, которое одно оригинально и неустранимо. Зрелище терроризма внушает терроризм зрелища. И против этой имморальной фасцинации (даже если она вызывает всеобщее моральное осуждение) политический порядок не может ничего сделать. Это наш театр жестокости, единственный, который у нас еще остался — экстраординарный в том плане, что соединяет в себе наивысшую точку спектакулярности [22] и наивысшую точку вызова. Это одновременно микромодель ослепительного ядра реального насилия с максимальным резонансом — а значит наиболее чистая форма спектакулярного — и жертвенная модель, противопоставляющая историческому и политическому порядку наиболее чистую символическую форму вызова.

Любая бойня может быть прощена, если она имела какой-то смысл, если ее можно интерпретировать как историческое насилие — такова моральная аксиома права на насилие. Любое насилие может быть прощено, если оно не было ретранслировано средствами массовой информации («Терроризм — ничто без медиа»). Но все это — иллюзия. Нельзя найти правильный способ использования средств информации, они являются частью события, являются частью террора, и они действуют в обоих направлениях.

Акт возмездия развивается по принципу такой же непредсказуемой спирали, как и террористический акт, никто не знает, на чем он остановится, где повернет вспять и что за этим последует. Как на уровне образов и информации нет возможности различения между спектакулярным и символическим, так нет возможности различения между «преступлением» и возмездием. И в этом неконтролируемом развязывании реверсивности заключается настоящая победа терроризма. Победа ощущается в подспудном разветвлении и проникновении события по всей системе — не только в виде прямой экономической, политической, биржевой и финансовой рецессии [23], и как следствие моральной и психологической рецессии, но также и в рецессии системы ценностей, всей либеральной идеологии, свободного движения капиталов, товаров, людей и т.д., рецессии всего того, что составляло гордость западного мира, и чем он пользовался, чтобы оказывать влияние на весь остальной мир.

Вплоть до того, что либеральная идея, еще новая и свежая, уже начинает умирать в сознании и нравах, и что либеральная глобализация будет осуществляться в форме совершенно противоположной: в виде полицейской глобализации, тотального контроля и террора безопасности. Либерализация закончится максимальным принуждением и ограничением и приведет к созданию общества, которое будет максимально приближено к фундаменталистскому.

Спад производства, потребления, финансовых спекуляций и экономического роста (но только не коррупции!): все происходит так, словно глобальная система совершила стратегическое отступление, болезненную переоценку своих ценностей — казалось бы, в ответ на террористический удар, но на самом деле, в ответ на свое внутреннее требование — вынужденную регуляцию результата абсолютного беспорядка, который она навязала сама себе, глубоко проникнувшись, так сказать, своим собственным поражением.

Еще одним аспектом победы террористов является то, что все другие формы насилия и дестабилизации порядка действуют в их пользу: информационный терроризм, биологический терроризм, распространение слухов о сибирской язве и прочей недостоверной информации — все приписывается Бен Ладену. Терроризм мог бы записать в свой актив даже стихийные бедствия. Ему выгодны все формы дезорганизации и нарушения циркуляции. Сама структура глобального обобщенного обмена играет на руку невозможному обмену. Это как автоматическое письмо [24] терроризма, поддерживаемое непроизвольным терроризмом информации. Со всеми паническими последствиями, которые из этого следуют: если во всей этой истории с сибирской язвой [25] отравление сознания происходит само собой, благодаря мгновенной кристаллизации, как в химическом растворе от простого контакта молекул — это значит, что вся система достигла критической массы, что делает ее уязвимой для любой агрессии.

Из этой экстремальной ситуации сложно найти выход, ни в коем случае это не война, которая представляется как дежавю, с таким же потоком вооруженных сил, фантомной информации, бессмысленных обстрелов, лживых и патетических речей, технологического развертывания и оболванивания. Короче говоря, как война в Заливе, не-событие, событие, которого на самом деле не было.

Впрочем, в этом есть определенный смысл: подменить подлинное и потрясающее событие, уникальное и непредсказуемое, псевдо-событием, монотонным и ужевиденным [déjà vu]. Террористический акт соответствовал прецессии события всем моделям интерпретации, тогда как эта тупо милитаристская и технологическая война, наоборот, соответствует прецессии модели событию, следовательно, ложной цели и не-бытию. Война как продолжение отсутствия политики другими средствами.

Примечания:

[1] Бодрийяр намеренно избегает общепринятого термина «глобализация», впервые употребленного еще Марксом. В тексте присутствует исключительно французский аналог mondialisation, от monde — «мир», от которого в свою очередь образуются прилагательные «мировой» и «всемирный». Такая цепочка дает Бодрийяру возможность постоянно играть словами, сохранить которую в русском языке не всегда возможно.

[2] Этот текст был написан в октябре 2001 года и опубликован в газете Le Monde 3 ноября. Это первая попытка глубокого анализа четырех скоординированных терактов, произведенных 11 сентября 2001 года в США девятнадцатью камикадзе. Террористы захватили четыре рейсовых самолета, два из которых направили в башни Всемирного торгового центра, расположенные в Нью-Йорке. В результате попадания самолетов в день атаки разрушились три здания ВТЦ. Все эти события в прямом эфире транслировались на весь мир. От терактов пострадали около 7000 человек, 3000 из которых погибли. Ответственность за эти атаки взяла на себя террористическая организация «Аль-Каида» во главе с Бен Ладеном.

[3] Абреакция; отреагирование; разрядка — термин в психоанализе, означающий повторное переживание травматического события, с целью дать выход избытку сдерживаемых эмоций.

[4] Фасцинация — хотя термин давно присутствует в русском языке, его стремятся перевести как «очарование», «обворожительность», «завороженность». Последний вариант наиболее точен, но Бодрийяр употребляет термин еще шире — как гипноз, ослепление, даже зомбирование.

[5] Еще в 1976 году в своей работе «Символический обмен и смерть» Бодрийяр задался вопросом: почему комплекс ВТЦ в Нью-Йорке венчают две башни, а не одна, как того требуют устоявшиеся архитектурные каноны? И выступил как провидец, усмотрев в этом некий вызов, ответ на который, был получен 11 сентября.

[6] ILOVEYOU — компьютерный вирус, который успешно атаковал миллионы компьютеров под управлением Windows в 2000 году, когда он был разослан в виде вложения в электронное сообщение. Предполагаемый ущерб, который червь нанес мировой экономике, оценивается в размере 10-15 миллиардов долларов, за что вошел в Книгу рекордов Гиннесса, как самый разрушительный компьютерный вирус в мире.

[7] Единомыслие (pensée unique) — французский политический термин с уничижительным оттенком. Обозначает идеологический конформизм любого толка, а так же слепое следование какой-либо определенной доктрине. Возник как реакция на утверждение, что неолиберализм является единственным правильным способом структурировать общество.

[8] Обобщенный обмен, в отличие от взаимного, предполагает наличие по меньшей мере трех сторон, при этом любой индивидуальный участник может не получать вознаграждение непосредственно от лица, которому он что-либо отдает. Понятие ввел французский этнограф, социолог и культуролог Клод Леви-Стросс.

[9] Сингулярность (единственный, особенный) — в философии единичность существа, события, явления.

[10] Диспозитив — в широком смысле порядок, расположение, диспозиция, система, устройство, механизм, аппарат. В узком — отсылка к Фуко, для которого диспозитив — гетерогенная совокупность элементов, к числу которых относятся дискурсы, политические и общественные установления, административные решения и мероприятия, а также научные, философские и моральные высказывания в той мере, в какой они носят регламентирующий характер.

[11] Реверсия, реверсивность — возврат в исходное состояние, обратимость, перемена направления, отдача, отмена.

[12] Апотропия (др.-греч. (пред)отвращение, отпугивание) — термин, используемый для перевода многозначного французского слова dissuasion («разубеждение, разуверение, отговаривание» и одновременно «устрашение, отпугивание», а также «сдерживание, удержание, предотвращение»). Наиболее точное толкование: сдерживание путем разубеждения и (или) устрашения, причем угроза зачастую симулятивна.

[13] Цитата из Интернационала: «Вставай, проклятьем заклейменный, Весь мир голодных и рабов!»

[14] Нулевая смерть [нулевые потери] — лозунг Войны в Заливе, подразумевающий достичь победы, не потеряв ни одного собственного солдата. Получил в Америке самое широкое распространение и применяется практически ко всем сферам человеческой жизнедеятельности: нулевая смертность на дорогах, на производстве и т.д.

[15] Из заявления Аль-Каиды от 10 октября 2001 года.

[16] На самом деле 7000 — это количество пострадавших, из которых погибших около 3000. Статья была написана по горячим следам и цифры постоянно менялись.

[17] Из речи президента США Буша: «Сама свобода была атакована сегодня утром безликим трусом, и свобода будет защищена!»

[18] Окончательного решение еврейского вопроса — нацистский план геноцида евреев.

[19] Первичная сцена — вспоминаемая или воображаемая сцена из детства, относящаяся к некоторому раннему сексуальному опыту, чаще всего о половом акте своих родителей.

[20] Майские события 68-го года (Красный май) — социальный кризис во Франции, вылившийся в демонстрации, массовые беспорядки и всеобщую забастовку. Хотя все это и привело, в конечном счете, к смене правительства, но не привело к революции. По мнению Бодрийяра, исключительно по вине СМИ, которые сначала способствовали распространению протеста, а затем просто его нейтрализовали.

[21] Баллард, Джеймс (1930-2009) — британский писатель, одна из крупнейших фигур английской литературы второй половины XX века. Первоначально известность ему принесли научно-фантастические рассказы и романы, а позже психопатологические триллеры («Автокатастрофа», «Бетонный остров» и др.).

[22] Спектакулярный (потрясающий, сенсационный) — зрелищный, впечатляющий, драматичный, яркий, демонстративный, наглядный, показной, эффектный.

[23] Рецессия — спад производства или замедление темпов экономического роста. Депрессия, застой, падение активности.

[24] Автоматическое письмо — процесс письма, который предположительно является результатом бессознательной деятельности пишущего в состоянии гипнотического, медиумического или медитативного транса.

[25] Имеется в виду рассылка писем со смертельно опасными спорами сибирской язвы вскоре после терактов, что вызвало в США настоящую панику. Во всех этих письмах, от руки датированных 11 сентября, было написано: «Смерть Америке. Смерть Израилю. Аллах велик». В результате погибли 5 человек, еще 17 оказались в больницах. Впоследствии выяснилось, что письма якобы рассылал сумасшедший ученый-биолог, работавший в правительственной лаборатории.

Jean Baudrillard. L’Esprit du terrorisme (2002). Перевод: А. Качалов (exsistencia).

Так же перевел на русский:

Жан Бодрийяр. Симулякры и симуляция / Simulacres et simulation (1981), рус. перевод 2011 г., — М.: Постум, Рипол-классик, 2015, 2016.

Жан Бодрийяр. Дух терроризма. Войны в Заливе не было: сборник / La Guerre du Golfe n’a pas eu lieu (1991). L’Esprit du terrorisme (2002). Power Inferno (2002), рус. перевод 2015 г., — М.: Рипол-классик, 2016.

Надеюсь, что удастся еще пробить такие известнейшие вещи Бодрийяра как «Заговор искусства», «Идеальное преступление» и Библию постмодернизма «Фатальные стратегии» (частично переведено).

От: syg.ma

golbis.com

Читать книгу Дух терроризма. Войны в заливе не было (сборник) Жана Бодрийяра : онлайн чтение

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Жан БодрийярДух терроризма. Войны в заливе не было

«La guerre du Golfe n’a pas eu lieu» de Jean Baudrillard.

© Editions Galilee 1991

«L’espirit du terrorisme» de Jean Baudrillard.

© Editions Galilee 2002

«Power inferno» de Jean Baudrillard.

© Editions Galilee 2002

© Качалов А. В., перевод на русский язык, 2016

© ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2016

Предисловие к книге

…За семь с половиной тысяч лет истории цивилизации, начиная с Шумера, мир не воевал всего около 360 лет…

Современный мир постоянно и непрерывно меняется во всех формах своего проявления. Как ни цинично и ни печально звучит аксиома, но мы все и наш мир в целом живем в эпоху террористической и военной пандемии. Да, не удивляйтесь, не эпидемии, охватывающей на определенное время некую территорию и после прохождения апогея постепенно затихающей и уходящей в небытие. А именно пандемии, которая, охватывая все цивилизационное пространство, не оставляет ни временных, ни территориальных пустот, заставляя всю цивилизацию перебаливать собой. Это страшная, но реальная аксиома сегодняшнего дня.

Две глобальные войны XX века и выход на грань ядерной катастрофы в период длительной «холодной войны» создали яркие предпосылки неминуемого ухода цивилизации от грани открытой и всемирной войны, которая при уровне современной технологии грозит миру апокалиптическим исчезновением. Таким образом создалась ситуация приверженности к «локальным кровопусканиям», когда конфликты не перерастают в очередной глобальный военный кошмар, а превращаются в нескончаемую череду локальных конфликтов и перемежающихся террористических актов.

Если в системе двухполярного построения мира середины XX века можно было найти некие логические объяснения столкновения социальных доктрин, то дальше мир все более стал перемещать свою активность в виртуальное кино, телевизионное, компьютерное пространство. Информация и ее бесконечное муссирование с постоянным накоплением дефектности и дезинформационности стали обыденностью практически каждого читающего и смотрящего в экран жителя нашей планеты.

Манипулирование информационным полем, виртуализация прагматических действий, к которым цивилизация привыкла за прошедшие семь с половиной веков, начиная с Шумера, перестают быть неотъемлемой частью современных военных и террористических технологий, а становятся лишь постановочными мизансценами в сверхкреативном спектакле.

Автор в присущей ему нестандартной манере представляет свою теорию современного мирового противостояния в террористической и военной средах, опираясь на две противоположные доктрины современной малой войны – максимальной прагматизации и брутальности, с одной стороны, и максимальной абстрактности и размытости – с другой.

Зачастую у читателя может складываться странное впечатление зацикленности автора на неких доктринальных концепциях и посылах, но, как в системе отрицания отрицания, это только усиливает ощущение безысходности от массового вовлечения мирового сообщества в происходящие процессы определенными силами и практическую беспомощность большинства противостоять этому процессу «цивилизационного перебаливания военно-террористическим синдромом современности».

Книга потребует от читателя не только внимательного прочтения, но и серьезного включения в сопереживание и логистику автора, последовательно и своеобразно излагающего свою картину мирового противостояния.

Часть фактов относятся к прошедшим событиям и не включают яркие, циничные и трагические события нескольких последних лет. Но несмотря на это, мировоззренческая теория, предложенная автором, заслуживает самого глубокого внимания и анализа даже со стороны тех, кто при первичном прочтении будет с ней категорически не согласен.

Терроризм существует на планете столько же, сколько существует сама цивилизация, и исчезнет также с исчезновением жизни на нашей планете. Человеческий разум создает и модернизирует миллиарды концепций и теорий, вписывающихся в те или иные временные рамки. Скоротечность, нарастание объема и постоянное ускорение информационных потоков в XXI веке нуждаются в своих теориях, позволяющих понять и объяснить суть происходящего и постараться экстраполировать это знание хотя бы на ближайшее будущее.

Изменение политического ландшафта, изменение в сторону все большей циничности политической системы воспитания и самих геополитических технологий, расширение системы множественности стандартов (о системе двойных стандартов говорить уже не приходится), тотальный отход от глобальных дипломатических и моральных устоев в поведении делает нашу среду обитания не просто опасной, но и крайне жестокой. И формы этой жестокости также постоянно меняются вместе с совершенствованием современных технологий, особенно в сфере «информационного отравления». Большинство людей может лишь догадываться о всем комплексе психологических приемов, с помощью которых их подвергают ежедневной, а порой и ежечасной обработке, заставляя становиться невольными участниками тех агрессивных процессов, к которым это самое большинство практического отношения не имеет…

Это маленький срез сегодняшней картины нашего мира. Постарайтесь вместе с автором пройти по логическим закоулкам его пусть и не безупречной, но заслуживающей внимания и глубокой теории осознания самой страшной и самой неизбежной доктрины мира – доктрины террористической войны…

Иосиф Линдер,

Президент Международной Контртеррористической Тренинговой Ассоциации, профессор, доктор юриспруденции, Член Союза писателей России, автор более 35 книг по разведке, контрразведке, терроризму, истории специальных служб, военно-политической истории, боевым и военным искусствам

Войны в заливе не было

Войны в заливе не будет1   Прямая отсылка к известной пьесе Жана Жироду «Троянской войны не будет» (1935). «Войны в Заливе не было» представляет собой переработанные и дополненные статьи, публиковавшиеся в газетах Libération и частично в T e Guardian до, во время и сразу после Войны в Персидском заливе (17 января – 28 февраля 1991 года). Это столкновение между многонациональными силами (во главе с США, по мандату ООН) и Ираком (во главе с Саддамом Хусейном) за освобождение и восстановление независимости Кувейта прославилось не только участием большого количества стран и использованием огромного количества средств, но и тем, что транслировалось телеканалами на весь мир. Сама постановка вопроса Бодрийяром о, казалось бы, совершенно очевидном факте, о том, что все видели в прямом эфире, вызвала довольно серьезный скандал, а блестящая аргументация принесла философу мировую известность. Название книги с тех пор превратилось в поговорку, мем, даже своего рода мантру.

[Закрыть]

Ссамого начала было ясно, что это война, которая никогда не произойдет2   Дословно название книги звучит как «Война в Заливе не имела места», что Бодрийяр постоянно и обыгрывает, поскольку «не иметь места» означает одновременно «не быть», «не происходить», «не состояться», «не существовать».

[Закрыть]. После горячей войны (кровопролитный вооруженный конфликт), после холодной войны (равновесие страха) настало время мертвой войны – размороженной холодной войны, которая не оставила нам выбора, кроме как схватиться с трупом войны, сделала неизбежным контакт с этим разлагающимся мертвецом, которого уже никому в Заливе не воскресить. То, что там делят Америка, Саддам Хусейн и страны Персидского залива, это и есть труп войны.

Война вступила в фазу окончательного кризиса. Уже слишком поздно для (горячей) третьей мировой, она уже состоялась, продистиллированная капля за каплей в годы холодной войны. Другой уже не будет.

Казалось бы, что распад Восточного блока3   Восточный блок – термин, использовавшийся на Западе для обозначения социалистических стран Центральной и Восточной Европы во главе с СССР. Часто под этим термином подразумевалась Организация Варшавского договора как противостоящая блоку НАТО.

[Закрыть], благодаря разблокировке системы апотропии4   Апотропия (др.-греч. (пред)отвращение, отпугивание) – термин, используемый для перевода многозначного французского слова dissuasion («разубеждение, разуверение, отговаривание» и одновременно «устрашение, отпугивание», а также «сдерживание, удержание, предотвращение»). Наиболее точное толкование: сдерживание путем разубеждения и (или) устрашения, причем угроза зачастую симулятивна.

[Закрыть], откроет войне новые пространства свободы. Ничего подобного, потому что апотропия не закончилась, как раз наоборот. В прошлом эта система функционировала как взаимное сдерживание между двумя блоками, исходя из потенциально-виртуального5   Виртуальное – наиболее распространенное значение: то, что не существует в действительности, но появляется благодаря программному обеспечению. Стоит отметить, что в европейских языках это слово многозначно и обозначает также «возможное», «потенциальное», «скрытое», «мнимое», что Бодрийяр постоянно и обыгрывает.

[Закрыть] эксцесса средств уничтожения. Сегодня она продолжает функционировать, и даже эффективнее, чем прежде, в качестве системы самоустрашения, полного самосдерживания и саморазубеждения, вплоть до самороспуска Восточного блока. Но с другой стороны, эта система самоапотропии столь сильна, что и американская, да и вообще вся западная власть также парализована своим собственным могуществом и неспособна принять и распределить его в виде баланса сил.

Вот почему войны в Заливе не будет. То, что война увязла в этом бесконечном саспенсе6   Саспенс (неопределенность, приостановка; от лат. suspen dere – подвешивать) – состояние тревожного ожидания, напряжения, беспокойства. Также – подвешенное состояние.

[Закрыть], не обнадеживает, не утешает. В этом смысле важность [gravité] не-события, ареной которого стал Залив, даже больше, чем само событие войны: происходящее соответствует очень опасному периоду разложения трупа, что и вызывает тошноту и беспомощность оцепенения. И здесь наши символические механизмы защиты снова оказываются слишком слабыми: у нас пропадает возможность как-то влиять на исход войны, и мы переживаем все происходящее с таким же постыдным безразличием, будто мы все являемся заложниками.

Не-война характеризуется дегенеративной формой войны, которая заключается в манипуляциях с заложниками и переговорах. Заложничество и шантаж – вот самые чистые продукты системы апотропии. Заложник занял место воина. Он стал главным героем, протагонистом-симулякром, а точнее, в своем полном бездействии главным недействующим лицом не-войны. Воины пропали в пустоте (пустыне), на сцене остались лишь заложники, в том числе и все мы – в качестве заложников информации7   Слово «информация» во французском языке имеет более широкий смысл, чем в русском, обозначая как то, что связано с информационными технологиями, так и последние известия, информационные сообщения в СМИ.

[Закрыть] на глобальной сцене массмедиа. Заложник – призрачный актер, статист на сцене беспомощности войны. Сегодня заложник что-то вроде стратегического объекта, завтра он станет чем-то вроде рождественского подарка, меновой стоимости и ликвидного актива. Фантастическая деградация фигуры, которая представляла собой воплощение невозможного обмена. Благодаря Саддаму Хусейну (который стал капиталистом заложнической стоимости, вульгаризатором коммерческого рынка заложников, пришедшего на смену рынку рабов и пролетариев) даже такого рода крепкая валюта (стоимость) ослабла и стала символом немощной войны. Заняв место военного вызова, заложничество становится синонимом бессилия [débilité] войны.

Все мы заложники медиаугара, заставляющего нас верить в войну, так же как когда-то в революцию в Румынии, и мы помещены в симулякр войны, словно под домашний арест. Все мы стратегические заложники in situ [на месте]: наше место обязательного пребывания – экран телевизора, где мы ежедневно подвергаемся виртуальной бомбардировке и в то же время выступаем в качестве меновой стоимости. В этом смысле нелепая комедия, которую ломает перед нами Саддам Хусейн, всего лишь отвлечение внимания [diversion] как от войны, так и от международного терроризма одновременно. Его мягкий терроризм, по крайней мере, положит конец жесткому терроризму (палестинцев и любых других), доказывая тем самым, что в этом отношении, как и во многих других, он является идеальным сообщником Запада.

Эта невозможность перехода к действию, это отсутствие стратегии ведут к триумфу шантажа как стратегии (со стороны Ирана был еще определенный вызов, Саддам применяет уже только шантаж). Подлость Саддама Хусейна заключается в вульгаризации всего, к чему он прикоснется: религиозный вызов превратился в имитацию священной войны, заложник из жертвы превратился в прибыль, страстное отрицание западного мира – в националистическую возню, а война – в невозможную комедию. Но мы сами помогли ему в этом. Позволив ему поверить, что он выиграл войну против Ирана8   Ирано-иракская война – военный конфликт между Ираком и Ираном с 1980 по 1988 год. По продолжительности, задействованным ресурсам и человеческим жертвам является одним из крупнейших военных столкновений после Второй мировой войны. По факту, закончилась ничем, хотя каждая из сторон объявила себя победителем.

[Закрыть], мы подтолкнули его к иллюзии победы над Западом. Бунт наемника – единственная ироничная и забавная черта всей этой истории.

Мы пребываем ни в логике войны, ни в логике мира, но в логике апотропии, которая неуклонно прокладывала себе путь на протяжении сорока лет холодной войны, чтобы прийти к развязке в нынешних событиях – в логике немощных событий, к которым относятся как события в Восточной Европе9   События в Восточной Европе – антикоммунистические революции, волна смены власти в Центральной и Восточной Европе осенью 1989 года. Падение коммунистических режимов было связано с перестройкой в СССР и началось с Польши, за этим последовали мирные массовые протесты, приведшие к смене власти в ГДР, Чехословакии и Болгарии, а также реформы, осуществлявшиеся по инициативе коммунистических властей в Венгрии. Румыния стала единственной страной, где смена власти прошла насильственным путем, а бывший глава государства был расстрелян.

[Закрыть], так и война в Персидском заливе. Перипетия анорексичной истории, а теперь и анорексичной войны: отныне она не пожирает противника, поскольку не видит в нем врага, достойного вызова и уничтожения (и видит Бог, Саддам Хусейн не достоин ни того, чтобы ему был брошен вызов, ни того, чтобы быть уничтоженным), а, следовательно, пожирает саму себя. Зеленый свет ООН с невероятным количеством мер предосторожности и уступок – это деинтенсификация статуса войны, права на войну. Это использование средств предохранения, перенесенное на акт войны: занимайтесь войной, как и любовью, – с презервативом! По шкале Рихтера война в Заливе не достигла бы и двух-трех баллов. Эскалация нереальна; все происходит так, как если бы путем манипуляций с измерительными приборами создали фикцию землетрясения. Это не высшая степень войны и не нулевая, а немощная и чахоточная, война в асимптотической форме, которая позволяет неограниченно приблизиться к войне, но так с ней и не столкнуться; это степень транспарентности10   Транспарентность (прозрачность, проницаемость) – отсутствие секретности, ясность, основанная на доступности информации; информационная прозрачность.

[Закрыть], которая позволяет наблюдать войну лишь в глубине камеры-обскуры.

Подозрения начались уже с отсутствия объявления войны, отсутствия этого символического акта, предваряющего переход к реальным действиям: уже это предвещало и отсутствие ее развязки, как, впрочем, и отсутствие самих военных действий, а заодно – и различия между побежденным и победителем (победитель легко становится заложником побежденного: пресловутый стокгольмский синдром). Раз эта война никогда и не начиналась, то это война без конца. Мечта о войне в чистом виде, войне орбитальной, очищенной ото всех ее политических и локальных перипетий, привела к тому, что мы докатились до немощной войны, до ее возможной [virtuelle] невозможности; война превратилась в какой-то нелепый танец с саблями, где противники соревнуются в деэскалации, как будто сама искра, само событие войны стало чем-то невыносимо обсценным11   Обсценный, обсценность – в текстах Бодрийяра это слово означает не только «непристойный» или «неприличный»: он обыгрывает в этом термине еще и слово «сцена», то есть отсутствие сцены, неуместность, неприсценность.

[Закрыть], впрочем, как и любые реальные события, которые мы более не в состоянии воспринимать. Поэтому все перемещается в сферу виртуального; и то, с чем мы теперь имеем дело, апокалипсис виртуальности, чья гегемония, в конечном счете, гораздо более опасна, чем реальный апокалипсис.

Существует широко распространенное убеждение, что между виртуальным и реальным есть логическая связь, в соответствии с которой все имеющееся в распоряжении вооружение не может быть однажды не использовано, а такая концентрация военной силы, с которой мы имеем теперь дело, не может не привести к столкновению. Но это аристотелевская логика, которая к нам больше не имеет никакого отношения. В наши дни виртуальное решительно берет верх над реальным, и нам приходится довольствоваться такой крайней виртуализацией, которая, вопреки Аристотелю, является сдерживающим фактором от перехода к действию. Мы пребываем уже не в логике перехода от возможного-виртуального к реальному, но в гиперреалистической логике апотропии реального виртуальным.

В этом процессе заложничество в очередной раз очень показательно. Сначала словно экстрагированное, как молекулы в экспериментальном процессе, а затем продистиллированное капля за каплей в процессе обмена – виртуальная, а не реальная, смерть заложников представляет собой ставку в игре. Кстати, они всегда и не умирают, а просто пропадают без вести. Никогда не воздвигнут памятник неизвестному заложнику, всем слишком стыдно – этот коллективный стыд, присущий заложникам, отражает полную деградацию реальной враждебности (войны) в виртуальное гостеприимство («гости»12   Гости – так называл Саддам Хусейн несколько тысяч граждан западных стран, взятых в заложники.

[Закрыть] Саддама Хусейна).

Переход к действию вообще пользуется дурной славой: он соответствует резкому [brutale] снятию вытеснения, а следовательно, психотическому процессу. Кажется, что эта боязнь перехода к действию определяет сегодня все наше поведение: боязнь всякой реальности, всякого реального события, всякого реального насилия, всякого слишком реального наслаждения. Для борьбы с этой боязнью реального мы создали гигантский аппарат симуляции, позволяющий нам переходить к действию in vitro [в пробирке] (это относится даже к зачатию). Катастрофе (происшествию) реального мы предпочитаем изгнание в виртуальный мир, универсальным зеркалом которого служит телевидение.

Война также не избежала этой виртуализации, что напоминает хирургическую операцию, цель которой – представить войну с подтяжкой на лице, косметически обработать фантом ее смерти, ввести в заблуждение еще большими телеухищрениями, чем мы наблюдали в Тимишоаре13   Тимишоара – город, с событий в котором началась Румынская революция 1989 года. Бодрийяр часто употребляет название этого населенного пункта в качестве синонима самой вопиющей мистификации с участием СМИ. Доподлинно восстановить события невозможно даже спустя много лет. Все началось с того, что президент Румынии Чаушеску отдал приказ стрелять по демонстрантам, которые собрались в Тимишоаре. Сколько на самом деле прозвучало выстрелов, никому не известно, но по всем мировым телеканалам тут же были показаны около десятка трупов неизвестного происхождения, при этом объявлялось, что их тысячи, даже десятки тысяч – и все это жертвы режима Чаушеску. Кадры крутились в эфире постоянно и назойливо, так что многие поверили в многотысячные жертвы. Сколько их было, кроме десяти показанных трупов, да и были ли они на самом деле, никого не интересовало.

[Закрыть]. Даже сами военные потеряли право на потребительную стоимость, право на реальную войну. Апотропия прошлась повсюду и не пощадила никого. Как и политики, военные уже не знают, что делать с их реальной функцией – функцией смерти и разрушения. Они обречены на иллюзию войны, так же как политики обречены на иллюзию власти.

P.S. Доказывать невозможность войны именно в тот момент, когда она вот-вот должна произойти, когда все больше накапливается признаков ее наступления, это глупое пари. Но еще более глупо было бы упустить такую возможность.

Война в заливе идет на самом деле?

Хороший вопрос! На основании доступных нам данных (избыток комментария при недостатке обра зов) можно предположить, что мы имеем дело с широкомасштабной рекламной кампанией, вроде той, которая нахваливала когда-то бренд (GARAP14   GARAP – французское рекламное агентство, прославившееся своей саморекламой. Весь Париж был обклеен плакатами, на которых GARAP рекламировал то бакалейщик – и все думали, что это реклама продукта питания, – то аптекарь – и все думали, что это реклама таблеток, – то автодилер – и все думали, что это реклама машины, и т. д. В итоге оказалось, что никакого продукта нет, а рекламируется сам бренд.

[Закрыть]), а что за продукт за ним скрывался, так никто и не узнал. Чистая реклама, которая имела огромный успех именно потому, что принадлежала к сфере чистой спекуляции.

Эта война также чистая и спекулятивная, до такой степени, что мы не представляем себе уже самого реального события, того, что оно могло бы означать и чем бы оно могло быть. Это напоминает недавнюю рекламную интригу, державшую нас в саспенсе: сегодня я снимаю верх, а завтра я сниму низ15   Плакаты Мириам – реклама рекламы на билбордах. Билборды не пользовались популярностью во Франции, и одно из рекламных агентств удачно исправило это следующим образом. По всему Парижу развесили огромные плакаты, на которых была изображена девушка, обещавшая: «Завтра я сниму верхнюю часть купальника». Затем, уже топлес, она обещала: «Завтра я сниму низ». На третьем плакате девушка действительно оказывалась голой, но показана сзади. Надпись гласила: «Будущее (завтра) за наружной рекламой, которая держит свое слово».

[Закрыть]; сегодня я развяжу виртуальную войну, а завтра я развяжу реальную войну. Фоном идет еще и третья печально известная реклама, в которой жадный и манящий банкир признается: «Меня интересуют ваши деньги». Только теперь вместо банкира – Саддам, говорящий Западу: меня интересует ваша власть (и те готовы поделиться с ним ею), а затем арабам, с таким же лицемерием: меня интересует ваша религиозная война (и те готовы инвестировать в него).

И вот таким образом война прокладывает себе дорогу – рекламными трюками и спекуляцией, где не последнюю роль играют заложники, включенные рекламщиками в список товаров для продажи; она идет, не раскрывая при этом ни планов, ни балансов, ни возможных потерь и готовящихся операций. Ни одно предприятие не выжило бы в такой неопределенности, за исключением основанного именно на управлении спекулятивными рисками, иначе это называется стратегией извлечения прибыли из того, что хуже [pire] всего (pire созвучно PIHR – Очень Прибыльный Бессмысленный Проект), иными словами – из войны. Сама война приняла этот спекулятивный оборот: стала предприятием очень прибыльным, но с очень неопределенным будущим. Она может обанкротиться в любой момент…

Тем не менее с этого времени прибыль от рекламы становится просто фантастической. Проиграет или же нет, Саддам гарантированно получит ореол [label] неповторимой харизматичности. Победит или же нет, американское оружие получит ореол технологически не имеющего равных.

А огромные материальные расходы уже сопоставимы с теми, которые повлекла бы реальная война, если бы она состоялась.

Мы до сих пор еще не вышли из виртуальной войны, то есть из состояния сложного, хотя подчас и смехотворного ее развертывания на фоне глобальной неопределенности относительно готовности вести войну, даже со стороны Саддама. Отсюда этот недостаток образов, который неслучаен, но не вследствие цензуры, а вследствие невозможности отобразить эту неопределенность войны.

Рекламно-информационная, спекулятивная, вир туальная, эта война уже не соответствует известной формуле фон Клаузевица16   Клаузевиц, Карл фон (1780–1831) – немецкий военный теоретик и историк, офицер русской армии, генерал-майор прусской армии. Своим сочинением «О войне» произвел переворот в теории и основах военных наук.

[Закрыть] «война есть продолжение политики другими средствами», а, скорее, обозначает отсутствие политики, продолжаемое другими средствами. Не-война представляет собой страшное испытание для статуса и неопределенности политики, так же как биржевой крах (универсум спекуляции) представляет собой решающее испытание для экономики и неопределенности экономических целей или так же как какое-либо событие является страшным испытанием для неопределенности, целей и задач информации. Поэтому информация «в режиме реального времени» растворяется в абсолютно нереальном пространстве и, в конечном счете, передает на телеэкраны лишь ничем не наполненное и бесполезное моментальное изображение, обнаруживая тем самым свою основную функцию, состоящую в наполнении пустоты и затыкании дыры экрана, через которую улетучивается существо [substance] событий.

Реклама также не является экономикой, продолжаемой другими средствами. Напротив, она является чистым продуктом неопределенности относительно рациональности целей производства. Именно поэтому она стала неудержимо расширяющей свою сферу функцией, которая заполняет пустоту наших экранов по мере исчезновения какой-либо экономической целесообразности или рациональности. Вот почему она успешно конкурирует с войной на наших экранах, и обе они могут чередоваться в одном общем виртуальном образе.

Медиа привлекают внимание к войне, война привлекает внимание к медиа, а реклама конкурирует с войной. Реклама – самый живучий паразит всей нашей культуры. Она, без сомнения, пережила бы даже ядерную войну. Это наш Страшный суд. Впрочем, есть у нее и подобие биологической функции: так же как растения-паразиты или микрофлора кишечника, пожирая нашу субстанцию (пищу для ума), она позволяет нам усваивать то, что мы поглощаем, – превращает мир и насилие мира в удобоваримую субстанцию.

Так что же это: война или реклама?

Война, вместе со всеми своими военными фальшивками, предположительными солдатами и генералами, предполагающимися экспертами и телеведущими, которые постоянно спекулируют на ее тему целыми днями на наших глазах, словно вертится перед зеркалом: достаточно ли я хороша, достаточно ли эффективна, достаточно ли эффектна, достаточно ли совершенна, чтобы выступить на арену истории? Конечно, эти полные беспокойства вопросы усиливают неопределенность относительно того, разразится ли она вообще. И именно эта неопределенность расползается по нашим экранам, как настоящее нефтяное пятно. При этом образ перемазанной нефтью слепой и беспомощной морской птицы на побережье Персидского залива становится символическим отражением того, чем являемся все мы, глядя в наши экраны, стоя лицом к лицу с этим вязким и непостижимым событием.

В отличие от предыдущих войн, которые имели определенные политические цели – завоевание или доминирование, тем, что поставлено на карту сейчас, является сама война: ее статус, ее смысл, ее будущее. Она не имеет иной цели, кроме доказательства самого своего существования (этот кризис идентичности касается существования каждого из нас). Она действительно значительно потеряла в своем правдоподобии. Кто, кроме арабских масс, все еще склонен в нее поверить и запылать ее жаром? Тем не менее спектакулярное17   Спектакулярный (потрясающий, сенсационный) – зрелищный, впечатляющий, драматичный, яркий, демонстративный, наглядный, показной, эффектный.

[Закрыть] влечение к войне остается неизменным. В отсутствие воли к власти (достаточно ослабшей) и воли к знанию (достаточно проблематичной) сегодня повсеместно остается лишь воля к спектаклю, а с ней упорное желание сохранения призраков и фикций (такова судьба религий, в которые уже никто не верит: они сохраняются в виде развоплощенных практик). Возможно ли еще сохранение войны?

Безусловно, Иран и Ирак сделали все возможное, чтобы сохранить фикцию кровопролитной, братоубийственной, изматывающей и нескончаемой войны (в духе Первой мировой). Но она была туземной и из другой эпохи, поэтому ничего не доказывает относительно статуса и возможности современной войны. Хоть третьей мировой войны и не было, но все мы уже по ту ее сторону, если можно так выразиться, в утопическом пространстве после-войны-которой-не-было, и именно в саспенсе, вызванном этим не-было, разворачиваются нынешние конфликты, и возникает вопрос: возможно ли войне вообще быть?

Вероятно, что нынешний конфликт – это всего лишь тест, отчаянная попытка убедиться, что война все еще возможна.

Нулевая война: она напоминает те матчи чемпионата мира по футболу, которые зачастую заканчиваются серией пенальти (жалкое зрелище) из-за невозможности решить исход игры. Словно игроки наказывают сами себя с помощью этих «штрафных» за то, что не в состоянии играть и выигрывать в условиях настоящей борьбы. Почему бы тогда не начать сразу с пенальти и обойтись без самой игры с ее бесплодным противостоянием? Так и с этой войной: она могла бы начаться сразу с конца и избавить нас от вынужденного зрелища нереальной войны, в которой ничего не достигает своей крайней точки и которая, независимо от своего результата, оставит после себя лишь привкус неудобоваримого (теле)программирования18   Телепрограммирование – игра слов: отсылка к собственно программированию, планированию операции и одновременно к телепрограмме.

[Закрыть], а весь мир оставит в раздражении, как после неудачного полового акта.

Эта война излишков (средств вооружения, материальной части и т. д.), война избавления от балласта, чистки складов, распродажи и уценки, а также экспериментального внедрения и презентации будущего ассортимента вооружений. Война миров, переполненных излишками чрезмерного технического вооружения (включая Ирак), обреченных как на их трату (включая человеческие потери), так и на необходимость избавиться от них. Так же как лишнее время питает ад праздности, так и технологические излишки питают ад войны. Излишки – воплощение тайного насилия этого мира, которое выражается в несварении и неконтролируемой дефекации. Пресловутые американские военные излишки после Второй мировой войны, которые представлялись нам как роскошь, стали угнетающим глобальным бременем, а война, в рамках своих возможностей, прекрасно функционирует в качестве способа очистки (желудка) и опорожнения (кишечника).

В то время как критически мыслящий интеллектуал, как тип, находится в процессе исчезновения, свойственная ему фобия реальности и действия, наоборот, как кажется, растекается по всей кровеносной и церебральной системе наших институций. В этом смысле весь мир находится в процессе интеллектуализации, включая военных.

Посмотрите, как они путаются в объяснениях, рассыпаются в доказательствах, теряются в технических нюансах (война медленно дрейфует в сторону технологического маньеризма) или в деонтологии19   Деонтология (наука о должном) – раздел этики, в котором рассматриваются проблемы моральных требований, долга и должного.

[Закрыть] чистой, без сучка и задоринки, электронной войны, – да это прямо эстеты, которые своими речами оттягивают время наступления до бесконечности, а принятие решения до неразрешимости20   Неразрешимость – то, что не может быть ни доказано, ни опровергнуто, относительно чего нельзя решить, является ли это правдой или ложью.

[Закрыть]. Их war-processors21   War-processors – игра слов: по аналогии с wordprocessor (машина или программа для обработки текстов) – машина или программа для обработки войны.

[Закрыть], их радары, их лазеры, их мониторы делают переход к войне одинаково лишним и невозможным, подобно тому, как использование word-processor делает лишним и невозможным переход к акту письма, потому что уже заранее лишает его какой-либо драматической неопределенности.

Генералы также исчерпывают их искусственный интеллект, упорно корректируя свои сценарии, шлифуя скрипты своей войны до такой степени, что время от времени просто теряют сам сюжет [texte] после обработки ошибок. Известный философский принцип эпохе22   Эпохе (остановка, прекращение) – принцип рассуждения в философии, когда субъект исключает из поля зрения все накопленные историей научного и ненаучного мышления мнения, суждения, оценки предмета и стремится с позиции чистого наблюдателя сделать доступной сущность этого предмета.

[Закрыть] стал универсальным – как на экранах, так и на поле боя.

Должны ли мы радоваться тому, что все эти технологии цифровой обработки войны [warprocessing] привели к элизии23   Элизия (выдавливание, выталкивание) – отпадение звука в слове или фразе с целью облегчения произношения для говорящего. Иногда звуки могут быть опущены с целью улучшения благозвучия.

[Закрыть] срока наступления и насилия войны? Только в известной степени, поскольку отсрочка войны на неопределенный период сама по себе чревата губительными во всех отношениях последствиями.

В силу того, что эта война была антиципирована24   Антиципация – предвосхищение, предугадывание, представление о предметах или событиях, возникающее до их реального проявления.

[Закрыть] во всех своих деталях и исчерпана во всех своих сценариях, в конечном итоге она начинает напоминать героя фильма «Italien des Roses» (сыгранного Ришаром Боренже в фильме Шарля Маттона), который в течение полутора часов не решается спрыгнуть с крыши высотки на глазах толпы, сначала взволнованно следящей за каждым его движением, а потом разочарованной и раздраженной состоянием ожидания, точно так же, как сегодня мы разочарованны и раздражены медиашантажом и иллюзией войны. Хотим ли мы, чтобы она, в конце концов, произошла, если она уже как бы произошла десяток раз? Точно как в «Italien des Roses»: мы знаем, что итальянец не спрыгнет, и, в конце концов, нам уже наплевать, спрыгнет ли он вообще, потому что реальное событие уже пережило себя и кредит его воображаемого исчерпан.

В этом и заключается вся проблема антиципации. Есть ли еще шанс произойти тому, что тщательно запрограммировано? Есть ли еще шанс быть истинным тому, что тщательно и наглядно доказано (показано)? Когда слишком многое указывает в одном и том же направлении, когда объективные причины нагромождаются друг на друга, эффект становится обратным. А следовательно, все то, что указывает на войну: развертывание вооруженных сил, нарастание напряженности, концентрация вооружения и даже зеленый свет ООН, – становится неоднозначным и, отнюдь не увеличивая вероятность столкновения, функционирует в качестве превентивной аккумуляции, субституции25   Субституция (ставлю вместо) – замещение одного другим, подстановка, подмена.

[Закрыть] и отвлечения внимания [diversion] от перехода к военным действиям.

После пяти месяцев в виртуальной стадии война сейчас входит в свою термальную стадию26   Терминальная стадия – словосочетание в основном применяется в онкологии. Подразумевается последняя стадия заболевания, которая является непоправимым, неконтролируемым процессом распределения и разрастания опухолевых клеток в организме.

[Закрыть], в соответствии с правилом, согласно которому то, что никогда не начиналось, заканчивается, так и не состоявшись. Полная неопределенность этой войны проистекает из того, что она заблаговременно закончена и вместе с тем нескончаема. Со временем это чревато серьезными последствиями. Виртуальное порождает виртуальное – избегая случайного [accident], которым могло бы стать лишь вмешательство в дело Другого. Но никто не хочет и слышать о Другом. В конечном счете, неразрешимость этой войны зиждется на исчезновении инаковости, элементарной враждебности, самого врага. Война превратилась в холостую машину27   Холостая машина (machine célibataire) – термин берет свое начало от проекта Марселя Дюшана «Невеста, раздетая собственными холостяками». Машина, у которой нет никаких функций, или производимые ею операции абсурдны. В контексте приобретает дополнительное значение – одинокая машина.

[Закрыть].

Благодаря этой войне невероятная неразбериха арабского мира начинает распространяться и на западный мир – и это справедливая месть. В свою очередь, мы отчаянно пытаемся объединить и стабилизировать их, чтобы легче осуществлять контроль, – это перетягивание каната исторического масштаба: кто кого стабилизирует, прежде чем сам не будет дестабилизирован28   Игра слов: при перетягивании каната нельзя сдвинуть с места (поставить на место) другого, прежде чем самому не сдвинуться с места.

[Закрыть] В столкновении с вирулентной и непостижимой нестабильностью арабского и исламского мира, чьим характерным средством защиты является истерия во всем своем многообразии проявлений [versatilité], западный мир начинает демонстрировать, что его ценности уже не могут больше претендовать на какую-либо универсальность, за исключением чрезвычайно хрупкой универсальности ООН.

На западную логику декомпенсации (Запад стремится к тому, чтобы как-то смягчить, даже подавить свою мощь) восточная логика Саддама отвечает гиперкомпенсацией. Далекий от успеха в противостоянии с Ираном, он принимается за Запад. Он действует за пределами своих возможностей, там, где только Бог может ему помочь. Он совершает акт магической провокации, а Богу или кому-то еще, с ним связанному, предопределено делать все остальное (как правило, эта роль отводится арабским массам).

Американцы же, из-за своего рода эгоцентрического великодушия или глупости, могут вести борьбу с противником, лишь представив его себе по своему образу и подобию. Они одновременно и миссионеры, и новообращенные в свой собственный образ жизни, который они триумфально проецируют на мир. Они не в состоянии представить себе Другого и, следовательно, вести войну с ним персонально. То, с чем они воюют, – это инаковость Другого, а то, к чему они стремятся, – редукция29   Редукция (сокращение) – уменьшение, ослабление чего-либо; сведение сложного к более простому; сведение многообразия к однообразию.

[Закрыть] этой инаковости, обращение в свою веру, а в противном случае, если редукция окажется невозможна, истребление (как в случае с индейцами). Они не могут представить себе, что обращение и покаяние с их собственного благоволения не может найти отклик в Другом, и они буквально в шоке оттого, что Саддам обманывает их и отказывается подчиняться их аргументам. Очевидно, поэтому его и решили устранить, не из ненависти или расчета, но за преступление, вероломство, измену, своеволие и коварство (точно как в случае с индейцами).

iknigi.net

Жан Бодрийяр: Дух терроризма. Войны в заливе не было

В сборник вошли сразу две из самых известных публикаций выдающегося французского философа Жана Бодрийяра: "Войны в Заливе не было" и "Дух терроризма", посвященные анализу двух глобальных событий - Войны в Персидском заливе 1991 года и...

16+

Автор: Бодрийяр Жан

Переводчик: Качалов А.

Редактор: Данкова Л.

Издательство: Рипол-Классик, 2016 г.

Жанр: Западная философия

Комментарии:

никзанят (рецензий 3 / оценок +21) +5

Всеобъемлющий философско-публицистический сборник Бодрийяра на "военно-террористическую" тему. Это на первый взгляд. А на самом деле, это книга о том, что с нами делает телевидение и пропаганда. Недаром из-за этой книги философ прославился еще задолго до "Матрицы".

Это "Симулякры и симуляция" в действии.

Сюжет весьма явный, о котором и сам Бодрийяр постоянно напоминает в текстах: виртуальная не-война (Персидский залив) продолжается истязанием Югославии,...

Читать полностью Всеобъемлющий философско-публицистический сборник Бодрийяра на "военно-террористическую" тему. Это на первый взгляд. А на самом деле, это книга о том, что с нами делает телевидение и пропаганда. Недаром из-за этой книги философ прославился еще задолго до "Матрицы".

Это "Симулякры и симуляция" в действии.

Сюжет весьма явный, о котором и сам Бодрийяр постоянно напоминает в текстах: виртуальная не-война (Персидский залив) продолжается истязанием Югославии, оборачивается Четвертой мировой террористической войной (начало – 11 сентября), а заканчивается порнографией войны (вторая иракская – тюрьма Абу-Грейб). Все это звенья одной цепи. При этом главный враг не американцы с их мировым могуществом, не какой-то Саддам с террористами. Главный враг – информация, в любом виде. Она и сейчас проникает в нас повсюду, отравляет наш мозг, делает нас послушными рабами. Ничего со времен Бодрийяра не изменилось. Именно поэтому и читается книжка на одном дыхании, нужно лишь одну историческую фигуру заменять на другую, современную. Никакой зауми, все четко и жестко. Если держать в уме недавние и происходящие прямо сейчас события, то книжка капитально прочищает загаженные всем этим телевраньем мозги. "Быть метеочувствительными к глупости и вранью как к плохой погоде" – лучше самого Бодрийяра не скажешь. Скрыть Товары по теме: "Симулякры и симуляции" Жан Бодрийяр

02.03.2016 23:37:15 Эля (рецензий 110 / оценок +589) +3

автор в представлении не нуждается, равно как и два его эссе, объединённых под обложкой данного издания. темы актуальные, что называется, на злобу дня. оформление ок: небольшой формат, твёрдая обложка, не белоснежная, но белая бумага, комфортный шрифт. издание снабжено примечаниями. для широкой аудитории.

10.03.2017 11:36:03 RUS-55-54 (рецензий 72 / оценок +145) +3

Автор задается вопросом:- насколько реальны масштабы событий, которые мы наблюдаем каждый день?- способны ли СМИ передать информацию так, чтобы зрители восприняли событие как реальное?- способны ли зрители осознать через СМИ реальность событий, которые происходят вне их социального, географического окружения?Ж. Бодрийяра, применяя свою методологию (симулякры и симуляции вещей, событий, субъектов и т.д.) к анализу войны в "Заливе", делает вывод, что это было ирреальное событие,...

Читать полностью Автор задается вопросом: - насколько реальны масштабы событий, которые мы наблюдаем каждый день? - способны ли СМИ передать информацию так, чтобы зрители восприняли событие как реальное? - способны ли зрители осознать через СМИ реальность событий, которые происходят вне их социального, географического окружения? Ж. Бодрийяра, применяя свою методологию (симулякры и симуляции вещей, событий, субъектов и т.д.) к анализу войны в "Заливе", делает вывод, что это было ирреальное событие, структура и проявления, масштабы и значимость которого созданы СМИ (!) Событие, которого не было, можно преподнести как событие, которому должен быть благодарен каждый житель Земли, потому что оно было! И наоборот, исключив событие, из коммуникационного оборота или деформировав его содержание в СМИ, которое имеет особую значимость в истории народов, потому что оно было (!), и имело далеко идущие последствия, можно свести его к нулю. Если в виртуальном пространстве нет упоминаний или не придается особая значимость событию - его не было. Оформление: по размерам небольшая книга, твердая корка, бумага газетная, довольно крупный шрифт. Примечания в конце книги, не совсем удобно. P.S. Американцы освобождали Европу от фашизма, а Россия скинула атомные бомбы на города Японии - не было = было. Скрыть Ссылки по теме: https://www.chitai-gorod.ru/catalog/book/274829/ http://www.labirint.ru/books/399345/ Товары по теме: "Терроризм с точки зрения террористов. Что они переживают и думают и почему обращаются к насилию" Фатали Мохаддам "Разговаривая с врагом. Религиозный экстремизм, священные ценности и что значит быть человеком" Скотт Атран "Новые и старые войны. Организованное насилие в глобальную эпоху" Мэри Калдор

22.09.2016 10:49:31

Выберите формат книги:

knigi2017.download

Жан Бодрийяр. Дух терроризма

Бодрийяр Жан Дух терроризма

Lib.ru/Современная литература: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]

· Оставить комментарий · © Copyright Бодрийяр Жан (перевод: http://exsistencia.livejournal.com/) ([email protected]) · Обновлено: 13/03/2016. 40k. Статистика. · Статья: Публицистика, Философия, Перевод · симулякры и симуляция · Скачать FB2	Начало формы Ваша оценка: шедевр великолепно отличная книга хорошая книга нормально не читал терпимо посредственно плохо очень плохо не читать Конец формы
· Аннотация: Из сборника "Войны в Заливе не было". "Дух терроризма", безусловно, самое сильное эссе Бодрийяра после "Заговора искусства". Тему терроризма философ разрабатывал еще задолго до того, как она стала актуальной для всех. Поэтому он первый, кто смог предложить наиболее развернутый и оригинальный анализ проблемы.

 

Жан Бодрийяр. Дух терроризма

 

С глобальными1 событиями - от смерти леди Дианы до Чемпионата мира по футболу, или же с событиями реальными и жестокими, такими как война и геноцид - мы сталкивались не раз. Но глобального символического события, то есть события не просто растиражированного на весь мир, а такого, которое способно нанести удар по самой глобализации - не было ни одного. Застой, продолжавшийся в течение всех девяностых годов, был настоящей "забастовкой событий" (по выражению аргентинского писателя Маседонио Фернандеса). Так вот - забастовка закончена. События перестали бастовать. В случае с терактами в Нью-Йоркском Всемирном торговом центре2 мы имеем дело с событием абсолютным, настоящей "матерью" событий, событием в чистом виде, которое сконцентрировало в себе все те события, которые так никогда и не произошли.

Нарушены все условия игры истории и власти, так же как и условия анализа. Нужно сбавить темп. Когда события застаивались, следовало их предвосхищать и двигаться быстрее, чем они. Когда они ускорились до такой степени, необходимо двигаться медленнее них. Однако нельзя допустить, чтобы нас накрыла лавина пустых слов [discours] и тень войны: неповторимая ослепительность образов должна остаться незамутненной.

Во всем, что было сказано и написано, обнаруживается необычайная абреакция3 на само событие и фасцинация4, которую оно вызвало. Священный союз против терроризма, моральное осуждение соразмерны необычайному ликованию, заключенному в созерцании разрушения этого глобального всемогущества, больше того, созерцании, в некотором смысле, саморазрушения, самоубийства во всем его великолепии. Ибо это оно само, своей запредельной мощью инспирировало то насилие, которое захлестнуло весь мир, а, следовательно, инспирировало то террористическое воображаемое, которое (без нашего ведома) живет в каждом из нас.

То, что мы воображали это событие, то, что весь мир, без исключения, грезил им, - поскольку нельзя не мечтать об уничтожении всякого могущества, ставшего до такой степени гегемонистским, - вещь совершенно неприемлемая для западного морального сознания, но, тем не менее, это факт, и именно он определяет патетическое неистовство всех тех дискурсов, которые хотят избежать самой этой мысли.

В конечном счете, они это сделали, но мы этого хотели. Если не принимать это в расчет, то данное событие теряет все свое символическое измерение и превращается в чистую случайность, становится совершенно произвольным действием, убийственной фантасмагорией нескольких фанатиков, которых просто вовремя не уничтожили. Но мы точно знаем, что это не так. Отсюда весь этот антифобический бред экзорцизма зла: это говорит о том, что в каждом из нас присутствует этот смутный объект желания. Без нашей глубокой сопричастности это событие никогда не вызвало бы такого воздействия, и символическая стратегия террористов, несомненно, была рассчитана на это наше постыдное соучастие.

Это выходит далеко за рамки ненависти к доминирующей глобальной силе, которую испытывают обездоленные и эксплуатируемые, к которым мировой порядок обращен своей худшей стороной. Это окаянное желание поселилось даже в сердцах тех, кто участвуют в разделе мирового пирога. Аллергия на всякий окончательный и безапелляционный порядок, на всякую безапелляционную власть, по счастью, универсальна, а две башни Всемирного торгового центра, именно в своем полном подобии, идеально олицетворяли этот окончательный и безапелляционный порядок5.

В этом нет никакого влечения к смерти или к разрушению, ни даже действия перверсивных последствий. Это вполне логично и неизбежно, что неимоверное усиление могущества усиливает и желание его уничтожить. И оно само -- соучастник собственного уничтожения. Когда две башни обрушились, создалось впечатление, что в ответ на самоубийство самолетов-смертников они сами совершили самоубийство. Сказано: "Даже Бог не может объявить войну сам себе". Ну так вот - может. Запад, действуя с позиции Бога (божественного всемогущества и абсолютного морального закона), стал склонен к самоубийству и объявил войну сам себе.

Бесчисленные фильмы-катастрофы свидетельствуют о существовании такого фантазма, который они словно заговаривают, пытаясь утопить его образ во всевозможных спецэффектах. Но всеобщее притяжение, которое они вызывают, равно как и порнография, показывает, что переход к действию всегда рядом - стремление отрицания всякой системы становится тем сильнее, чем больше она приближается к совершенству и всемогуществу.

При этом очень вероятно, что террористы (как, впрочем, и эксперты!) не предусмотрели обрушение Башен-близнецов, которое, в символическом отношении, вызвало гораздо больший шок, чем атака на Пентагон. Символическое обрушение всей системы произошло при непредвиденном внутреннем соучастии, как будто бы башни, обрушиваясь сами собой и совершая самоубийство, вступили в игру, чтобы довершить событие.

В определенном смысле, вся система в целом своей внутренней непрочностью способствовала инициированию акции. Чем больше система централизируется на глобальном уровне, концентрируясь в пределах единой сети, тем больше она становится уязвимой в любой точке этой сети (всего один юный филиппинский хакер со своего ноутбука смог запустить вирус ILOVEYOU6, который облетел весь мир, поражая целые компьютерные сети). В нашем случае, всего девятнадцать камикадзе, благодаря абсолютному оружию собственной смерти, усиленному технологической эффективностью, запустили глобальный катастрофический процесс.

Какой еще путь, кроме террористического, можно избрать для изменения положения вещей в ситуации полной монополизации глобальной власти, в ситуации столь чудовищной концентрации всех функций в технократической машинерии при полном единомыслии7 и полном отсутствии инакомыслия? Это сама система создала объективные условия для столь жестокого возмездия. Прибрав все карты для себя, она вынудила Другого менять правила игры. И новые правила будут жестокие, потому что ставка жестока. Системе, переизбыток могущества которой сам по себе представляет невозможность вызова, террористы ответили категоричным действием, в котором заключена также невозможность обмена. Терроризм -- акт восстановления непокорной единичности в самом сердце системы обобщенного обмена8. Все сингулярности9(племена, отдельные личности, культуры), которые заплатили смертью за установление глобального оборота всего и вся, управляемого единственной властью, сегодня мстят за себя с помощью террористического разворота.

Террор против террора -- за этим больше не стоит никакой идеологии. Отныне мы далеко за пределами идеологии и политики. Энергия, которая питает террор, не имеет строгой причины и не может быть понята в рамках какой-либо идеологии, даже исламистской. Ее цель уже больше не в том, чтобы преобразовать мир, а в том, чтобы его радикализировать с помощью жертвоприношения (на что, в свое время, были направлены ереси), в то время как цель системы в том, чтобы реализовать себя с помощью силы.

Терроризм, как и вирусы - повсюду. Терроризм проник везде, он следует как тень за системой господства, всегда готовый выйти из тени, подобно двойному агенту. Больше нет демаркационной линии, которая позволяла бы его обозначить, терроризм находится в самом сердце культуры, которая с ним борется, а видимый разрыв (и ненависть), который в глобальном плане разделяет эксплуатируемые и слаборазвитые страны с западным миром, тайно соединяется с внутренним разломом в господствующей системе. Эта система может противостоять любому видимому антагонизму. Но другой, вирусной структуре - как если бы диспозитив10 власти выделял свой антидиспозитив, фермент своего собственного исчезновения - такой форме практически автоматической реверсии11 своей собственной мощи, система ничего не может противопоставить. И терроризм является ударной волной этой бесшумной реверсии.

Таким образом, это не столкновение цивилизаций или религиозных убеждений, и это выходит далеко за рамки ислама и Америки, на которых пытаются сфокусировать конфликт, чтобы создать иллюзию видимого противостояния и возможности силового решения. Речь действительно идет о фундаментальном антагонизме, который указывает сквозь призму Америки (которая может быть и эпицентр глобализации, но не единственное ее воплощение) и сквозь призму ислама (который также не является воплощением терроризма) на столкновение торжествующей глобализации с самой собой. В этом смысле вполне можно говорить о мировой войне, но только не третьей, а четвертой и единственной действительно мировой, поскольку ставкой в этой войне является сама глобализация. Первые две из мировых войн соответствовали классическому представлению о войне. Первая мировая война положила конец верховенству Европы и эпохе колониализма. Вторая -- покончила с нацизмом. Третья мировая, которая, конечно же, была, но велась в виде холодной войны и апотропии - положила конец коммунизму. С каждым разом, от одной войны к другой, мы все больше приближались к единому мировому порядку. Сегодня этот порядок, практически подошедший к своему концу, сталкивается с антагонистическими силами, которые рассеяны внутри самого глобализма, и которые проявляются во всех современных общественных потрясениях. Фрактальная война всех отдельных клеток, всех сингулярностей, которые восстают в качестве антител. Прямое столкновение настолько недостижимо, что время от времени требуется спасать саму идею войны с помощью показных инсценировок вроде войны в Заливе или сегодняшней - в Афганистане. Но четвертая мировая война - она, как истина, всегда где-то рядом. Она есть то, что неотступно преследует любой мировой порядок, любое гегемонистское господство -- если бы ислам господствовал в мире, терроризм был бы направлен против ислама. Так как то, что сопротивляется глобализации и есть сам мир.

Терроризм имморален. Событие, связанное с Всемирным торговым центром, этот символический вызов, -- имморально, и оно является ответом на глобализацию, которая имморальна сама по себе. Так давайте будем также имморальны, ведь если мы хотим что-то понять во всем этом, то нужно заглянуть по ту сторону Добра и Зла. Так как мы имеем дело с событием, которое бросает вызов не только моральной, но и любой форме интерпретации, попытаемся обрести понимание Зла. Ключевой момент заключается именно в следующем: в абсолютно неправильном понимании западной философией, философией Просвещения того, что касается соотношения Добра и Зла. Мы наивно полагаем, что прогрессированию Добра, возрастанию его влияния во всех областях (наука, техника, демократия, права человека) соответствует поражение Зла. Похоже, никому невдомек, что сила Добра и Зла возрастет одновременно, в той же динамике. Победа одного не ведет к исчезновению другого, как раз наоборот. Метафизически, Зло рассматривается как досадная случайность, но эта аксиома, из которой вытекают все виды манихейской борьбы Добра со Злом, иллюзорна. Добро не редуцирует Зло, как и наоборот: они одновременно и несводимы друг с другом, и тесно взаимосвязаны. По сути, Добро не могло бы победить Зло иначе как не перестав быть Добром - поэтому, как только оно достигло глобальной монополии на власть, оно навлекло на себя тем самым ответную вспышку пропорционального насилия.

В традиционном универсуме еще был баланс между Добром и Злом, согласно диалектическому соотношению, которое хоть как-то обеспечивало напряженность и равновесие нравственной вселенной, примерно как во время холодной войны противостояние двух держав обеспечивало равновесие страха. Следовательно, не было превосходства одного над другим. С началом тотальной экстраполяции Добра (гегемония позитива над любой формой негатива, исключение смерти и всякой силы, противостоящей господству - торжество ценностей Добра по всем направлениям) - этот баланс нарушился. Начиная с этого момента, Зло как бы приняло форму скрытой автономии, и развивается теперь по экспоненте.

Собственно говоря, это и произошло в сфере политики после исчезновения коммунизма и глобального торжества либерального господства: именно тогда появился призрачный враг, распространяющийся по всей планете, проникающий всюду как вирус, возникающий в каждом промежутке власти. Ислам. Но ислам - это лишь двигающийся фронт кристаллизации этого антагонизма. Антагонизм повсюду - он в каждом из нас. Следовательно, террор против террора. Но террор асимметричный. Именно эта асимметрия делает глобальное всемогущество полностью безоружным. В столкновении с самим собой, оно может лишь погрязнуть в собственной логике соотношения сил, без какой-либо возможности играть на территории символического вызова и смерти, о которых оно больше не имеет никакого представления, потому что вычеркнуло их из своей собственной культуры.

До сих пор этой интегрирующей силе в основном удавалось поглощать и переваривать любой кризис, любую негативность, создавая тем самым глубоко безнадежную ситуацию (не только для проклятьем заклейменных12, но и для обеспеченных и привилегированных, живущих в полном комфорте). Фундаментальным событием является то, что террористы прекратили лишать себя жизни впустую, то, что они пустили в ход свою собственную смерть так агрессивно и эффективно, основывая свою стратегию просто на интуиции, на интуиции того, что их противник чрезвычайно уязвим и что система достигла лишь квазисовершенства, а значит, может вспыхнуть от одной искры. Террористам удалось сделать из своей собственной смерти абсолютное оружие против системы, которая существует за счет исключения смерти и идеалом которой является нулевая смерть13. Любая система, в которой смерть равна нулю, - сама в сумме дает ноль. И все средства апотропии и уничтожения бессильны против врага, который уже сделал из своей смерти оружие возмездия. "Что нам американские бомбардировки! Наши люди столь же жаждут умереть, как американцы жаждут жить!"14. Отсюда такая неэквивалентность: 7000 жертв15 [смертей] одним ударом по системе нулевой смерти.

Итак, все здесь поставлено на смерть, причем не на грубое вторжение смерти в реальном времени и в прямом эфире, но на вторжение смерти более чем реальной: символической и жертвенной - то есть абсолютного и безапелляционного события.

Этот и есть дух терроризма.

Ни в коем случае не атаковать систему, исходя из соотношения сил. Это воображаемое (революционное), навязанное самой системой, которая выживает только за счет того, что постоянно заставляет тех, кто ее атакует вести бой на всегда принадлежащей ей территории реального. Вместо этого перенести борьбу в символическую сферу, где основными правилами являются вызов, реверсия, повышение ставок. Так что на смерть ответить можно только смертью - равной или превосходящей [ставкой]. Бросить вызов системе в виде дара [жертвы], на который она не может ответить иначе как собственной смертью или собственным крушением.

Террористическая гипотеза состоит в том, что система сама должна покончить с собой в ответ на многократные вызовы смертей и самоубийств. Поскольку ни система, ни власть сами не смогут избавиться от символического долга - в этой ловушке и заключается единственный шанс их коллапса. В этом головокружительном цикле невозможного обмена смерти, смерть террориста - микроскопическая пробоина, но через нее все засасывается, образуется полость и гигантская воронка. Вокруг этой незначительной пробоины реального и власти вся система собирается, скручивается, зацикливается на себе и разрушается своей собственной свехэффективностью.

Тактика террористической модели заключается в том, чтобы вызвать избыток реального и заставить систему обрушиться под этим избытком реального. Вся ирония ситуации состоит в том, что мобилизованное насилие системы оборачивается против нее самой, потому что террористические акты - это одновременно и зеркало собственного запредельного насилия системы, и модель символического насилия, которое в ней запрещено, это единственный вид насилия, которое система не может осуществить - насилие своей собственной смерти.

Вот почему все видимое могущество бессильно против самой незначительной, но символической смерти нескольких лиц.

Нужно признать очевидное: появился новый терроризм, новый вид боевых действий, который заключается в том, чтобы участвовать в игре и изучать ее правила лишь для того, чтобы эффективнее их нарушать. Мало того что эти люди борются не на равных, поскольку делают ставку на собственную смерть, на что нечем возразить ("они трусы"16), так они еще и приспосабливают все средства господствующего могущества. Деньги и биржевые спекуляции, информационные и авиационные технологии, зрелищный размах и медиасети - террористы усваивают все: и модернизацию, и глобализацию, не меняя курса на их уничтожение.

Верх коварства, даже банальность американской повседневности они используют в качестве прикрытия для ведения двойной игры. Они спят в своих пригородах, читают и учатся в кругу семьи, чтобы однажды пробудиться, подобно бомбе замедленного действия. Безупречность исполнения этой подпольной деятельности почти столь же террористична, как и зрелищность акта 11 сентября. Ведь под подозрение попадает каждый: а может быть это безобидное существо - потенциальный террорист? Если они остались незамеченными, то и всякий из нас невыявленный виновник (каждый самолет тоже становится подозрительным), и в принципе, пожалуй, это правда. Вполне возможно, это убеждение связано с бессознательной склонностью к преступлению, замаскированной и тщательно подавляемой, но всегда способной если не снова проявиться, то, по крайней мере, тайно вибрировать при созерцании Зла. Так событие разветвляется до бесконечности, превращаясь в источник еще более изощренного ментального терроризма.

Радикальное отличие состоит в том, что террористы, владея всеми смертоносными средствами, которыми владеет система, обладают еще более фатальным оружием - своей собственной смертью. Если бы они ограничились борьбой против системы ее же оружием, они тотчас же были бы уничтожены. Если бы они противопоставили системе только собственную смерть, они также быстро бы исчезли, принося бесполезные жертвы, - то, чем терроризм почти всегда занимался прежде (сравните палестинские теракты-самоубийства), и почему он был обречен на поражение.

Все меняется с того момента, когда террористы начали сопрягать все доступные современные средства со своим в высшей степени символическим оружием. Последнее до бесконечности умножило их разрушительный потенциал. Именно этот коэффициент усиления (с которым мы не можем примириться) дает им такое преимущество. И наоборот, стратегия нулевой смерти, стратегия "чистой" технологической войны абсолютно не совпадает с этой стратегией преображения "реального" могущества в символическое.

Небывалый успех терактов представляет проблему, и чтобы разобраться в этом, нужно отбросить наши западные воззрения и увидеть, что происходит в головах террористов и в их организации. Такая эффективность терактов требует идеального планирования и максимальной рациональности, что мы с трудом представляем у других. И даже в этом случае, как и при любой рациональной организации, на которой основаны спецслужбы, всегда возможны утечки и просчеты.

Так вот, секрет такого успеха в другом. В отличие от наших организаций, у террористов нет никаких трудовых договоров, у них есть некий пакт и жертвенные обязательства. Такие обязательства надежно защищены от любого предательства и всякой коррупции. Чудо состоит в том, что им удалось адаптироваться к глобальной сети и техническому протоколу, нисколько не теряя этого соучастия в жизни и в смерти. В противоположность контракту, пакт не связывает отдельных лиц, даже в "самоубийстве" нет никакого индивидуального героизма - это коллективный жертвенный акт, скрепленный идеальным требованием. И сопряжение двух систем [dispositifs] - операциональной структуры и символического пакта, сделало возможным осуществление акта такого масштаба.

Мы больше не имеем представления о символическом расчете, как в покере или при потлаче: минимальная ставка - максимальный результат. Именно это было достигнуто в результате теракта на Манхэттене и является достаточно хорошей иллюстрацией теории хаоса: первоначальный удар привел к непредсказуемым последствиям, тогда как гигантское развертывание операции ("Буря в пустыне") американцами привело лишь к смехотворному эффекту: ураган, закончившийся, если можно так сказать, трепетанием крыльев бабочки.

Суицидальный терроризм был терроризмом бедных, нынешний терроризм - терроризм богатых. И особенно пугает нас то, что они стали обеспеченными (в их распоряжении находятся все средства), не переставая желать нашей смерти. Конечно, согласно с нашей системой ценности, они жульничают: делать ставку на собственную смерть - это не по правилам. Но их это не заботит, и новые правила игры устанавливаем уже не мы.

Все средства хороши, чтобы дискредитировать их действия. Например, называть их "самоубийцами" или "мучениками". Чтобы сразу добавить, что мученичество ничего не доказывает, оно ничего общего не имеет с истиной, и даже (если продолжать цитировать Ницше) мученик - главный враг истины. Конечно, их смерть ничего не доказывает, но в системе, где сама истина неуловима (или мы претендуем на то, что обладаем истиной?), вообще ничего нельзя доказать. Впрочем, этот в высшей степени моральный аргумент опрокидывается. Если добровольный мученик-камикадзе ничего не доказывает, то и невольные мученики - жертвы терактов также ничего не доказывают, и есть что-то неуместное и обсценное в том, чтобы делать из этого моральный аргумент (это вовсе не принимает в расчет их страдания и смерть).

Еще один недобросовестный аргумент - террористы обменивают свою смерть на место в раю. Их действие не бескорыстно, следовательно, оно не праведно. Их акт был бы бескорыстным, если бы они не верили в Бога, если бы смерть им не оставляла надежды, как это происходит в нашем случае (а ведь христианские мученики не рассчитывали ни на что, кроме этой божественной эквивалентности). То есть террористы снова борются не на равных, поскольку они получают право на спасение, на что мы не можем даже больше надеяться. Нам остается лишь носить траур по нашей смерти, тогда как они могут сделать из своей очень крупную ставку.

По сути все это - причина, доказательство, истина, награда, цель и средства - типично западная форма расчета. Даже смерть мы оцениваем в процентном соотношении, наподобие соотношения цены и качества. Экономический расчет - это расчет нищих, которые даже не имеют мужества назначить свою цену.

Что может случиться - кроме войны, которая сама по себе экран конвенционной защиты? Говорят о биотерроризме, о бактериологической войне, или ядерном терроризме. Но все из вышеназванного принадлежит не к порядку символического вызова, а скорее к порядку окончательного решения17 - к уничтожению без славы, без риска, и без слов.

Итак, совершенно неправильно видеть в террористической акции чисто деструктивную логику. Представляется, что их собственная смерть неотделима от их действий (это как раз то, что делает акт символическим), и это вовсе не безличное уничтожение другого. Все дело в вызове, дуэли, то есть в личном, дуальном взаимоотношении с противостоящей силой. За то, что противник унизил вас, он должны быть унижен вами. А не просто уничтожен. Нужно заставить его потерять лицо. А этого никогда не добиться одной голой силой и простым устранением другого. Он должен быть атакован и разбит в пылу вражды. Кроме пакта, связывающего террористов между собой, тут еще есть что-то вроде дуэльного пакта с противником. Таким образом, это совершенно противоположно "трусости", в которой обвиняют террористов, и это совершенно противоположно тому, что делали, к примеру, американцы во время войны в Заливе (и то, что повторяется в Афганистане): операциональная ликвидация незримой цели.

За всеми этими перипетиями мы должны сохранить, прежде всего, ясность образов. Мы должны сохранить их содержательность и их фасцинацию, так как они, хотим ли мы этого или нет, являются нашей первичной сценой18. А события в Нью-Йорке, одновременно с радикализацией ситуации в мире, радикализировали и соотношение образа с реальностью. Если раньше мы имели дело с непрерывным распространением банальных образов и с непрерывным потоком дутых событий, то террористический акт в Нью-Йорке воскресил одновременно и образ и событие.

Среди прочих средств системы, которые были обращены против нее самой, террористы использовали отображение в реальном времени и мгновенное распространение этих образов по всему миру. Они присвоили это средство наряду с биржевыми спекуляциями, электронной информацией и воздушным сообщением. Роль образов весьма неоднозначна: прославляя и усиливая событие, вместе с тем они берут его в заложники. Одновременно с бесконечным размножением происходит отвлечение внимания [diversion] и нейтрализация (как это уже было с майскими событиями 1968 года19). Об этом всегда забывают, когда говорят об "опасности" СМИ. Образ потребляет событие, в том смысле, что он поглощает его и делает готовым к употреблению. Конечно, это придает событию небывалую доныне силу воздействия, но уже в качестве события-образа.

Что же тогда такое реальное событие, если вся реальность пронизана образами, фикциями, виртуальностью? В данном случае можно говорить (возможно, с некоторой скидкой) о воскрешении реального и насилия реального в мире, обреченном на виртуальность. "Закончились все ваши виртуальные истории, эта - реальная!". Так же можно было бы говорить о воскрешении истории после ее объявленного конца. Но превзошла ли реальность фикцию на самом деле? Если это так выглядит, то потому, что реальность поглотила ее энергию и сама стала фикцией. Можно даже сказать, что реальность ревнует к фикции, что реальное завидует успеху образов... Это своего рода дуэль между ними, в котором каждая из сторон хочет доказать, что это она наиболее невероятна.

Обрушение башен Всемирного торгового центра невообразимо, но этого недостаточно, чтобы стать реальным событием. Чрезмерного насилия недостаточно, чтобы обнажить реальность. Потому что реальность - это принцип, и именно этот принцип утрачен. Реальность и фикция безнадежно перепутаны, и фасцинация теракта - это, прежде всего фасцинация образа (события одновременно катастрофические и вызывающие восхищение, сами по себе остаются в значительной степени воображаемыми).

В таком случае, следовательно, реальное привносится в образ как примесь страха, как дополнительное острое ощущение. Это не только ужасающе, но еще и реально. Первично не насилие реального, к которому затем добавляется острое ощущение от образа - первичен, скорее, образ, к которому добавляется острое ощущение от реального. Что-то вроде сверхфикции, фикции, идущей за пределы фикции. Баллард20 (вслед за Борхесом) говорил, например, о повторном изобретении реального как предельной и самой ужасной фикции.

Это террористическое насилие, следовательно, не возвращение реальности и истории. Это террористическое насилие не "реально". Оно в определенном смысле хуже - это символическое насилие. Насилие само по себе вполне может быть банальным и безопасным. Только символическое насилие порождает сингулярность. И в этом сингулярном событии, в этом манхэттенском фильме-катастрофе сопрягаются в наивысшей точке два элемента массовой фасцинации XX века: белая магия кино и черная магия терроризма. Видимый свет образа и невидимый свет терроризма.

Постфактум мы пытаемся придать этому событию какой-либо смысл, как-то интерпретировать его. Но бесполезно - такова радикальность зрелища, жестокость зрелища, которое одно оригинально и неустранимо. Зрелище терроризма внушает терроризм зрелища. И против этой имморальной фасцинации (даже если она вызывает всеобщее моральное осуждение) политический порядок не может ничего сделать. Это наш театр жестокости, единственный, который у нас еще остался - экстраординарный в том плане, что соединяет в себе наивысшую точку спектакулярности21 и наивысшую точку вызова. Это одновременно микромодель ослепительного ядра реального насилия с максимальным резонансом - а значит наиболее чистая форма спектакулярного - и жертвенная модель, противопоставляющая историческому и политическому порядку наиболее чистую символическую форму вызова.

Любая бойня может быть прощена, если она имела какой-то смысл, если ее можно интерпретировать как историческое насилие - такова моральная аксиома права на насилие. Любое насилие может быть прощено, если оно не было ретранслировано средствами массовой информации ("Терроризм -- ничто без медиа"). Но все это - иллюзия. Нельзя найти правильный способ использования средств информации, они являются частью события, являются частью террора, и они действуют в обоих направлениях.

Акт возмездия развивается по принципу такой же непредсказуемой спирали, как и террористический акт, никто не знает, на чем он остановится, где повернет вспять и что за этим последует. Как на уровне образов и информации нет возможности различения между спектакулярным и символическим, так нет возможности различения между "преступлением" и возмездием. И в этом неконтролируемом развязывании реверсивности заключается настоящая победа терроризма. Победа ощущается в подспудном разветвлении и проникновении события по всей системе - не только в виде прямой экономической, политической, биржевой и финансовой рецессии22, и как следствие моральной и психологической рецессии, но также и в рецессии системы ценностей, всей либеральной идеологии, свободного движения капиталов, товаров, людей и т.д., рецессии всего того, что составляло гордость западного мира, и чем он пользовался, чтобы оказывать влияние на весь остальной мир.

Вплоть до того, что либеральная идея, еще новая и свежая, уже начинает умирать в сознании и нравах, и что либеральная глобализация будет осуществляться в форме совершенно противоположной: в виде полицейской глобализации, тотального контроля и террора безопасности. Либерализация закончится максимальным принуждением и ограничением и приведет к созданию общества, которое будет максимально приближено к фундаменталистскому.

Спад производства, потребления, финансовых спекуляций и экономического роста (но только не коррупции!): все происходит так, словно глобальная система совершила стратегическое отступление, болезненную переоценку своих ценностей - казалось бы, в ответ на террористический удар, но на самом деле, в ответ на свое внутреннее требование - вынужденную регуляцию результата абсолютного беспорядка, который она навязала сама себе, глубоко проникнувшись, так сказать, своим собственным поражением.

Еще одним аспектом победы террористов является то, что все другие формы насилия и дестабилизации порядка действуют в их пользу: информационный терроризм, биологический терроризм, распространение слухов о сибирской язве и прочей недостоверной информации - все приписывается Бен Ладену. Терроризм мог бы записать в свой актив даже стихийные бедствия. Ему выгодны все формы дезорганизации и нарушения циркуляции. Сама структура глобального обобщенного обмена играет на руку невозможному обмену. Это как автоматическое письмо23 терроризма, поддерживаемое непроизвольным терроризмом информации. Со всеми паническими последствиями, которые из этого следуют: если во всей этой истории с сибирской язвой24 отравление сознания происходит само собой, благодаря мгновенной кристаллизации, как в химическом растворе от простого контакта молекул - это значит, что вся система достигла критической массы, что делает ее уязвимой для любой агрессии.

Из этой экстремальной ситуации сложно найти выход, ни в коем случае это не война, которая представляется как дежавю, с таким же потоком вооруженных сил, фантомной информации, бессмысленных обстрелов, лживых и патетических речей, технологического развертывания и оболванивания. Короче говоря, как война в Заливе, не-событие, событие, которого на самом деле не было.

Впрочем, в этом есть определенный смысл: подменить подлинное и потрясающее событие, уникальное и непредсказуемое, псевдо-событием, монотонным и ужевиденным [dИjЮ vu]. Террористический акт соответствовал прецессии события всем моделям интерпретации, тогда как эта тупо милитаристская и технологическая война, наоборот, соответствует прецессии модели событию, следовательно, ложной цели и не-бытию. Война как продолжение отсутствия политики другими средствами.

 

 

Данный текст был переведен для сборника "Дух терроризма. Войны в Заливе не было", который теперь можно купить в любом книжном магазине России, ближнего и дальнего зарубежья, а также заказать через интернет.

Все подробности и список онлайн и офлайн магазинов с прямыми ссылками на издания - в официальном блоге книги: http://exsistencia.livejournal.com/

4-i-5.ru

Философский дискурс терроризма. Ж.Бодрийяр о причинах страха и насилия

В 2002 году известный французский философ Жан Бодрийяр публикует эссе «Дух терроризма», ставшее своеобразным откликом на печально известные события 11 сентября. Тогда Бодрийяр был одним из первых интеллектуалов, кто заговорил о качественно новых чертах международного терроризма, которые нуждаются в принципиально ином научном осмыслении и, как следствие, публичном освещении. Concepture излагает суть эссе.

Терроризм и публичность

Процесс глобализации кардинально видоизменил природу и облик современного терроризма, между тем логика его научного анализа, впрочем, как и методы борьбы остались практически неизменными. Вот почему французский философ с первых же страниц предостерегает своего читателя: «Нужно сбавить темп. Нельзя допустить, чтобы нас накрыла лавина пустых слов и тень войны». На рубеже столетий международный терроризм, несмотря на значительные усилия международного сообщества по борьбе с ним, продолжал эволюционировать, и чтобы определить движущие силы этого процесса, по мнению Бодрийяра, необходимо переосмыслить саму природу этого явления, исходя не только из комплексного анализа социокультурных, экономических и политических реалий ближневосточного региона, но и геополитических интересов ключевых международных игроков.

Размышляя о природе современного терроризма, Бодрийяр приходит к заключению: беспрецедентное насилие, захлестнувшее весь мир, система господства – Запад во главе с США – спровоцировала сама. После распада СССР, как известно, США взяли на себя роль главного архитектора миропорядка. И, конечно же, отнюдь не секрет, что «дивный новый мир» торжества демократии и подлинной свободы обеспечивался не только средствами глобализации, но и с помощью военного вмешательства, политических переворотов, хаоса, насилия, страха. В результате воплощалась в жизнь модель мироустройства, полностью удовлетворяющая интересам лишь одного игрока на международной арене – США.

 Терроризм как вирус

А что же, спросите вы, международный терроризм? Его масштабы и возможности, как ни парадоксально, росли вместе увеличением претензий США на мировое господство. Терроризм, по мнению французского философа, в последнее время становится еще более опасным, поскольку менее предсказуем. Так, «сегодня с помощью террористического разворота мстят за себя все сингулярности (племена, отдельные личности, культуры), которые заплатили смертью за установление глобального оборота всего и вся, управляемого единственной властью», – отмечает Бодрийяр.

Незримо терроризм окружает нас повсеместно – дома, на улице, в метро, на работе; он стучится в наше сознание ассоциативными образами, обрывками фраз последних новостей… Терроризм стал неотъемлемой частью нашей культуры, шире – цивилизации. Он питает наши страхи, лишает чувства безопасности и уверенности в завтрашнем дне. Терроризм, по мнению философа, в некотором смысле подобен вирусу, поскольку способен также быстро распространяться, также стремительно мутировать и приспосабливаться к окружающей среде.

Еще в 2002 году на страницах своего эссе Бодрийяр писал: «Они [террористы] спят в своих пригородах, читают и учатся в кругу семьи, чтобы однажды пробудиться, подобно бомбе замедленного действия. Под подозрение попадает каждый: а может быть это безобидное существо – потенциальный террорист?».

Терроризм: ресурсы, средства, методы распространения

Терроризм больше не связан с категорией пространства и времени – он неотъемлемая часть нашей повседневной жизни. Впрочем, это далеко не единственная его особенность. В последнее время, по мнению Бодрийяра, терроризм стал гораздо мобильнее и совершеннее с точки зрения технического оснащения. Дело в том, что террористы научились эффективно использовать все те средства и методы, которые раньше были привилегией лишь господствующей системы:

«Деньги и биржевые спекуляции, информационные и авиационные технологии, зрелищный размах и медиасети – террористы усваивают все: и модернизацию, и глобализацию, не меняя курса на их уничтожение».

Эти средства и методы, согласно Бодрийяру, стали доступны террористам отнюдь не случайно. С начала нового столетия международный терроризм вышел «далеко за рамки ненависти к доминирующей глобальной силе, которую испытывают обездоленные и эксплуатируемые». Во многом этот факт обусловлен тем, что сложившийся мировой порядок все чаще приходится не по нраву даже тем, «кто участвует в разделе мирового пирога».

Отныне борьба с международным терроризмом в пределах конкретного региона становится эпицентром столкновения не столько региональных интересов международных игроков – участников конфликта, сколько их взглядов относительно устройства будущего миропорядка. В этой связи, по мнению Бодрийяра, возможность силового разрешения конфликта представляется весьма иллюзорной. Поскольку за борьбой с современным терроризмом кроется как поддержка, так и противостояние американской гегемонии. В самом же широком смысле, считает Бодрийяр, международный терроризм в таких беспрецедентных масштабах, каких он достиг сегодня, возможен только в контексте однополярного мира:

«Сегодня этот порядок [гегемония США], практически подошедший к своему концу, сталкивается с антагонистическими силами, которые рассеяны внутри самого глобализма, и которые проявляются во всех современных общественных потрясениях. Фрактальная война всех отдельных клеток, всех сингулярностей, которые восстают в качестве антител. Она есть то, что неотступно преследует любой мировой порядок, любое гегемонистское господство – если бы ислам господствовал в мире, терроризм был бы направлен против ислама».

В этой связи важно подчеркнуть, что деструктивное начало современного террора обусловлено, скорее, не отрицанием западноевропейских ценностей как таковых, сколько фактом их безальтернативности как ключевых составляющих современного мирового порядка.

Таким образом, следующая выделяемая Бодрийяром особенность современного терроризма заключается в том, что его ядро представляет собой средоточие порой взаимоисключающих международных интересов, поэтому он не может быть осмыслен в рамках какой-то конкретной идеологии:

«Энергия, которая питает террор, не имеет строгой причины и не может быть понята в рамках какой-либо идеологии, даже исламистской. Ее цель уже больше не в том, чтобы преобразовать мир, а в том, чтобы его радикализировать <…>, в то время как цель системы в том, чтобы реализовать себя с помощью силы».

Кроме того, терроризм становится весьма прибыльным делом. Стоит ли говорить, какие дивиденды приносит террористическим организациям контроль нефтяной инфраструктуры и каналов транзита энергоресурсов, скажем, в ближневосточном регионе? Впрочем, это далеко не единственная статья их доходов. По мнению французского философа, субсидирование терроризма рядом стран, использующих его в качестве средства обеспечения собственных интересов, а также организация террористами контрабанды нефти и хозяйственных связей в ближневосточном регионе, способствовали тому, что в начале столетия кардинально изменилась природа терроризма: «Суицидальный терроризм был терроризмом бедных, нынешний терроризм – терроризм богатых».

Западная цивилизация и терроризм

Однако, невзирая на эти обстоятельства, Запад во главе с США в ранге господствующей системы по-прежнему продолжает насаждать свое видение мирового порядка, полагаясь на ресурсный потенциал и нередко игнорируя международное право, что, в конце концов, и делает его уязвимым.

«Чем больше, – пишет Бодрийяр на страницах своего эссе, – система централизуется на глобальном уровне, концентрируясь в пределах единой сети, тем более она становится уязвимой в любой точке этой сети».

В чем же конкретно проявляется ее уязвимость? Террористы овладели всеми необходимыми техническими и технологическими средствами, чтобы вести борьбу с господствующей системой практически на равных. Однако в отличие от последней, они обладают и еще одним поистине «фатальным оружием» – собственной смертью. По мнению Бодрийяра, это символическое преимущество до сих пор не было должным образом проанализировано, тогда как в нем, возможно, заключена одна из важнейших составляющих «успешности» современного терроризма:

«Если бы они [террористы] ограничились борьбой против системы ее же оружием, они тотчас же были бы уничтожены. Если бы они противопоставили системе только собственную смерть, они также быстро бы исчезли, принося бесполезные жертвы…».

Итак, террористы смогли конвертировать образ смерти в одно из эффективнейших средств борьбы против господствующей системы. Но как это стало возможным?

Самое страшное оружие терроризма

Пока господствующая система продолжает противостоять терроризму в реальности, делая ставку на силовое разрешение проблемы в регионе конфликта, терроризм активно осуществляет экспансию реальности… но уже другой – символической. Сегодня он довольно успешно контролирует информационное пространство, а значит – и мир образов. Образ же, как известно, способен «поглотить» любое происходившее в реальности событие, придать ему ряд «нужных» характеристик и, в конечном счете, превратить в продукт, который может быть растиражирован по всему миру.

«Терроризм – ничто без медиа», – замечает на страницах своего эссе французский философ. И действительно, оставаясь лишь реальным событием, террористический акт, как ни парадоксально, не достигнет своего максимального эффекта до тех пор, пока не попадает в информационное пространство и не станет образом, который и вызовет у миллионов людей страх за свою жизнь, тревогу, ощущения уязвимости и незащищенности.

В итоге, терроризм представляет не только реальную угрозу миру повседневности современного общества, где потенциальным террористом может быть каждый, но и символическую, благодаря эффективному использованию информационного пространства. Из чего следует, что господствующая система перестала быть гарантом безопасности. Между тем именно безопасность, если вспомнить Теорию общественного договора, являлась одной из основополагающих ценностей западной цивилизации. Таким образом, современный терроризм наносит весьма ощутимый удар по самой идее государства в западной либеральной традиции.

Запад отвечает терроризму?

 

Что же может противопоставить терроризму господствующая система? По мнению Бодрийяра, в символическом противостоянии с Западом современный терроризм одерживает верх. Западный мир переживает глубочайший кризис, который находит отражение в:

«Экономической, политической, биржевой и финансовой рецессии, и как следствие моральной и психологической рецессии, но также и в рецессии системы ценностей, всей либеральной идеологии, рецессии всего того, что составляло гордость западного мира, и чем он пользовался, чтобы оказывать влияние на весь остальной мир».

Не последнюю роль в этом процессе сыграло и то обстоятельство, что глобализация либеральных ценностей на деле вылилась в «полицейскую глобализацию», «террор безопасности», жажду «тотального контроля»…

Вместо заключения

С момента написания эссе прошло почти 15 лет. Между тем многие наблюдения французского философа относительно природы международного терроризма до сих пор не теряют своей актуальности и прогностической силы. К слову сказать, на русский язык эссе «Дух терроризма» было переведено лишь весной этого года. Бодрийяр всегда отличался полемичным стилем изложения (хотя как иначе можно пробудить интерес к злободневным проблемам современности?), поэтому некоторые обозначенные здесь положения его работы могут показаться, как минимум, дискуссионными. Но вот с чем действительно нельзя не согласиться, так это с утверждением: «Нужно сбавить темп. Нельзя допустить, чтобы нас накрыла лавина пустых слов и тень войны».

concepture.club

Бодрийяр Дух терроризма

HYPERLINK "http://lit.lib.ru/k/kachalow_a/" Бодрийяр ЖанДух терроризма

Lib.ru/Современная литература: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]

 Оставить комментарий

 © Copyright Бодрийяр Жан (перевод: http://exsistencia.livejournal.com/) ([email protected])

 Обновлено: 13/03/2016. 40k. Статистика.

 Статья: Публицистика, Философия, Перевод

 симулякры и симуляция

 Скачать FB2

Начало формы

 Ваша оценка:             

Конец формы

 Аннотация:Из сборника "Войны в Заливе не было". "Дух терроризма", безусловно, самое сильное эссе Бодрийяра после "Заговора искусства". Тему терроризма философ разрабатывал еще задолго до того, как она стала актуальной для всех. Поэтому он первый, кто смог предложить наиболее развернутый и оригинальный анализ проблемы.

   Жан Бодрийяр. Дух терроризма

  

   С глобальными1 событиями - от смерти леди Дианы до Чемпионата мира по футболу, или же с событиями реальными и жестокими, такими как война и геноцид - мы сталкивались не раз. Но глобального символического события, то есть события не просто растиражированного на весь мир, а такого, которое способно нанести удар по самой глобализации - не было ни одного. Застой, продолжавшийся в течение всех девяностых годов, был настоящей "забастовкой событий" (по выражению аргентинского писателя Маседонио Фернандеса). Так вот - забастовка закончена. События перестали бастовать. В случае с терактами в Нью-Йоркском Всемирном торговом центре2 мы имеем дело с событием абсолютным, настоящей "матерью" событий, событием в чистом виде, которое сконцентрировало в себе все те события, которые так никогда и не произошли.

   Нарушены все условия игры истории и власти, так же как и условия анализа. Нужно сбавить темп. Когда события застаивались, следовало их предвосхищать и двигаться быстрее, чем они. Когда они ускорились до такой степени, необходимо двигаться медленнее них. Однако нельзя допустить, чтобы нас накрыла лавина пустых слов [discours] и тень войны: неповторимая ослепительность образов должна остаться незамутненной.

   Во всем, что было сказано и написано, обнаруживается необычайная абреакция3 на само событие и фасцинация4, которую оно вызвало. Священный союз против терроризма, моральное осуждение соразмерны необычайному ликованию, заключенному в созерцании разрушения этого глобального всемогущества, больше того, созерцании, в некотором смысле, саморазрушения, самоубийства во всем его великолепии. Ибо это оно само, своей запредельной мощью инспирировало то насилие, которое захлестнуло весь мир, а, следовательно, инспирировало то террористическое воображаемое, которое (без нашего ведома) живет в каждом из нас.

   То, что мы воображали это событие, то, что весь мир, без исключения, грезил им, - поскольку нельзя не мечтать об уничтожении всякого могущества, ставшего до такой степени гегемонистским, - вещь совершенно неприемлемая для западного морального сознания, но, тем не менее, это факт, и именно он определяет патетическое неистовство всех тех дискурсов, которые хотят избежать самой этой мысли.

   В конечном счете, они это сделали, но мы этого хотели. Если не принимать это в расчет, то данное событие теряет все свое символическое измерение и превращается в чистую случайность, становится совершенно произвольным действием, убийственной фантасмагорией нескольких фанатиков, которых просто вовремя не уничтожили. Но мы точно знаем, что это не так. Отсюда весь этот антифобический бред экзорцизма зла: это говорит о том, что в каждом из нас присутствует этот смутный объект желания. Без нашей глубокой сопричастности это событие никогда не вызвало бы такого воздействия, и символическая стратегия террористов, несомненно, была рассчитана на это наше постыдное соучастие.

   Это выходит далеко за рамки ненависти к доминирующей глобальной силе, которую испытывают обездоленные и эксплуатируемые, к которым мировой порядок обращен своей худшей стороной. Это окаянное желание поселилось даже в сердцах тех, кто участвуют в разделе мирового пирога. Аллергия на всякий окончательный и безапелляционный порядок, на всякую безапелляционную власть, по счастью, универсальна, а две башни Всемирного торгового центра, именно в своем полном подобии, идеально олицетворяли этот окончательный и безапелляционный порядок5.

   В этом нет никакого влечения к смерти или к разрушению, ни даже действия перверсивных последствий. Это вполне логично и неизбежно, что неимоверное усиление могущества усиливает и желание его уничтожить. И оно само -- соучастник собственного уничтожения. Когда две башни обрушились, создалось впечатление, что в ответ на самоубийство самолетов-смертников они сами совершили самоубийство. Сказано: "Даже Бог не может объявить войну сам себе". Ну так вот - может. Запад, действуя с позиции Бога (божественного всемогущества и абсолютного морального закона), стал склонен к самоубийству и объявил войну сам себе.

   Бесчисленные фильмы-катастрофы свидетельствуют о существовании такого фантазма, который они словно заговаривают, пытаясь утопить его образ во всевозможных спецэффектах. Но всеобщее притяжение, которое они вызывают, равно как и порнография, показывает, что переход к действию всегда рядом - стремление отрицания всякой системы становится тем сильнее, чем больше она приближается к совершенству и всемогуществу.

   При этом очень вероятно, что террористы (как, впрочем, и эксперты!) не предусмотрели обрушение Башен-близнецов, которое, в символическом отношении, вызвало гораздо больший шок, чем атака на Пентагон. Символическое обрушение всей системы произошло при непредвиденном внутреннем соучастии, как будто бы башни, обрушиваясь сами собой и совершая самоубийство, вступили в игру, чтобы довершить событие.

   В определенном смысле, вся система в целом своей внутренней непрочностью способствовала инициированию акции. Чем больше система централизируется на глобальном уровне, концентрируясь в пределах единой сети, тем больше она становится уязвимой в любой точке этой сети (всего один юный филиппинский хакер со своего ноутбука смог запустить вирус ILOVEYOU6, который облетел весь мир, поражая целые компьютерные сети). В нашем случае, всего девятнадцать камикадзе, благодаря абсолютному оружию собственной смерти, усиленному технологической эффективностью, запустили глобальный катастрофический процесс.

   Какой еще путь, кроме террористического, можно избрать для изменения положения вещей в ситуации полной монополизации глобальной власти, в ситуации столь чудовищной концентрации всех функций в технократической машинерии при полном единомыслии7 и полном отсутствии инакомыслия? Это сама система создала объективные условия для столь жестокого возмездия. Прибрав все карты для себя, она вынудила Другого менять правила игры. И новые правила будут жестокие, потому что ставка жестока. Системе, переизбыток могущества которой сам по себе представляет невозможность вызова, террористы ответили категоричным действием, в котором заключена также невозможность обмена. Терроризм -- акт восстановления непокорной единичности в самом сердце системы обобщенного обмена8. Все сингулярности9(племена, отдельные личности, культуры), которые заплатили смертью за установление глобального оборота всего и вся, управляемого единственной властью, сегодня мстят за себя с помощью террористического разворота.

   Террор против террора -- за этим больше не стоит никакой идеологии. Отныне мы далеко за пределами идеологии и политики. Энергия, которая питает террор, не имеет строгой причины и не может быть понята в рамках какой-либо идеологии, даже исламистской. Ее цель уже больше не в том, чтобы преобразовать мир, а в том, чтобы его радикализировать с помощью жертвоприношения (на что, в свое время, были направлены ереси), в то время как цель системы в том, чтобы реализовать себя с помощью силы.

   Терроризм, как и вирусы - повсюду. Терроризм проник везде, он следует как тень за системой господства, всегда готовый выйти из тени, подобно двойному агенту. Больше нет демаркационной линии, которая позволяла бы его обозначить, терроризм находится в самом сердце культуры, которая с ним борется, а видимый разрыв (и ненависть), который в глобальном плане разделяет эксплуатируемые и слаборазвитые страны с западным миром, тайно соединяется с внутренним разломом в господствующей системе. Эта система может противостоять любому видимому антагонизму. Но другой, вирусной структуре - как если бы диспозитив10 власти выделял свой антидиспозитив, фермент своего собственного исчезновения - такой форме практически автоматической реверсии11 своей собственной мощи, система ничего не может противопоставить. И терроризм является ударной волной этой бесшумной реверсии.

   Таким образом, это не столкновение цивилизаций или религиозных убеждений, и это выходит далеко за рамки ислама и Америки, на которых пытаются сфокусировать конфликт, чтобы создать иллюзию видимого противостояния и возможности силового решения. Речь действительно идет о фундаментальном антагонизме, который указывает сквозь призму Америки (которая может быть и эпицентр глобализации, но не единственное ее воплощение) и сквозь призму ислама (который также не является воплощением терроризма) на столкновение торжествующей глобализации с самой собой. В этом смысле вполне можно говорить о мировой войне, но только не третьей, а четвертой и единственной действительно мировой, поскольку ставкой в этой войне является сама глобализация. Первые две из мировых войн соответствовали классическому представлению о войне. Первая мировая война положила конец верховенству Европы и эпохе колониализма. Вторая -- покончила с нацизмом. Третья мировая, которая, конечно же, была, но велась в виде холодной войны и апотропии - положила конец коммунизму. С каждым разом, от одной войны к другой, мы все больше приближались к единому мировому порядку. Сегодня этот порядок, практически подошедший к своему концу, сталкивается с антагонистическими силами, которые рассеяны внутри самого глобализма, и которые проявляются во всех современных общественных потрясениях. Фрактальная война всех отдельных клеток, всех сингулярностей, которые восстают в качестве антител. Прямое столкновение настолько недостижимо, что время от времени требуется спасать саму идею войны с помощью показных инсценировок вроде войны в Заливе или сегодняшней - в Афганистане. Но четвертая мировая война - она, как истина, всегда где-то рядом. Она есть то, что неотступно преследует любой мировой порядок, любое гегемонистское господство -- если бы ислам господствовал в мире, терроризм был бы направлен против ислама. Так как то, что сопротивляется глобализации и есть сам мир.

   Терроризм имморален. Событие, связанное с Всемирным торговым центром, этот символический вызов, -- имморально, и оно является ответом на глобализацию, которая имморальна сама по себе. Так давайте будем также имморальны, ведь если мы хотим что-то понять во всем этом, то нужно заглянуть по ту сторону Добра и Зла. Так как мы имеем дело с событием, которое бросает вызов не только моральной, но и любой форме интерпретации, попытаемся обрести понимание Зла. Ключевой момент заключается именно в следующем: в абсолютно неправильном понимании западной философией, философией Просвещения того, что касается соотношения Добра и Зла. Мы наивно полагаем, что прогрессированию Добра, возрастанию его влияния во всех областях (наука, техника, демократия, права человека) соответствует поражение Зла. Похоже, никому невдомек, что сила Добра и Зла возрастет одновременно, в той же динамике. Победа одного не ведет к исчезновению другого, как раз наоборот. Метафизически, Зло рассматривается как досадная случайность, но эта аксиома, из которой вытекают все виды манихейской борьбы Добра со Злом, иллюзорна. Добро не редуцирует Зло, как и наоборот: они одновременно и несводимы друг с другом, и тесно взаимосвязаны. По сути, Добро не могло бы победить Зло иначе как не перестав быть Добром - поэтому, как только оно достигло глобальной монополии на власть, оно навлекло на себя тем самым ответную вспышку пропорционального насилия.

   В традиционном универсуме еще был баланс между Добром и Злом, согласно диалектическому соотношению, которое хоть как-то обеспечивало напряженность и равновесие нравственной вселенной, примерно как во время холодной войны противостояние двух держав обеспечивало равновесие страха. Следовательно, не было превосходства одного над другим. С началом тотальной экстраполяции Добра (гегемония позитива над любой формой негатива, исключение смерти и всякой силы, противостоящей господству - торжество ценностей Добра по всем направлениям) - этот баланс нарушился. Начиная с этого момента, Зло как бы приняло форму скрытой автономии, и развивается теперь по экспоненте.

   Собственно говоря, это и произошло в сфере политики после исчезновения коммунизма и глобального торжества либерального господства: именно тогда появился призрачный враг, распространяющийся по всей планете, проникающий всюду как вирус, возникающий в каждом промежутке власти. Ислам. Но ислам - это лишь двигающийся фронт кристаллизации этого антагонизма. Антагонизм повсюду - он в каждом из нас. Следовательно, террор против террора. Но террор асимметричный. Именно эта асимметрия делает глобальное всемогущество полностью безоружным. В столкновении с самим собой, оно может лишь погрязнуть в собственной логике соотношения сил, без какой-либо возможности играть на территории символического вызова и смерти, о которых оно больше не имеет никакого представления, потому что вычеркнуло их из своей собственной культуры.

   До сих пор этой интегрирующей силе в основном удавалось поглощать и переваривать любой кризис, любую негативность, создавая тем самым глубоко безнадежную ситуацию (не только для проклятьем заклейменных12, но и для обеспеченных и привилегированных, живущих в полном комфорте). Фундаментальным событием является то, что террористы прекратили лишать себя жизни впустую, то, что они пустили в ход свою собственную смерть так агрессивно и эффективно, основывая свою стратегию просто на интуиции, на интуиции того, что их противник чрезвычайно уязвим и что система достигла лишь квазисовершенства, а значит, может вспыхнуть от одной искры. Террористам удалось сделать из своей собственной смерти абсолютное оружие против системы, которая существует за счет исключения смерти и идеалом которой является нулевая смерть13. Любая система, в которой смерть равна нулю, - сама в сумме дает ноль. И все средства апотропии и уничтожения бессильны против врага, который уже сделал из своей смерти оружие возмездия. "Что нам американские бомбардировки! Наши люди столь же жаждут умереть, как американцы жаждут жить!"14. Отсюда такая неэквивалентность: 7000 жертв15 [смертей] одним ударом по системе нулевой смерти.

   Итак, все здесь поставлено на смерть, причем не на грубое вторжение смерти в реальном времени и в прямом эфире, но на вторжение смерти более чем реальной: символической и жертвенной - то есть абсолютного и безапелляционного события.

   Этот и есть дух терроризма.

   Ни в коем случае не атаковать систему, исходя из соотношения сил. Это воображаемое (революционное), навязанное самой системой, которая выживает только за счет того, что постоянно заставляет тех, кто ее атакует вести бой на всегда принадлежащей ей территории реального. Вместо этого перенести борьбу в символическую сферу, где основными правилами являются вызов, реверсия, повышение ставок. Так что на смерть ответить можно только смертью - равной или превосходящей [ставкой]. Бросить вызов системе в виде дара [жертвы], на который она не может ответить иначе как собственной смертью или собственным крушением.

   Террористическая гипотеза состоит в том, что система сама должна покончить с собой в ответ на многократные вызовы смертей и самоубийств. Поскольку ни система, ни власть сами не смогут избавиться от символического долга - в этой ловушке и заключается единственный шанс их коллапса. В этом головокружительном цикле невозможного обмена смерти, смерть террориста - микроскопическая пробоина, но через нее все засасывается, образуется полость и гигантская воронка. Вокруг этой незначительной пробоины реального и власти вся система собирается, скручивается, зацикливается на себе и разрушается своей собственной свехэффективностью.

   Тактика террористической модели заключается в том, чтобы вызвать избыток реального и заставить систему обрушиться под этим избытком реального. Вся ирония ситуации состоит в том, что мобилизованное насилие системы оборачивается против нее самой, потому что террористические акты - это одновременно и зеркало собственного запредельного насилия системы, и модель символического насилия, которое в ней запрещено, это единственный вид насилия, которое система не может осуществить - насилие своей собственной смерти.

   Вот почему все видимое могущество бессильно против самой незначительной, но символической смерти нескольких лиц.

   Нужно признать очевидное: появился новый терроризм, новый вид боевых действий, который заключается в том, чтобы участвовать в игре и изучать ее правила лишь для того, чтобы эффективнее их нарушать. Мало того что эти люди борются не на равных, поскольку делают ставку на собственную смерть, на что нечем возразить ("они трусы"16), так они еще и приспосабливают все средства господствующего могущества. Деньги и биржевые спекуляции, информационные и авиационные технологии, зрелищный размах и медиасети - террористы усваивают все: и модернизацию, и глобализацию, не меняя курса на их уничтожение.

   Верх коварства, даже банальность американской повседневности они используют в качестве прикрытия для ведения двойной игры. Они спят в своих пригородах, читают и учатся в кругу семьи, чтобы однажды пробудиться, подобно бомбе замедленного действия. Безупречность исполнения этой подпольной деятельности почти столь же террористична, как и зрелищность акта 11 сентября. Ведь под подозрение попадает каждый: а может быть это безобидное существо - потенциальный террорист? Если они остались незамеченными, то и всякий из нас невыявленный виновник (каждый самолет тоже становится подозрительным), и в принципе, пожалуй, это правда. Вполне возможно, это убеждение связано с бессознательной склонностью к преступлению, замаскированной и тщательно подавляемой, но всегда способной если не снова проявиться, то, по крайней мере, тайно вибрировать при созерцании Зла. Так событие разветвляется до бесконечности, превращаясь в источник еще более изощренного ментального терроризма.

   Радикальное отличие состоит в том, что террористы, владея всеми смертоносными средствами, которыми владеет система, обладают еще более фатальным оружием - своей собственной смертью. Если бы они ограничились борьбой против системы ее же оружием, они тотчас же были бы уничтожены. Если бы они противопоставили системе только собственную смерть, они также быстро бы исчезли, принося бесполезные жертвы, - то, чем терроризм почти всегда занимался прежде (сравните палестинские теракты-самоубийства), и почему он был обречен на поражение.

   Все меняется с того момента, когда террористы начали сопрягать все доступные современные средства со своим в высшей степени символическим оружием. Последнее до бесконечности умножило их разрушительный потенциал. Именно этот коэффициент усиления (с которым мы не можем примириться) дает им такое преимущество. И наоборот, стратегия нулевой смерти, стратегия "чистой" технологической войны абсолютно не совпадает с этой стратегией преображения "реального" могущества в символическое.

   Небывалый успех терактов представляет проблему, и чтобы разобраться в этом, нужно отбросить наши западные воззрения и увидеть, что происходит в головах террористов и в их организации. Такая эффективность терактов требует идеального планирования и максимальной рациональности, что мы с трудом представляем у других. И даже в этом случае, как и при любой рациональной организации, на которой основаны спецслужбы, всегда возможны утечки и просчеты.

   Так вот, секрет такого успеха в другом. В отличие от наших организаций, у террористов нет никаких трудовых договоров, у них есть некий пакт и жертвенные обязательства. Такие обязательства надежно защищены от любого предательства и всякой коррупции. Чудо состоит в том, что им удалось адаптироваться к глобальной сети и техническому протоколу, нисколько не теряя этого соучастия в жизни и в смерти. В противоположность контракту, пакт не связывает отдельных лиц, даже в "самоубийстве" нет никакого индивидуального героизма - это коллективный жертвенный акт, скрепленный идеальным требованием. И сопряжение двух систем [dispositifs] - операциональной структуры и символического пакта, сделало возможным осуществление акта такого масштаба.

   Мы больше не имеем представления о символическом расчете, как в покере или при потлаче: минимальная ставка - максимальный результат. Именно это было достигнуто в результате теракта на Манхэттене и является достаточно хорошей иллюстрацией теории хаоса: первоначальный удар привел к непредсказуемым последствиям, тогда как гигантское развертывание операции ("Буря в пустыне") американцами привело лишь к смехотворному эффекту: ураган, закончившийся, если можно так сказать, трепетанием крыльев бабочки.

   Суицидальный терроризм был терроризмом бедных, нынешний терроризм - терроризм богатых. И особенно пугает нас то, что они стали обеспеченными (в их распоряжении находятся все средства), не переставая желать нашей смерти. Конечно, согласно с нашей системой ценности, они жульничают: делать ставку на собственную смерть - это не по правилам. Но их это не заботит, и новые правила игры устанавливаем уже не мы.

   Все средства хороши, чтобы дискредитировать их действия. Например, называть их "самоубийцами" или "мучениками". Чтобы сразу добавить, что мученичество ничего не доказывает, оно ничего общего не имеет с истиной, и даже (если продолжать цитировать Ницше) мученик - главный враг истины. Конечно, их смерть ничего не доказывает, но в системе, где сама истина неуловима (или мы претендуем на то, что обладаем истиной?), вообще ничего нельзя доказать. Впрочем, этот в высшей степени моральный аргумент опрокидывается. Если добровольный мученик-камикадзе ничего не доказывает, то и невольные мученики - жертвы терактов также ничего не доказывают, и есть что-то неуместное и обсценное в том, чтобы делать из этого моральный аргумент (это вовсе не принимает в расчет их страдания и смерть).

   Еще один недобросовестный аргумент - террористы обменивают свою смерть на место в раю. Их действие не бескорыстно, следовательно, оно не праведно. Их акт был бы бескорыстным, если бы они не верили в Бога, если бы смерть им не оставляла надежды, как это происходит в нашем случае (а ведь христианские мученики не рассчитывали ни на что, кроме этой божественной эквивалентности). То есть террористы снова борются не на равных, поскольку они получают право на спасение, на что мы не можем даже больше надеяться. Нам остается лишь носить траур по нашей смерти, тогда как они могут сделать из своей очень крупную ставку.

   По сути все это - причина, доказательство, истина, награда, цель и средства - типично западная форма расчета. Даже смерть мы оцениваем в процентном соотношении, наподобие соотношения цены и качества. Экономический расчет - это расчет нищих, которые даже не имеют мужества назначить свою цену.

   Что может случиться - кроме войны, которая сама по себе экран конвенционной защиты? Говорят о биотерроризме, о бактериологической войне, или ядерном терроризме. Но все из вышеназванного принадлежит не к порядку символического вызова, а скорее к порядку окончательного решения17 - к уничтожению без славы, без риска, и без слов.

   Итак, совершенно неправильно видеть в террористической акции чисто деструктивную логику. Представляется, что их собственная смерть неотделима от их действий (это как раз то, что делает акт символическим), и это вовсе не безличное уничтожение другого. Все дело в вызове, дуэли, то есть в личном, дуальном взаимоотношении с противостоящей силой. За то, что противник унизил вас, он должны быть унижен вами. А не просто уничтожен. Нужно заставить его потерять лицо. А этого никогда не добиться одной голой силой и простым устранением другого. Он должен быть атакован и разбит в пылу вражды. Кроме пакта, связывающего террористов между собой, тут еще есть что-то вроде дуэльного пакта с противником. Таким образом, это совершенно противоположно "трусости", в которой обвиняют террористов, и это совершенно противоположно тому, что делали, к примеру, американцы во время войны в Заливе (и то, что повторяется в Афганистане): операциональная ликвидация незримой цели.

   За всеми этими перипетиями мы должны сохранить, прежде всего, ясность образов. Мы должны сохранить их содержательность и их фасцинацию, так как они, хотим ли мы этого или нет, являются нашей первичной сценой18. А события в Нью-Йорке, одновременно с радикализацией ситуации в мире, радикализировали и соотношение образа с реальностью. Если раньше мы имели дело с непрерывным распространением банальных образов и с непрерывным потоком дутых событий, то террористический акт в Нью-Йорке воскресил одновременно и образ и событие.

   Среди прочих средств системы, которые были обращены против нее самой, террористы использовали отображение в реальном времени и мгновенное распространение этих образов по всему миру. Они присвоили это средство наряду с биржевыми спекуляциями, электронной информацией и воздушным сообщением. Роль образов весьма неоднозначна: прославляя и усиливая событие, вместе с тем они берут его в заложники. Одновременно с бесконечным размножением происходит отвлечение внимания [diversion] и нейтрализация (как это уже было с майскими событиями 1968 года19). Об этом всегда забывают, когда говорят об "опасности" СМИ. Образ потребляет событие, в том смысле, что он поглощает его и делает готовым к употреблению. Конечно, это придает событию небывалую доныне силу воздействия, но уже в качестве события-образа.

   Что же тогда такое реальное событие, если вся реальность пронизана образами, фикциями, виртуальностью? В данном случае можно говорить (возможно, с некоторой скидкой) о воскрешении реального и насилия реального в мире, обреченном на виртуальность. "Закончились все ваши виртуальные истории, эта - реальная!". Так же можно было бы говорить о воскрешении истории после ее объявленного конца. Но превзошла ли реальность фикцию на самом деле? Если это так выглядит, то потому, что реальность поглотила ее энергию и сама стала фикцией. Можно даже сказать, что реальность ревнует к фикции, что реальное завидует успеху образов... Это своего рода дуэль между ними, в котором каждая из сторон хочет доказать, что это она наиболее невероятна.

   Обрушение башен Всемирного торгового центра невообразимо, но этого недостаточно, чтобы стать реальным событием. Чрезмерного насилия недостаточно, чтобы обнажить реальность. Потому что реальность - это принцип, и именно этот принцип утрачен. Реальность и фикция безнадежно перепутаны, и фасцинация теракта - это, прежде всего фасцинация образа (события одновременно катастрофические и вызывающие восхищение, сами по себе остаются в значительной степени воображаемыми).

   В таком случае, следовательно, реальное привносится в образ как примесь страха, как дополнительное острое ощущение. Это не только ужасающе, но еще и реально. Первично не насилие реального, к которому затем добавляется острое ощущение от образа - первичен, скорее, образ, к которому добавляется острое ощущение от реального. Что-то вроде сверхфикции, фикции, идущей за пределы фикции. Баллард20 (вслед за Борхесом) говорил, например, о повторном изобретении реального как предельной и самой ужасной фикции.

   Это террористическое насилие, следовательно, не возвращение реальности и истории. Это террористическое насилие не "реально". Оно в определенном смысле хуже - это символическое насилие. Насилие само по себе вполне может быть банальным и безопасным. Только символическое насилие порождает сингулярность. И в этом сингулярном событии, в этом манхэттенском фильме-катастрофе сопрягаются в наивысшей точке два элемента массовой фасцинации XX века: белая магия кино и черная магия терроризма. Видимый свет образа и невидимый свет терроризма.

   Постфактум мы пытаемся придать этому событию какой-либо смысл, как-то интерпретировать его. Но бесполезно - такова радикальность зрелища, жестокость зрелища, которое одно оригинально и неустранимо. Зрелище терроризма внушает терроризм зрелища. И против этой имморальной фасцинации (даже если она вызывает всеобщее моральное осуждение) политический порядок не может ничего сделать. Это наш театр жестокости, единственный, который у нас еще остался - экстраординарный в том плане, что соединяет в себе наивысшую точку спектакулярности21 и наивысшую точку вызова. Это одновременно микромодель ослепительного ядра реального насилия с максимальным резонансом - а значит наиболее чистая форма спектакулярного - и жертвенная модель, противопоставляющая историческому и политическому порядку наиболее чистую символическую форму вызова.

   Любая бойня может быть прощена, если она имела какой-то смысл, если ее можно интерпретировать как историческое насилие - такова моральная аксиома права на насилие. Любое насилие может быть прощено, если оно не было ретранслировано средствами массовой информации ("Терроризм -- ничто без медиа"). Но все это - иллюзия. Нельзя найти правильный способ использования средств информации, они являются частью события, являются частью террора, и они действуют в обоих направлениях.

   Акт возмездия развивается по принципу такой же непредсказуемой спирали, как и террористический акт, никто не знает, на чем он остановится, где повернет вспять и что за этим последует. Как на уровне образов и информации нет возможности различения между спектакулярным и символическим, так нет возможности различения между "преступлением" и возмездием. И в этом неконтролируемом развязывании реверсивности заключается настоящая победа терроризма. Победа ощущается в подспудном разветвлении и проникновении события по всей системе - не только в виде прямой экономической, политической, биржевой и финансовой рецессии22, и как следствие моральной и психологической рецессии, но также и в рецессии системы ценностей, всей либеральной идеологии, свободного движения капиталов, товаров, людей и т.д., рецессии всего того, что составляло гордость западного мира, и чем он пользовался, чтобы оказывать влияние на весь остальной мир.

   Вплоть до того, что либеральная идея, еще новая и свежая, уже начинает умирать в сознании и нравах, и что либеральная глобализация будет осуществляться в форме совершенно противоположной: в виде полицейской глобализации, тотального контроля и террора безопасности. Либерализация закончится максимальным принуждением и ограничением и приведет к созданию общества, которое будет максимально приближено к фундаменталистскому.

   Спад производства, потребления, финансовых спекуляций и экономического роста (но только не коррупции!): все происходит так, словно глобальная система совершила стратегическое отступление, болезненную переоценку своих ценностей - казалось бы, в ответ на террористический удар, но на самом деле, в ответ на свое внутреннее требование - вынужденную регуляцию результата абсолютного беспорядка, который она навязала сама себе, глубоко проникнувшись, так сказать, своим собственным поражением.

   Еще одним аспектом победы террористов является то, что все другие формы насилия и дестабилизации порядка действуют в их пользу: информационный терроризм, биологический терроризм, распространение слухов о сибирской язве и прочей недостоверной информации - все приписывается Бен Ладену. Терроризм мог бы записать в свой актив даже стихийные бедствия. Ему выгодны все формы дезорганизации и нарушения циркуляции. Сама структура глобального обобщенного обмена играет на руку невозможному обмену. Это как автоматическое письмо23 терроризма, поддерживаемое непроизвольным терроризмом информации. Со всеми паническими последствиями, которые из этого следуют: если во всей этой истории с сибирской язвой24 отравление сознания происходит само собой, благодаря мгновенной кристаллизации, как в химическом растворе от простого контакта молекул - это значит, что вся система достигла критической массы, что делает ее уязвимой для любой агрессии.

   Из этой экстремальной ситуации сложно найти выход, ни в коем случае это не война, которая представляется как дежавю, с таким же потоком вооруженных сил, фантомной информации, бессмысленных обстрелов, лживых и патетических речей, технологического развертывания и оболванивания. Короче говоря, как война в Заливе, не-событие, событие, которого на самом деле не было.

   Впрочем, в этом есть определенный смысл: подменить подлинное и потрясающее событие, уникальное и непредсказуемое, псевдо-событием, монотонным и ужевиденным [dИjЮ vu]. Террористический акт соответствовал прецессии события всем моделям интерпретации, тогда как эта тупо милитаристская и технологическая война, наоборот, соответствует прецессии модели событию, следовательно, ложной цели и не-бытию. Война как продолжение отсутствия политики другими средствами.

  

  

  

  

  Данный текст был переведен для сборника "Дух терроризма. Войны в Заливе не было", который теперь можно купить в любом книжном магазине России, ближнего и дальнего зарубежья, а также заказать через интернет.

  Все подробности и список онлайн и офлайн магазинов с прямыми ссылками на издания - в официальном блоге книги: http://exsistencia.livejournal.com/

  

   Помните: приобретая новую книгу Бодрийяра, вы способствуете выходу следующей.

  

  

  

  

  

  

   1 Бодрийяр намеренно избегает общепринятого термина "глобализация", впервые употребленного еще Марксом. В тексте присутствует исключительно французский аналог mondialisation, от monde - "мир", от которого в свою очередь образуются прилагательные "мировой" и "всемирный". Такая цепочка дает Бодрийяру возможность постоянно играть словами, сохранить которую в русском языке не всегда возможно.

   2 Этот текст был написан в октябре 2001 года и опубликован в газете Le Monde 3 ноября. Это первая попытка глубокого анализа четырех скоординированных терактов, произведенных 11 сентября 2001 года в США девятнадцатью камикадзе. Террористы захватили четыре рейсовых самолета, два из которых направили в башни Всемирного торгового центра, расположенные в Нью-Йорке. В результате попадания самолетов в день атаки разрушились три здания ВТЦ. Все эти события в прямом эфире транслировались на весь мир. От терактов пострадали около 7000 человек, 3000 из которых погибли. Ответственность за эти атаки взяла на себя террористическая организация "Аль-Каида" во главе с Бен Ладеном.

   3 Абреакция; отреагирование; разрядка - термин в психоанализе, означающий повторное переживание травматического события, с целью дать выход избытку сдерживаемых эмоций.

   4 Фасцинация - хотя термин давно присутствует в русском языке, его стремятся перевести как "очарование", "обворожительность", "завороженность". Последний вариант наиболее точен, но Бодрийяр употребляет термин еще шире - как гипноз, ослепление, даже зомбирование.

   5 Еще в 1976 году в своей работе "Символический обмен и смерть" Бодрийяр задался вопросом: почему комплекс ВТЦ в Нью-Йорке венчают две башни, а не одна, как того требуют устоявшиеся архитектурные каноны? И выступил как провидец, усмотрев в этом некий вызов, ответ на который, был получен 11 сентября.

   6 ILOVEYOU - компьютерный вирус, который успешно атаковал миллионы компьютеров под управлением Windows в 2000 году, когда он был разослан в виде вложения в электронное сообщение. Предполагаемый ущерб, который червь нанес мировой экономике, оценивается в размере 10-15 миллиардов долларов, за что вошел в Книгу рекордов Гиннесса, как самый разрушительный компьютерный вирус в мире.

   7 Единомыслие (pensИe unique) - французский политический термин с уничижительным оттенком. Обозначает идеологический конформизм любого толка, а так же слепое следование какой-либо определенной доктрине. Возник как реакция на утверждение, что неолиберализм является единственным правильным способом структурировать общество.

   8 Обобщенный обмен, в отличие от взаимного, предполагает наличие по меньшей мере трех сторон, при этом любой индивидуальный участник может не получать вознаграждение непосредственно от лица, которому он что-либо отдает. Понятие ввел французский этнограф, социолог и культуролог Клод Леви-Стросс.

   9 Сингулярность (единственный, особенный) - в философии единичность существа, события, явления.

   10 Диспозитив - в широком смысле порядок, расположение, диспозиция, система, устройство, механизм, аппарат. В узком - отсылка к Фуко, для которого диспозитив - гетерогенная совокупность элементов, к числу которых относятся дискурсы, политические и общественные установления, административные решения и мероприятия, а также научные, философские и моральные высказывания в той мере, в какой они носят регламентирующий характер.

   11 Реверсия, реверсивность - возврат в исходное состояние, обратимость, перемена направления, отдача, отмена.

   12 Цитата из Интернационала: "Вставай, проклятьем заклейменный, Весь мир голодных и рабов!"

   13 Нулевая смерть [нулевые потери] - лозунг Войны в Заливе, подразумевающий достичь победы, не потеряв ни одного собственного солдата. Получил в Америке самое широкое распространение и применяется практически ко всем сферам человеческой жизнедеятельности: нулевая смертность на дорогах, на производстве и т.д.

   14 Из заявления Аль-Каиды от 10 октября 2001 года.

   15 На самом деле 7000 - это количество пострадавших, из которых погибших около 3000. Статья была написана по горячим следам и цифры постоянно менялись.

   16 Из речи президента США Буша: "Сама свобода была атакована сегодня утром безликим трусом, и свобода будет защищена!"

   17 Окончательного решение еврейского вопроса - нацистский план геноцида евреев.

   18 Первичная сцена - вспоминаемая или воображаемая сцена из детства, относящаяся к некоторому раннему сексуальному опыту, чаще всего о половом акте своих родителей.

   19 Майские события 68-го года (Красный май) - социальный кризис во Франции, вылившийся в демонстрации, массовые беспорядки и всеобщую забастовку. Хотя все это и привело, в конечном счете, к смене правительства, но не привело к революции. По мнению Бодрийяра, исключительно по вине СМИ, которые сначала способствовали распространению протеста, а затем просто его нейтрализовали.

   20 Баллард, Джеймс (1930-2009) - британский писатель, одна из крупнейших фигур английской литературы второй половины XX века. Первоначально известность ему принесли научно-фантастические рассказы и романы, а позже психопатологические триллеры ("Автокатастрофа", "Бетонный остров" и др.).

   21 Спектакулярный (потрясающий, сенсационный) - зрелищный, впечатляющий, драматичный, яркий, демонстративный, наглядный, показной, эффектный.

   22 Рецессия - спад производства или замедление темпов экономического роста. Депрессия, застой, падение активности.

   23 Автоматическое письмо - процесс письма, который предположительно является результатом бессознательной деятельности пишущего в состоянии гипнотического, медиумического или медитативного транса.

   24 Имеется в виду рассылка писем со смертельно опасными спорами сибирской язвы вскоре после терактов, что вызвало в США настоящую панику. Во всех этих письмах, от руки датированных 11 сентября, было написано: "Смерть Америке. Смерть Израилю. Аллах велик". В результате погибли 5 человек, еще 17 оказались в больницах. Впоследствии выяснилось, что письма якобы рассылал сумасшедший ученый-биолог, работавший в правительственной лаборатории.

freedocs.xyz

Бодрийяр Жан. Дух терроризма. Войны в заливе не было

Дата рождения: Место рождения: Дата смерти: Место смерти: Гражданство: Направление: Основные интересы: Значительные идеи: Оказавшие влияние:

Жан Бодрийяр

Jean Baudrillard

27 июля 1929(1929-07-27)

Реймс, Франция

6 марта 2007(2007-03-06) (77 лет)

Париж, Франция

Франция

постмодернизм

социология, культурология, социальная философия

гиперреальность, симулякр

Карл Маркс, Фридрих Ницше, Марсель Мосс, Ролан Барт, Жорж Батай, Ги-Эрнст Дебор

Обложка книги Жана Бодрийяра «К критике политической экономии знака»

Жан Бодрийя́р (фр. Jean Baudrillard; 27 июля 1929, Реймс, Франция — 6 марта 2007, Париж, Франция) — французский социолог, культуролог и философ-постмодернист, фотограф.

Несмотря на то, что Бодрийяра нередко называют даже «гуру» постмодерна, сам он открещивался от подобных ярлыков. Так, в интервью по поводу «войны в заливе» Бодрийяр заявил, что «постмодерности» не было, а тем, кто называет его постмодернистом, он ответил в интервью с Гейном (1993): «…Постмодернизм, как мне кажется, в изрядной степени отдает унынием, а то и регрессией. Это возможность мыслить все эти формы через своеобразное смешение всего со всем. Я не имею с этим ничего общего. Это ваше дело»[1].

Биография

Родился в городе Реймсе в семье служащего. Получил филологическое образование и начал свою научную карьеру как германист. Бодрийяр неоднократно подчёркивал, что в своей семье он был первым, кто получил систематическое образование.

Ранние работы были посвящены Фридриху Ницше и Мартину Лютеру. Особенно его интересовали проблемы, связанные с творчеством Фридриха Гёльдерлина. Его первые печатные работы носили литературно-критический характер. Это были эссе, опубликованные в левом журнале «Les Tempes modernes» в 1962—1963 годах. В то же время Бодрийяр увлекся фотографией (в 1963 он выпустил альбом своих фотографий).

В 1960-х годах Бордийяр опубликовал переводы на французский таких писателей, как Петер Вайс и Бертольд Брехт. В 1960-х годах под влиянием работ Анри Лефевра и Ролана Барта его интересы сместились в сторону социологии.

В конце 1960—х годов Бодрийяр сотрудничает с радикальными левыми журналами «Utopie» и «Traverses». В это время его общественно-политические взгляды во многом близки ситуационизму. Однако, Бодрийяр не принимал никакого участия в социальных протестах 1968, а по их завершении порвал с радикальным левым движением.

Первыми значительными работами Бодрийяра в области социологии стали «Система вещей» (1968) и «Общество потребления» (1970). Методология этих работ, посвященных анализу общества потребления, испытала определенное влияние марксизма. В 1972 году Бодрийяр выпустил в свет книгу «К критике политической экономии знака», в которой подверг серьёзной реформе методы политической экономии.

В следующей работе, «Зеркало производства» (1973), Бодрийяр в провокативной манере нападает на марксизм как на выражение чисто буржуазного взгляда на мир. Он обвиняет марксизм в неадекватном изображении пред-модернистских обществ, главную роль в функционировании которых, по мнению Бодрийяра, играло вовсе не материальное производство, а символический обмен. В работе «Символический обмен и смерть» (1976) Бодрийяр развивает свою концепцию символического обмена. Опираясь на концепции Марселя Мосса и используя эстетику Жоржа Батая, Бодрийяр рисует генезис капитализма из докапиталистических социальных отношений, ставящих в центр не производство, а дарение и обмен.

В 1970-х Бодрийяр много путешествует по странам Западной Европы, Латинской Америки и США. Впоследствии результатом этого путешествия стала книга «Америка» (1986), ставшая одной из самых читаемых работ автора.

С середины 1970-х в центре внимания Бодрийяра — исследование новых средств массовой информации и коммуникаций.

4 января 1991 в газете «Libération» была опубликована знаменитая статья Бодрийяра «Войны в Заливе не будет», в которой он подверг анализу тактику действий массмедиа в ходе подготовки войны в Персидском заливе 1991 года. Эта публикация продолжилась серией статей на ту же тему. 28 февраля вышла заметка Бодрийяра «Война в Заливе на самом деле происходит?», а 29 марта — «Войны в Заливе не было».

Вскоре переработанный вариант статей лёг в основу книги Бодрийяра «Войны в Заливе не было», которая сделала Бодрийяра по-настоящему знаменитым. Этим провокационным вопрошанием Бодрийяр привлекает внимание читателей к феномену современных средств информации, осуществляющих распространение сведений о событиях в реальном времени. Изображение события на телеэкране как бы заменяет собой саму реальность, делая «излишним» само событие.

Основные идеи

Ввёл понятие гиперреальность как развитие марксистского понятия надстройка. Основа гиперреальности — симуляция. Единицами гиперреальности являются симулякры — знаки или несамотождественные феномены, отсылающие к чему-то другому, а потому симулятивные.

Бодрийяр развил учение о трёх порядках симулякров: копии, функциональные аналоги и собственно симулякры. К третьему порядку симулякров он относил все современные феномены, включая деньги, общественное мнение и моду. Они функционируют по принципу символического обмена.

Современную эпоху Бодрийяр называет эрой гиперреальности — надстройка определяет базис, труд не производит, а социализирует, представительные органы власти никого не представляют. Современную эпоху характеризует чувство утраты реальности. Последним бастионом реальности становится смерть («смерть, пожалуй, единственное, что не имеет потребительной стоимости»). На смерти основана любая власть и экономика. Но в этом случае смерть выступает не сама по себе, а как фантазм (представление). В искусстве Бодрийяр видит критическую и терапевтическую функции по возвращению реальности.

Библиография

• Система вещей / Le système des objets (1968, рус. перевод 2001)
• Общество потребления / La société de consommation: ses mythes et ses structures (1970, рус. перевод 2006)
• К критике политической экономии знака / Pour une critique de l’économie politique du signe (1972, рус. перевод 2003, пер. Д. Кралечкина. — М.: Академический проект, 2007. — ISBN 978-5-8291-0898-4)
• 3еркало производства / «The Mirror of Production». — St. Louis: Telos Press, 1975
• Символический обмен и смерть / L’échange symbolique et la mort (1976, рус. перевод 2000)
• Забыть Фуко / Oblier Foucault (1977)
• Соблазн / De la séduction (1979, рус. перевод 2000)
• Симулякры и симуляция / Simulacra and Simulation (англ.) / Simulacres et simulation (фр.) (1981, рус. перевод 2011)
• Жан Бодрийар. В тени молчаливого большинства, или конец социального (A l’ombre des majorités silencieuses, ou la fin du social). Перевод с фр. Н. В. Суслова. Екатеринбург. Издательство уральского университета. 2000.
• Америка (эссе) / Amérique (1986, рус. перевод 2000)
• Selected Writings. Stanford: Stanford University Press, 1988
• Прозрачность зла / La Transparence du Mal (1990, рус. перевод 2006)
• Символический обмен и смерть / Symbolic Exchange and Death. London: Sage, 1993
• Пароли. От фрагмента к фрагменту / Mots de passe. D’un fragment l’autre (2000, рус. перевод 2006)

Интересные факты

• В фильме «Матрица» Нео достает компьютерный диск из книги Жана Бодрийяра «Симулякры и симуляция». Эта книга является популярной критической теорией, пытающейся объяснить, где «реальность», а где, собственно, «Симулякры и симуляция». Когда Нео достает из книжки спрятанный там диск, он открывает её на главе «О нигилизме». В первом приближении, нигилизм — это философская точка зрения, представляющая собой отрицание общепринятых ценностей: идеалов, моральных норм, культуры, форм общественной жизни.
• В интервью «Le Nouvel Observateur»[2] 19 июня 2003 Бодрийяр утверждал, что «Матрица» неправильно понимает и искажает его работу «Симулякры и симуляции».

См. также

Примечания

Литература

Ссылки

books.academic.ru

---

Смотрите также

• 
  Поднимающие дух картинки
• 
  Пв темный дух
• 
  Картинки поднимающие дух
• 
  Примета разбить духи
• 
  Легенды про духов
• 
  Масла духи египетские
• 
  Призвание духа святого
• 
  Духи принцесса мононоке
• 
  Духи мэрилин монро
• 
  Ад духа транскрипция
• 
  Духи история любви