Егор ИВАНОВ Капитализм процветает, общество деградирует. Однако истинный кризис — не в кризисе капитализма, а в кризисе его критики. В «граде проектов» ценится ещё и оригинальность человека. Эта оригинальность позволяет ему завязывать всё новые контакты, привлекать новых знакомых своими самобытными качествам Зачастую привязанная к устаревшим аналитическим схемам критика содействует тому, что протест сводится к защитным реакциям, которые были в той или иной степени эффективны в прошлом, но совершенно не приспособлены к новым формам современного капитализма. «Новый дух капитализма» восторжествовал благодаря удивительному по своему характеру усвоению «художественной критики» капитализма — той критики, которая после майских событий 1968 года только и делала, что разоблачала капиталистическое отчуждение. Недаром главной идеологией современного французского общества известный французский социолог Люк Болтански называет неоконсерватизм, который сочетает в себе антикапитализм, морализм и ксенофобию. Основные дискуссии ведутся по поводу «правильной» национальной идентичности, «хороший» (истинный) французский народ противопоставляется и иммигрантам из пригородов: мол, эти мигранты аморальны, преступны и стремятся паразитировать на том немногом, что осталось от французского социального государства. Эта идеология превозносит «настоящие» и «благородные» французские ценности и объявляет чуждыми любые формы контркультуры. Люк Болтански и другой известный социолог, Эв Кьяпелло, попытались проанализировать кризис критики капитализма с самых его истоков. По мнению исследователей, новый дух капитализма восторжествовал благодаря удивительному по своему характеру усвоению «художественной критики» капитализма — той критики, которая после майских событий 1968 года только и делала, что разоблачала капиталистическое отчуждение. В то же самое время «социальная критика» проморгала рождение неокапитализма. Этот «недосмотр» пытается ликвидировать исследование «нового духа капитализма» Болтански и Кьяпелло. Главный вопрос, который они задаются, почему капитализм, которому ещё несколько десятилетий назад предвещали скорый конец, не только смог пережить глубокий кризис, но и остаётся главной движущей силой XXI века. Критика капитализма со стороны различных социальных сил была наиболее активна во Франции в 60-70 годы прошлого века. Особенно тяжело капитализму пришлось во время студенческих волнений 1968 года. К этому времени у системы накопились серьёзные проблемы и деформации: было зафиксировано значительное падение производства, снижение дохода акционеров компаний, выросло влияния рабочих синдикатов и студенческих акций протеста. «Дух капитализма» делает этот процесс привлекательным и порождает у вовлечённых в него людей «восторг» от своей деятельности. В 60-70 годы социальная критика капитализма со стороны интеллектуалов и артистов (сюрреалистов, например) была направлена, в основном, на подрыв (деконструкцию) его основных «буржуазных» ценностей, защитники которых запятнали себя сотрудничеством с нацистами. Однако с конца 1970-х годов капитализм смог разрешить большинство своих проблем. Ему удалось увеличить прибыль акционеров компаний, углубить разрыв между богатыми и бедными, ослабить рабочие синдикаты. Главное — «новый дух капитализма» восторжествовал, потому что смог вынести уроки художественной критики, которая разоблачала капиталистическое отчуждение. Новый виток критики капитализма во Франции начался в конце 1990-х, а усилился в 2000-е годы. Эта критика, стимулируемая финансовым кризисом 2007-2008 годов, атакует «неолиберализм» как новую форму капитализма. «Неолиберализм», называемый критиками «патологией капитализма», характеризуется присутствием новых методик управления страной. Эти новые методики управления заимствованы у глобализированных менеджерских структур. При этом критика со стороны интеллектуалов, писателей и артистов, по мнению Болтански и Кьяпелло, уже не имеет той силы, как это было в 1968 году. Теперь эта критика стала лишь одним из маргинальных жанров литературы, не более. После крушением советского государства и мифа о возможной «социалистической» революции, капитализм остался основной силой в мире. Капитализм силен как никогда и, одновременно, как никогда, погружён в серьезнейший кризис, причём не только экономический. При этом критики капитализма слабы как никогда. Прежде чем критиковать или восхвалять, нужно понять, о чём вообще идёт речь. Если капитализм вслед за Люком Болтански и Эв Кьяпелло определить как «требование неограниченного накопления капитала формально мирными методами», то остаётся открытым вопрос, где, когда и в каком смысле уместно говорить о «капиталистическом строе», «капиталистической системе», «капиталистическом обществе». Непонятно и то, кого можно считать носителями капитализма, частью капиталистической системы, а кого — исключёнными из неё или стоящими вне её. Именно для того, чтобы попытаться разобраться в этих вопросах, мы и говорим о работе «Новый дух капитализма». Это один из наиболее обсуждаемых во Франции социологических трудов последних десяти лет. Цель исследования Болтански и Кьяпелло — выявить «дух капитализма», его идеологию. «Идеология» здесь понимается как система взглядов и ценностей, которых искренне придерживаются как сами капиталисты-работодатели, так и наёмные работники, а также все остальные, вовлечённые в процесс капиталистического накопления. «Дух капитализма» делает этот процесс привлекательным и порождает у вовлечённых в него людей «восторг» от своей деятельности. При помощи этой идеологии они обосновывают и оправдывают свою деятельность перед лицом критики. Когда же критика становится столь интенсивной и убедительной, что старый «дух капитализма» уже перестаёт вовлекать в капиталистические структуры новых рекрутов, то либо капитализм исчезает (чего пока не наблюдается), либо он вбирает в себя элементы критики и показывает, что требования критиков лучше всего удовлетворит именно сам капитализм. Так, многие из радикальных французских «шестидесятников», обвинявших капитализм в порабощении человека, в подчинении человека бездуховному принципу экономической эффективности сами стали предпринимателями или авторами пособий по менеджменту. Они хотели изменить капитализм изнутри — и действительно изменили. Ведь если верить Болтански и Кьяпелло, «дух капитализма» сегодня вступил уже в третью фазу. Первые капиталистические предприятия строились по принципу «града домашнего», в них выше всего ценилась преданность хозяину фирмы. За преданность и долгий стаж работы в фирме работники продвигались по карьерной лестнице, и эта преданность вознаграждалась даже тогда, когда человек терял работоспособность. Потом наступила эпоха тейлоризма и прочих проявлений «града промышленного» — тут уже ценилась эффективность: за неё повышали, а за её отсутствие безжалостно увольняли. Именно эту форму капитализма критиковало «поколение 68-го года». И именно под его влиянием возник «новый дух капитализма» — «мир проектов». В этом мире, в котором старые иерархии уже почти не имеют значения, ценятся гибкость, умение создавать и поддерживать обширную сеть контактов, готовность сотрудничать с самыми разными людьми, работая над всё новыми и новыми «проектами». Для авторов эта система оценок представляет собой новый, невиданный доселе «град» — «град проектов». Дух капитализма, опирающийся на такое мировоззрение, обещает освободить человека от гнёта прежнего требования максимизации эффективности, позволить оптимальное развитие его собственного аутентичного «я». Ведь в «граде проектов» ценится ещё и оригинальность человека. Эта оригинальность позволяет ему завязывать всё новые контакты, привлекать новых знакомых своими самобытными качествами. Рабочий вопрос Люка Болтански и Кьяпелло: кто такие управленцы? Это объективно существующая группа или категория. К 1970-м годам во Франции факт существования чётко обозначенной и установившейся категории людей с таким (само)названием считался а) очевидным и б) получил административное признание (при том что в соседних европейских странах возникновения аналогичной группы не наблюдалось). Среди «критических» социологов разгорелись споры о том, куда отнести этих людей: причислить ли их к господствующему классу предпринимателей и высокопоставленных менеджеров или же к «доминируемой» категории наёмных работников. Чтобы избежать этой дилеммы, Болтански и Кьяпелло решили показать, когда, как и почему возникла эта категория, которая французами стала восприниматься как очевидное описание объективно существующей группы. Мы же можем задаться вопросом, насколько адекватно такое описание изменений в идеологии капитализма для понимания того, что происходит сегодня в России. Особенность российской ситуации заключается в том, что капитализм появился здесь именно тогда, когда в США и Западной Европе переживал переход от второй ипостаси капитализма — «града промышленного» — к третьей, от системы максимальной эффективности к «сетевой» форме. Эта сетевая форма распространялась по всему миру посредством ТНК. При этом капитализм-III наложился на традицию трудовых отношений, основанных на вполне оригинальной смеси «домашнего» принципа (принципа лояльность) с достаточно поверхностными претензиями на «принцип эффективность» и выраженными элементами, опять же вполне своеобразного, «сетевого» принципа (блат). В результате в российском капитализме можно наблюдать одновременное функционирование трёх идеологий, трёх «духов». Тем не менее, отчетливо наблюдается тенденция к преобладанию «нового духа капитализма». Разве не вошли в наш обыденный язык такие слова, как «проект» и «сеть»? Разве руководством новых компаний не ценятся превыше всего такие качества, как 1) гибкость, 2) динамичность и 3) оригинальность? А если так, то по мере внедрения капитализма в нашу жизнь и мы всё чаще будем сталкиваться как с его освобождающими эффектами, так и с теми новыми ограничениями, которые он на нас накладывает. www.sensusnovus.ru Производитель: "Новое литературное обозрение" Серия: "Библиотека журнала `Неприкосновенный Запас`" 976 стр. Капитализм процветает, общество деградирует. Однако истинный кризис не в кризисе капитализма, а в кризисе его критики. Зачастую привязанная к устаревшим аналитическим схемам, критика содействует тому, что протест сводится к защитным реакциям, которые были в той или иной степени эффективны в прошлом, но совершенно не приспособлены к новым формам современного капитализма. Известные социологи Эв Кьяпелло и Люк Болтански анализируют этот кризис, начиная с самых его истоков. По мнениюисследователей, новый дух капитализма восторжествовал благодаря удивительному по своему характеру усвоению художественной критики капитализма той критики, которая после майских событий 1968 года только и делала, что разоблачала капиталистическое отчуждение. В то же самое время социальная критика проморгала рождение неокапитализма. Этот недосмотр пытается ликвидировать исследование нового духа капитализма . ISBN:978-5-86793-830-7 Издательство: "Новое литературное обозрение" (2011) ISBN: 978-5-86793-830-7 Купить за 122 грн (только Украина) в Дух времени: Следующий шаг — Zeitgeist: Moving Forward … Википедия Державин, Гавриил Романович — — знаменитый поэт, государственный человек и общественный деятель второй половины прошлого и первой четверти нынешнего столетия (р. 3 июля 1743, ум. 8 июля 1816). Предок его, татарский мурза Багрим, в ХV столетии, в княжение Василия… … Большая биографическая энциклопедия Вебер Макс — Сочинения Вебера Макс Вебер родился в Эрфурте 21 апреля 1864 г. Отец его был депутатом от национал либеральной партии, и известные юристы, историки и политики нередко бывали в доме, где рос будущий философ. Учился он в университетах… … Западная философия от истоков до наших дней РЕФОРМАЦИЯ — духовное и политическое движение 16 17 вв. в странах Европы, обозначившее радикальные изменения в зап. христианстве. Результатом этого движения стало возникновение протестантизма. Большинство исследователей относят к Р. предреформационные… … Философская энциклопедия ЕВРОПЕЙСКИЕ РЕВОЛЮЦИИ И ХАРАКТЕР НАЦИЙ — ’ЕВРОПЕЙСКИЕ РЕВОЛЮЦИИ И ХАРАКТЕР НАЦИЙ’ (‘Die Europischen Revolutionen und der Charakter der Nationen’. Jena, 1931) книга Розенштока Хюсси. Состоит из двух частей ‘Теория революций’ и ‘Движение революций по Европе’. В первой части анализируется… … История Философии: Энциклопедия История протестантизма — Христианство Портал:Христианство Библия Ветхий Завет · Новый Завет … Википедия ЕВРОПЕЙСКИЕ РЕВОЛЮЦИИ И ХАРАКТЕР НАЦИЙ — ( Die Europischen Revolutionen und der Charakter der Nationen . Jena, 1931) книга Розенштока Хюсси. Состоит из двух частей Теория революций и Движение революций по Европе . В первой части анализируется смысл таких понятий, как революция , нация … Социология: Энциклопедия ЕВРОПЕЙСКИЕ РЕВОЛЮЦИИ И ХАРАКТЕР НАЦИЙ — ( Die Europischen Revolutionen und der Charakter der Nationen . Jena, 1931) книга Розенштока Хюсси. Состоит из двух частей Теория революций и Движение революций по Европе . В первой части анализируется смысл таких понятий, как революция , нация … История Философии: Энциклопедия Капитализм — У этого термина существуют и другие значения, см. Капитализм (значения). Содержание 1 Другие определения 2 История термина … Википедия Коротаев, Андрей Витальевич — Андрей Витальевич Коротаев Дата рождения: 17 февраля … Википедия КАПИТАЛИЗМ — (CAPITALISM) Для данного типа экономической организации в его «чистой» форме характерно следующее: (1) частная собственность на экономические средства производства (то есть капитал) и частный контроль над ними; (2) направленность экономической… … Социологический словарь dic.academic.ru Проблематичность человеческих отношений: между дружбой и бизнесом Очевидно, что наряду с такими явными факторами, как экономическая нестабильность, все более заметную роль начинает играть неуверенность в плане отношений с другими людьми, именно она сказывается на формировании поведенческих установок, свидетельствующих о развитии социальной аномии. В этом плане особого внимания заслуживает характерная для отношенческого мира обеспокоенность, вызванная стиранием различия между отношениями бескорыстными, принадлежавшими прежде исключительно сфере личной жизни, и отношениями профессиональными, каковые всегда находились под знаком личной выгоды, интереса. Установление связей, как оно понимается в рамках проективного социума, не может осуществляться в соответствии со стандартными процедурами, действующими на расстоянии. Радикальная неуверенность в человеческих отношениях может быть преодолена только в непосредственном общении с другими людьми, только в нем возможно обнаружить, обсудить и скоординировать взаимные ожидания. В этом процессе обязательно присутствуют факторы межчеловеческого сближения, в описании которых используются понятия дружеских или эмоциональных отношений, например: симпатия, обнаружение общих вкусов, интересов или привязанностей, которые способны породить такой тип доверия, который обычно называют «спонтанным». Способы, посредством которых завязываются эти связи, роль, которую играет в них симпатия, близки к тому, как обычно складываются дружеские отношения, и это приобретает совершенно особое значение, если исходные позиции далеки друг от друга, если установленное отношение привносит новизну (инновации), не обладая при этом ярко выраженным целевым характером. Функция такого отношения, которое до определенного момента остается строго виртуальным, раскрывается в динамике самого отношения каковое порождает новую полезность, содержание и смысл которой не были очевидными до установления отношений. Однако если поиск выгоды остается тем основополагающим горизонтом, в зависимости от которого формируются человеческие отношения, нам не избежать довольно болезненного смешения понятий, стирания различий между отношениями дружескими и деловыми, между бескорыстным принятием общих интересов и заинтересованным преследованием профессиональных или экономических целей. В самом деле, как понять, являются ли знакомство с чьим-то лучшим другом, приглашение на ужин или на какой-то круглый стол бескорыстными или же они вписаны в определенную стратегию и составляют часть плана43? Как вообще отличить трудовые будни от дней отдыха, личную жизнь — от профессиональной? Не стирает ли само понятие «активности», выступающее краеугольным камнем в строительстве проектного социума, границы между различными состояниями человеческой жизни, которые прежде были четко разведены? Стратегическое использование человеческих отношений, каковые в некоторых своих проявлениях ничем не отличаются от дружеских, порождает в людях определенное смятение, которое только усиливается в ситуациях, когда из этих отношений может быть извлечена финансовая выгода. Когда предприниматель использует свои отношения для развития собственного бизнеса выгода не бросается в глаза; однако она является вполне очевидной, когда сфера отношений, человеческое общение втягиваются в процессы превращения всего и вся в товар, когда кто-то получает зарплату, гонорар или комиссионные за то, что выступает посредником между людьми, начинающими совместный бизнес (например, сведя вместе за каким-нибудь ужином изобретательно- ного ученого и руководителя предприятия, открытого для инноваваций способствуя тем самым созданию нового продукта). Такого рода деятельность проблематична в той мере, в какой она подпадает под возможные обвинения в нарушении запрета на превращение в товар человеческих жизней. Финансовое вознаграждение за то, что вы способствовали расширить сеть, завязав новые отношения между людьми или группами, лишенными до этого прямых связей; плата за то, что вы познакомили своего знакомого с третьим человеком, который давно искал этого знакомства, — все это граничит с правонарушением: посредник действует так, будто он обладает правом собственности на того, с кем знакомит третьего человека, который, в свою очередь, ожидает выгоды от этого знакомства. Сомнение в природе отношений, которые можно поддерживать с другими людьми, проистекает из сущностного противоречия отношенческого мира, где, с одной стороны, от человека требуется мобильность и адаптируемость, а с другой — момент подлинности (способность «зацепить» другого человека, внушить доверие). Это сомнение характерно для всего нового мира и лишь усиливается в контексте проектного социума. Итак, с одной стороны, необходимо перемещаться, адаптироваться к различным ситуациям, извлекая пользу из завязывающихся отношений. Очевидно, что в контексте «ризоматического» мира подлинность — как она понималась в экзистенциализме, то есть как сопротивление субъекта всем процессам массификации человеческих умов — становится пережитком. В самом деле, в рамках онтологии, основанной на понятии «сети», поиск подлинного существования, предполагающий разрыв с толпой, добровольное одиночество, уход в себя, теряет всякий смысл и всякую ценность, поскольку понятие отношений предваряет понятие элементов, между которыми эти отношения устанавливаются: субстанциональные качества человеческой личности оказываются в зависимости от отношений, в которых они задействуются. Будучи открытой исключительно к опосредованиям, сеть остается чуждой как противопоставлению людей по принципу различия которое определяет их по тому, что есть в них самого глубокого, самого сокровенного, самого своеобразного и т.п., так и принципиальной не-диффенцированности толпы или серии, которую они должны преодолеть, чтобы стать самими собой. В такого рода мире можно найти место для известной свободы, но для подлинности в нем места нет. С другой стороны, необходимо быть человеком надежным на которого можно положиться, которому можно доверять. То есть потребовалась своего рода реактивизация идеи «подлинности», поскольку критика институций и всякого институционального авторитета (изобличаемого как власть бюрократии), отрицание условностей, «приличий», «приличествующих» отношений, предписаний и правил, поддерживающих «мораль условностей» (изобличаемую как мораль «формальную» в противопоставлении со спонтанностью более индивидуальной «этики»), общее неприятие принципа конвенциональности, на котором базировались домашние и вообще все иерархические отношения, — все это привело к тому, что весь груз человеческих отношений переместился непосредственно на человеческую личность. От человека снова стали требовать «искренности», «участия», «доверия». Так, если брать только самые очевидные примеры, сегодня считается, что сохранять супружеские отношения можно только в том случае, если они основаны на «сильных чувствах», которые ни в чем не уступают тем, что имели место до брака, что дружеские отношения подразумевают спонтанное «родство душ», а семейные отношения, которые, как бы то ни было, сохраняют наибольшую устойчивость, предполагают вместе с тем парадоксальный момент личного выбоpa (Chalvon-Demersey S. Une societe elective. Scenarios pour un de relations choisies // Terrain. 1988. № 27, seprembre, p- 81") В мире бизнеса освобождение от условностей, или деконвенционализация, выражается в том, что в отношениях акцент делается на "личном», на необходимости основывать отношения на «доверии", то есть на идущей изнутри вере в искренность связи, уста- новленной на какое-то время, не исключающей стремления к установлению все новых отношений, отвечающих потребности достижения выгоды. Таким образом, прежняя концепция подлинности) воспринимаемой как внутреннее противостояние банальности внешнего мира, подвергается существенной переработке в рамках новой сетевой конфигурации мира, разработанной в свое время в противовес поискам подлинности44. И в такого рода мире, где весь груз отношений держится на подлинности человеческой личности, особенно неприятно наблюдать, как эти отношения задействуются в различных стратегиях, нацеленных на порождение прибыли через сетевую организацию, как то рекомендуется неоменеджментом. Неоменеджмент и критика манипулирования В основе неоменеджмента заложено противоречие между валоризацией подлинности в личных отношениях и требованием мобильности и адаптируемости. С одной стороны, оба императива могут фигурировать в работах того или иного автора, при том что последний может и не сознавать со всей ясностью, что они противоречат друг другу. С другой стороны, правда, это встречается реже, в самом поиске оптимальных форм организации труда может присутствовать стремление найти такие механизмы, которые могли бы нейтрализовать эту оппозицию между двумя типами прескриптивных установок. Первая ситуация наблюдается в работах Боба Обрея (Aubrey, 1990 ©). В своего рода апологе тот рассказывает историю про "клиента", который в ходе дискуссии, названной «откровенной» и "эффективной", превратился в настоящего «друга»: «С того момен- та, когда наше отношение вылилось во взаимопонимание, мной овладело ощущение, что мне открылась самая суть бизнеса, все что есть в нем истинного и благородного: решимость "идти рука об руку", доверять друг другу и заботиться о другом [...]. С тех пор [...] я интуитивно пытаюсь наладить с клиентом отношения взаимопомощи». Но тот же автор с величайшим энтузиазмом выдвигает требование мобильности, которое он именует не иначе как «само-начинание». Р. Мосс Кантер также проповедует и "эмпатию" («достижение удовлетворительных соглашений зависит от эмпатии, то есть от способности поставить себя на место другого человека и понять его цели»), и принятие «гибкой системы распределения обязанностей», базирующейся «на реализации проектов, которые являются одновременно и последовательными, и параллельными, отличаются и по срокам и значимости: команды, состав которых варьируется в зависимости от функций каждого участника, вызовов и возможностей каждой ситуации, постоянно циркулируют от одного к другому» (Moss Kanter, 1992 ©). Наконец, последний пример: А. Ландье сначала говорит о необходимости «быстро адаптироваться», а через несколько страниц — о значении «неформальных отношений», установленных в атмосфере «добровольного сотрудничества, основанного на взаимном доверии» (Landier, 1991 ©). С другой стороны, в работе И. Оргогозо наблюдается стремление сгладить это противоречие. В самом деле, прежним иерархическим типам коммуникации, которые она решительно осуждает, И. Оргогозо противопоставляет две различные формы человеческого взаимодействия на предприятии. Первая из них является скорее идеальной (она восходит, по ее словам, к философии Ю. Хабермаса, к «этике дискуссии»): «универсализация, согласование интересов не спускаются сверху, но возникают путем постепенного выстраивания в свободном и честном обсуждении частных интересов»; вторая отличается «перверсивным» характером, ибо здесь «под видом современных приемов» практикуется манипулирование работниками, речь идет о «мистифицирующей коммуникации». От индивида требуется, чтобы он был «лояльным, искренним, неравнодушным», но в то же время на него оказывается такое давление, что он «ощущает страх, недоверие и неприязнь», в этом контексте «усиление значения человеческих ресурсов означает не что иное, как умение как можно лучше выжать лимон» (Orgogozo, 1991 ©). С одной стороны, консультант вскрывает манипуляторский характер новых практик менеджмента, с другой — предлагает способы координации человеческих ресурсов, которые не напоминали бы собой ни спущенные сверху «приказы и информацию», ни задействующие личность или эмоции приемы обращения с персоналом, втайне нацеленные на достижение искомого результата. В самом деле, рабочие ситуации на современном предприятии зачастую подпадают под обвинения в манипулировании людьми. Коль скоро менеджмент неизменно сводится к умению делать так, чтобы кто-то делал что-то, предприятие никогда не застраховано от распространения манипулирования и подозрений в манипуляциях. Это становится особенно очевидным, когда оказывается затруднительно использовать классические формы командного, приказного управления, основанного на признании субординации и легитимности иерархической власти. За последние двадцать лет значение конвенциональных установлений и иерархических отношений скорее снизилось, причем безотносительно к тому, идет ли речь о семейной сфере или мире бизнеса. Условности и иерархия относятся к авторитаризму, тогда как современность требует независимости. В этом контексте иерархическое, командное управление уступает место таким практикам, которые нацелены на то, чтобы люди сами начинали делать то, что от них требуется, как будто бы в соответствии с самостоятельным и добровольным решением. Именно в этих условиях, как мы видели в первой главе, «управленцы» превращаются во «вдохновителей», "коучей" или «лидеров», способных сформулировать зажигательные "концепции", которые мобилизуют работников и позволяют избежать принуждения, утрачивающего всякую легитимность. Итак, в это время получают широкое распространение разнообразные техники, призванные натренировать людей так, чтобы они как будто по своей воле делали то, что от них требуется. Достаточно вспомнить здесь о разработках внутренней и внешней коммуникаций на предприятии, об организационном развитии нацеленном на то, чтобы работники сами "осознавали проблемы", которые были предварительно сформулированы руководством, и легче принимали те или иные организационные изменения, или о партисипативном менеджменте, основанном на стремлении вышестоящего руководителя принимать решения с учетом мнения своих сотрудников, в силу чего последние воспринимают их впоследствии как свои собственные. Вместе с тем следует учитывать, что эти механизмы, в которых задействуются человеческое согласие и участие, достигают своих целей только в том случае, когда они выливаются в формы, восходящие к типичным элементам грамматики подлинности: спонтанные дружеские отношения, доверительность, потребность в помощи и совете, сочувствие к переживаниям и страданиям другого человека, симпатия, даже любовь. Люди, включенные в эти механизмы, не могут ни категорически отказаться участвовать в этом взаимообмене, что сразу вызвало бы их маргинализацию или исключение из коллектива, ни оставаться в неведении относительно того, что даже в том случае, когда они принимают такие формы поведения без всякой задней мысли, более того, с превеликим удовольствием, эти «подлинные» отношения жестко привязаны к современным техникам «мобилизации» персонала. В самом деле, согласно концепции Крозье и Сериёкс, «мобилизация» приходит на смену «мотивации», старые, несколько «инфантильные» формы которой уже не "захватывают высокообразованных работников" (Crosier, Serieyx, 1994 ©). Однако они не могут включиться в эти техники, по крайней мере на какой-то длительный срок, полагаясь только на цинизм и притворство, ибо в этом случае они рискуют уважением к себе и доверием к миру. Действительно, эти новые технологии, основанные на процедурах или механизмах, в которых задействуются не столько предметы, вещи, объекты (как это было в конвейерном производстве), сколько сами люди и те способы, посредством которых они используют собственные ресурсы, связанные с телесным присутствием, эмоциями, речью и т.п., неотъемлемы от тех, кто их применяет. Внутренние качества последних, то есть внутренние качества человека как индивидуальности паразитируют на стратегическом использовании человеком самого себя и постоянно рискуют выйти за рамки такого использования, подобно тому как это бывает, когда какая-то вынужденная, а то и притворная эмоция выливается в самое настоящее чувство, которое против вашего ожидания вас всецело захватывает и переполняет. В такой ситуации достаточно самой малости, чтобы человек «попался», чтобы он сосредоточился на том, чем действительно делится с ним тот, кто должен заставить его работать, убедить, пробудить в нем желание; с другой стороны, такой же малости будет довольно для того, чтобы человек «ушел», отстранился, увидев в усилиях партнера лишь циничное применение приемов манипулирования. Это напряжение между включенностью в отношения, которые истолковываются в терминах грамматики подлинности, и изобличением манипуляционных технологий управления достигает максимального уровня, когда от индивида требуется, как имеет место в наши дни, чтобы его индивидуальность обязательно выделялась на общем фоне профессионального мира. Это относится в первую очередь к творческим и интеллектуальным профессиям, число которых неуклонно возрастает: здесь как нигде необходимо достичь определенного престижа, заработать собственную репутацию. Вместе с тем эта тенденция захватывает и другие профессии, отличающиеся нестабильностью, в которых репутация оказывается условием переключения личности на другой проект. В этих условиях важно быть тем, кто чего-то добился, что-то сделал, «родил идею», вместе с тем важно получить признание. Здесь мысль о том, что тебя «используют», становится особенно нестерпимой, так как на кону стоит твоя способность выжить в этом мире, где важнее всего возможность реализовать себя. Замечая в своем поведении игры другого, человек может усомниться в реальности собственного человеческого эго. Другими словами, весте с усилением этой потребности проявить себя можно ожидать распространения параноидальных типов поведения, в которых будет сказываться постоянный страх, что тобой манипулируют, тебя обирают или задействуют в каких-то своих играх. Таким образом, установлениям, которые могут быть введены в связи с формированием проектного социума, не избежать угрозы того, что их будут изобличать — опираясь на иные сферы, например, семейную или религиозную — в том, что они являются по- рождениями технологий манипуляции или «добровольного рабства», то есть циничного использования идеи подлинности с чтобы люди делали — на первый взгляд, по своей воле — то к чему нельзя было их принудить через прежний иерархический тип руководства. Это противоречие между требованием адаптируемости и требованием подлинности в рамках установленных отношений проникает в самое сердце человеческой личности: индивиды, идентичность которых оказывается в зависимости от изменчивого окружения, где она рассеивается во множестве текущих задач и вызов (в отличие от упраздненной фигуры единичного субъекта), должны тем не менее сохранять какую-то степень постоянства и неизменности во времени и памяти, что и позволяет им служить опорой и движущей силой капиталистического накопления, в противном случае, в этих нескончаемых встречах с другим им никогда не обогатиться. Быть кем-то и быть гибким Напряженность между, с одной стороны, требованием гибкости, а с другой стороны, необходимостью быть кем-то, то есть обладать самостью, обладающей одновременно и своеобразием (то есть «личностью»), и постоянством во времени, образует в отношенческом мире неиссякаемый источник беспокойства. Типичным выражением этого противоречия является слоган, выражающий идеал успешной жизни, — стань самим собой!, то есть меняйся, развивай себя, открывай в себе, чем ты был, так сказать, потенциально; другими словами, важно не остаться тем же самым, но при этом открыть в себе соответствие исходной, изначальной самости. Чтобы приспособиться к отношенческому миру, следует показать, что ты достаточно пластичен для того, чтобы перемещаться по различными сферам, меняя свои качества. Логика аренды или заимствования, действующая в отношении материальных дикостей, переходит в сферу человеческих качеств, характеристик человеческой личности, которые, отрываясь от самой идеи какого бы то ни было постоянства, оказываются привязанными только к определенной ситуации. Главная компетенция определяется умением понять, из чего складывается ситуация и какие человеческие качества необходимо в себе активировать, чтобы быть на высоте положения и принять те поведенческие установки, которые лучше всего отвечают этому миру. Адаптируемость, то есть способность трактовать собственную личность на манер текста, который можно перевести на различные языки, — вот основополагающее требование такого поведения, которое позволяет человеческому существу, определенность которого сводится к телесности и закрепленному за ней имени собственному, свободно циркулировать по всем сетям, по всем инородным сферам. С точки зрения этой новой модели социальной успешности всякое постоянство, а особенно постоянная привязанность к самому себе или каким-либо неизменным «ценностям», является абсолютно предосудительным качеством, свидетельствующим о неуместной, почти патологической неуступчивости индивида, каковая в различных контекстах может представать как неэффективность, невежливость, нетерпимость или неспособность к коммуникации. Однако, с другой стороны, успешность отношенческого человека зависит не только от его пластичности. В самом деле, если он только и делает, что приспосабливается к новым сменяющим друг друга ситуациям, он рискует остаться незамеченным, хуже того, его могут идентифицировать как «молодого», «новичка», «стажера», "невежду», не принимая во внимание его реальной величины. Дру-гими словами, чтобы извлечь пользу из отношений, которые он завязывает, отношенческий человек должен пробуждать интерес, а для этого ему следует приобрести определенную яркость, заметность, каковая не может иметь иного источника, нежели какая-то внешняя по отношению к миру, в котором он ищет свое место, среда. Иначе говоря, идеал адаптируемости вступает здесь в противоречие с другим требованием сетевого социума — способностью к трансакциям. В самом деле, создатель сети, присоединяясь к другим сетям, должен привнести в них что-то свое, это особенно важно, когда искомые сети удалены от его исходного мира. Именно это «что-то свое», заключенное в его личности, персональном мире, и должно привлекать к нему внимание и интерес: только в этом случае у него есть шанс получить искомую информацию или поддержку. Именно поэтому он должен быть кем-то, то есть привносить вместе с собой какие-то элементы, несколько чуждые для тех миров, в которых он ищет свое место; эти элементы должны восприниматься как его собственные. Если же он сводится к своей способности адаптироваться, если он не является кем-то, то какой смысл иметь с ним дело? Таким образом, это напряжение между требованием адаптируемости и способностью к трансакциям порождает непреодолимые противоречия. Эти противоречия, свойственные отношенческому миру, отнюдь не упраздняются в сетевом социуме, где они даже приумножаются. В самом деле, в этом социуме человек-величина должен быть многофункциональным и не замыкаться в какой-то одной специальности, хотя, с другой стороны, он должен обладать какими-то особенными компетенциями, иначе никто просто не обратится к нему; он должен иметь доступ к определенным ресурсам, но не быть при этом заложником ресурсов, на которые он опирается, завязывая новые отношения; он должен обладать способностью полностью включиться в какой-то проект, сохраняя при этом возможность присоединиться к какому-то другому проекту. Действительно, коль скоро каждый из его проектов, каждое из его отношений имеют по определению временный характер, он должен быть в состоянии с равной сноровкой оставлять проект, разрывать связи, обретать свободу, которая необходима для новых отношений, новых проектов, более актуальных, более выгодных. Наконец, он должен внушать доверие, что предполагает выполнение обязательств, но оставлять при этом за собой право уклониться) необходимо для развития связей в зависимости от большей или меньшей выгоды новых отношений. Таким образом, М. Пиор (JptofeM. B Тем не менее в некоторых отношениях проектный социум предстает как попытка по преодолению данных трудностей. При этом снимается не столько сама напряженность между двумя противоречащими друг другу требованиями, сколько ее проблематичный характер. В самом деле, считается, что в этом социуме снимается проблема подлинности, которая сводится к заурядным требованиям человеческой интерактивности, каковые не обязательно затрагивают глубинное эго, постепенно выявляемое в переходах от проекта к проекту. Тем не менее само установление проектного социума влечет за собой значительные последствия. Мы уже видели, рассматривая проблему справедливости, что этот социум заключает в себе и регламентацию отношенческого мира, и легитимацию большей части его характеристик. В проблеме подлинности речь идет в основном о легитимации разграничения сфер, в которых господствует интерес, и сфер, регулируемых бескорыстием, то есть о смещении границ между тем, что может быть превращено в товар, и тем, что в товар превратить невозможно." ******************************Другой важный отрывок: al-ven.livejournal.com Серия: "Библиотека журнала "Неприкосновенный Запас"" Капитализм процветает, общество деградирует. Однако истинный кризис - не в кризисе капитализма, а в кризисе его критики. Зачастую привязанная к устаревшим аналитическим схемам, критика содействует тому, что протест сводится к защитным реакциям, которые были в той или иной степени эффективны в прошлом, но совершенно не приспособлены к новым формам современного капитализма. Известные социологи Эв Кьяпелло и Люк Болтански анализируют этот кризис, начиная с самых его истоков. По мнению исследователей, новый дух капитализма восторжествовал благодаря удивительному по своему характеру усвоению "художественной критики" капитализма - той критики, которая после майских событий 1968 года только и делала, что разоблачала капиталистическое отчуждение. В то же самое время "социальная критика" проморгала рождение неокапитализма. Этот "недосмотр" пытается ликвидировать исследование "нового духа капитализма" . Издательство: "Новое литературное обозрение" (2011) Формат: 60x90/16, 976 стр. ISBN: 978-5-86793-830-7 Купить за 456 руб на Озоне Дух времени: Следующий шаг — Zeitgeist: Moving Forward … Википедия Державин, Гавриил Романович — — знаменитый поэт, государственный человек и общественный деятель второй половины прошлого и первой четверти нынешнего столетия (р. 3 июля 1743, ум. 8 июля 1816). Предок его, татарский мурза Багрим, в ХV столетии, в княжение Василия… … Большая биографическая энциклопедия Вебер Макс — Сочинения Вебера Макс Вебер родился в Эрфурте 21 апреля 1864 г. Отец его был депутатом от национал либеральной партии, и известные юристы, историки и политики нередко бывали в доме, где рос будущий философ. Учился он в университетах… … Западная философия от истоков до наших дней РЕФОРМАЦИЯ — духовное и политическое движение 16 17 вв. в странах Европы, обозначившее радикальные изменения в зап. христианстве. Результатом этого движения стало возникновение протестантизма. Большинство исследователей относят к Р. предреформационные… … Философская энциклопедия ЕВРОПЕЙСКИЕ РЕВОЛЮЦИИ И ХАРАКТЕР НАЦИЙ — ’ЕВРОПЕЙСКИЕ РЕВОЛЮЦИИ И ХАРАКТЕР НАЦИЙ’ (‘Die Europischen Revolutionen und der Charakter der Nationen’. Jena, 1931) книга Розенштока Хюсси. Состоит из двух частей ‘Теория революций’ и ‘Движение революций по Европе’. В первой части анализируется… … История Философии: Энциклопедия История протестантизма — Христианство Портал:Христианство Библия Ветхий Завет · Новый Завет … Википедия ЕВРОПЕЙСКИЕ РЕВОЛЮЦИИ И ХАРАКТЕР НАЦИЙ — ( Die Europischen Revolutionen und der Charakter der Nationen . Jena, 1931) книга Розенштока Хюсси. Состоит из двух частей Теория революций и Движение революций по Европе . В первой части анализируется смысл таких понятий, как революция , нация … Социология: Энциклопедия ЕВРОПЕЙСКИЕ РЕВОЛЮЦИИ И ХАРАКТЕР НАЦИЙ — ( Die Europischen Revolutionen und der Charakter der Nationen . Jena, 1931) книга Розенштока Хюсси. Состоит из двух частей Теория революций и Движение революций по Европе . В первой части анализируется смысл таких понятий, как революция , нация … История Философии: Энциклопедия Капитализм — У этого термина существуют и другие значения, см. Капитализм (значения). Содержание 1 Другие определения 2 История термина … Википедия Коротаев, Андрей Витальевич — Андрей Витальевич Коротаев Дата рождения: 17 февраля … Википедия КАПИТАЛИЗМ — (CAPITALISM) Для данного типа экономической организации в его «чистой» форме характерно следующее: (1) частная собственность на экономические средства производства (то есть капитал) и частный контроль над ними; (2) направленность экономической… … Социологический словарь books.academic.ru Какое главное событие 2011 года в мире бизнеса? Похоже, что смерть Стива Джобса как символ конца американского этапа развития предпринимательства. В начале прошлого века Генри Форд внедрил конвейер и застолбил за Америкой предпринимательское лидерство. Через сто лет Стив Джобс всей своей яркой судьбой подвел под ним черту. Целый век – нормальный срок для того, чтобы о чем-то сказать миру и уступить место другим… Что сказал миру американский предприниматель? Он выучил сам и преподал другим уроки начальной школы предпринимательства. Например, как относительно добровольно собрать в одном месте тысячи людей, раздробить их труд на тысячи операций и благодаря кооперационному эффекту и стандартизации достичь небывалого уровня выпуска продукции с минимальными удельными затратами. Или как управлять массовым спросом с применением тотальной маркетинговой пропаганды и столь же тотального кредита. Источник побед Джобса в том, что он был внимателен не к «массовому потребителю», а к конкретному и живому лицу – в том числе к самому себе Все это сейчас не работает? По меткому выражению Питера Друкера, к концу XX века «мы научились делать дела правильно. Осталось научиться делать правильные дела». В этом одна из главных причин современного кризиса: мы создали мощные инструменты работы с природным материалом и с самими собой, но по большей части не научились направлять их на нужные дела. Человек бьет этой производственной дубиной куда ни попадя с одной целью – повыбивать из всего окружающего побольше денег. Стив Джобс попытался с некоторым успехом неправильно делать правильные дела, потому он и стал очень важной переходной фигурой на рубеже нового этапа развития предпринимательства… В чем выражается «неправильность» в делах Стива Джобса? Например, говорят, все его маркетинговые исследования заключались в вопрошании существа, которого он каждый день видел в зеркале, делал ли бы он сегодняшние дела в последний день своей жизни? Как вариант: купил бы я вот эту создаваемую мной штуковину умирающему другу? Вопрос, который средний американский предприниматель вряд липоймет… Возможно, Джобс тоже не понял бы, если б не его смертельная болезнь… От которой у него хватило духа не прятаться – он включил ее в число своих главных учителей. Эта, как говорят христиане, память смертная легко убивает все наши выдумки и стремление к смешному величию. Когда у тебя в запасе несколько дней жизни – каждая мелочь приобретает вес. Источник побед Джобса в том, что он был внимателен не к «массовому потребителю», а к конкретному и живому лицу – в том числе к самому себе. И мечтал не о мировых переворотах в бизнесе, а об изяществе изгибов айфоновских иконок. Такая «мелочность» и есть главное условие успеха: так сегодня делаются правильные дела. В чем величие внимания к «изгибам иконок»? Тотальное господство в Apple формы над содержанием и дизайнеров над менеджерами – это, видимо, интуитивно найденное Джобсом верное понимание природы человека. Человек есть раб красоты и мифа. Если что-то по-настоящему прекрасно или хотя бы красиво – это покоряет даже самого бестолкового циника. Работа на «Маке» приводит мысли в порядок и даже утешает сердце, могу лично засвидетельствовать это. Хотя с технической позиции – ничего особо выдающегося, просто добротно сделанная вещь. Вся соль – «в изгибах иконок». Почему американские предприниматели не смогут сохранить лидерство? Стив Джобс – стопроцентный американец… Джобс показал, что условиями успеха в ближайшие лет двести будут умение понять простого человека и внимание к мелочам жизни. Это подтверждает и опыт компании Starbucks: «Кофе без людей не бывает» – строгое следование этой простой мысли превратило ее в мировую империю. Однако Apple и Starbucks – это приятные, но исключения: американцы в массе своей ничего не понимают в людях, не говоря уже о том, что они не способны опуститься с имперских высот до мелких переживаний простолюдина. Чтобы разобраться в человеке, им, как минимум, не хватило времени: вся Америка, как заметил Дмитрий Рогозин, на четыре года младше конезавода графов Орловых в селе Хреново Воронежской области… (из беседы протоиерея Димитрия Смирнова с известным российским политическим и государственным деятелем, представителем РФ при Организации Североатлантического договора (НАТО) в Брюсселе Дмитрием Рогозиным. – Прим. ред.). Тотальное господство в Apple формы над содержанием и дизайнеров над менеджерами – это, видимо, интуитивно найденное Джобсом верное понимание природы человека Этих двухсот лет американцам хватило, чтобы достичь упомянутых «имперских высот»… Может, потому им и некогда было задуматься о по-настоящему важных вещах? Какой, например, следует сделать вывод из идей американского гуру Дугласа МакГрегора, разбившего всех людей на ленивых и бестолковых («теория Х») и трудолюбивых и умных («теория Y»)? «Х» – это черная шляпа и плохой парень. «Y» – белая шляпа и хороший парень. Все по-ковбойски, без лишних сложностей… Зато моделью американца Маслоу все менеджеры пользуются при разработке схем мотивации… Суть иерархии Маслоу задолго до него выразил Фёдор Достоевский: сначала накорми и утешь меня, а потом требуй добродетелей. По этой теории, скажем, солдаты не пойдут в атаку, пока их досыта не попотчуют и до слез не обласкают… Но проблема не в критике этих теорий, а в том, что в стране Достоевского, герои которого по несколько раз на дню шатались между небесами и преисподней, профессора бизнес-школ рассовывают людей по полочкам иерархии Маслоу. В этом чудовищном гуманитарном одичании нашей культуры – еще один источник наступающего перелома-кризиса. Мы перестали понимать, кто такой человек: вслед за «смертью Бога» в XIX веке умирает сам человек, во всяком случае, тот, каковым он был всю свою историю. Нынешние люди, по несчастью, проектируются, и потому главный вопрос – кем: «ковбоями» или теми, кто хоть как-то причастен к древней гуманитарной традиции… Джобс открыл какую-то свою «теорию о человеке»? Стив Джобс разобрался в людях глубже только потому, что жизнь заставила его всерьез разобраться в себе. Но он стал всего лишь символом конца определенной культуры предпринимательства, показавшим, что старое уже не работает. Но как должно работать новое? Никакого «учения» он не оставил. И не мог оставить, так как опыт Джобса не был встроен в традицию. Как говорят профессора бизнес-школ – «уникальный кейс». В какую традицию он не был встроен? В традицию понимания человека. Разумеется, понимания не его анатомии или психических расстройств. Вся европейская культура тысячелетиями мучилась вопросами более серьезными: о происхождении и природе человека, о назначении его жизни. Особенно терзались ими русские: вся наша философия, не говоря уже о Православии, – о судьбе человека и смысле человеческой истории. Это и есть традиция, которой не хватает американской предпринимательской культуре. В чем суть нового этапа в развитии предпринимательства? Крупные компании базовых отраслей, созданию которых нас научил американский менеджмент, уходят «в основание» экономики. «Поверх» них формируется то, что Люк Болтански в своем «Новом духе капитализма» назвал проектным градом: разветвленные сети относительно кратковременных отношений людей, создающих друг для друга ценности. Ценность же самого человека в «проектном граде» определяется его способностью включаться в сети отношений. Он должен уметь делать две самые важные вещи: самоопределяться и устанавливать связи с людьми. Наступает «время простого живого человека», умеющего, подобно Стиву Джобсу, задать себе честный вопрос: «Для чего ты хочешь прожить этот день и что сегодня ты можешь дать людям?». Очень много во всем этом «быта». И мало науки… Менеджмент XX века «по науке» научился превращать живых людей в сеть производственных функций и сегменты покупательной силы. Но с «функцией» нельзя выпить и облобызаться, а «покупательной силе» нельзя в случае чего дать по физиономии. Нет личных отношений, и потому сеть рвется, проектный град рушится. Нужно вернуть простому человеку его лицо. Можно ли это сделать «по науке»? Но почти вся литература по менеджменту последнего десятилетия именно об этом… Это правда: авторы книг по менеджменту кричат про «лидерство», «внимание к личности», о чем-то там «правополушарном» и тому подобном. Но, к сожалению, все это большей частью сводится к призывам стать простому человеку титаном и преобразователем неизвестно чего, иной раз – «целого мира». Но тот же Джобс делал все наоборот: он приближал великое к простому и обыденному, а не пыжился придать простому дутое величие. Повторимся: суть нового предпринимательства в том, что время великих дел, от которых наша земля скоро уже лопнет, проходит. Новый предприниматель – это тот, кто способен разобраться в смыслах своей отнюдь не величественной жизни и умеет договориться о совместных не величественных делах с такими же, как он. Это философия малых, но бесчисленных добрых дел… Это такой «философский прогноз» на наступающий год? Отношение к прогнозам зависит от того, кто на кого наступает: год на нас или мы – на него. То есть это мы движемся вперед во времени, выдумываем свои цели и изменяем мир под них? Либо время движется на нас и само говорит нам, что мы должны делать? В первом случае мир и люди – это только ресурс для достижения наших целей. Во втором случае мы должны успокоиться и просто вслушаться в жизнь. Миллиардер Росс Перо все свои успехи объяснял тремя правилами: слушай; слушай; слушай клиента… Стив Джобс слушал свой внутренний голос, Росс Перо – клиента, это уже традиция… Знаю только, что в нашей культуре есть традиция удивительной добродетели – послушания. Это не глухая покорность самодурству начальника, а умение услышать голос мира, людей, природы, времени, тишины… Если кто желает поменять мир по своим лекалам, то прогнозами о будущем кишит Интернет – выбирай, какой по душе. А желающим развить в себе послушание никакой советчик не нужен, им обо всем скажет сама жизнь. Может, это и есть главный рецепт выхода из кризиса: не греметь на весь мир новыми великими планами, а вслушаться в то, о чем уже камни вопиют: в простые (а не выдуманные маркетологами!) нужды простого (а не спроектированного политиками!) человека… Автор текста: Олег Банных, преподаватель Русской Школы Управления, автор методологии системного проектирования предприятия «Куб управления» 1tmn.ru Рассуждения об освобождении с самого начала были одной из главных составляющих духа капитализма. С самого начала предложенная капитализмом форма освобождения обретала смысл в основном в связи с противопоставлением «традиционных обществ», которые определялись как общества угнетения, «современным обществам», которые только и могли обеспечить самореализацию индивида. Новое время - эпоха модерна - немыслимо без этого определявшегося идеологией противопоставления. Но со временем дух капитализма был вынужден предложить и иную перспективу освобождения, которая вбирала в себя критику, разоблачавшую капиталистическое угнетение, то есть неисполнение данных капиталистическим строем обещаний освобождения. В этом отношении дух капитализма - во втором своем выражении, а также в тех формах, которые он принимает в наши дни, - развивается по двум различным направлениям. Мишенью первого по-прежнему является некий «традиционализм», который, как считается, грозит своим возвращением современным западным обществам и разоблачается как актуальная реальность в странах третьего мира. Второе, отвечая, по меньшей мере имплицитно, на критику в адрес капиталистического угнетения, заключает в себе некую возможность, которая представляется освободительной по отношению к предшествующим свершениям капитализма. Во второй половине ХХ века дух капитализма выставляет себя и как способ достижения индивидуальной самореализации через вовлеченность в капитализм, и как путь освобождения по отношению к самому капитализму, ко всему, что было угнетательского в его предыдущих формах. Таким образом, динамика духа капитализма зиждется, по всей видимости, на «циклах включения» (bouclesderécupération), с которыми мы уже встречались, разбирая вопрос о справедливости. Мы можем приложить эту формулу и к освобождению, то есть к тому, что придает вовлеченности в капиталистический процесс «возбуждающий» характер: капитализм привлекает к себе людей, осознавших свое прежнее угнетение, предлагая им определенную форму освобождения, которая в действительности прикрывает новые типы угнетения. Можно сказать, что капитализм при помощи новых форм контроля «включает в себя» добровольно уступленную автономию; но эти новые формы угнетения мало-помалу обнаруживаются и в свою очередь становятся мишенью критики, в результате чего капитализму приходится видоизменять формы функционирования, чтобы предложить заново сформулированный под воздействием критики путь освобождения. Однако достигнутое таким образом «освобождение» в свою очередь обнаруживает новые механизмы угнетения, позволяющие, в рамках капитализма, снова взять под контроль процессы накопления. Таким образом, циклы включения складываются из периодов освобождения через капитализм, за которыми следуют периоды освобождения откапитализма. Ниже мы подробно анализируем эту динамику, взяв за отправную точку момент образования того, что мы называем первичным духом капитализма. Освобождение, предложенное первичным духом капитализма В отношении обществ, определенных во второй половине XIX века как «традиционные», капитализм выступает в роли освободителя - то есть как строй, благоприятствующий исполнению обещаний личностной автономии и самореализации, признанных эпохой Просвещения в качестве фундаментальных этических потребностей. Речь идет об освобождении в двух отношениях, проистекающих из признания первичности рынка: выбора своего социального статуса (профессии, места и образа жизни, отношения с другими людьми и так далее) и находящихся в обладании или потребляемых благ и услуг. Конечно, одним из самых притягательных моментов первичного капитализма было расширение формальных возможностей выбора типа социальной принадлежности, который теперь определялся в связи с местом жительства и профессией, вместо того чтобы, как раньше, привязываться от рождения к определенному месту и сословию. Учитывая значимость института семьи в традиционных обществах, можно сказать, что эта форма освобождения представляла собой прежде всего освобождение от бремени домашних связей. Она находит свое выражение в оппозиции между «статусом» и «договором». В отличие от тех обществ, где индивиды привязаны к определенному статусу, который они не в состоянии изменить на протяжении всей своей жизни - во всяком случае, не поменяв среды обитания, что достаточно сложно, если учесть, что ценность, которая признается за индивидами, и сама их идентичность зависят от укорененности в среде обитания[1], - капитализм, как считается, предлагает возможность добровольного отрыва от корней, надежно защищаемого юридическим механизмом договора. В отличие от статуса, договор может быть, с одной стороны, заключен на определенный срок, а с другой - задействует не всю человеческую личность. Он определяет то отношение, в котором личность связывает себя обещанием с другой личностью. Например, трудовой договор, основанный на формальном различии между понятием рабочей силы и личностью работника, определяет особый тип зависимости, который, в отличие от зависимости традиционных обществ, не распространяется на всего человека. Рынок труда оказывается тем самым механизмом, который благоприятствует осуществлению идеала автономии. Что касается распределения благ и услуг, в традиционных обществах оно характеризуется долговременными и сложными циклами даров и ответных даров, в которых - в отсутствие признания самостоятельности сферы экономики, а она, согласно Б. Клаверо[2], не получила еще широкого распространения в Европе XVIII века и только-только устанавливалась в северных торговых городах - не существует четкого разделения между благами и индивидами, которые ими обладают или их приобретают. Не углубляясь в детали дискуссии, начало которой было положено «Очерком о даре» М. Мосса[3], заметим лишь, что эта форма обмена зиждется на системе обязательств, самым жестким из которых является, вне всякого сомнения, обязательство брать то, что вам предложено. Во многом это обязательство определяется социальной принадлежностью, и из него проистекают другие обязательства, в частности обязательство отдавать, соблюдая сложные, неписаные нормы, которые могут стать поводом для изощренных казуистических споров в отношении сроков (отдавать не сразу; отдавать не слишком поздно) и эквивалентности (отдать нечто такое, что, не являясь данной вам вещью, может быть с нею соотнесено и оценено в качестве таковой). В отношении этих ограничений рынок действительно открывает возможность освобождения, поскольку на место системы обязательств он ставит регулируемый ценами механизм, при котором никто не обязан ни продавать (по любой цене), ни покупать (если цена будет неподходящей). Индивиды, взятые по отдельности, но питающие одинаковое стремление к обладанию одними и теми же благами, согласуются друг с другом - здесь и теперь - вокруг ключевых точек, образованных ценами, каковые, как считается, сосредоточивают в себе качества благ, к которым стремятся люди и ради приобретения которых они вступают в конкуренцию. Да, почти каждый элемент этой минималистской схемы проблематичен и неоднократно ставился под вопрос, тем не менее приходится констатировать, что идеал рынка не принимает во внимание природных качеств людей, которые, какой бы ни была их социальная принадлежность, в равной мере обладают правом получить доступ на рынок и действовать там по своему усмотрению, в зависимости от своих финансовых средств и способности ловить предлагаемые рынком возможности. Начиная с первой половины XIX века обещания освобождения, содержащиеся в капитализме, были подвергнуты жесткой критике. Эта критика развивалась по двум различным и почти противоположным линиям аргументации, хотя порой им случалось и смешиваться[4]. Первая выдвигает против капитализма обвинения, связанные с используемыми им дисциплинарными методами, ставя под сомнение тот факт, что капитализм может быть источником освобождения. Вторая ставит под вопрос возможность создания жизнеспособного общественного строя на основе ничем не сдерживаемого поиска автономии и самореализации. Первый тип критики стремится показать, каким образом из того метода, к которому прибегает капитализм, навязывая свой дисциплинарный режим и обращая к своей выгоде требования освобождения, проистекают новые формы угнетения. С этой точки зрения при капитализме обещание освобождения действует как идеология - в марксистском понимании этого термина, - обеспечивающая подчинение людей капиталистическому строю. Освобождение по отношению к социальному статусу, которое, как считается, приносит включенность в процесс капиталистического производства, находит свое выражение прежде всего в отрыве от корней, в результате которого люди, отрываясь от конкретных сфер своего существования, норм, а также связанных с ними типов защищенности, попадают под ярмо заводской дисциплины и под господство рынка труда, не имея при этом ни малейшей возможности сопротивления. Отнюдь не представляя собой фактор освобождения, это одиночество, на которое обрекает их отрыв от корней, способствует развитию конкуренции всех со всеми - ведь важнее всего продать свою рабочую силу. В результате этой конкуренции цена на рабочую силу падает и рабочие вынуждены жить в таких условиях, когда продолжительность рабочего дня, подчинение фабричной дисциплине и низкий уровень зарплаты никоим образом не способствуют проживанию собственно человеческой жизни, определяющейся как раз самостоятельностью и множественностью жизненных занятий. Вместо обещанного освобождения - новая форма рабства. Вот почему самые первые требования, выдвигавшиеся рабочим движением, касались сокращения продолжительности рабочего дня с сохранением имеющегося уровня заработной платы и организации рабочей недели таким образом, чтобы жизнь рабочих не ограничивалась собственно оплачиваемой работой: чтобы у них было время на семью, воспитание детей, чтение, чтобы у них был доступ к культуре, рабочему самообразованию и так далее[5]. Лживый характер обещанного капитализмом освобождения может быть обнаружен и в плане рынка благ. Главный аргумент встречается еще у Маркса, и в наши дни он является краеугольным камнем в критике того, что начиная с 60-х годов называют «обществом потребления», которому будет суждено пережить новый подъем благодаря развитию маркетинга и рекламы. Этот аргумент звучит так: потребитель, с виду свободный, на деле всецело подчинен производству. То, что индивид считает своими собственными желаниями, что, как ему кажется, восходит к его собственной воле, на деле является, чего сам он не сознает, порождением особой манипуляции, посредством которой производители благ закабаляют его воображение. Он хочет того, что его заставляют хотеть. Эффект предложения подчиняет и определяет спрос, или, как утверждает Маркс, «производство не только производит объект для субъекта, но также и субъекта для объекта»[6]. И раз в рамках капитализма предложение благ, посредством которого достигается прибыль, не имеет никаких ограничений, то желание потребителя тоже должно постоянно стимулироваться и стать тем самым неутолимым. Согласно второй линии аргументации, по которой идет критика капиталистического освобождения, требование независимости не может привести к подлинному освобождению, если ему не противопоставить другого требования - создания коллектива. То есть капитализм обречен, но не потому, что он навязывает индивидам более строгую дисциплину, чем та, от которой он их спас, а потому, что, наоборот, при капитализме совершенно невозможно подчинить индивидуальные устремления и желания такой дисциплине, которая воспрепятствовала бы разрушению социума. Самое завершенное выражение эта точка зрения, несомненно, нашла в критике экономического либерализма, восходящей к пессимистической антропологии Эмиля Дюркгейма. В самом деле, в дюркгеймовской антропологии человеческое существо движимо ничем не сдерживаемыми желаниями[7]. В отличие от животных аппетитов эти желания не ограничиваются инстинктом: «в индивиде нет ничего, что сдерживало бы его аппетиты»; то есть, чтобы эти желания не стали неутолимыми, необходимо «сдерживать их какой-то внешней по отношению к индивиду силой»[8]. Согласно Дюркгейму, сила эта заключена в коллективных представлениях и конкретно в представлениях моральных, исходящих из общества, социального бытия, группы, как надындивидуальной инстанции практического разума. Только коллективы, в которых и порождается мораль, обладают необходимым авторитетом, чтобы положить предел индивидуальным аппетитам, разнузданное удовлетворение которых приведет общество к такому состоянию упадка и бесконечных конфликтов, которое почти не будет отличаться от природного состояния, описанного Гоббсом. Только коллективы в состоянии принудить каждого индивида к необходимой «жертве» ради того, чтобы «частная польза» была подчинена «пользе общественной». Рождение второго духа капитализма сопровождается частичным усвоением уроков этой двоякой критики, которая разоблачает, с одной стороны, угнетательский (или дисциплинарный, по терминологии Петера Вагнера[9]) характер капитализма, связанный с его первичным духом, а с другой - его неспособность создавать коллективные формы жизни, которые осуществляли бы нормативное воздействие на индивидуальные аппетиты и эгоистические побуждения людей. Чтобы преодолеть то, что П. Вагнер[10] называет «первым кризисом Нового времени» - в конце XIX- первой трети ХХ века, - упор был сделан, с одной стороны, на механизмы стабилизации и координации трудовой деятельности, на упрочение институциональных границ, на планификацию и бюрократизацию, с другой - на улучшение условий жизни служащих, на повышение их покупательной способности (через перераспределение прибыли от производительности труда), на разработку механизмов социальной защищенности, благодаря которым постепенно выстраивается «государство-провидение»[11]. Связанные со вторым духом капитализма институции, обеспечившие для рабочих выигрыш в защищенности, оказались представлены в выгодном свете в той мере, в которой они способствовали развитию реальных свобод (по оппозиции к свободам формальным): казалось, что они облегчают бремя труда и позволяют избежать всякого рода случайности и давления непосредственной необходимости. И в самом деле, эти гарантии - часто разоблачавшиеся в рамках либерализма как ограничение индивидуальной независимости, в особенности когда они обеспечивались государственными мерами, - могут представляться как условие реального освобождения, то есть как то, что обеспечивает людям полноценное существование во внерабочих пространствах. Кроме того, в той мере, в какой эти новые гарантии основывались на групповых механизмах, последние были в состоянии породить новые коллективные нормы, ограничивавшие разрушительные индивидуально-эгоистические устремления. Тем не менее это умиротворение критики продолжалось недолго, ровно столько времени, сколько понадобилось, чтобы обнаружить новые формы угнетения, характеризующие состояние капитализма, связанное с его вторым духом. С конца 60-х годов с новой силой возобновились обвинения капитализма в том, что он не выполняет своих обещаний по освобождению. В пользу свободы завязывать - через систематическое исследование всей сети - все потенциально плодотворные связи отвергаются не только иерархические ограничения, поскольку они предписывают предпочтительные отношения и каналы, по которым эти отношения должны устанавливаться (органиграмма), но и всякого рода ограничения, связанные с исполнением определенной профессиональной функции, поскольку всякое изменение проекта может послужить поводом для перераспределения задач между членами коллектива. Кризис управляемости, пришедшийся на 60 - 70-е годы, находит свое выражение в том, что капитализм, вбирая в себя эти запросы, дает жизнь новому, так называемому «сетевому» капитализму, который служит почвой для возникновения третьего духа капитализма. Подойдя к этому моменту в истории требований освобождения и их включения в капитализм, нельзя ли снова показать, что обещания сдержаны не были и что обнаружились новые формы угнетения? Речь не о том, чтобы следовать той реакционной критике, которая, забывая о силе и правомочности критических выступлений в адрес патернализма, бюрократизации, а главное, тейлоризма, идеализирует связанные с «фордовской» моделью регулирования формы контроля, если использовать термин, получивший широкое распространение благодаря школе регуляции. Тем не менее нельзя оставить без внимания этого момента современных форм капитализма: его тенденции к тому, чтобы ограничивать, но и, в некоторой мере, включать в себя индивидуальную независимость, которая при этом не только представляется как возможность или право, но и, в некотором роде, как требование к людям, ценность которых все чаще и чаще определяется в зависимости от их способности к самореализации, превращенной в критерий оценки. Все связанные с новым духом капитализма механизмы - идет ли речь о вынесении части деятельности за пределы предприятия, приумножении внутри предприятия структурных подразделений с финансовой самостоятельностью, добровольных кружках контроля за качеством или новых формах организации труда - оказались, в некотором смысле, как нельзя кстати в удовлетворении требований независимости и ответственности, которые настойчиво раздавались в начале 70-х годов. Управленцы, выделенные из иерархических структур, возглавляют «структурные подразделения с финансовой самостоятельностью» или реализуют собственные «проекты», а рабочие, освобождаясь от расписанных по минутам форм труда на конвейере, видят, как возрастают уровень их ответственности и признание их способности действовать независимо, проявляя в своей деятельности творческие способности. Но это признание вовсе не оправдывает ожиданий, и тому есть несколько причин. Прежде всего, независимо от процесса индивидуализации части заработной платы и премий, вознаграждение за приложенные усилия состоит не столько в позитивных санкциях - например, поощрение карьерного роста, - сколько в приостановлении, зачастую лишь на время, действия главной негативной санкции - увольнения. В самом деле, благодаря новым способам организации труда практически исчезла почва для надежды на «карьеру», которая, будучи долгое время достоянием высшего звена наемных работников, в 60 - 70-е годы получила распространение среди управленцев среднего или вспомогательного звена, мастеров или даже квалифицированных рабочих. Можно отметить в этой связи, что рост автономии и ответственности осуществился за счет снижения уровня защищенности, которой пользовались наемные работники в начале этого периода и которая определялась не только экономической конъюнктурой, но также и расстановкой сил, которая какое-то время шла им на пользу. В это время автономию променяли на безопасность, в результате чего зачастую речь шла об автономии по принуждению, а не по выбору, которую трудно счесть синонимом свободы: «превращенные в предпринимателей наемные работники» по-прежнему зависят от главного работодателя, и эта субординация просто прикрывается формальным переходом от «трудового права» к «коммерческому праву»[12]. Самая поразительная из установившихся в течение второй половины 70-х годов форм угнетения заключается как раз в снижении гарантии занятости, проистекающем из новых способов использования труда (временная работа, срочный контракт и так далее) и безработицы. Более того, в мире, основанном на сетевой взаимосвязанности, где само собой разумеется, что проект, в который человеку удалось включиться, рано или поздно должен завершиться, время, посвященное тягостным поискам новых обязательств, установлению новых отношений, накладывается на собственно рабочее время, захватывая также те моменты, которые могли бы быть посвящены другим видам деятельности. Кроме того, приложенные усилия и обнаруженные личные качества чаще всего сохраняют локальный характер, когда никакой общепризнанный механизм (наподобие дипломов, сертификатов, средств массовой информации) не обеспечивает распространения профессиональной репутации за пределы рабочего места[13]. Таким образом, в некоторых отношениях возможная мобильность работников сокращается, поскольку она основывается в основном на сети личных связей там, где ранее действовали общенациональные системы оценки, например система признания квалификации. Наконец, что касается наемных работников, не затронутых нестабильностью занятости, самостоятельность предоставляется им вместе с большей ответственностью или в контексте общего преобразования видов трудовой деятельности, в результате чего обнаруживается противоречие, подтвержденное исследованиями условий труда: наемные работники в одно и то же время и более автономны, и более несвободны[14]. Мы уже говорили об интенсификации труда, вызванной исчезновением простоев, развитием ограничений (связанных с ритмом работы машины, с нормами и короткими сроками, с запросами клиентов и так далее), нависающих над рабочими, или систем надзора, обеспечивающихся новыми информационными технологиями. Как показывает Мишель Голлак[15], в принципе наемные работники могут выбирать различные способы работы, но «по причине интенсификации труда они вынуждены использовать самый быстрый. Но это не значит, что он является самым подходящим». В частности, Голлак приводит пример «одного рабочего, который работает с тяжелыми предметами. Если у него есть время, он будет выбирать такой способ брать эти предметы, который более всего подходит для его конституции, учитывая возможные проблемы своего мускульно-двигательного аппарата, […] когда время поджимает, ему приходится "выбирать" самый быстрый способ, не обязательно тот же самый». Эти изменения усиливаются из-за увеличения числа людей, которые могут давать рабочие инструкции или указания, вызванного ростом количества коллег и внешних по отношению к предприятию сотрудников (соответственно c 39% до 41% и с 19% до 22% за период между 1987 и 1993 годами)[16]. И этот рост ограничений осуществляется одновременно с развитием инициативности наемных работников. Таким образом, доля наемных работников, которые сами в состоянии урегулировать случившийся в работе инцидент («когда происходит что-то ненормальное»), выросла до 54% в 1993 году, против 43% в 1987. И этот показатель растет для всех социальных категорий. Тома Кутро[17] показывает также, что предприятия, осуществившие по крайней мере три «организационные инновации» (которые, стало быть, достигли апогея в развитии нового духа капитализма), предоставляют своим работникам больше автономии (в случае незначительного инцидента не требуется в первую очередь обращаться к начальству), больше многофункциональности (практика ротации должностей), но также и навязывают больше ограничений (детальное описание исполняемых обязанностей, систематический контроль за работой каждого сотрудника), нежели те предприятия, на которых инноваций было меньше. В то же время наемные работники заявляют, что им чаще приходится работать в сжатые сроки и они все реже могут свободно ими оперировать. Образование на работе «участков автономии» и в самом деле способствует тому, что рабочие ощущают «достоинство на своем рабочем месте», чего «они не испытывали на тейлоровском конвейере»[18], но оно сопровождается возникновением многочисленных новых обязанностей, связанных с сокращением запасов, хранящихся на складах, с многофункциональностью труда и ростом ответственности в области обеспечения производства, что вкупе увеличивает нагрузку на психику. Кроме того, новые участки автономии оказываются в жестких рамках расписанных «от и до» процедур. В самом деле, разворачивающаяся в них активность все больше подчиняется мониторингу компьютерными системами, которые не только определяют соответствующие системе категории, но и наделяют их «нормативной силой», что приводит к тому, что служебные обязанности структурируются этакими «грамматиками действия»[19]. Несомненно, что именно компьютерная революция в сфере контроля привела к тому, что руководители изменили свое отношение к самостоятельности работников. Поскольку рост автономии сопровождался развитием самоконтроля и работы в группе, то есть усилением контроля со стороны коллег, можно даже говорить о том, что в настоящее время работники трудятся под еще более жестким контролем. Именно это показано в исследовании Дж. Баркера[20], проведенном на одном заводе, где для производства электрических сетей были созданы самостоятельные подразделения. Один из информаторов автора так представил ситуацию: «Когда шефа не было на месте, я мог посидеть, поболтать с соседом, делать все, что вздумается. Теперь меня окружает вся бригада, теперь все наблюдают за тем, что я делаю в тот или иной момент». В интервью, которое дал М. Пьялу профсоюзный лидер «Пежо»[21], тоже подчеркиваются эти изменения. Многие обязанности, исполнявшиеся прежде начальством, теперь берет на себя команда, осуществляя тем самым постоянный надзор за своими членами, особенно в области пунктуальности и соблюдения рабочего графика, что вынуждает некоторых рабочих отказываться от отпусков по болезни в ущерб собственному здоровью. Когда же на кону групповая премия, то учреждается своего рода внутренняя полиция, которая подавляет всякого, чье поведение на работе может стать причиной того, что премии лишится вся команда. Это не может не сказываться на сплоченности всей рабочей группы: «Некогда эта сплоченность направлялась против начальства, против мастеров; теперь одни рабочие сплоченно выступают против других». Принуждение вовсе не исчезло из мира труда - это еще самое меньшее, что можно сказать при знакомстве с такими данными. Напротив, принуждение чрезвычайно весомо, хотя в наши дни оно осуществляется в новых формах. Новые формы менеджмента тесно связаны с новыми формами контроля, которые, почти не прибегая к прямому надзору, осуществляемому в непосредственном противостоянии власть имущих и власти лишенных, менее очевидны, но не менее действенны: самоконтроль, контроль со стороны рынка и компьютерный контроль в режиме реального времени, но на расстоянии, дополняют друг друга, осуществляя практически постоянное давление на наемных работников. Эти преобразования используемых форм контроля можно рассматривать как своего рода ответ на кризис управляемости, который, как мы уже видели, был одним из главных аспектов трудовых конфликтов в начале 70-х годов. Обозначая эти новые способы принуждения, Майкл Пауэр[22] говорит об «аудиторском обществе» (auditsociety), которое он отличает от «общества надзора», как его определял Мишель Фуко: в «аудиторском обществе» техники контроля путем «прямого наблюдения» уступают место «контролю за контролем». Действуя на временном и пространственном расстоянии, это движение служит подтверждением неосуществимости проекта тотального надзора, характерного для тейлоровской системы. Возобновление дюркгеймовской критики освобождения, как оно мыслится капитализмом, было бы также возможно в той мере, в какой сеть предстает как отрицание той категории, с которой люди связаны в течение долгого времени и благодаря которой они могут выстроить коллективные нормы для того, чтобы положить предел их индивидуальным страстям. В наши дни эта тематика находит выражение, в частности, в работах Чарльза Тейлора[23]. Самореализация имеет смысл лишь как свершение чего-либо. Но как бы разнообразно ни было бы то, к чему может устремляться эта самореализация, она все равно остается зависимой от существования целей, достойных того, чтобы стремиться к их осуществлению. Однако, согласно Тейлору, эти цели не могут быть сугубо индивидуальными; чтобы быть легитимными и стоить тех жертв, которых они требуют, они должны быть вписаны в коллектив. Самореализация в каком-либо виде деятельности требует, чтобы человек ориентировался на внеположные себе, но наделенные ценностью цели. Таким образом, требование самореализоваться в прерывистом ряде проектов делает весьма проблематичным построение сообщества, внутри которого могут гармонично сочетаться различные действия. Таким образом, идее освобождения можно придать по меньшей мере два значения, которые в неравной степени задействуются в двух аргументационных линиях критики такого капитализма, который говорит о своем освобождающем характере. То есть можно доказать, что циклы включения, образующиеся в рамках капитализма, играют на смешении этих двух различных значений, в результате чего может показаться, что капитализм идет на уступки и устремляется к большему освобождению - в первом значении этого понятия, - вновь приобретая при этом свою способность к контролю и ограничивая доступ к освобождению во втором значении. Капитализм изначально включает требование освобождения в свое самоописание, но прием, благодаря которому он искажает его содержание, заставляя освобождение сопровождать и стимулировать преобразования, характеризующие развитие процесса накопления, основывается на смешении двух интерпретаций самого смысла слова «освобождение», которое можно понимать как избавление от угнетенногоположения, в котором находится народ, или же как эмансипацию по отношению к любой форме определенности, ограничивающей самоопределение и самореализацию индивидов. В первой интерпретации акцент делается на исторически определенные формы зависимости, в силу которых некий коллектив находится под гнетом господствующей группы. Освобождение здесь - это, с одной стороны, политическое действие, направленное на то, чтобы осуществить самоопределение, с другой - способ избавиться от культурного или религиозного угнетения, а также зачастую - возможность освободиться от той или иной формы эксплуатации. В данном случае освобождение нацелено на видовые формы отчуждения, характерные для какой-то группы или социальной категории, несправедливо подвергаемой какому-то угнетению, которому не подвергаются другие группы, даже если они не принадлежат при этом к числу угнетателей. Согласно Майклу Уолцеру[24], эта интерпретация восходит к библейскому «Исходу» и вот уже четыре столетия сопровождает радикальные политические движения, начиная с английских пуритан XVII века и кончая южноамериканскими общинами, исповедующими «теологию освобождения». Вторая интерпретация, о которой особенно ярко с середины XIX века свидетельствует то, что мы именуем «критикой со стороны мира искусства», связывает проект освобождения с освобождением от всех форм необходимости. Последние могут быть следствием укорененности в какой-то социальной среде, чья устойчивость обеспечивается определенными условностями (например, национальная принадлежность), либо являться неотъемлемым элементом вписанности в объективный мир (родственные связи, тип профессии, включающий определенную компетенцию) или же обладания собственным телом (невозможность быть одновременно повсюду, детерминации возраста и пола). То есть это освобождение нацелено на родовые отчуждения. Требования независимости и самореализации принимают здесь ту форму, которую определили парижские художники второй половины XIX века, превратив неопределенность в стиль жизни и ценность[25]. Речь идет о возможности располагать множеством жизней и, соответственно, множеством идентичностей, что предполагает к тому же возможность избавиться от всякойобеспеченности и отказ от всякой первородной задолженности[26], какова бы ни была ее природа. В этой перспективе освобождение понимается прежде всего как высвобождение подавленного желания быть кем-то другим. Желания быть не тем, кем ты должен стать по замыслу других (родителей, учителей и т.п.), а тем, кем ты желаешь быть, в тот самый момент, когда ты этого желаешь. Отсюда является эта возможность множества идентификаций, принимаемых наподобие некоего стиля (look), возможность избежать тем самым идентификационных привязок к нации, региону, этносу, а главное, по крайней мере с середины XIX до середины ХХ века, избежать принадлежности к семье, которая воспринимается тогда не иначе как «буржуазная» или «мелкобуржуазная». Речь идет об отказе от социального наследия, который становится условием доступа к жизни художника[27], в частности об отказе от принадлежности к провинциальной буржуазии, к тривиальному миру местных знаменитостей и торгашей. Речь идет о существовании во множестве идентичностей, принимаемых путем свободного выбора или даже игры. Об этом говорят унаследованные нами от литературы конца XIX- первой половины XX века опыты, отчеканенные в целой галерее фигур: отъезд из родного дома, разрыв со своими, путешествие, скитания, блуждания в безликости большого города, обращение в другую веру, измена, присвоение себе вымышленного происхождения и театр. Театр - вот идеальное место для приумножения идентичностей - для мистификации, конспирации, мошенничества, подполья и дна, место, где можно вести двойную жизнь. Случается, что эти два типа отчуждения трудно разграничить. Так обстоит дело с некоторыми формами отчуждения, связанного с полом: их можно считать видовыми, если пол («гендер»в терминах англоязычной социологии) служит поводом для угнетения другим полом, или же родовыми, если речь идет о протесте против различий физического телосложения (физическая сила, возможность производить потомство и т.д.). Еще сложнее с классовой принадлежностью: когда изобличается эксплуатация одного класса другим (как это делает марксизм), речь идет о видовом отчуждении, но когда люди поднимаются против форм принуждения, связанных с определенным ремеслом или рождением в определенной социальной среде, они указывают скорее на отчуждение родовое, ведь индивид должен же где-то родиться и заняться какой-то деятельностью во взрослом возрасте. В требованиях освобождения эти две фигуры почти всегда смешиваются, ибо две формы отчуждения не могут быть не связанными между собой. Известно, что феминизм, добиваясь освобождения женщин от гнета мужчин, пришел к изобличению ограничений, связанных с физическим строением женщины. Беременность и меньшая физическая сила были телесными основаниями социального угнетения женщин: отсюда стремление освободиться при помощи противозачаточных средств и абортов от родового отчуждения, ликвидировав тем самым и отчуждение видовое. Два типа отчуждения неразрывно смешиваются и когда речь идет о принадлежности к социальной категории, когда обнаруживается классовое воспроизводство: родившись в определенной среде, человек уже причастен тому угнетению, которому будет подвергаться всю свою жизнь, среда же во многом определяет тип профессиональных занятий и невозможность изменить его, если появится такое желание. В свете этих замечаний должно быть ясно, что в глазах социальной критики, движимой стремлением ликвидировать угнетение, сомнительной будет всякая попытка объявить какое-то отчуждение родовым: ведь, столкнувшись с требованием ликвидации видового отчуждения (например, угнетения одного пола другим), затронутые им угнетатели сразу объявят это требование требованием родового освобождения и как таковое выставят его на осмеяние («так что, женщинам вздумалось иметь мужское тело?»). Изобличение дисциплинарного характера капитализма должно взять за основу такую концепцию освобождения, где оно понимается как ликвидация видовых отчуждений (угнетение отдельных групп людей при капиталистическом строе). Тем не менее эта критика может вылиться и в требования упразднения форм отчуждения, носящих, скорее, родовой характер: требование отмены труда, основанное на достижениях технологического прогресса, который, как считается, всем обеспечит изобилие (при нынешнем состоянии технического развития люди могли бы - согласно этой схеме - свести до минимума свою вековую зависимость, связанную с поиском пропитания и необходимых для жизни благ, но капиталистическая система, предполагающая, что прибыль оказывается в распоряжении немногочисленной элиты, обрекает большинство людей на обязательный труд). С другой стороны, уже упоминавшаяся дюркгеймовская концепция свободы, согласно которой последняя реальна лишь тогда, когда она умерена коллективными нормами, - что позволяет изобличать и обещанную капитализмом «мнимую свободу» - хотя она совместима с упразднением видовых форм угнетения, становится основой для резкой критики второй интерпретации идеи освобождения. Наша гипотеза такова: на каждом этапе своего развития капитализм предлагает два типа освобождения отнюдь не в равной мере, и то, что предоставляет в одном плане, склонен отобрать в другом. Но поскольку, как мы это уже видели, взаимозависимость двух форм освобождения является весьма сильной, то, что отбирается или предоставляется в одном плане, может воздействовать с обратной силой в другом плане, предопределяя новое соотношение двух форм отчуждения. Может показаться, что капитализм, определившийся по оппозиции к традиционным обществам, несет освобождение по обеим статьям. Он обеспечивает освобождение из-под гнета домашнего принуждения (видовое отчуждение) и предоставляет возможность экспериментировать с освобождением от пространственных ограничений (родовое отчуждение). Но очень быстро обнаруживается новая форма видового отчуждения: зависимость пролетариата от буржуазии. При этом пролетарий свободен - свободой бродяги, хочет - работает, захочет - уйдет, если голод позволит. Его «родовое» освобождение (свобода перемещаться) сковано «видовым» ограничением (ему никогда не платят столько, чтобы он мог перестать работать, хотя бы для того, чтобы переехать в другое место). Именно в отношении видового отчуждения пролетариата (его эксплуатации) и предложил определенное освобождение второй дух капитализма. Но это освобождение осуществилось ценой ограничения дарованного ранее родового освобождения: гарантии занятости и заработной платы были обеспечены за счет прикрепления рабочих к заводам и усиления заводской дисциплины. Тем не менее организация деятельности в рамках бюрократизированной фирмы не только обеспечивала защищенность, но и, способствуя определенному приумножению идентичностей, открыла новое пространство для требований родового освобождения. Во-первых, это позволило четко отделить работу от внерабочей (семейной, личной) жизни, личность от должности, а во-вторых, в особенности для управленцев, открылась возможность карьерного роста, то есть смены должностей. В этом контексте сами должности расписывались так, чтобы не репрессировать наиболее индивидуальные человеческие качества: должностные обязанности определялись в зависимости от приобретенных достоинств, которые, как, например, дипломы, обладали четко разработанным социальным статусом, основанным чаще всего на государственной гарантии. В критике конца 60-х - начала 70-х годов присутствовали оба типа требований освобождения, причем зачастую в смешанном виде. Эти требования касались и освобождения рабочего класса от видового отчуждения, объектом которого он оставался, и освобождения всех людей от различных форм родового угнетения (например, ограничений на сексуальную жизнь). Обеспеченное вторым духом капитализма приумножение идентичностей сочли тогда слишком ограниченным. Гамма возможных ролей была особенно лимитирована в отношении женщин, по-прежнему стесненных в доступе к идентичностям, определяемым профессиональной деятельностью. Даже среди молодых управленцев, чей стилизованный образ стал одним из архетипов 60-х годов, подымались голоса - ссылавшиеся на психоанализ и на понятие «высвобождения вожделения», - которые требовали пробить брешь в тесных рамках связанных со вторым духом капитализма условностей и практик. Это повторное требование освобождения и было в основном подхвачено капитализмом, оно стало сопровождать и делать привлекательными те преобразования, которые благоприятствовали продолжению процесса накопления: работу, дескать, поменять стало так же легко, как и проект; все узы и связи местного характера могут быть разорваны, ибо являются источником негибкости; наконец, похоже, получило признание формальное право становиться кем хочешь, когда хочешь. Но эти успехи освобождения были достигнуты в ущерб потребностям первого типа: отнюдь не почувствовав себя более свободными, многие люди, наоборот, ощутили неустойчивость своего положения, подчиненность новым формам системной зависимости и глубокое одиночество, в котором им приходилось отвечать все более неопределенным, неограниченным и мучительным требованиям самореализации и независимости[28], которые к тому же зачастую были оторваны от реального жизненного мира, где ничто не помогало людям в этой самореализации. Развитие новых форм видового отчуждения означало для многих людей утрату достигнутого было «родового» освобождения. Как это ни парадоксально, но распространение забот, которые ранее связывались с профессиональной жизнью или профессиональным выживанием, на внерабочие моменты и ситуации и одновременное увеличение числа реализуемых проектов приводят к разрушению формальной возможности прожить множество жизней и иметь множество идентичностей (набор статусов и ролей в различных контекстах - профессиональных, семейных, общественных и т.п.), основанной на относительной защищенности, обеспеченной обусловленными институциональными установками организационными формами труда. Если все отношения, каким бы образом они ни были установлены, могут быть использованы в поиске работы или осуществлении какого-либо проекта, то различные жизненные пространства стягиваются в однообразную сеть, ориентированную на те виды деятельности, которые призваны обеспечить экономическое выживание индивидов. Похоже, все происходит так, как если бы при капиталистическом строе было чрезвычайно трудно уничтожить обнаруживаемое требованиями освобождения отчуждение, поскольку производство благ и услуг, с одной стороны, предполагает определенную дисциплину, а с другой - ведет к накоплению капитала только в некоторых привилегированных центрах. Ведь ограничения и дисциплину всегда можно счесть чрезмерными, а сложившуюся к какому-то моменту систему распределения доходов изобличить как форму угнетения или как результат господства какой-то группы, какого-то соотношения сил. Стало быть, хотя капитализм с момента своего возникновения и включает в свое самоописание требование освобождения, в какой-то момент, ради собственного выживания, ему приходится класть ему предел. Но он может сделать это по-разному: либо через переговоры, когда в результате взаимодействия с критикой возникают договоренности о способах распределения прибыли и приемлемых условиях труда, либо навязывая свой порядок, как это во многом происходит в наши дни, когда капитализм заново развертывается, обходя созданные критикой препятствия. Правда, существует такой тип освобождения, которому капитализм не препятствует, ибо он обеспечивает его постоянное развитие: речь идет об освобождении через потребление. Стремление людей к мобильности, к приумножению видов занятий и возможных способов прожить свою жизнь или заниматься своим делом оказывается практически бездонным источником идей для выпуска на рынок новых продуктов и услуг. Возможно показать, что почти все питавшие развитие капитализма изобретения были связаны с предложением новых способов освобождения человека. Это особенно очевидно в плане разработки новых источников энергии, не связанных больше с физической силой человека или животного, автоматизации производства, в том числе домашнего хозяйства (стиральные машины, кухонные комбайны, полуфабрикаты…), развития транспорта (железные дороги, автомобили, самолеты) и передачи информации (почта, телефон, радио, телевидение, компьютерные сети). К этому перечню следует добавить другие продукты и услуги, которые умножали потребление в последние годы и также связаны с мобильностью: они либо увеличивают скорость и возможность перемещений («готовые к употреблению» предложения турагентств), либо создают иллюзию перемещения (торговля экзотическими продуктами питания), либо, наконец, позволяют выиграть время или сохранить возможность распоряжаться собой в определенных ситуациях, делая какое-то дело, но не теряя при этом мобильности (плеер, сотовый телефон или, последняя новинка, вмонтированные в очки видеоаппараты). Последние товары обладают особой притягательностью, поскольку они порождают ощущение освобождения в отношении ограничений пространства и времени. Вместе с тем они образуют в потреблении промежутки - временные диапазоны, которые необходимы человеку, чтобы освоиться с этой техникой. В результате ограничения, сдерживавшие развитие потребления в среде платежеспособных, но пресыщенных клиентов, также теряют былое значение. Таким образом, обеспеченную бурно развивающейся культурной индустрией «приватизацию потребления культуры» можно считать очередной формой освобождения - освобождением при помощи товаров. Архетип такого освобождения - прослушивание музыки по плееру, когда человек, вместо того чтобы идти на концерт, может послушать какую угодно музыку - где угодно, когда угодно, сколько угодно. Заканчивая этот обзор форм, в которые дух капитализма облекает в определенные исторические эпохи требования освобождения, можно сказать, что через них обнаруживаются некоторые механизмы, посредством которых капитализм, обещая некое освобождения, может в то же самое время развернуть новые формы угнетения. Перевод с французского Сергея Фокина avtonom.orgКнига: Болтански Л., Кьяпелло Э. «Новый дух капитализма.». Новый дух капитализма
Чем пахнет дух «неокапитализма» | Sensus Novus
Болтански Л., Кьяпелло Э.. Новый дух капитализма.
Другие книги схожей тематики:
АвторКнигаОписаниеГодЦенаТип книги Люк Болтански, Эв Кьяпелло Новый дух капитализма Капитализм процветает, общество деградирует. Однако истинный кризис - не в кризисе капитализма, а в кризисе его критики. Зачастую привязанная к устаревшим аналитическим схемам, критика содействует… — Новое литературное обозрение, (формат: 60x90/16, 976 стр.) Библиотека журнала "Неприкосновенный Запас" Подробнее... 2011 456 бумажная книга Болтански Люк, Кьяпелло Эв Новый дух капитализма Капитализм процветает, общество деградирует. Однако истинный кризис - не в кризисе капитализма, а в кризисе его критики. Зачастую привязанная к устаревшим аналитически схемам, критика содействует… — Новое литературное обозрение, (формат: 60x90/16, 976 стр.) Библиотека журнала"Неприкосновенный запас" Подробнее... 2010 118 бумажная книга Болтански Л., Кьяпелло Э. Новый дух капитализма. 976 стр. Капитализм процветает, общество деградирует. Однако истинный кризис не в кризисе капитализма, а в кризисе его критики. Зачастую привязанная к устаревшим аналитическим схемам, критика… — Новое литературное обозрение, (формат: 60x90/16, 976 стр.) Библиотека журнала `Неприкосновенный Запас` Подробнее... 2011 122 бумажная книга См. также в других словарях:
Новый дух капитализма - твои следы и есть твоя дорога
eyond Individualism, Cambridge, (Mass.), Harvard UP, 1995, 75—78) полагает, что это напряжение между требованием полной включенности и неустойчивым, разноликим, недостоверным, временным характером проектов представляет собой одну из главных проблем неоменеджмента. Счастье, обещанное человеку-величине, заключается в его развитии — в смысле раскрытия заложенного в нем потенциала. В каждом из чередующихся проектов заключена возможность обнаружить какую-то новую частичку его сущности, сокровенной идентичности, которая и составляет его существо и образует его своеобразие (подобно тому, как сменяющие друг друга авангардные художественные движения постепенно раскрывают сущность искусства). Но этот поиск себя предполагает прохождение различных испытаний, для чего человеку требуется и бесконечная вариативность идентичностей, адаптируемых к каждому конкретному проекту, и определенное постоянство персонального мира, позволяющее ему осуществлять — по ходу перемещений в сетях — капитализацию приобретенного опыта. Итак, в проектном социуме возможность обрести какое-то равновесие по меньшей мере проблематична: с одной стороны, требуется определенное постоянство, над которым витает угроза обвинения в ригидности, неуступчивости; с другой стороны — необходима постоянная адаптируемость в соответствии с требованиями ситуации, что все время угрожает обернуться полным растворением в ткани бесконечных переходных связей. Проектный социум, порядок справедливости, выстроенный на основе сетевой концепции мира, включающей в себя, с одной стороны, требование подлинности, которая выступает гарантом легитимности личных отношений, на которых базируются рабочие меха- мы, а с другой — развенчание этой самой подлинности в требования адаптируемости45, инкорпорирует, таким образом, одно из главных противоречий отношенческого мира.
Люк Болтански, Эв Кьяпелло. Новый дух капитализма
Другие книги схожей тематики:
АвторКнигаОписаниеГодЦенаТип книги Люк Болтански, Эв Кьяпелло Новый дух капитализма Капитализм процветает, общество деградирует. Однако истинный кризис - не в кризисе капитализма, а в кризисе его критики. Зачастую привязанная к устаревшим аналитическим схемам, критика содействует… — Новое литературное обозрение, (формат: 60x90/16, 976 стр.) Библиотека журнала "Неприкосновенный Запас" Подробнее... 2011 456 бумажная книга Болтански Люк, Кьяпелло Эв Новый дух капитализма Капитализм процветает, общество деградирует. Однако истинный кризис - не в кризисе капитализма, а в кризисе его критики. Зачастую привязанная к устаревшим аналитически схемам, критика содействует… — Новое литературное обозрение, (формат: 60x90/16, 976 стр.) Библиотека журнала"Неприкосновенный запас" Подробнее... 2010 118 бумажная книга Болтански Л., Кьяпелло Э. Новый дух капитализма. 976 стр. Капитализм процветает, общество деградирует. Однако истинный кризис не в кризисе капитализма, а в кризисе его критики. Зачастую привязанная к устаревшим аналитическим схемам, критика… — Новое литературное обозрение, (формат: 60x90/16, 976 стр.) Библиотека журнала `Неприкосновенный Запас` Подробнее... 2011 122 бумажная книга Look at other dictionaries:
Стив Джобс и новый дух капитализма | tmn online
Люк Болтански, Эв Кьяпелло. О каком освобождении идет речь? (отрывок из книги "Новый дух капитализма") | Автономное Действие
Два смысла «освобождения», на которых играет капитализм, включая его в себя
Смотрите также
