Озеро Горных Духов Озеро Горных Духов, находится на высоте 2500 метров в юго-восточном ответвлении висячей долины Кара-Оюк (от алтайского "кара" - черная, "оюк" - долина). Подъем к Озеру Горных Духов начинается немного далее Часовни в память о погибших альпинистах. Подходим к левому склону долины в том месте, где наверху виден распадок между вершинками. Прямо под склоном ориентир – небольшое место для стоянок с ручейком. Отсюда начинается довольно крутой подъем вертикально вверх по склону через большие камни. Там уже хорошо заметна натоптанная тропа. Идти сложно из-за крутизны, порой приходится прыгать с камня на камень. Время подъема - до 40 минут, после чего склон быстро выполаживается, и хорошо набитая тропа идет по нему с небольшим подъемом, за которым берет свое начало небольшая долина которую необходимо пройти тропой до большой и крутой морены, на которой тропа теряется. Забравшись наверх морены - попадаешь к озеру с бирюзово-зеленой, искрящейся в солнечных лучах водой. Озеро очень глубокое и холодное. Высоко на склоне находится водопад, который и питает озеро. Уже, будучи здесь, на месте, можно самостоятельно определить насколько реальны или нет легенды этого озера: вокруг стоит нереальная тишина, и лишь слегка слышен далёкий шум небольшого водопада, падающего сверху по склону. Невозможно выразить словами то, что ощущаешь: какая-то странная аура и сильнейшая энергетика этого места заставляют всех замолчать. Читать бесплатно книгу Озеро горных духов - Ефремов Иван. Озеро духов
МИР Горного Алтая - Озеро Горных Духов
На фото - Долина реки Караоюк. Автор фото - Vgorah 
На фото - Висячая долина Караоюк, Озеро Горных Духов. Вид с перевала Каратюрек. Автор фото - Елена
Когда-то лишь редкие смельчаки рисковали до него добраться.
Об озере рассказывали чудеса: будто парит над его поверхностью серое облако, похожее на гриб, а из тумана возникают загадочные фигуры, похожие на сказочных джинов… Добравшийся до озера человек начинал чувствовать сильное недомогание, заболевал, порою на всю жизнь.
На это место силы можно подниматься только в отличном физическом состоянии и хорошем расположении духа, иначе лучше воздержаться от восхождения к этому месту.
В 30-е годы 20 века будущий знаменитый писатель-фантаст Иван Ефремов увидел в мастерской алтайского художника Григория Ивановича Чорос-Гуркина, алтайца из рода чорос, картину "Озеро горных Духов" (полное название - "Озеро горных духов Дены-Дерь. Любимое место горных духов, куда редко может проникнуть человек") написанную им в 1908-1909 годах, будучи в этих местах.
Чорос-Гуркин писал о картине:
"Любимое место горных духов, куда редко может проникнуть человек, а потому оно чистое, неосквернённое: по верованию алтайцев, таковыми могут быть только алтайские озёра, окружённые высокими скалами с вечными спутниками - снегом, льдом и туманами".
Картина Григория Чорос-Гуркина "Озеро горных духов"
Рассказ повествует как в результате научного исследования получает реальное объяснение загадочное явление, которое дало повод к сверхъестественным толкованиям.
Романтичны и полезны легенды и сказки. Но как рассказ Ивана Ефремова это художественное произведение, так и картина Чорос-Гуркина это более образ, а не реальный вид конкретного места.
Но это не умаляет сути!
С Озером Горных Духов (алтайское название - Дены-Дерь) связано очень много легенд.
Из поколения в поколение передаются ойротами (алтайцами) страшные легенды об озере неземной красоты, в самом деле существующем в Горном Алтае. Эта – одна из них…
Красота озера издавна привлекала к себе людей. Озеро искали годами, но найти не могли.
Старики говорили: души злых людей, причинявших при жизни страдания, уносились далеко в горы в какое-то озеро. Тот, кто это озеро найдет, может победить духов, но если долго будет искать, может опоздать и погибнет сам.
На поиски озера отправился самый сильный и красивый юноша Тарын. Наконец, нашел он это озеро.
Место это в Катунском хребте, на его восточном конце. Это глубокое ущелье между Чуйским и Катунским белками. Километрах в сорока вверх по Аргуту от его устья. Справа по течению выходит речка Юнеур. Это место приметно, потому что Аргут дает здесь кривун и устье Юнеура выходит в широкое плоское место.
От устья Юнеура юноша пошел вверх по Аргуту левым берегом, где-то пять-шесть километров.
Справа по ходу оказалась маленькая речка – ключ. Речка эта маленькая, а долина широкая и глубокая, уходит она в Катунский хребет.
По этой долине Тарын и пошел. Место сухое. Лиственницы большие, раскидистые. Когда он поднялся уже высоко, увидел большой, крутой порог, а с него водопад маленький, и в этом месте долина сворачивает вправо. На дне долины, плоском и широком, Тарын увидел несколько озер. Их было пять, они лежали цепью: одно за другим. Меж ними расстояние: где с полверсты, где с версту.
Все пять озер были красоты неземной, но последнее, пятое, как магнитом тянуло к себе юношу. Тарын подошел к нему. На противоположном берегу прямо в озеро обрывались кручи зазубренных гор со скалистыми ребрами фиолетовых и палевых оттенков.
Горы гигантской лестницей спускались прямо в озеро. От воды веяло какой-то отрешенностью и холодом.
Тарын напряженно всматривался в озеро. У подножия горы поднималось зеленоватое облако, излучавшее слабый свет. А в тех местах, где из-за белых вершин хребта проникали лучи солнца, над водой, над камнями на берегу вставали длинные, похожие на людей, сине-зеленые тени, принимавшие зловещий вид.
У Тарына задрожали руки, подогнулись колени, а сине-зеленые громадные человеческие фигуры то стояли на месте, то быстро передвигались и таяли в воздухе. С чувством гнетущего страха смотрел на небывалое зрелище юноша.
Вдруг он почувствовал прилив сил. Схватив меч, ринулся в воду, стараясь ударить им призраков. И неожиданно ощутил страшную слабость. Словно окружавшие озеро снеговые пики надавили ему на голову чудовищной силой. В его глазах началась жуткая пляска световых лучей. Но Тарына неудержимо тянуло к горе на противоположный берег, где ему мерещились сотни злых духов. Все-таки, задыхаясь, юноша добрался до той горы. Но как только он сделал это, все исчезло. С угнетенной душой, мрачный, едва передвигая ноги, Тарын отправился в стойбище, прочь от этого рокового места.
Сильного юношу смерть настигла у самой ближайшей юрты. Много еще охотников пытались повторить его путь к страшному озеру. Но обязательно потом или кто-то из них долго болел, невероятно мучаясь от удушья, а кто-то навсегда терял былую силу и храбрость. С тех пор широко разнеслась недобрая слава о Дены-Дерь, и люди почти перестали бывать на нем.
Там нет ни зверья, ни птицы, а на левом берегу, где собираются духи, не растет даже трава-подруга.
Существует информация, что по вышеуказанной картине Чорос-Гуркина, по точно переданному цветовому колориту учёные высказали гипотезу, полностью подтвердившуюся впоследствии, что в этих местах есть ртуть. Экспедицию , обнаружившую в районе озера богатейшее месторождение ртути, возглавлял известный геолог и писатель-фантаст Иван Антонович Ефремов, написавший затем рассказ "Озеро Горных Духов";.
В рассказе говорилось, что Гуркин завещал эту картину после своей смерти передать писателю.
В 1937 Гуркин был репрессирован и расстрелян. А картину И.Ефремов так и не получил и судьба оригинала неизвестна.
Несколько авторских копий картины в своё время распродавались на выставках Г.Гуркина, одна из них попала в Иркутский художественный музей.
Это интересно:
altai-go.ru
Легенда об Озере Горных Духов
Весна и лето в горах выдались жаркими и стремительными. За пару дней под палящими солнечными лучами, растаял почти весь снег на вершинах, и быстрые говорливые ручьи весело устремились в низины, питая тонкий покров живой земли на широких альпийских просторах. Отвесные склоны и зеленые луга полыхнули алым туманом багульника, особенно заметным на фоне ещё серых холмов далеких вершин. Нестерпимо яркие поляны жарков, лимонно-желтого первоцвета и бархатистых фиалок вспыхнули там, где только стаял снег, чтобы уже через неделю, уступить место своим более поздним собратьям - расплескавшимся по полянам огненным озерам иван-чая и зеленовато-медовому ковру разнотравья. И только к концу скоротечного лета на фоне изумрудной зелени напитавшихся влагой лугов, проступили редкие пятна нежно-белых ромашек. В горах наступила самая благодатная пора. Воздух очистился от слепней и мошек, установилась теплая солнечная погода.
Я с трудом выкроил в своем напряженном графике пять дней отпуска, чтобы отправиться с друзьями в горы и полностью отдаться созерцанию величественной красоты Саянских просторов. После напряженного ритма большого города эти несколько дней в тайге походили на путешествие в другое измерение. Однажды вдохнув этот звенящий воздух, испив кристально-чистой воды, ты навсегда становился пленником этих гор. Местные говорили, что в этих заповедных местах в воздухе разлита энергия жизни. Оттого можно часами идти по крутой тропе, с легкостью перебираясь с перевала на перевал, любуясь открывающимися взгляду бескрайними просторами и на следующее утро, как ни в чем не бывало, вновь стремиться к недостижимому изумрудному горизонту.
В подобное путешествие мы собрались не впервые, на этот раз, решив собственными глазами увидеть легендарное Озеро Горных духов. Этот не особенно сложный маршрут был рассчитан на двое суток. Два других дня мы планировали потратить на дорогу до турбазы и обратно, а пятый день оставили про запас, на случай неожиданной задержки в пути.
В столице Хакасии нас должны были встретить знакомые. Десять часов на электричке и мы в Абакане. Полупустой вагон располагал к беседе с малознакомыми людьми, и мы разговорились с пожилой супружеской тувинской парой, довольно бегло изъяснявшейся на русском. Впрочем, они часто соскальзывали на родной язык, и в эти мгновения мы чувствовали себя чужаками. Услышав, что мы хотим увидеть Озеро Горных духов, наши новые знакомые, прежде чем обратиться к нам, довольно оживленно заспорили друг с другом. Не понимая ни слова, я наблюдал за частой сменой выражений на их лицах. Наконец, они пришли к единому мнению и повернулись к нам.
"- Вы знаете, откуда пришло это название?" - спросила женщина, почему-то глядя мне в глаза с пытливым любопытством потомственной шаманки. Хотя я не был уверен, что среди тувинцев были женщины - шаманки, под этим её настойчивым взглядом мне стало не по себе. Казалось, она пыталась заглянуть мне прямо в душу. Я с трудом разорвал зрительный контакт, опустив взгляд на свои ладони и, с удивлением, заметив, что они слегка дрожат. Такого раньше со мной не бывало.
- Нет. Расскажите,- попросил один из моих друзей, хотя именно он на протяжении целой недели пичкал нас разнообразными туристскими байками и легендами, связанными с целью нашего путешествия. "Шаманка" окинула его настороженным взглядом, но, не уловив на лице даже тени веселья, принялась за свой рассказ.
"Во времена, когда сибирским краем ещё правили Монгольские ханы, жил в одном горном селении молодой шаман Ингир, сильнее и мудрее которого было не сыскать.
Был у Ингира дар - владея мастерством хоректээр (горловое пение) он околдовывал духов своим пением и мог вылечить любого. Слава о его даре звенела на многие недели пути, и однажды дошла до одного из монгольских ханов, чья юная и прекрасная дочь Алико медленно угасала от неизвестной болезни. Монгольский хан снарядил отряд из самых преданных ему людей и отправил их в дальний путь на поиски шамана. Лишь на десятый день отряд вернулся назад , везя с собой того, в ком хан видел свою последнюю надежду. Увидев дочь хана, Ингир сказал, что Алико останется жива, если следующей весной хан обещает отдать девушку ему в жены. Обещание было дано, Ингир провел обряд и вернулся в своё селение. А пять лун спустя прошла и болезнь Алико. Хан тут - же пожалел о данном обещании, и, не дожидаясь весны, приказал своим людям отправиться в селение, чтобы убить шамана. Алико подслушала этот разговор и решила помешать коварным планам отца. Переодевшись в мужской костюм и взяв из конюшни лучшую лошадь, она поскакала к горам, высившимся на горизонте. Но в дороге на лошадь напали волки, и когда Алико добралась до селения, Ингира там уже не было. Жители сказали, что их шаман, вместе с людьми хана, отправился к озеру в сердце старой горы. Алико побежала следом. Но когда перед её глазами открылась безмятежная гладь озера, на берегу она увидела только людей своего отца. Никто не знает, что там произошло, но в селение никто так и не вернулся. А озеро в сердце горы нарекли Озером Горных духов. Старожилы рассказывают, что назвали озеро так из-за того, что каждое полнолуние из его вод появляется Алико и долго бродит по берегу, играя на флейте и пытаясь отыскать своего Ингира."
Я никогда не считал себя впечатлительным, но недолгое повествование женщины намертво засело в памяти, вызвав череду стойких образов, забыть о которых оказалось непросто. И только в Абакане, среди привычной городской суеты, я смог избавиться от странного наваждения.
Впрочем, я был уверен в этом лишь до того момента, пока сутки спустя, мы не оказались на перевале, неподалеку от пика Птицы, откуда уже вполне можно было рассмотреть серебристую гладь безмятежно спокойного Озера горных духов.
Глядя отсюда вниз, мне захотелось взлететь, ловя крыльями изменчивый студеный ветер. Я впервые задумался о покупке дельтаплана, хотя всегда считал, что страдаю боязнью высоты. От открывшегося нам вида просто захватывало дух. Вдоволь налюбовавшись пейзажем, мы начали осторожно спускаться вниз по тропе. Ноги слегка гудели, напоминая об оставленных позади километрах. А впереди нас ждал привал с ужином и ночь в палатках. Поздним вечером, когда солнце уже скрылось за горизонтом, а на манящем своей непостижимой глубиной небе стали одна за другой вспыхивать первые звезды, я взглянул на слегка подернувшуюся рябью гладь горного озера. Ветра не было. Даже малейшее движение воздуха не колебало тонкие стебли травы под моими ногами. Друзья уже давно разбрелись по палаткам, утомленные обилием дневных впечатлений. Мне же отчего - то не спалось. Словно в этой зыбкой сумеречной тишине, на тонкой грани между сном и явью, мне должно было открыться нечто очень важное.
Серо-стальной цвет воды в озере незаметно сменился на темно - зеленый, а когда в безоблачном небе появился серебристый диск полной луны, поверхность озера стала совсем черной. Ночь незаметно подкралась ко мне, принеся с собой ощущение холода и легкой тревоги. Я поднялся с камней и подсел поближе к костру. Неверные тени метнулись прочь. Я подбросил в огонь несколько сухих сучьев, и язычки пламени весело затанцевали по их гладкой поверхности, прогоняя из тела и разума холод и сумрак ночи. Вокруг было удивительно тихо. Ни дуновения ветерка, ни пронзительного писка сеноставки. Только след луны серебристой дорожкой плясал по глади потемневшего озера, да трещали дрова одинокого ночного костра. И вот на тончайшей грани между разумом и воображением я услышал едва различимый звук флейты. Невидимый в темноте музыкант искусно плел тончайшую вязь прекрасной, но удивительно грустной мелодии. Я прислушался, стараясь уловить все её оттенки, и невольно оторвал взгляд от завораживающего танца огня. Именно в это неуловимо короткое мгновение непроглядный сумрак ночи расступился, пропуская к костру высокую девушку в длинном серебристом платье, словно целиком сотканном из лунного света. В руке она держала небольшую костяную флейту, а темные как ночь волосы струились по её белоснежным плечам. У неё были тонкие руки и глаза цвета небесной лазури. Она осторожно присела возле костра, протянув руку к огню и словно пытаясь поймать в неё призрачные язычки самого горячего радужного пламени. По её лицу скользнула грустная улыбка, и один из огненных язычков послушно затанцевал на её раскрытой ладони.
- Тебя зовут Алико? - спросил я, хотя был почти уверен, что вижу сон, задремав возле костра. Она кивнула, отпуская пламя обратно в костер, и поднесла к губам свою флейту. Никогда в жизни я не думал, что с помощью музыки можно рассказать столько, сколько не выразишь словами ни одного человеческого языка. Музыка заструилась вокруг, проникала внутрь меня, рождая образы давно минувших веков. Флейта пела и стонала, рассказывая историю несчастной любви храброго шамана и прекрасной дочери вероломного монгольского хана. Музыка оборвалась на самой высокой ноте, знаменуя смерть влюбленных. Я же, глядя на катившиеся по лицу девушки слезы, думал о том, почему большинство легенд этого сурового края имеют такой фатальный конец.
Неслышно ступая по серым камням, девушка с флейтой растворилась в темноте. Я не пытался её догнать. Веки мои налились свинцом, и я провалился в глубокий сон без сновидений. Друзья, нашедшие меня утром рядом с потухшим костром, молча выслушали мой рассказ. А час спустя, собираясь в обратный путь, в углях прогоревшего костра мы случайно заметили маленькую костяную флейту Алико. Я взял флейту с собой на память. На протяжении всего пути на турбазу я не мог отделаться от ощущения, что за мной всё ещё наблюдают грустные глаза цвета небесной лазури. Сидя в вагоне электрички по дороге домой я знал, что взяв костяную флейту, оставил у Озера горных духов частичку собственной бессмертной души.
Был июль 2002 г. После 14-часового переезда из Барнаула (от Бийска по знаменитому Чуйскому, от пос. Туэкты по Усть-Канскому и дальше по Усть-Коксинскому трактам) наш микроавтобус оказался в небольшом алтайском селе Тюнгур, где находится уютная турбаза "Высотник". От неё начинаются многие маршруты, ведущие к подножию высочайшей горы Алтая - Белухи. Я и мой друг Сергей Крылов приехали, чтобы увидеть Белуху (4506 м) и Аккемский ледник, сползающий с её северных склонов.
С Белухой связана одна легенда. В начале ХХ века алтайцы ждали прихода своего Спасителя - Ойрот-хана. Предвестником этого события должно было стать разрушение одной из двух вершин Белухи. Весной 1904 г. 12-летняя девочка Чугул пасла овец в урочище Теренг и встретила всадника в белом одеянии. Весть о Белом всаднике быстро разнеслась по кочевьям. Гонцы приглашали всех собраться в долине Теренг, у подножия горы Кырлык, для поклонения Белому Бурхану. Так на Алтае возникла новая религия - Белая вера.
Мне было интересно узнать, действительно ли изменились очертания Белухи в начале века. Случайно в руки попала книжка Самуэля Тюрнера, который в апреле 1904 г. попытался взойти на Белуху со стороны Аккемского озера. Перед восхождением Тюрнер ходил по Аккемскому леднику и заметил, что вся его поверхность покрыта молодыми глыбами (их острые грани не были затуплены эрозией). По оценкам Тюрнера, общий вес глыб составлял примерно полмиллиона тонн. Автор в своей книге привёл много фотографий. Возможно, Белуха изменилась после 11-балльного Кузнецкого землетрясения, которое произошло 19 июня 1898 г.
Мы с Сергеем решили пройти маршрутом Тюрнера к Аккемскому леднику и посмотреть на каменные глыбы. Наняли в Тюнгуре проводника с тремя лошадьми, и к нашей компании присоединился местный охотник Митя Лошаков.
Грунтовая дорога через 1,5 км привела наш небольшой караван в посёлок Кучерла. Здесь живут родители Митиной жены, и поэтому первая остановка состоялась именно здесь. Мы не смогли воздержаться от тяжкого греха чревоугодия и с удовольствием поддались искушению. Экзотический толкан (ячменная мука, залитая чаем и заправленная свежей сметаной) - невероятно простое, но обладающее живым алтайским колоритом блюдо - позволил полностью утолить разыгравшийся аппетит. Пока мы ели, нам рассказали, что в селе живут алтайцы из рода кергил, майман и кёбёк. Род по-алтайски называется "сеок", то есть кость. У южных алтайцев насчитывается около 30 сеоков. Люди, принадлежащие к одному роду, считаются родственниками, и их называют "единоутробными". Каждый сеок имеет своего родового хранителя. Это может быть гора, дерево или животное. Родовым деревом у рода майман является берёза, а особо почитаемым животным - косуля; у рода кёбёк - можжевельник и волк.
После трапезы переправляемся через реку и углубляемся в смешанный лес. Погода явно благоприятствует нам: солнышко светит, птички щебечут, и комаров нет - красота! Я еду замыкающим и пытаюсь что-нибудь заснять фотоаппаратом. Впечатления сменяются так же быстро, как окружающие пейзажи. Пройдя через урочище Аласкыр (в переводе - "пегий жеребец"), мы выходим к одноимённому ручью, от которого начинается подъём на перевал Кузуяк.
Вдоль тропы встречаем много интересных растений. Например, фиолетово-лиловый цветок, похожий на чертополох, достигающий в высоту 1,5 м. Это маралий корень. Ранней весной маралы отыскивают в земле его корни, выбивают их копытами и жадно поедают. Туристы используют жидкий экстракт маральего корня как средство от усталости.
Грунтовая дорога приводит нас на некатегорийный перевал Кузуяк (1513 м). Название происходит от сочетания слов "куш" (птица) и "айак" (нога). На седловине - кедр с многочисленными лентами. По алтайскому поверью, люди после смерти становятся духами той местности, где они умирают. Ленты на деревьях вяжутся в знак уважения к Хозяину перевала. Деревья, с которых свисают ленты (ялами), раньше назывались деревьями шамана. Считается, что именно на них и живут духи. Раньше вместо ленточек на деревья подвязывали конский волос. Мы тоже, встав лицом к солнцу, повесили свои ленты.
Спуск всегда беспокойнее, чем подъём. Лошади это чувствуют: они начинают нервничать, пытаются обогнать друг друга, и их приходится сдерживать. При выполаживании склона кони становятся спокойней, и наш взор снова привлекают невиданные растения. На краю тропы встречается мощный, диаметром около метра, шаровидный куст. Его украшают крупные, величиною с большую розу, светло-красные цветы. Это дикий пион или марьин корень. Раньше на Алтае корень этого растения употребляли в пищу северные алтайцы-шорцы: весной собирали, вываривали, чтобы уничтожить яд, затем высушивали, растирали в муку, смешивали с ячменной мукой и делали лепёшки. Из листьев дикого пиона можно приготовить снотворное.
На ходу срываем ягоды жимолости. Совершенно неожиданно мою ногу пронзает сильная боль - это меня задела коноплёвая крапива. Было время, когда старообрядцы лечили простуду оригинальным методом: вечером хлестали больного этой крапивой, и к утру хворь проходила. Незаметно для себя спускаемся на речную террасу реки Аккем. Переправившись по мосту на другой берег, попадаем на большой луг и проходим мимо пары журавлей-красавок, которых алтайцы называют "турна". Их грациозность побуждает меня достать камеру. Но мои неосторожные движения спугивают птиц.
Решаем остановиться на ночёвку в устье ручья Ороктой, хотя и провели сегодня в седле всего 4 часа: ни я, ни Сергей до этого не путешествовали верхом, и наши зады нуждаются в отдыхе.
После обеда пошли прогуляться вниз по Аккему. Но буквально через десять шагов были остановлены зарослями дикой клубники. Насытившись, вышли на большое поле, заросшее всевозможными цветами. Заброшенная сельхозтехника указывала, что когда-то здесь что-то выращивали. Над полем висел тяжёлый запах разнотравья. Повсюду прыгали тысячи кузнечиков. Сергей углядел довольно редкую бабочку - чернушку Киндермана. Но с фотографией опять ничего не получилось. Погода стояла хорошая, и с разговорами мы вышли к устью Аккема. На берегу - одинокий зимний домик, одна половина его разрушена, а другая закрыта на замок. Это всё, что осталось от посёлка Аккем, разорённого в 50-е годы. До войны здесь жил известный сказитель из рода сагал Салдабай Савдин.
Прогуляв до вечера и отсняв пару плёнок, мы вернулись в лагерь. За ужином Митя рассказал о своём соотечественнике Александре Кайгородове, который в годы гражданской войны попытался установить в долине Уймона народную власть, но смог продержаться только 4 года. Осенью 1921 г. в устье Аккема находилась одна из партизанских баз Кайгородова.
На следующий день мы поднялись рано и, оперативно разложив пожитки по седельным сумкам, выдвинулись в ущелье Ороктой. Название его образовано от словосочетания "орыкту-ой", означающее "тропа диких животных, идущая по долине". По этой тропе 2500 лет назад скифы гоняли свой скот на летние стоянки. В 1995 г. российско-бельгийская экспедиция обнаружила пазарыкское захоронение в истоках ручья Кызыл (левого притока реки Коир). По ороктойской тропе и сейчас алтайцы перегоняют свой скот на летние пастбища.
Тропа приводит нас на большую, заросшую крапивой и коноплёй, поляну. На её краю стоит аланчик. Это традиционное жилище алтайских пастухов в виде конического шалаша, покрытое корой лиственницы. Внутри жилища находится обложенный камнями очаг. Над ним дымовое отверстие - тюнюк, через которое проникает свет. Митя говорит, что, по шаманским представлениям, тюнюк является проходом в Верхний мир, где живёт божество Ульгень, а очаг - в Нижний, к божеству Эрлик. Изнутри аланчик украшают рисунки местных пастухов. Здесь изображены горный козёл, снежный барс, марал, волк, верблюд и орёл.
Продолжаем наш путь. Проезжая под кедрами, дотрагиваюсь до влажных мохнатых бледно-зелёных нитей уснеи длиннейшей, свисающих с нижних веток. Длина этого лишайника достигает 1 м! За гигантские размеры уснею иногда называют "бородой ветхозаветного Мафусаила". Выходим из леса и поднимаемся на широкую седловину. Здесь сходятся Борондинский и Ороктойский хребты. Высота 2200 м. Отсюда открывается вид на ущелье Ороктой. Вдали поднимается массив Белухи, хорошо заметны снежные пики Ак-Оюк и Короны Алтая.
На широкой седловине, покрытой альпийскими лугами, встречаем отару. Нам удаётся купить овцу (в 2002 г. она стоила 1000 р.). Пока её разделывают, узнаём, что в последние годы значительно возросло количество хищников: после перестройки нет денег на их отстрел. Подвязав тушу к седлу, продолжаем петлять по альпийским лугам на высоте 2200 м. Выезжаем к истоку ручья Тухман, где и ставим палатки. Митя предложил приготовить кирзым. Для этого у овцы вырезали вместе со шкурой и шерстью грудину размером 40 на 40 см, насадили её на 2 деревянные палочки и зажарили на углях. В конце процесса опалённая шкура очищается, и мясо подаётся на пробу.
Стреноженные кони в тумане ухитрились куда-то уйти. Мы пошли на поиски и встретили вчерашнего пастуха. Он и показал, где видел наших лошадей. Из тумана выглянула гора Тухман. Пастух рассказал, что горы, которые выделяются своей высотой или формой, до потопа были богатырями. В камень их превратили родительские заклятия. После потопа Земля лишилась первоначальной своей твёрдости и уже не могла держать на себе всех богатырей. Так богатыри стали горами. В горах присутствуют духи этих богатырей ту-ээзи. Главным духом, владычествующим над всем Алтаем, считается Алтайдын-Ээзи, или Владыка Алтая. По поверью, он обитает в пещерах и на ледниках. Каждый человек стремится задобрить духов: переезжая через перевал, путник оставляет на нём свой камень. Проходили годы, через перевал проезжали сотни людей, и выросли каменные кучи. Алтайцы называют их "обо". Иногда в них втыкали палки, к которым привязывались ленты или конский волос.
Позавтракав, мы двинулись в путь. Довольно скоро тропа вышла на отрог, разделяющий долины ручьёв Тухман и Чичкекарасу (название происходит от сочетания слов "чичке" - узкий, "кара" - прозрачный, "су" - вода), и пошла по лугам, где радует глаз множество альпийских цветов: синие бокалы генцианов, розовые колоски горлянки, жёлтые горные маки и небесно-синие водосборы. Через 5 км после истока Чичкекарасу выходим на некатегорийный перевал Томул (2580 м). На седловине - культовая пирамида обо.
На перевале рядом с тропой Митя показал нам тёмно-зелёные булыжники. Нефрит! В одной из многочисленных алтайских легенд объясняется, как на Алтае появились самоцветы. "Давным-давно владыка Нижнего мира Эрлик сотворил морское чудовище Андалма-Муус. Это чудище имело длинный язык, которым оно неожиданно хватало людей и затем пожирало. Небесный богатырь Тюрун-Музыкай решил помочь людям. Он переродился в человека из сеока кыдат и стал жить под именем Тямаа-Тюрун. Как-то раз он вышел на берег моря, и, когда чудище схватило его, богатырь попытался вытянуть его на берег. От усилия богатыря Земля начала опускаться. Чтобы не потопить Землю, богатырь выпил море и вытащил чудовище. После этого Тямаа-Тюрун высоко поднял Андалма-Муус и разбил его о камни. Кровь и внутренности разлетелись в разные стороны и обратились в самоцветы".
В Азии зелёный цвет нефрита был символом вечного обновления природы, возрождения, и его широко использовали в погребальных обрядах. В древнем Китае считалось, что если закрыть нефритом девять отверстий тела, то его можно уберечь от тления.
После перевала пересекли заросшее карликовой берёзкой широкое плоскогорье. Над ним стоят, как монументы, гранитные скалы-останцы с плоскими вершинами. Мы влезли на одну из них. И Митя рассказывает очередную легенду: "На скале Ак-Таш Алтай Сыны лежит большой плоский камень. Сюда духи со всего Алтая прилетают поиграть в азартные игры. Ставкой являются души-зародыши (кут) зверей и домашнего скота. Считается, что если где-то произошёл пожар и исчезли белки или другие звери, то это всего-навсего местный горный дух "продул" их души в игре с другими духами".
Вечереет. Мы устали, но цель уже близка. Повстречали коммерческую группу туристов. Теперь придётся поторопиться, чтобы на берегу озера Акташка занять лучшее место для лагеря. Сергей с Митей уезжают вперёд, а я остаюсь фотографировать причудливые гранитные скалы в лучах заходящего солнца.
Спускаюсь по бурелому к небольшому озеру Акташка. Оно очень живописно: находится на границе леса, и в его зеркале отражаются окрестные горы. Моим друзьям удалось занять место на северо-западном берегу, где кедровый лес подходит к самой воде. Уходим за дровами, и Митя показывает нам кустарник с жёлтыми цветами. Это лапчатка кустарниковая. В народе её называют "курильским чаем". Она содержит громадное количество витамина С, и местные заваривают листья лапчатки как чай. За ужином и мы решили попробовать новый напиток, но не рассчитали с дозировкой: "гидробудильник" поднимал нас ночью не один раз.
Наступает 4-й день пути. Мы покидаем уютное озеро и начинаем подниматься по куруму. Тропа обозначена невысокими каменными пирамидками. Лошадям трудно идти по камням, и мы спешиваемся. Слышим приветственный свист любопытных сурков-тарбаганов. Обычно охотники промышляют их в конце августа - начале сентября. В это время зверёк уже отъелся, и его шкурка заблестела. Охотиться на него нетрудно. Сытый тарбаган любит по вечерам вылезти из своей норки и слегка посвистеть. При этом он с любопытством прислушивается - не откликнется ли поблизости самочка. Услышав ответный сигнал, он стремглав бежит на свидание. На этом и ловят его охотники, мастерски имитирующие свист самки.
Выходим на широкую седловину. Этот перевал некатегорийный (2450 м). Слева от нас высота 2584 м, а справа - 2313 м. Это отроги горы Текелю (3167 м), разделяющей долины рек Текелю и Акташ. На перевале солонцы, привлекающие горных козлов (теке), а за ними и местных охотников. С седловины тропа поворачивает налево, и мы выходим в долину реки Текелю. Мы проходим над обрывом Скынчак длиной целых 6 км. Он заканчивается ложбиной, по которой протекает небольшой ручей Кам-Тыт. Спешиваемся и осторожно, держа лошадей в поводу, начинаем спуск. На протяжении всего спуска нам не встретилось ни одного деревца, хотя название этого лога (Кам-Тыт) означает "шаманская лиственница". Дерево называли шаманским, если в его кроне имелась ветвь, заражённая вирусом, в результате чего она мутировала в так называемую "ведьмину метлу".
Останавливаемся на обед на берегу реки Текелю. Пока Митя готовит, мы с Сергеем уходим смотреть 3-й и 4-й водопады Текелю (всего их шесть). Переходим реку и выбираемся на обзорную скалу. С неё видно, как река уходит в узкую щель и низвергается с высоты 10 м! Брызги на солнце переливаются всеми цветами радуги. Пытаемся дотронуться до неё рукой. Для осмотра 4-го водопада надо вернуться на правый берег и обойти скалу, стоящую в долине Текелю. Вместе с нами водопадом любуются две горные трясогузки.
Пообедав, возвращаемся на тропу и продолжаем продвигаться к истоку Текелю. Я еду первым. Неожиданно рядом с тропой раздаётся мелодичный крик улара. Видимо, он живёт где-то здесь, на каменистых склонах. Через 4 км от лога Камдыт наша тропа поворачивает к месту брода. Спешиваемся.
Митя курит, а мы с Сергеем спускаемся ниже по течению Текелю на 200 м и фотографируем первый водопад. На заднем плане видны ледники Текелю и Новосибирцев.
После брода поднимаемся по травянистому склону и выходим на перевал Ярлу-Боч. Он производит незабываемое впечатление. Прямо под нашими ногами 300-метровый голубой обрыв. Необычный цвет объясняется окраской глины. Вечернее солнце, уходящее за перевал Чёрное Сердце (Кара-Тюрек - тюркское слово "кара" имеет несколько значений), прямо на наших глазах перекрашивает обрыв в розовый цвет! Фантастика!
Лошади бесстрашно идут по самому краю обрыва. Доходим до травянистого склона и спешиваемся. Тропа теряется в высокой траве. Лошади боятся крутизны, и приходится их понукать. Травянистый склон приводит нас к правому истоку Ярлу. Здесь бушует высокотравье. Понятие "трава" превращается в насмешку. Огромные белые зонтики борщевика скрывают под собой человека! Синие и голубые цветы живокости образуют кисти полуметровой длины! Не отстаёт и аконит: его кисти тёмно-синих, розоватых и белых цветов нередко достигают полуметра, а сам он возвышается над человеком. Наши лошади на ходу едят листья черемицы, которую местные называют "кукольником". Корень её очень ядовит, и раньше из него делали "черемичную воду" для уничтожения накожных паразитов.
За охотничьим аилом переходим через ручей Ярлу. Конгломератный берег возвышается над ложем ручья больше чем на метр, и моя лошадь совершает неожиданный прыжок, в результате я себе отбил всё, что только можно. Минуем поляну эдельвейсов и через час выходим на берег Аккемского озера. Пройдя немного по заболоченному участку, останавливаемся на ночёвку.
На следующее утро уходим мимо Аккемского озера к леднику. С морены любуемся горной панорамой. Слева направо стоят пик Борис, Белуха, пик Броня, гора Ак-Оюк. В 1904 г. Тюрнер поднялся на Ак-Оюк и назвал эту гору "Виллерс-пик".
Переходим через ручей Кара-Оюк. Здесь в 1926 г. стоял лагерь экспедиции Падурова. В те годы молодое советское правительство, узнав, что на Алтай отправляется Н.Рерих, для контроля за ним срочно отправило к Белухе Падурова и Делоне. Проводником был алтайский художник Чорос-Гуркин, много раз путешествовавший по этим местам. Один из его известных пейзажей 1908 г. называется "Озеро горных духов Дены-Дер. Любимое место горных духов, куда редко может проникнуть человек". Считается, что натурой для него послужили несколько горных озёр, одно из которых находится на ручье Кара-Оюк. После экспедиции с художником встретился будущий писатель Иван Ефремов. Гуркин показал ему картину и поведал легенду про охотников, поднимавшихся к озеру. "Люди видели кроваво-красные огни в скалах и мелькание сине-зелёных прозрачных столбов. Снеговые пики словно давили чудовищной тяжестью на их головы, в глазах начиналась неудержимая пляска световых лучей. Едва передвигая ноги от внезапной потери сил, с угнетённой душой, несчастные уходили из рокового места, но обычно в пути их настигала смерть. Только несколько сильных охотников после невероятных мучений добрались до ближней юрты. Кто-то из них умер, другие долго болели, потеряв навсегда былую силу и храбрость. С тех пор широко разнеслась недобрая слава о Дены-Дерь, и люди почти перестали бывать на нём. Там нет ни зверя, ни птицы, а на левом берегу, где происходят сборища духов, не растёт ничего, даже трава".
Под впечатлением от встречи с Гуркиным Ефремов написал рассказ об озере горных духов, где предположил, что необычные явления связаны с ядовитыми испарениями ртути. Героев своего рассказа автор "отправил" в долину реки Куркуре (левого притока Аргута), на 5-е мёртвое озеро. А в 1931 г. геолог Кузнецов в истоках реки Ярлыамры (левого притока реки Чибитка) обнаружил месторождение киновари, ртутной руды, рядом с озером Чейбеккёль. Берега этого озера мертвы и напоминают картину Гуркина.
Спускаемся с морены и выходим на берег реки. Здесь 100 лет назад заканчивался Аккемский ледник. Сейчас он отступил на целых 2 км! За час доходим до него и поднимаемся по морене. Осторожно преодолеваем участок крупных глыб и выходим на лёд. Нам открывается изумительная картина. Всего в нескольких километрах от нас в небо устремляется 1000-метровая Аккемская стена, над которой в лучах солнца возвышается двуглавая Белуха. Ледник усеян множеством камней. Некоторые из них стоят на ледовом пьедестале в виде гриба. Рассматриваем лежащие камни и глыбы. Камни несут на себе следы эрозии. За сто лет картина сильно изменилась из-за движения ледника, и непонятно, действительно ли Тюрнер видел следы грандиозного обвала.
Однако мы были очень рады, что смогли пройти маршрут Тюрнера и увидеть Белуху и Аккемский ледник.historyonline.livejournal.com
Читать книгу Озеро горных духов »Ефремов Иван »Библиотека книг
РассказыХудожник запечатлил на картине всю красоту Дены-Дерь, что спрятался в глубине Алтая.
Вскоре он умер: по поверью, духи этого места лишили его сил.
На самом ли деле там обитают призраки прошлого? Или за красивой легендой о Озере Горных Духов кроется разгадка чудес природы?
Иван ЕФРЕМОВ
ОЗЕРО ГОРНЫХ ДУХОВ
Несколько лет назад я прошёл с маршрутным исследованием часть Центрального Алтая, хребет Листвягу, в области левобережья верховьев Катуни. Золото было тогда моей целью. Хотя я и не нашёл стоящих россыпей, однако был в полном восторге от чудесной природы Алтая.
В местах моих работ не было ничего особо примечательного. Листвяга — хребет сравнительно низкий, вечных снегов — «белков» — на нём не имеется, значит, нет и сверкающего разнообразия ледников, горных озёр, грозных пиков и всей той высокогорной красоты, которая поражает и пленяет вас в более высоких хребтах. Однако суровая привлекательность массивных гольцов, поднимающих свои скалистые спины над мохнатой тайгой, горы, толпящиеся под гольцами, как морские волны, вознаграждали меня за довольно скучное существование в широких болотистых долинах речек, где и проходила главным образом моя работа.
Я люблю северную природу с её молчаливой хмуростью, однообразием небогатых красок, люблю, должно быть, за первобытное одиночество и дикость, свойственные ей, и не променяю на картинную яркость юга, назойливо лезущую вам в душу. В минуты тоски по воле, по природе, которые бывают у всякого экспедиционного работника, когда приедается жизнь в большом городе, перед моими глазами встают серые скалы, свинцовое море, лишённые вершин могучие лиственницы и хмурые глубины сырых еловых лесов…
Короче говоря, я был доволен окружающей меня однообразной картиной и с удовольствием выполнял свою задачу. Однако у меня было ещё одно поручение — осмотреть месторождения превосходного асбеста в среднем течении Катуни, близ большого села Чемал. Кратчайший путь тогда лежал мимо самого высокого на Алтае Катунского хребта по долинам Верхней Катуни. Дойдя до села Уймон, я должен был перевалить Теректинские белки — тоже высокий хребет — и через Ондугай снова выйти в долину Катуни. Несмотря на необходимость спешить, вынуждавшую к длинным ежедневным переходам, только на этом пути я испытал настоящее очарование природы Алтая.
Очень хорошо помню момент, когда я со своим небольшим караваном после долгого пути по урману — густому лесу из пихты, кедра и лиственницы — спустился в долину Катуни. В этом месте гладь займища сильно задержала нас: кони проваливались по брюхо в чмокающую бурую грязь, скрытую под растительным слоем. Каждый десяток метров давался с большим трудом. Но я не остановил караван на ночёвку, решив сегодня же перебраться на правый берег Катуни.
Луна рано поднялась над горами, и можно было без труда двигаться дальше. Ровный шум быстрой реки приветствовал наш выход на берег Катуни. В свете луны Катунь казалась очень широкой. Однако, когда проводник въехал на своём чалом коне в шумящую тусклую воду и за ним устремились остальные, воды оказалось не выше колен, и мы легко перебрались на другой берег. Миновав пойму, засыпанную крупным галечником, мы попали опять в болото, называемое сибиряками карагайником. На мягком ковре мха были разбросаны тощие ели, и повсюду торчали высокие кочки, на которых вздымалась и шелестела жёсткая осока. В таком месте лошади вынуждены были бы всю ночь «читать газету», то есть оставаться без корма, а потому я решил двигаться дальше.
Начавшийся подъём давал надежду выбраться на сухое место. Тропа тонула в мрачной черноте елового леса, ноги лошадей — в мягком моховом ковре. Так мы шли часа полтора, пока лес не поредел; появились пихты и кедры, мох почти исчез, но подъём не кончался, а, наоборот, стал ещё круче. Как мы ни бодрились, но после всех дневных передряг ещё два часа подъёма показались очень тяжёлыми. Поэтому все обрадовались, когда подковы лошадей зазвякали, высекая искры из камней, и показалась почти плоская вершина отрога. Здесь были и трава для коней, и годное для палаток сухое место. Мигом развьючили лошадей, поставили палатки под громадными кедрами, и после обычной процедуры поглощения ведра чаю и раскуривания трубок мы погрузились в глубокий сон.
Я проснулся от яркого света и быстро выбрался из палатки. Свежий ветер колыхал тёмно-зелёные ветви кедров, высившихся прямо перед входом в палатку. Между двумя деревьями, левее, был широкий просвет. В нём, как в чёрной раме, висели в розоватом чистом свете лёгкие контуры четырех острых белых вершин. Воздух был удивительно прозрачен. По крутым склонам белков струились все мыслимые сочетания светлых оттенков красного цвета. Немного ниже, на выпуклой поверхности голубого ледника, лежали огромные косые синие полосы теней. Этот голубой фундамент ещё более усиливал воздушную лёгкость горных громад, казалось излучавших свой собственный свет, в то время как видневшееся между ними небо представляло собой море чистого золота.
Прошло несколько минут. Солнце поднялось выше, золото приобрело пурпурный оттенок, с вершин сбежала их розовая окраска и сменилась чисто голубой, ледник засверкал серебром. Звенели ботала, перекликавшиеся под деревьями рабочие сгоняли коней для вьючки, заворачивали и обвязывали вьюки, а я всё любовался победой светового волшебства. После замкнутого кругозора таёжных троп, после дикой суровости гольцовых тундр это был новый мир прозрачного сияния и лёгкой, изменчивой солнечной игры.
Как видите, моя первая любовь к высокогорьям алтайских белков вспыхнула неожиданно и сильно. Любовь эта не несла в дальнейшем разочарования, а дарила меня всё новыми впечатлениями. Не берусь описывать ощущение, возникающее при виде необычайной прозрачности голубой или изумрудной воды горных озёр, сияющего блеска синего льда. Мне хотелось бы только сказать, что вид снеговых гор вызывал во мне обострённое понимание красоты природы. Эти почти музыкальные переходы света, теней и цветов сообщали миру блаженство гармонии. И я, весьма земной человек, по-иному настроился в горном мире, и, без сомнения, моим открытием, о котором я сейчас расскажу, я обязан в какой-то мере именно этой высокой настроенности.
Миновав высокогорную часть маршрута, я спустился опять в долину Катуни, потом в Уймонскую степь — плоскую котловину с превосходным кормом для лошадей. В дальнейшем Теректинские белки не дали мне интересных геологических наблюдений. Добравшись до Ондугая, я отправил в Бийск своего помощника с коллекциями и снаряжением. Посещение Чемальских асбестовых месторождений я мог выполнить налегке. Вдвоём с проводником на свежих конях мы скоро добрались до Катуни и остановились на отдых в селении Каянча.
Чай с душистым мёдом был особенно вкусен, и мы долго просидели у чисто выструганного белого стола в садике. Мой проводник, угрюмоватый и молчаливый ойрот, посасывал окованную медью трубку. Я расспрашивал хозяина о достопримечательностях дальнейшего пути до Чемала. Хозяин, молодой учитель с открытым загорелым лицом, охотно удовлетворял моё любопытство.
— Вот что ещё, товарищ инженер, — сказал он. — Недалеко от Чемала попадётся вам деревенька. Там живёт художник наш знаменитый, Чоросов, — слыхали, наверно. Однако, старикан сердитый, но, ежели ему по сердцу придётесь, всё покажет, а картин у него красивых гибель.
Я вспомнил виденные мною в Томске и Бийске картины Чоросова, особенно «Корону Катуни» и «Хан-Алтай». Посмотреть многочисленные работы Чоросова в его мастерской, приобрести какой-нибудь эскиз было бы недурным завершением моего знакомства с Алтаем.
В середине следующего дня я увидел направо указанную мне широкую падь. Несколько новых домов, блестя светло-жёлтой древесиной, расположилось на взгорье, у подножия лиственниц. Всё в точности соответствовало описанию каянчинского учителя, и я уверенно направил коня к дому художника Чоросова.
Я ожидал увидеть брюзгливого старика и был удивлён, когда на крыльце появился подвижный, суховатый бритый человек с быстрыми и точными движениями. Только всмотревшись в его желтоватое монгольское лицо, я заметил сильную проседь в торчащих ёжиком волосах и жёстких усах. Резкие морщины залегли на запавших щеках, под выступающими скулами, и на выпуклом высоком лбу. Я был принят любезно, но не скажу чтобы радушно, и, несколько смущённый, последовал за ним.
Вероятно, под влиянием искренности моего восхищения красотой Алтая Чоросов стал приветливее. Его немногословные рассказы о некоторых особенно замечательных местах Алтая ясно запомнились мне — так остра была его наблюдательность.
Мастерская — просторная неоклеенная комната с большими окнами — занимала половину дома. Среди множества эскизов и небольших картин выделялась одна, к которой меня как-то сразу потянуло. По объяснению Чоросова, это был его личный вариант «Дены-Дерь» («Озера Горных Духов»), большое полотно которой находится в одном из сибирских музеев.
Я опишу этот небольшой холст подробнее, так как он имеет важное значение для понимания дальнейшего.
Картина светилась в лучах вечернего солнца своими густыми красками. Синевато-серая гладь озера, занимающего среднюю часть картины, дышит холодом и молчаливым покоем. На переднем плане, у камней на плоском берегу, где зелёный покров травы перемешивается с пятнами чистого снега, лежит ствол кедра. Большая голубая льдина приткнулась к берегу, у самых корней поваленного дерева. Мелкие льдины и большие серые камни отбрасывают на поверхность озера то зеленоватые, то серо-голубые тени. Два низких, истерзанных ветром кедра поднимают густые ветви, словно взнесённые к небу руки. На заднем плане прямо в озеро обрываются белоснежные кручи зазубренных гор со скалистыми рёбрами фиолетового и палевого цветов. В центре картины ледниковый отрог опускает в озеро вал голубого фирна, а над ним на страшной высоте поднимается алмазная трехгранная пирамида, от которой налево вьётся шарф розовых облаков. Левый край долины — трога[1 - _Трог_ — долина, выглаженная ледником, с очень крутыми склонами.] — составляет гора в форме правильного конуса, также почти целиком одетая в снежную мантию. Только редкие палевые полосы обозначают скалистые кручи. Гора стоит на широком фундаменте, каменные ступени которого гигантской лестницей спускаются к дальнему концу озера…
От всей картины веяло той отрешённостью и холодной, сверкающей чистотой, которая покорила меня в пути по Катунскому хребту. Я долго стоял, всматриваясь в подлинное лицо алтайских белков, удивляясь тонкой наблюдательности народа, давшего озеру имя «Дены-Дерь» — «Озеро Горных Духов».
— Где вы нашли такое озеро? — спросил я. — Да и существует ли оно на самом деле?
— Озеро существует, и, должен сказать, оно ещё лучше в действительности. Моя же заслуга — в правильном выражении сущности впечатления, — ответил Чоросов. — Сущность эта мне недёшево далась… Ну а найти это озеро нелегко, хотя и можно, конечно. А вам зачем? Небось на карте отметить понадобилось? Знаю вас!
— Просто побывать в чудесном месте. Ведь такую штуку увидишь — и смерти бояться перестанешь.
Художник пытливо посмотрел на меня:
— А это верно у вас прозвучало: «Смерти бояться перестанешь». Вы вот не знаете, наверно, какие легенды связаны у ойротов с этим озером.
— Должно быть, интересные, раз они так поэтично назвали озеро.
Чоросов перевёл взгляд на картину:
— Вы ничего такого не заметили?
— Заметил. Вот тут, в левом углу, где гора конусом, — сказал я. — Только извините, но тут мне краски совсем невозможными показались.
— А посмотрите-ка ещё, повнимательней…
Я стал снова всматриваться, и такова была тонкость работы художника, что чем больше я смотрел, тем больше деталей как бы всплывало из глубины картины. У подножия конусовидной горы поднималось зеленовато-белое облако, излучавшее слабый свет. Перекрещивающиеся отражения этого света и света от сверкающих снегов на воде давали длинные полосы теней почему-то красных оттенков. Такие же, только более густые, до кровавого тона, пятна виднелись в изломах обрывов скал. А в тех местах, где из-за белой стены хребта проникали прямые солнечные лучи, над льдами и камнями вставали длинные, похожие на огромные человеческие фигуры столбы синевато-зелёного дыма или пара, придававшие зловещий и фантастический вид этому ландшафту.
— Не понимаю, — показал я на синевато-зелёные столбы.
— И не старайтесь, — усмехнулся Чоросов. — Вы природу хорошо знаете и любите, но не верите ей.
— А сами-то вы как объясните эти красные огни в скалах, сине-зелёные столбы, светящиеся облака?
— Объяснение простое — горные духи, — спокойно ответил художник.
Я повернулся к нему, но и тени усмешки не заметил на его замкнутом лице.
— Я не шучу, — продолжал он тем же тоном. — Вы думаете, название озеру только за неземную красоту дано? Красота-то красотой, а слава дурная. Вот и я картину сделал, а ноги еле унёс. В девятьсот девятом я там был и до тринадцатого всё болел…
Я попросил художника рассказать о легендах, связанных с озером. Мы уселись в углу на широком диване, покрытом грубым жёлто-синим монгольским ковром. Отсюда можно было видеть «Озеро Горных Духов».
— Красота этого места, — начал Чоросов, — издавна привлекала человека, но какие-то непонятные силы часто губили людей, приходящих к озеру. Роковое влияние озера испытал и я на себе, но об этом после. Интересно, что озеро красивее всего в тёплые, летние дни, и именно в такие дни наиболее проявляется его губительная сила. Как только люди видели кроваво-красные огни в скалах, мелькание сине-зелёных прозрачных столбов, они начинали испытывать странные ощущения. Окружающие снеговые пики словно давили чудовищной тяжестью на их головы, в глазах начиналась неудержимая пляска световых лучей. Людей тянуло туда, к круглой конусовидной горе, где им мерещились сине-зелёные призраки горных духов, плясавшие вокруг зеленоватого светящегося облака. Но, как только добирались люди до этого места, всё исчезало, одни лишь голые скалы мрачно сторожили его. Задыхаясь, едва передвигая ноги от внезапной потери сил, с угнетённой душой, несчастные уходили из рокового места, но обычно в пути их настигала смерть. Только несколько сильных охотников после невероятных мучений добрались до ближней юрты. Кто-то из них умер, другие долго болели, потеряв навсегда былую силу и храбрость. С тех пор широко разнеслась недобрая слава о Дены-Дерь, и люди почти перестали бывать на нём. Там нет ни зверя, ни птицы, а на левом берегу, где происходят сборища духов, и не растёт ничего, даже трава. Я ещё в детстве слышал эту легенду, и меня давно тянуло побывать во владениях горных духов. Двадцать лет назад я провёл там два дня в полном одиночестве. В первый день я не заметил ничего особенного и долго работал, делая этюды. Однако по небу шли густые облака, меняя освещение, и мне не удавалось схватить прозрачность горного воздуха. Я решил остаться ещё на день, заночевав в лесу, в полуверсте от озера. К вечеру я ощутил странное жжение во рту, заставлявшее всё время сплёвывать слюну, и лёгкую тошноту. Обычно я хорошо выносил пребывание на высотах и удивился, почему на этот раз разреженный воздух так действует на меня.
Чудесное утро следующего дня обещало отличную погоду. Я поплёлся к озеру с тяжёлой головой, испытывая сильную слабость, но вскоре увлёкся работой и забыл обо всём. Солнце порядком пригревало, когда я закончил разработку этюда, впоследствии послужившего основанием для картины, и отодвинул мольберт, чтобы бросить последний взгляд на озеро.
Я очень устал, руки дрожали, в/>Конец ознакомительного фрагментаПолную версию можно скачать по ссылке
www.libtxt.ru
Озеро горных Духов. Республика Алтай.
В 30-е годы 20 века будущий знаменитый писатель-фантаст Иван Ефремов увидел в мастерской художника Г.И.Чорос-Гуркина картину "Озеро горных Духов". Эта картина и рассказ художника о легендах, которыми окутано горное озеро, произвели на писателя большое впечатление и позже он написал рассказ об озере с испарениями ртути. Рассказ повествует как в результате научного исследования получает реальное объяснение загадочное явление, которое дало повод к сверхъестественным толкованиям.
Подъем к озеру горных Духов начинается от Часовни в память о погибших альпинистах (на фото справа внизу).  |
| Вид в долину ледника Аккем. |
В каменной щели хорошо прятаться от ветра.
Из озера вытекает небольшой ручей.
 |
| Впереди озеро горных Духов. |
Мы поднялись к озеру в дождь и при сильном ветре. Сделать хорошие фото было затруднительно. Мокрые и замерзшие мы прогулялись вдоль озера в надежде увидеть Духов, но они, наверное, спрятались от непогоды.
Небольшой ручей-водопадик стекает в озеро с перевала.
В хорошую погоду здесь должны быть красивые пейзажи. Нам повезло, что мы успели сюда сходить, так как через пару дней все было засыпано снегом.
Спуск вниз к часовне, в которой мы немного отогрелись перед дальнейшей дорогой. www.isilgan.ru
Иван Ефремов - Озеро горных духов
ОЗЕРО ГОРНЫХ ДУХОВ
Несколько лет назад я прошёл с маршрутным исследованием часть Центрального Алтая, хребет Листвягу, в области левобережья верховьев Катуни. Золото было тогда моей целью. Хотя я и не нашёл стоящих россыпей, однако был в полном восторге от чудесной природы Алтая.
В местах моих работ не было ничего особо примечательного. Листвяга — хребет сравнительно низкий, вечных снегов — «белков» — на нём не имеется, значит, нет и сверкающего разнообразия ледников, горных озёр, грозных пиков и всей той высокогорной красоты, которая поражает и пленяет вас в более высоких хребтах. Однако суровая привлекательность массивных гольцов, поднимающих свои скалистые спины над мохнатой тайгой, горы, толпящиеся под гольцами, как морские волны, вознаграждали меня за довольно скучное существование в широких болотистых долинах речек, где и проходила главным образом моя работа.
Я люблю северную природу с её молчаливой хмуростью, однообразием небогатых красок, люблю, должно быть, за первобытное одиночество и дикость, свойственные ей, и не променяю на картинную яркость юга, назойливо лезущую вам в душу. В минуты тоски по воле, по природе, которые бывают у всякого экспедиционного работника, когда приедается жизнь в большом городе, перед моими глазами встают серые скалы, свинцовое море, лишённые вершин могучие лиственницы и хмурые глубины сырых еловых лесов…
Короче говоря, я был доволен окружающей меня однообразной картиной и с удовольствием выполнял свою задачу. Однако у меня было ещё одно поручение — осмотреть месторождения превосходного асбеста в среднем течении Катуни, близ большого села Чемал. Кратчайший путь тогда лежал мимо самого высокого на Алтае Катунского хребта по долинам Верхней Катуни. Дойдя до села Уймон, я должен был перевалить Теректинские белки — тоже высокий хребет — и через Ондугай снова выйти в долину Катуни. Несмотря на необходимость спешить, вынуждавшую к длинным ежедневным переходам, только на этом пути я испытал настоящее очарование природы Алтая.
Очень хорошо помню момент, когда я со своим небольшим караваном после долгого пути по урману — густому лесу из пихты, кедра и лиственницы — спустился в долину Катуни. В этом месте гладь займища сильно задержала нас: кони проваливались по брюхо в чмокающую бурую грязь, скрытую под растительным слоем. Каждый десяток метров давался с большим трудом. Но я не остановил караван на ночёвку, решив сегодня же перебраться на правый берег Катуни.
Луна рано поднялась над горами, и можно было без труда двигаться дальше. Ровный шум быстрой реки приветствовал наш выход на берег Катуни. В свете луны Катунь казалась очень широкой. Однако, когда проводник въехал на своём чалом коне в шумящую тусклую воду и за ним устремились остальные, воды оказалось не выше колен, и мы легко перебрались на другой берег. Миновав пойму, засыпанную крупным галечником, мы попали опять в болото, называемое сибиряками карагайником. На мягком ковре мха были разбросаны тощие ели, и повсюду торчали высокие кочки, на которых вздымалась и шелестела жёсткая осока. В таком месте лошади вынуждены были бы всю ночь «читать газету», то есть оставаться без корма, а потому я решил двигаться дальше.
Начавшийся подъём давал надежду выбраться на сухое место. Тропа тонула в мрачной черноте елового леса, ноги лошадей — в мягком моховом ковре. Так мы шли часа полтора, пока лес не поредел; появились пихты и кедры, мох почти исчез, но подъём не кончался, а, наоборот, стал ещё круче. Как мы ни бодрились, но после всех дневных передряг ещё два часа подъёма показались очень тяжёлыми. Поэтому все обрадовались, когда подковы лошадей зазвякали, высекая искры из камней, и показалась почти плоская вершина отрога. Здесь были и трава для коней, и годное для палаток сухое место. Мигом развьючили лошадей, поставили палатки под громадными кедрами, и после обычной процедуры поглощения ведра чаю и раскуривания трубок мы погрузились в глубокий сон.
Я проснулся от яркого света и быстро выбрался из палатки. Свежий ветер колыхал тёмно-зелёные ветви кедров, высившихся прямо перед входом в палатку. Между двумя деревьями, левее, был широкий просвет. В нём, как в чёрной раме, висели в розоватом чистом свете лёгкие контуры четырех острых белых вершин. Воздух был удивительно прозрачен. По крутым склонам белков струились все мыслимые сочетания светлых оттенков красного цвета. Немного ниже, на выпуклой поверхности голубого ледника, лежали огромные косые синие полосы теней. Этот голубой фундамент ещё более усиливал воздушную лёгкость горных громад, казалось излучавших свой собственный свет, в то время как видневшееся между ними небо представляло собой море чистого золота.
Прошло несколько минут. Солнце поднялось выше, золото приобрело пурпурный оттенок, с вершин сбежала их розовая окраска и сменилась чисто голубой, ледник засверкал серебром. Звенели ботала, перекликавшиеся под деревьями рабочие сгоняли коней для вьючки, заворачивали и обвязывали вьюки, а я всё любовался победой светового волшебства. После замкнутого кругозора таёжных троп, после дикой суровости гольцовых тундр это был новый мир прозрачного сияния и лёгкой, изменчивой солнечной игры.
Как видите, моя первая любовь к высокогорьям алтайских белков вспыхнула неожиданно и сильно. Любовь эта не несла в дальнейшем разочарования, а дарила меня всё новыми впечатлениями. Не берусь описывать ощущение, возникающее при виде необычайной прозрачности голубой или изумрудной воды горных озёр, сияющего блеска синего льда. Мне хотелось бы только сказать, что вид снеговых гор вызывал во мне обострённое понимание красоты природы. Эти почти музыкальные переходы света, теней и цветов сообщали миру блаженство гармонии. И я, весьма земной человек, по-иному настроился в горном мире, и, без сомнения, моим открытием, о котором я сейчас расскажу, я обязан в какой-то мере именно этой высокой настроенности.
Миновав высокогорную часть маршрута, я спустился опять в долину Катуни, потом в Уймонскую степь — плоскую котловину с превосходным кормом для лошадей. В дальнейшем Теректинские белки не дали мне интересных геологических наблюдений. Добравшись до Ондугая, я отправил в Бийск своего помощника с коллекциями и снаряжением. Посещение Чемальских асбестовых месторождений я мог выполнить налегке. Вдвоём с проводником на свежих конях мы скоро добрались до Катуни и остановились на отдых в селении Каянча.
Чай с душистым мёдом был особенно вкусен, и мы долго просидели у чисто выструганного белого стола в садике. Мой проводник, угрюмоватый и молчаливый ойрот, посасывал окованную медью трубку. Я расспрашивал хозяина о достопримечательностях дальнейшего пути до Чемала. Хозяин, молодой учитель с открытым загорелым лицом, охотно удовлетворял моё любопытство.
— Вот что ещё, товарищ инженер, — сказал он. — Недалеко от Чемала попадётся вам деревенька. Там живёт художник наш знаменитый, Чоросов, — слыхали, наверно. Однако, старикан сердитый, но, ежели ему по сердцу придётесь, всё покажет, а картин у него красивых гибель.
Я вспомнил виденные мною в Томске и Бийске картины Чоросова, особенно «Корону Катуни» и «Хан-Алтай». Посмотреть многочисленные работы Чоросова в его мастерской, приобрести какой-нибудь эскиз было бы недурным завершением моего знакомства с Алтаем.
В середине следующего дня я увидел направо указанную мне широкую падь. Несколько новых домов, блестя светло-жёлтой древесиной, расположилось на взгорье, у подножия лиственниц. Всё в точности соответствовало описанию каянчинского учителя, и я уверенно направил коня к дому художника Чоросова.
Я ожидал увидеть брюзгливого старика и был удивлён, когда на крыльце появился подвижный, суховатый бритый человек с быстрыми и точными движениями. Только всмотревшись в его желтоватое монгольское лицо, я заметил сильную проседь в торчащих ёжиком волосах и жёстких усах. Резкие морщины залегли на запавших щеках, под выступающими скулами, и на выпуклом высоком лбу. Я был принят любезно, но не скажу чтобы радушно, и, несколько смущённый, последовал за ним.
Вероятно, под влиянием искренности моего восхищения красотой Алтая Чоросов стал приветливее. Его немногословные рассказы о некоторых особенно замечательных местах Алтая ясно запомнились мне — так остра была его наблюдательность.
Мастерская — просторная неоклеенная комната с большими окнами — занимала половину дома. Среди множества эскизов и небольших картин выделялась одна, к которой меня как-то сразу потянуло. По объяснению Чоросова, это был его личный вариант «Дены-Дерь» («Озера Горных Духов»), большое полотно которой находится в одном из сибирских музеев.
Я опишу этот небольшой холст подробнее, так как он имеет важное значение для понимания дальнейшего.
Конец ознакомительного отрывкаПОНРАВИЛАСЬ КНИГА?
Эта книга стоит меньше чем чашка кофе!СКИДКА ДО 25% ТОЛЬКО СЕГОДНЯ!
Хотите узнать цену?ДА, ХОЧУwww.libfox.ru
Читать онлайн электронную книгу Озеро горных духов - ОЗЕРО ГОРНЫХ ДУХОВ бесплатно и без регистрации!
Несколько лет назад я прошёл с маршрутным исследованием часть Центрального Алтая, хребет Листвягу, в области левобережья верховьев Катуни. Золото было тогда моей целью. Хотя я и не нашёл стоящих россыпей, однако был в полном восторге от чудесной природы Алтая.
В местах моих работ не было ничего особо примечательного. Листвяга — хребет сравнительно низкий, вечных снегов — «белков» — на нём не имеется, значит, нет и сверкающего разнообразия ледников, горных озёр, грозных пиков и всей той высокогорной красоты, которая поражает и пленяет вас в более высоких хребтах. Однако суровая привлекательность массивных гольцов, поднимающих свои скалистые спины над мохнатой тайгой, горы, толпящиеся под гольцами, как морские волны, вознаграждали меня за довольно скучное существование в широких болотистых долинах речек, где и проходила главным образом моя работа.
Я люблю северную природу с её молчаливой хмуростью, однообразием небогатых красок, люблю, должно быть, за первобытное одиночество и дикость, свойственные ей, и не променяю на картинную яркость юга, назойливо лезущую вам в душу. В минуты тоски по воле, по природе, которые бывают у всякого экспедиционного работника, когда приедается жизнь в большом городе, перед моими глазами встают серые скалы, свинцовое море, лишённые вершин могучие лиственницы и хмурые глубины сырых еловых лесов…
Короче говоря, я был доволен окружающей меня однообразной картиной и с удовольствием выполнял свою задачу. Однако у меня было ещё одно поручение — осмотреть месторождения превосходного асбеста в среднем течении Катуни, близ большого села Чемал. Кратчайший путь тогда лежал мимо самого высокого на Алтае Катунского хребта по долинам Верхней Катуни. Дойдя до села Уймон, я должен был перевалить Теректинские белки — тоже высокий хребет — и через Ондугай снова выйти в долину Катуни. Несмотря на необходимость спешить, вынуждавшую к длинным ежедневным переходам, только на этом пути я испытал настоящее очарование природы Алтая.
Очень хорошо помню момент, когда я со своим небольшим караваном после долгого пути по урману — густому лесу из пихты, кедра и лиственницы — спустился в долину Катуни. В этом месте гладь займища сильно задержала нас: кони проваливались по брюхо в чмокающую бурую грязь, скрытую под растительным слоем. Каждый десяток метров давался с большим трудом. Но я не остановил караван на ночёвку, решив сегодня же перебраться на правый берег Катуни.
Луна рано поднялась над горами, и можно было без труда двигаться дальше. Ровный шум быстрой реки приветствовал наш выход на берег Катуни. В свете луны Катунь казалась очень широкой. Однако, когда проводник въехал на своём чалом коне в шумящую тусклую воду и за ним устремились остальные, воды оказалось не выше колен, и мы легко перебрались на другой берег. Миновав пойму, засыпанную крупным галечником, мы попали опять в болото, называемое сибиряками карагайником. На мягком ковре мха были разбросаны тощие ели, и повсюду торчали высокие кочки, на которых вздымалась и шелестела жёсткая осока. В таком месте лошади вынуждены были бы всю ночь «читать газету», то есть оставаться без корма, а потому я решил двигаться дальше.
Начавшийся подъём давал надежду выбраться на сухое место. Тропа тонула в мрачной черноте елового леса, ноги лошадей — в мягком моховом ковре. Так мы шли часа полтора, пока лес не поредел; появились пихты и кедры, мох почти исчез, но подъём не кончался, а, наоборот, стал ещё круче. Как мы ни бодрились, но после всех дневных передряг ещё два часа подъёма показались очень тяжёлыми. Поэтому все обрадовались, когда подковы лошадей зазвякали, высекая искры из камней, и показалась почти плоская вершина отрога. Здесь были и трава для коней, и годное для палаток сухое место. Мигом развьючили лошадей, поставили палатки под громадными кедрами, и после обычной процедуры поглощения ведра чаю и раскуривания трубок мы погрузились в глубокий сон.
Я проснулся от яркого света и быстро выбрался из палатки. Свежий ветер колыхал тёмно-зелёные ветви кедров, высившихся прямо перед входом в палатку. Между двумя деревьями, левее, был широкий просвет. В нём, как в чёрной раме, висели в розоватом чистом свете лёгкие контуры четырех острых белых вершин. Воздух был удивительно прозрачен. По крутым склонам белков струились все мыслимые сочетания светлых оттенков красного цвета. Немного ниже, на выпуклой поверхности голубого ледника, лежали огромные косые синие полосы теней. Этот голубой фундамент ещё более усиливал воздушную лёгкость горных громад, казалось излучавших свой собственный свет, в то время как видневшееся между ними небо представляло собой море чистого золота.
Прошло несколько минут. Солнце поднялось выше, золото приобрело пурпурный оттенок, с вершин сбежала их розовая окраска и сменилась чисто голубой, ледник засверкал серебром. Звенели ботала, перекликавшиеся под деревьями рабочие сгоняли коней для вьючки, заворачивали и обвязывали вьюки, а я всё любовался победой светового волшебства. После замкнутого кругозора таёжных троп, после дикой суровости гольцовых тундр это был новый мир прозрачного сияния и лёгкой, изменчивой солнечной игры.
Как видите, моя первая любовь к высокогорьям алтайских белков вспыхнула неожиданно и сильно. Любовь эта не несла в дальнейшем разочарования, а дарила меня всё новыми впечатлениями. Не берусь описывать ощущение, возникающее при виде необычайной прозрачности голубой или изумрудной воды горных озёр, сияющего блеска синего льда. Мне хотелось бы только сказать, что вид снеговых гор вызывал во мне обострённое понимание красоты природы. Эти почти музыкальные переходы света, теней и цветов сообщали миру блаженство гармонии. И я, весьма земной человек, по-иному настроился в горном мире, и, без сомнения, моим открытием, о котором я сейчас расскажу, я обязан в какой-то мере именно этой высокой настроенности.
Миновав высокогорную часть маршрута, я спустился опять в долину Катуни, потом в Уймонскую степь — плоскую котловину с превосходным кормом для лошадей. В дальнейшем Теректинские белки не дали мне интересных геологических наблюдений. Добравшись до Ондугая, я отправил в Бийск своего помощника с коллекциями и снаряжением. Посещение Чемальских асбестовых месторождений я мог выполнить налегке. Вдвоём с проводником на свежих конях мы скоро добрались до Катуни и остановились на отдых в селении Каянча.
Чай с душистым мёдом был особенно вкусен, и мы долго просидели у чисто выструганного белого стола в садике. Мой проводник, угрюмоватый и молчаливый ойрот, посасывал окованную медью трубку. Я расспрашивал хозяина о достопримечательностях дальнейшего пути до Чемала. Хозяин, молодой учитель с открытым загорелым лицом, охотно удовлетворял моё любопытство.
— Вот что ещё, товарищ инженер, — сказал он. — Недалеко от Чемала попадётся вам деревенька. Там живёт художник наш знаменитый, Чоросов, — слыхали, наверно. Однако, старикан сердитый, но, ежели ему по сердцу придётесь, всё покажет, а картин у него красивых гибель.
Я вспомнил виденные мною в Томске и Бийске картины Чоросова, особенно «Корону Катуни» и «Хан-Алтай». Посмотреть многочисленные работы Чоросова в его мастерской, приобрести какой-нибудь эскиз было бы недурным завершением моего знакомства с Алтаем.
В середине следующего дня я увидел направо указанную мне широкую падь. Несколько новых домов, блестя светло-жёлтой древесиной, расположилось на взгорье, у подножия лиственниц. Всё в точности соответствовало описанию каянчинского учителя, и я уверенно направил коня к дому художника Чоросова.
Я ожидал увидеть брюзгливого старика и был удивлён, когда на крыльце появился подвижный, суховатый бритый человек с быстрыми и точными движениями. Только всмотревшись в его желтоватое монгольское лицо, я заметил сильную проседь в торчащих ёжиком волосах и жёстких усах. Резкие морщины залегли на запавших щеках, под выступающими скулами, и на выпуклом высоком лбу. Я был принят любезно, но не скажу чтобы радушно, и, несколько смущённый, последовал за ним.
Вероятно, под влиянием искренности моего восхищения красотой Алтая Чоросов стал приветливее. Его немногословные рассказы о некоторых особенно замечательных местах Алтая ясно запомнились мне — так остра была его наблюдательность.
Мастерская — просторная неоклеенная комната с большими окнами — занимала половину дома. Среди множества эскизов и небольших картин выделялась одна, к которой меня как-то сразу потянуло. По объяснению Чоросова, это был его личный вариант «Дены-Дерь» («Озера Горных Духов»), большое полотно которой находится в одном из сибирских музеев.
Я опишу этот небольшой холст подробнее, так как он имеет важное значение для понимания дальнейшего.
Картина светилась в лучах вечернего солнца своими густыми красками. Синевато-серая гладь озера, занимающего среднюю часть картины, дышит холодом и молчаливым покоем. На переднем плане, у камней на плоском берегу, где зелёный покров травы перемешивается с пятнами чистого снега, лежит ствол кедра. Большая голубая льдина приткнулась к берегу, у самых корней поваленного дерева. Мелкие льдины и большие серые камни отбрасывают на поверхность озера то зеленоватые, то серо-голубые тени. Два низких, истерзанных ветром кедра поднимают густые ветви, словно взнесённые к небу руки. На заднем плане прямо в озеро обрываются белоснежные кручи зазубренных гор со скалистыми рёбрами фиолетового и палевого цветов. В центре картины ледниковый отрог опускает в озеро вал голубого фирна, а над ним на страшной высоте поднимается алмазная трехгранная пирамида, от которой налево вьётся шарф розовых облаков. Левый край долины — трога[1] Трог — долина, выглаженная ледником, с очень крутыми склонами. — составляет гора в форме правильного конуса, также почти целиком одетая в снежную мантию. Только редкие палевые полосы обозначают скалистые кручи. Гора стоит на широком фундаменте, каменные ступени которого гигантской лестницей спускаются к дальнему концу озера…
От всей картины веяло той отрешённостью и холодной, сверкающей чистотой, которая покорила меня в пути по Катунскому хребту. Я долго стоял, всматриваясь в подлинное лицо алтайских белков, удивляясь тонкой наблюдательности народа, давшего озеру имя «Дены-Дерь» — «Озеро Горных Духов».
— Где вы нашли такое озеро? — спросил я. — Да и существует ли оно на самом деле?
— Озеро существует, и, должен сказать, оно ещё лучше в действительности. Моя же заслуга — в правильном выражении сущности впечатления, — ответил Чоросов. — Сущность эта мне недёшево далась… Ну а найти это озеро нелегко, хотя и можно, конечно. А вам зачем? Небось на карте отметить понадобилось? Знаю вас!
— Просто побывать в чудесном месте. Ведь такую штуку увидишь — и смерти бояться перестанешь.
Художник пытливо посмотрел на меня:
— А это верно у вас прозвучало: «Смерти бояться перестанешь». Вы вот не знаете, наверно, какие легенды связаны у ойротов с этим озером.
— Должно быть, интересные, раз они так поэтично назвали озеро.
Чоросов перевёл взгляд на картину:
— Вы ничего такого не заметили?
— Заметил. Вот тут, в левом углу, где гора конусом, — сказал я. — Только извините, но тут мне краски совсем невозможными показались.
— А посмотрите-ка ещё, повнимательней…
Я стал снова всматриваться, и такова была тонкость работы художника, что чем больше я смотрел, тем больше деталей как бы всплывало из глубины картины. У подножия конусовидной горы поднималось зеленовато-белое облако, излучавшее слабый свет. Перекрещивающиеся отражения этого света и света от сверкающих снегов на воде давали длинные полосы теней почему-то красных оттенков. Такие же, только более густые, до кровавого тона, пятна виднелись в изломах обрывов скал. А в тех местах, где из-за белой стены хребта проникали прямые солнечные лучи, над льдами и камнями вставали длинные, похожие на огромные человеческие фигуры столбы синевато-зелёного дыма или пара, придававшие зловещий и фантастический вид этому ландшафту.
— Не понимаю, — показал я на синевато-зелёные столбы.
— И не старайтесь, — усмехнулся Чоросов. — Вы природу хорошо знаете и любите, но не верите ей.
— А сами-то вы как объясните эти красные огни в скалах, сине-зелёные столбы, светящиеся облака?
— Объяснение простое — горные духи, — спокойно ответил художник.
Я повернулся к нему, но и тени усмешки не заметил на его замкнутом лице.
— Я не шучу, — продолжал он тем же тоном. — Вы думаете, название озеру только за неземную красоту дано? Красота-то красотой, а слава дурная. Вот и я картину сделал, а ноги еле унёс. В девятьсот девятом я там был и до тринадцатого всё болел…
Я попросил художника рассказать о легендах, связанных с озером. Мы уселись в углу на широком диване, покрытом грубым жёлто-синим монгольским ковром. Отсюда можно было видеть «Озеро Горных Духов».
— Красота этого места, — начал Чоросов, — издавна привлекала человека, но какие-то непонятные силы часто губили людей, приходящих к озеру. Роковое влияние озера испытал и я на себе, но об этом после. Интересно, что озеро красивее всего в тёплые, летние дни, и именно в такие дни наиболее проявляется его губительная сила. Как только люди видели кроваво-красные огни в скалах, мелькание сине-зелёных прозрачных столбов, они начинали испытывать странные ощущения. Окружающие снеговые пики словно давили чудовищной тяжестью на их головы, в глазах начиналась неудержимая пляска световых лучей. Людей тянуло туда, к круглой конусовидной горе, где им мерещились сине-зелёные призраки горных духов, плясавшие вокруг зеленоватого светящегося облака. Но, как только добирались люди до этого места, всё исчезало, одни лишь голые скалы мрачно сторожили его. Задыхаясь, едва передвигая ноги от внезапной потери сил, с угнетённой душой, несчастные уходили из рокового места, но обычно в пути их настигала смерть. Только несколько сильных охотников после невероятных мучений добрались до ближней юрты. Кто-то из них умер, другие долго болели, потеряв навсегда былую силу и храбрость. С тех пор широко разнеслась недобрая слава о Дены-Дерь, и люди почти перестали бывать на нём. Там нет ни зверя, ни птицы, а на левом берегу, где происходят сборища духов, и не растёт ничего, даже трава. Я ещё в детстве слышал эту легенду, и меня давно тянуло побывать во владениях горных духов. Двадцать лет назад я провёл там два дня в полном одиночестве. В первый день я не заметил ничего особенного и долго работал, делая этюды. Однако по небу шли густые облака, меняя освещение, и мне не удавалось схватить прозрачность горного воздуха. Я решил остаться ещё на день, заночевав в лесу, в полуверсте от озера. К вечеру я ощутил странное жжение во рту, заставлявшее всё время сплёвывать слюну, и лёгкую тошноту. Обычно я хорошо выносил пребывание на высотах и удивился, почему на этот раз разреженный воздух так действует на меня.
Чудесное утро следующего дня обещало отличную погоду. Я поплёлся к озеру с тяжёлой головой, испытывая сильную слабость, но вскоре увлёкся работой и забыл обо всём. Солнце порядком пригревало, когда я закончил разработку этюда, впоследствии послужившего основанием для картины, и отодвинул мольберт, чтобы бросить последний взгляд на озеро.
Я очень устал, руки дрожали, в голове временами мутилось, и подступала тошнота. Тут я увидел духов озера. Над прозрачной гладью воды проплыла тень низкого облака. Солнечные лучи, наискось пересекавшие озеро, стали как будто ярче после минутного затмения. На удалявшейся границе света и тени я вдруг заметил несколько столбов призрачного сине-зелёного цвета, похожих на громадные человеческие фигуры в мантиях. Они то стояли на месте, то быстро передвигались, то таяли в воздухе. Я смотрел на небывалое зрелище с чувством гнетущего страха.
Ещё несколько минут продолжалось бесшумное движение призраков, потом в скалах замелькали отблески и вспышки кровавого цвета. А над всем висело светящееся слабым зелёным светом облако в форме гриба…
Я вдруг почувствовал прилив сил, зрение обострилось, далёкие скалы будто надвинулись на меня, я различил все подробности их крутых склонов. Схватив кисть, с дикой энергией я подбирал краски, стараясь торопливыми мазками запечатлеть необыкновенную картину.
Лёгкий ветерок пронёсся над озером, и мгновенно исчезли и облако, и сине-зелёные призраки. Только красные огни в скалах по-прежнему мрачно поблёскивали, дробясь на воде в отбрасываемых скалами тенях. Возбуждение, охватившее меня, ослабело, недомогание резко усилилось, словно жизненная сила утекала с концов пальцев, державших палитру и кисть. Предчувствие чего-то недоброго заставило меня торопиться. Я закрыл этюдник и собрал свои пожитки, чувствуя, как страшная тяжесть наваливается мне на грудь и голову…
Ветер над озером усиливался. Прозрачное голубое зеркало померкло. Облака закрыли вершины гор, и яркие краски окружающего быстро тускнели. Одухотворённая и чистая красота озера сменилась печальной хмуростью, красные отблески на месте призраков погасли, и лишь тёмные скалы чернели там среди пятен снега. Тяжёлое дыхание со свистом вырывалось из моей груди, когда я, борясь с упадком сил и давившей меня тяжестью, повернулся спиной к озеру. Путь до места, где, по уговору, ожидали меня мои проводники, отказавшиеся идти на Дены-Дерь, я прошёл как в смутном сне. Горы качались передо мной, приступы рвоты приводили меня в полное изнеможение. Временами я падал и долго лежал, не в силах подняться. Как я добрался до моих проводников, не помню, да это и безразлично. Главное, что привязанный на спине ящик с этюдами уцелел.
Проводники издалека увидели, что делается со мной. Они перенесли меня к лагерю и положили на спину, подсунув под голову перемётную суму.
«Однако, ты пропадёшь, Чорос», — тоном беспристрастного наблюдателя заметил старший из проводников.
Я не умер, как видите, но долго чувствовал себя очень плохо. Вялость и притупление зрения мешали жить и работать. Большую картину «Дены-Дерь» я написал только год спустя, а эту отделывал всё время понемногу, когда встал на ноги. Как видите, правда об озере Дены-Дерь и населяющих его горных духах далась мне недёшево.
Чоросов умолк. Сквозь частый переплёт большого окна виднелась погружённая в сумерки долина. Крайне заинтересованный рассказом, я не имел оснований не верить художнику, но в то же время не мог подыскать никакого объяснения чудесным явлениям, запечатлённым в красках его произведения. Мы перешли в столовую. Яркая лампа-«молния» над столом прогнала тень нереального, навеянного странным рассказом. Я не утерпел и спросил, как разыскать Озеро Горных Духов на случай, если бы мне ещё раз представилась возможность побывать в тех местах.
— Ага, забрало вас это озеро! — улыбнулся Чоросов. — Что ж, побывайте, если не боитесь. Записывайте.
Я достал из сумки записную книжку и карандаш.
— Место это в Катунском хребте, на его восточном конце. Это глубокое ущелье между Чуйскими и Катунскими белками. Километрах в сорока вверх по Аргуту от его устья, справа по течению, выходит речка Юнеур. Это место приметно потому, что Аргут даёт здесь кривун и устье Юнеур а выходит в широкое плоское место. От устья его пойдёте вверх по Аргуту левым берегом, считайте так — километров шесть, и здесь, справа по ходу, окажется небольшой ключ или речка, если хотите. Речка-то небольшая, а долина очень широкая и глубоко уходит в Катунский хребет. По этой долине вам и ехать. Место сухое, лиственницы большие, раскидистые. Уже подниметесь высоко, когда встретите большой крутой порог, с него водопад маленький, и тут долина повернёт вправо. Дно долины будет совсем плоское, широкое, и на нём — цепью — пять озёр, одно от другого где с полверсты, где с версту. Последнее, пятое озеро, откуда дальше нет ходу, и будет Дены-Дерь. Вот и всё. Только смотрите не ошибитесь ущельями, а то там и долин, и озёр много… Да, вот вспомнил, хорошая примета! В устье ключа, куда повернёте с Аргута, будет небольшое болотце; на краю его, налево, стояла огромная сухая лиственница без сучьев, с двойной вершиной, как чёртовы вилы. Если ещё уцелела, по ней узнаете.
Я записал указания Чоросова, не подозревая того значения, которое имели они впоследствии.
Утром я просматривал работы Чоросова, но ни одна не шла в сравнение с «Дены-Дерь». Понимая большую ценность картины, а не решался даже намекнуть на возможность приобрести её при моих весьма скромных средствах. Я купил два наброска снежных гор да ещё получил в подарок маленький рисунок пером, где мои любимые лиственницы были изображены с глубоким знанием характера дерева.
На прощанье Чоросов сказал мне:
— Вижу, как вы к «Дены-Дерь» присматриваетесь, но эту вам подарить не могу. Я подарю вам этюд, сделанный мной на озере. Только, — он помолчал немного, — это уже после того, как помру, сейчас мне расстаться с ним трудно. Ну, не огорчайтесь, это будет скоро… вам перешлют, — серьёзно, со смущающей бесстрастностью, добавил художник.
Пожелав Чоросову долгой жизни, а себе — скорой встречи с ним, я сел на коня, и судьба, как оказалось, навсегда разъединила нас.
Я не скоро попал на Алтай. Четыре года прошло в напряжённой работе, а на пятый я временно выбыл из строя. Жестокий ревматизм — профессиональная болезнь таёжников — на полгода свалил меня, а потом пришлось возиться с ослабевшим сердцем.
Устав от вынужденного безделья и скуки, я бежал с южного курорта в хмурый, но милый Ленинград. По предложению главка я занялся ртутным месторождением Сефидкана в Средней Азии. В солнечной суши Туркестана я надеялся выгнать одолевшую меня хворь и вернуться к унылой дикости Севера, навсегда пленившей меня. В этой привязанности я был однолюбом и с трудом преодолевал приступы острой тоски по Сибири.
В один из тёплых весенних вечеров, когда я сидел за микроскопом у себя дома, принесли посылку, которая больше огорчила, чем обрадовала меня. В плоском ящичке из гладких кедровых досок лежал этюд «Дены-Дерь» как знак того, что художник Чоросов окончил свою трудовую жизнь. Достаточно было мне снова увидеть «Озеро Горных Духов», как на меня нахлынули воспоминания.
Далёкая и недоступная красота Дены-Дерь наполнила меня тревожной грустью. Стараясь рассеять печаль работой, я установил под микроскопом новый шлиф рудной породы из Сефидкана. Привычной рукой я опустил тубус с винтом кремальеры, настроил фокус микрометром и углубился в изучение последовательности кристаллизации ртутной руды. Шлиф — отполированная пластинка породы — представлял собой почти чистую киноварь, и с его изучением дело не ладилось. Тонкие оттенки цветов, отражённые от шлифа, скрадывались электрическим светом. Я заменил опак-иллюминатор[2] Опак-иллюминатор — специальный прибор в микроскопе для наблюдения минералов в отражённом свете. сильвермановским для косого освещения и включил лампу дневного света — превосходную выдумку, заменяющую солнце в суженном мире микроскопа…
Озеро Горных Духов продолжало стоять перед моим внутренним взором, и я сначала даже не удивился, увидев в микроскопе кроваво-красные отблески на фоне голубоватой стали, так поразившие меня в своё время на картине художника. Секундой позже до сознания дошло, что я смотрю не на картину, а наблюдаю внутренние рефлексы ртутной руды. Я повернул столик микроскопа, и кроваво-красные отблески замигали, потухая или переходя в более глубокий коричневато-красный тон, в то время как большая часть поверхности минерала продолжала отливать холодной сталью. Взволнованный предчувствием ещё не родившейся догадки, я направил луч осветителя с дневным светом на этюд «Озера Горных Духов» и увидел в скалах у подножия конусовидной горы оттенки цветов, в точности сходные с только что виденным под микроскопом.
Я поспешно схватил цветные таблицы, и тут оказалось, что цвета с формулами…
Впрочем, зачем приводить здесь самые формулы? Скажу только, что для науки, изучающей руды различных металлов и металлы, — минералографии — созданы цветные таблицы тончайших оттенков всех мыслимых цветов, которых насчитывается около семисот. Каждый из оттенков имеет своё обозначение, сумма оттенков составляет формулу минерала. Так вот, оказалось, что краски Чоросова в его изображении местопребывания горных духов по этим таблицам точно соответствуют оттенкам киновари в разных условиях освещения, углах падения и всей прочей сложной игры света, в науке, называемой интерференцией световых волн. Тайна озера Дены-Дерь вдруг стала мне ясной. Я только недоумевал, почему подобного рода догадка не пришла давно, ещё там, в горах Алтая.
Я вызвал по телефону такси и вскоре подъезжал к ограде, за которой светились большие окна химической лаборатории. Мой знакомый — химик и металлург — был ещё здесь.
— А, сибирский медведь! — приветствовал он меня. — Зачем пожаловал? Опять срочный анализ?
— Нет, Дмитрий Михайлович, я к вам за справкой. Что вы знаете замечательного о ртути?
— О, ртуть — металл столь замечательный, что книгу толстую написать можно! Что нужно-то, растолкуйте яснее.
— Да вот, ртуть кипит при трехстах семидесяти градусах, а испаряется при скольких?
— Всегда, дорогой инженер, за исключением сильного мороза.
— Значит, летуча?
— Необычайно летуча для своего удельного веса. Запомните: при двадцати градусах тепла в кубометре насыщенного ртутными парами воздуха — пятнадцать сотых грамма, а при ста градусах — уже почти два с половиной грамма.
— Ещё вопрос: ртутные пары сами светятся или нет и каким цветом?
— Сами не светятся, но иногда, при сильной концентрации в проходящем свете, дают сине-зеленоватые оттенки. А при электрических разрядах в разрежённом воздухе светятся зеленовато-белым…
— Всё ясно. Большущее спасибо!
Через пять минут я звонил у дверей моего врача. С встревоженным видом добрый старик сам вышел в переднюю, узнав мой голос.
— Что случилось? Опять сердце пошаливает?
— Нет, в порядке. Я на минутку. Скажите, каковы главные симптомы отравления ртутными парами?
— М-м, вообще ртутью — слюнотечение, рвота, а вот насчёт паров сейчас посмотрю… Заходите.
— Да нет, я на минуточку. Посмотрите скорее, дорогой Павел Николаевич!
Старик ушёл в кабинет и через минуту вернулся с раскрытой книгой в руках.
— Вот видите, пары ртути: падение кровяного давления, сильное возбуждение психики, учащённое, прерывистое дыхание, а дальше — смерть от паралича сердца.
— Вот это великолепно! — не удержался я.
— Что великолепно? Такая смерть?
Но я только засмеялся, мальчишески радуясь недоумению доктора, и сбежал с лестницы. Теперь я знал, что весь ход моих мыслей безусловно верен.
Вернувшись домой, я позвонил начальнику своего главка и сообщил, что в интересах нашей работы мне необходимо немедленно ехать на Алтай. Я попросил отпустить со мной Красулина, молодого дипломника, физическая сила и хорошая голова которого были очень нужны мне при моём всё ещё болезненном состоянии.
В середине мая уже можно было беспрепятственно достигнуть озера. Как раз в это время я и вышел из селения Иня на Чуйском тракте с Красулиным и двумя опытными таёжниками-рабочими.
Я помнил все наставления покойного художника о предстоящем пути, и, главное, в боковом кармане у меня лежала старая, истрёпанная полевая книжка с маршрутом, записанным со слов Чоросова.
Когда мой маленький отряд раскинул вечером палатку на сухой рели в устье долины, против похожей на вилы сухой лиственницы, я не без волнения почувствовал, что завтра будет подтверждена правильность моих предположений, верен ли путь разума через фантазию или я выдумал нечто ещё более невероятное, чем сказочные Духи художника-ойрота. Красулину передалось моё волнение, и он подсел ко мне на бугорок, где я задумчиво созерцал рогатую лиственницу.
— Владимир Евгеньевич, — тихо начал он, — помните, вы обещали рассказать о цели нашей поездки, когда попадём в горы.
— Я надеюсь не позднее чем завтра обнаружить крупное месторождение ртути, может быть, частично самородной. Завтра увидим, прав я или нет. Вы знаете, что ртуть встречается обычно в своих месторождениях в рассеянном виде, в малых концентрациях. Большое месторождение с богатым содержанием ртути известно только одно в мире — это…
— …Альмадена в Испании, — подсказал Красулин.
— Да, уже много веков Альмадена снабжает ртутью полмира. Один раз там было найдено крохотное озеро чистой ртути. Так вот, я рассчитываю найти нечто подобное. Что здесь целые утёсы чуть ли не целиком состоят из киновари, в этом я убеждён, если только…
— Но, Владимир Евгеньевич, если мы откроем такое месторождение, это переворот в ртутной экономике!
— Конечно, дорогой! Ртуть — важнейший металл для электротехники и медицины. Ну а теперь — спать, спать! Завтра поднимемся ещё затемно. Кажется, день будет пасмурный, а нам это и нужно.
— Почему так важен пасмурный день? — спросил Красулин.
— Потому что я не хочу отравить всех вас да и сам отравиться. Пары ртути не шутка. Доказательство хотя бы в том, что открытие этого месторождения задержалось на сотни лет именно из-за гибельных свойств ртутных паров. Завтра мы сразимся с горными духами Дены-Дерь, а там видно будет…
Дымка розового тумана заволокла хребты. В долине стемнело. Только острые вершины белков ещё долго светились в невидимых нам лучах солнца. Потом они потухли. Пепельная завеса скрыла горы. Сверкнули затуманенные пасмурным небом звезды. Я всё ещё сидел у костра, но в конце концов поборол своё волнение к улёгся спать.
Все события следующего дня запомнились мне почему-то в отрывках.
Отчётливо врезалось в память обширное, совершенно плоское дно долины между третьим и четвёртым озёрами. Середина долины лежала ровным зелёным ковром мшистого болота, без единого деревца, а по краям высились большие кедры. Лишённые ветвей с одной стороны, кедры тянули могучие ветви в сторону Озера Горных Духов, как мрачные флаги на высоких столбах. Низкие, хмурые облака быстро проносились над кедрами, словно торопясь к таинственному озеру.
Четвёртое озеро было невелико и кругло. Из голубовато-серой воды, покрытой пыльной дымкой ряби, торчала гряда острых камней. Перебравшись через них, мы попали в густые заросли кедрового сланца, и ещё через десять минут я стоял на берегу Озера Горных Духов. Пепельный цвет печали лежал на воде и снежных склонах горной цепи. Тем не менее я сразу же узнал в нём храм горного духа, поразивший моё воображение несколько лет назад в студии Чоросова.
Добраться до отливающих сталью скал у подножия конусовидной горы оказалось нелёгкой задачей. Но все трудности были нами мгновенно забыты, когда геологический молоток, звеня, отбил от ребра утёса первый тяжёлый кусок киновари. Дальше скалы понижались скошенными ступенями к небольшой впадине, над которой вился лёгкий дымок. Впадину заполняла мутная горячая вода. Вокруг из глубоких расселин били горячие ключи, окутывая туманом края впадины.
Я поручил Красулину глазомерную съёмку рудного участка, а сам двинулся вместе с рабочими сквозь пелену тумана к подошве горы.
— Что это там, товарищ начальник? — спросил вдруг рабочий.
Я взглянул в указанном направлении. Наполовину скрытое каменистой грядой, блестело тусклым и зловещим блеском ртутное озерко — моя воплощённая фантазия. Поверхность озерка казалась выпуклой. С непередаваемым волнением склонился я над его упругой поверхностью и, погружая руки в ускользающую и неподатливую жидкость, думал о нескольких тысячах тонн жидкого металла — моём подарке Родине.
Прибежавший на мой зов Красулин застыл в немом восхищении. Однако пришлось умерить восторги и поторапливать своих спутников в выполнении необходимой работы. Уже чувствовались тяжесть в голове и жжение во рту — зловещие признаки начинающегося отравления. Я защёлкал направо и налево «лейкой», рабочий наполнил фляги ртутью из озерка. Красулин и второй рабочий спешно обмеряли выходы рудных пород и размеры озерка. Казалось, всё было готово с молниеносной быстротой, тем не менее обратно мы шли медленно, вяло, борясь с усиливающимся чувством угнетения и страха. Пока мы с трудом огибали озеро по левому берегу, облака разошлись, и нашим глазам открылся гранёный алмазный пик. Косые солнечные лучи прорвались сквозь ворота дальнего ущелья, вся долина Дены-Дерь наполнилась искрящимся прозрачным светом. Обернувшись, я увидел сине-зелёные призраки, мелькавшие в недавно покинутом нами месте. К счастью, берег постепенно выравнивался, и мы скоро добрались до лошадей.
— Гони, ребята! — вскричал я, поворачивая своего коня.
В тот же день мы спустились по долине до второго озера. В наступивших сумерках протянутые нам навстречу ветки кедров как бы грозились, пытаясь задержать нас.
Ночью мы чувствовали себя неважно, но, в общем, всё обошлось благополучно.
Остаётся сказать немного. Волшебное озеро дало и даёт теперь Советскому Союзу такое количество ртути, что обеспечивает все потребности нашей многосторонней промышленности.
А я навсегда сохранил признательную память о правдивом художнике, бесстрашном искателе души гор.
librebook.me
Озеро горных духов читать онлайн
Несколько лет назад я прошёл с маршрутным исследованием часть Центрального Алтая, хребет Листвягу, в области левобережья верховьев Катуни. Золото было тогда моей целью. Хотя я и не нашёл стоящих россыпей, однако был в полном восторге от чудесной природы Алтая.
В местах моих работ не было ничего особо примечательного. Листвяга — хребет сравнительно низкий, вечных снегов — «белков» — на нём не имеется, значит, нет и сверкающего разнообразия ледников, горных озёр, грозных пиков и всей той высокогорной красоты, которая поражает и пленяет вас в более высоких хребтах. Однако суровая привлекательность массивных гольцов, поднимающих свои скалистые спины над мохнатой тайгой, горы, толпящиеся под гольцами, как морские волны, вознаграждали меня за довольно скучное существование в широких болотистых долинах речек, где и проходила главным образом моя работа.
Я люблю северную природу с её молчаливой хмуростью, однообразием небогатых красок, люблю, должно быть, за первобытное одиночество и дикость, свойственные ей, и не променяю на картинную яркость юга, назойливо лезущую вам в душу. В минуты тоски по воле, по природе, которые бывают у всякого экспедиционного работника, когда приедается жизнь в большом городе, перед моими глазами встают серые скалы, свинцовое море, лишённые вершин могучие лиственницы и хмурые глубины сырых еловых лесов…
Короче говоря, я был доволен окружающей меня однообразной картиной и с удовольствием выполнял свою задачу. Однако у меня было ещё одно поручение — осмотреть месторождения превосходного асбеста в среднем течении Катуни, близ большого села Чемал. Кратчайший путь тогда лежал мимо самого высокого на Алтае Катунского хребта по долинам Верхней Катуни. Дойдя до села Уймон, я должен был перевалить Теректинские белки — тоже высокий хребет — и через Ондугай снова выйти в долину Катуни. Несмотря на необходимость спешить, вынуждавшую к длинным ежедневным переходам, только на этом пути я испытал настоящее очарование природы Алтая.
Очень хорошо помню момент, когда я со своим небольшим караваном после долгого пути по урману — густому лесу из пихты, кедра и лиственницы — спустился в долину Катуни. В этом месте гладь займища сильно задержала нас: кони проваливались по брюхо в чмокающую бурую грязь, скрытую под растительным слоем. Каждый десяток метров давался с большим трудом. Но я не остановил караван на ночёвку, решив сегодня же перебраться на правый берег Катуни.
Луна рано поднялась над горами, и можно было без труда двигаться дальше. Ровный шум быстрой реки приветствовал наш выход на берег Катуни. В свете луны Катунь казалась очень широкой. Однако, когда проводник въехал на своём чалом коне в шумящую тусклую воду и за ним устремились остальные, воды оказалось не выше колен, и мы легко перебрались на другой берег. Миновав пойму, засыпанную крупным галечником, мы попали опять в болото, называемое сибиряками карагайником. На мягком ковре мха были разбросаны тощие ели, и повсюду торчали высокие кочки, на которых вздымалась и шелестела жёсткая осока. В таком месте лошади вынуждены были бы всю ночь «читать газету», то есть оставаться без корма, а потому я решил двигаться дальше.
Начавшийся подъём давал надежду выбраться на сухое место. Тропа тонула в мрачной черноте елового леса, ноги лошадей — в мягком моховом ковре. Так мы шли часа полтора, пока лес не поредел; появились пихты и кедры, мох почти исчез, но подъём не кончался, а, наоборот, стал ещё круче. Как мы ни бодрились, но после всех дневных передряг ещё два часа подъёма показались очень тяжёлыми. Поэтому все обрадовались, когда подковы лошадей зазвякали, высекая искры из камней, и показалась почти плоская вершина отрога. Здесь были и трава для коней, и годное для палаток сухое место. Мигом развьючили лошадей, поставили палатки под громадными кедрами, и после обычной процедуры поглощения ведра чаю и раскуривания трубок мы погрузились в глубокий сон.
Я проснулся от яркого света и быстро выбрался из палатки. Свежий ветер колыхал тёмно-зелёные ветви кедров, высившихся прямо перед входом в палатку. Между двумя деревьями, левее, был широкий просвет. В нём, как в чёрной раме, висели в розоватом чистом свете лёгкие контуры четырех острых белых вершин. Воздух был удивительно прозрачен. По крутым склонам белков струились все мыслимые сочетания светлых оттенков красного цвета. Немного ниже, на выпуклой поверхности голубого ледника, лежали огромные косые синие полосы теней. Этот голубой фундамент ещё более усиливал воздушную лёгкость горных громад, казалось излучавших свой собственный свет, в то время как видневшееся между ними небо представляло собой море чистого золота.
Прошло несколько минут. Солнце поднялось выше, золото приобрело пурпурный оттенок, с вершин сбежала их розовая окраска и сменилась чисто голубой, ледник засверкал серебром. Звенели ботала, перекликавшиеся под деревьями рабочие сгоняли коней для вьючки, заворачивали и обвязывали вьюки, а я всё любовался победой светового волшебства. После замкнутого кругозора таёжных троп, после дикой суровости гольцовых тундр это был новый мир прозрачного сияния и лёгкой, изменчивой солнечной игры.
Как видите, моя первая любовь к высокогорьям алтайских белков вспыхнула неожиданно и сильно. Любовь эта не несла в дальнейшем разочарования, а дарила меня всё новыми впечатлениями. Не берусь описывать ощущение, возникающее при виде необычайной прозрачности голубой или изумрудной воды горных озёр, сияющего блеска синего льда. Мне хотелось бы только сказать, что вид снеговых гор вызывал во мне обострённое понимание красоты природы. Эти почти музыкальные переходы света, теней и цветов сообщали миру блаженство гармонии. И я, весьма земной человек, по-иному настроился в горном мире, и, без сомнения, моим открытием, о котором я сейчас расскажу, я обязан в какой-то мере именно этой высокой настроенности.
Миновав высокогорную часть маршрута, я спустился опять в долину Катуни, потом в Уймонскую степь — плоскую котловину с превосходным кормом для лошадей. В дальнейшем Теректинские белки не дали мне интересных геологических наблюдений. Добравшись до Ондугая, я отправил в Бийск своего помощника с коллекциями и снаряжением. Посещение Чемальских асбестовых месторождений я мог выполнить налегке. Вдвоём с проводником на свежих конях мы скоро добрались до Катуни и остановились на отдых в селении Каянча.
Чай с душистым мёдом был особенно вкусен, и мы долго просидели у чисто выструганного белого стола в садике. Мой проводник, угрюмоватый и молчаливый ойрот, посасывал окованную медью трубку. Я расспрашивал хозяина о достопримечательностях дальнейшего пути до Чемала. Хозяин, молодой учитель с открытым загорелым лицом, охотно удовлетворял моё любопытство.
1ruslib.net
