Когда не знаешь, куда идти и зачем, остановись. Вытяни вперед руки - и иди. Теперь ты видишь, куда идти. Ты снова в дороге. И это главное - быть в дороге. Когда не знаешь, что делать - встань и иди. Это уже работа. Среди людей, меж деревьями, между мыслями найдется твое предназначение, потребность в твоем присутствии. Как тайно вывезли меня в Грецию, так же в тайной каютке привезли назад - в Мариуполь-Жданов. Свинцовые тучи теснили ободранные бараки. Я сошел на загаженный, ухабистый берег и почувствовал, как выветривается из меня накопленное за прошедшие месяцы тепло. Под бетонным укрытием продавал цветы грузин. Ветер дергал мутный купол клеенки, под которым прозябали гвоздики и горела свеча. Для тепла. "Собачий холод, кацо, - кивнул мне несчастный торговец. - А в моей Колхиде сейчас созревает хурма. Нежный и сладкий, как губы девушка. И почему нас так гонит по миру судьба-злодейка?" "Потому что наша жизнь - копейка", - сказал я, вспомнив колымскую присказку. Грузин скалил ряды белых зубов. Хлопотами мариупольских греков, друзей Захариоса, мне в конце концов выдали паспорт. Теперь передо мной пролегали свободные дороги. Возвращаться в Закарпатье (так ныне называется мой край) я не решался. Кто там ждал стрельца Карпатской Сечи, пролившего свою кровь за независимую Карпатскую Украину в марте далекого 1939- го года? Но вот попалась мне на глаза московская газета (нужное чтиво приходит в нужное время) с очерком о научных достижениях Евгения Кадочникова. И я позвонил ему по телефону, чтобы высказать свою радость, еще раз поблагодарить за благодеяния. Благородный Кадочников обрадовался, живо расспрашивал о моих похождениях. Я вкратце рассказал. А он загудел в трубку басом: "Не зову в Москву, ибо это не твое. Есть, однако, у меня для тебя интересная работенка. Слышал что-либо о Колхиде?" "Слышал, - засмеялся я. - Греческие аргонавты, золотое руно". - "Именно об этом речь. Мой приятель из института Вавилова сколачивает команду аргонавтов для изучения новейшего "золотого руна" - каучуконосов в Колхиде. Программа на три года. Подписывайся, не пожалеешь, брат". - "Разве я о чем-то когда-либо жалел, брат?" - ответил я. - "Ну, вот и ладком. А весной я и сам к вам приеду". Так оно и было. ...Колхида. Разморенные лимонные сады, мохнатые шмели в магнолиях, деревянные хижины на сваях, чайные туманы в межгорьях, дикие коты, выбегающие из рододендроновых лесов к духанам-кабачкам на дразнящий запах печеной козлятины. И двести сорок дней в году - дожди, водяные валы, несущие по улицам ил, золотых сазанов и малярию. Когда здесь кто-то умирал от лихорадки, на террасе вывешивали черную ленту. Когда кто-то рождался, открывали ружейную пальбу с крыльца в небо и угощали всех прохожих изабеллой. Реки Хопи и Рион собирали мутную воду из джунглей и лениво гнали ее в Черное море. Мы осушивали берега и ограждали их песчаными валами. А затем сажали американскую гваюлу с сухим каучуком в стволах и яванский тростник, дающий прочный клейстер для самолетных пропеллеров. Эти растения должны были повысить военную мощь "союза нерушимого". Едва оправившись после тяжелой войны, страна Советов готовилась к новой. В свободные дни я брал собаку и выбирался из топей в Гурийские горы. Там у развалин древней каплицы разводил костер. Голубой вечер садился на плечи. Собака ловила зубами летучих мышей, а я посматривал на свои саженцы за желтоводным Супсом. Когда-то сжигал лес в Карпатской котловине, рубил его на Колыме, измерял ногами на Сихотэ- Алине, тосковал о дубравах в Греции, и вот тепер я высаживал лес. И это возбуждало в душе незнакомую радость. От ближайшей сакли приходил с кошелкой старый мингрел Вано, расстилал кукурузные листья и выкладывал на них сыр, овсяные лепешки и оплетенный бутель с вином. Впервые меня навестив, спросил: "Откуда ты, добрый человек?" "Из Карпатских гор!" - ответил я гордо. "А что, разве горы так разнообразны, что нужно искать чужие?" "Горы однообразны, - сказал я. - Вода в них различна. Потому и люди в разных горах разнохарактерны и разнолики, и цветы, и запахи, и вкус молока тоже несходны". "Хорошо говоришь, батоно. Вода всему голова. И молоко приедается, и от вина, бывает, кривишься, а к воде рука всегда тянется. И днем, и ночью". Мы говорили громко, превозмогая шум реки. Батоно Вано, разостлав на земле бурку, засиживался до полуночи, пока его не возвращала домой жена, на тридцять лет моложе. Как-то я вслух заметил, что на свой возраст он еще бравый молодец. Как почти все его соплеменники. "Некогда мне стареть, - отмахнулся Вано - Я всегда в дороге, и старость не успевает за мной. Если ты заметил, мингрелы преимущественно ездят верхом, а не ногами ходят, а танцуют и поют до самой смерти. Со старостью я свыкся, а со смертью договорился. Сказал ей: я не лезу в твои дела, а ты не суйся в мои... Живу я, не отягощая себя земными благами. Ведь земное гнет к земле, а небесное - дарит высокую и ясную, как небеса, радость. А еще я употребляю все время гранаты, сыр, красное вино, свеклу, орехи. И не нужно избегать женщины до последнего твоего вздоха. Ничто так не согревает старческую кровь, как молодое вино и молодая жена. Но спать нужно на отдельных кроватях, еще лучше - в отдельных спальнях. И держать ноги в тепле, а то, что повыше, - в холоде", - поблескивал лукавинками глаз против огня озорной горец. Я и поныне помню его простые и полезные, как овсяные лепешки, мудрые советы: "Встретил человека - порадуй его. Хотя бы теплым взглядом. И сам согреешься. Не нужно никого сбрасывать с горы. Сам поднимайся на гору. Высоты еще больше возвышают человека достойного и указывают на ничтожество ничтожного. Не говори о чем-то серьезном более получаса. Ибо тебя не будут слушать. Много говоря, скажешь много глупостей. Избегай лжи, однако и правду всю не говори, чтобы не ранить, не обидеть кого-то. Будь мягок, чтобы не сломаться. Будь тверд, чтобы не согнуться. Сердце болит, когда обременено всяким отребьем. Не греши! Не лги! Не изменяй! Не бойся! И не будет сердце болеть. Пей из глиняной посуды. Перед тем как выпить, подержи кружку в ладонях, чтобы напиток "узнал" тебя и принял. Когда под гнетом тяжестей не знаешь, что сбросить с себя, первое, что сбрось - гордость. Все остальное постепенно само упадет. Тому мингрелу я благодарен за то, что показал мне кустик, который выискивали по окружающим горам еще турки. Ибо масло из его листьев лечит проказу. И это предание, похожее на сказку, оправдалось. Я не раз потом использовал это растение, о котором не знал даже почтенный Джеордже. Несметное количество разноплеменного народа прошло сквозь меня. И я прошел сквозь этих людей, как волосок сквозь куделю. Обошел я различные края с любопытным глазом и навостренным на все мудрое ухом. И составил сокровенный список чудо- продуктов, которые советую употреблять всем. Это - фасоль, черника, капуста, овсяная крупа, апельсины, тыква, соя, рыба (лучше всего лосось), шпинат, чай, помидоры, индейка, орехи, кислое молоко. Хорошо, если будете иметь их на столе хотя бы четыре раза в неделю. Охотно делюсь и рецептом омолаживающего чая, позаимствованным в горах Колхиды-Абхазии. Смешайте и измельчите стакан ромашки, полстакана безсмертника, полстакана зверобоя, полстакана березових почек. Столовую ложку смеси засыпьте в пло-литра кипятка и запаривайте. Половину выпейте перед сном, другую половину - за полчаса до завтрака. Это очень мощный напиток, пейте его в течение месяца, с перерывом, продолжающимся несколько лет. Все хотят долго жить. Но при этом никто не хочет стареть. Хотя мы лишь то и делаем, что стареем. Однако не желаем учиться этому. А между тем, жизнь - великий переход из ничего во что-то... Жизнь-это долгое прощание. Где бы я ни был, любил общаться с дедами. Реки времени протекали сквозь них и оставляли в головах золотой песок. Я собирал его по крупице, это могло понадобиться как мне, так и людям. Должен сознаться, что породой я не очень-то вышел, родился семимесячным и рос хиленьким, в работе не был семижильным. Но человек-глина, и Великий Гончар может лепить из тебя чудеса. Твоими же руками. Главное - открыть для себя Природу и принять ее в себе. Тогда тело твое будет обмениваться энергией с телом Природы, а разум черпать из ее разума. И ты сообразишь, что главное не сила, а распределение силы. Главное - не ум, а мудрость восприятия. Главное - не брать, а давать. Главное - не надобность достатка, а потребность света. Ибо как на небе сияют солнце, месяц и звезды, так и на земле должно сиять их отражение - человек. Твоя радость, твой смех - это твое послание солнцу. А оно, поверь, восходит и заходит для тебя! Если научишься принимать, отдавать и не судить, тогда будеш прилагать мало усилий, а получать будешь много. Если научишься все делать с радостью и любовью, то достигнешь всего желаемого. Если научишься ни к чему и ни к кому не привязываться, то будешь иметь весь мир и всех людей. Принимай благодарно все, что дает новый день! Это - дрожжи роста, чары жизни, причастие мудрости. Так я воспринимаю мир и его послания. Так и вам заказываю поступать. От разных людей и в разное время позаимствовал я немало полезного для здоровой долговечности тела. Немало приобрел и я сам. Это все собрал воедино в своих "заветах как жить долго в здоровье, счастье и радости" - на помощь и полезное употребление людям. Походя могу выделить из того множества три наиважнейшие вещи для проживания многих и благих лет. Первое - вода. Живая, чистая природная вода. Наполняйте, освежайте, мойте каждую клеточку тела водой. Вода наполнит молодостью и вымоет мертвенное. profilib.net Я выбулькнул из матери в яму, где мочили конопли. Был такой мизерный, что у девки-матери до последнего дня и брюха-то не замечали. Родила она меня семимесячным, когда полоскала коноплю. Подняла увесистый снопик, чтобы нести на сушку, - и тут бултыхнулся из нее в воду я. И начал, точно головастик, перебирать ножками, сновать между жабуринням-нитчаткой. Мамка с перепугу и от изумления долго меня из колдобины не вытаскивала. А сам я и не торопился на твердыню, в воде мне было любо и уютно. Все мы вышли из воды. С воды живем, водой крестимся. Вода очищает наши души и омывает кости, а потом поднимается к небу паром, чтобы упасть дождем, чтобы родить и напоить других. Каждый из нас-то живая капелька воды, земная и небесная одновременно. Меня не раз спрашивали: как ты выжил в голоде, холоде, в лесных дебрях и невзгодах мира? Я научился понимать воду. Она часто заменяла мне хлеб, тепло, ласку, освежала и веселила сердце. Научитесь любить воду. Всему другому она вас научит. Будьте - как вода. Нет преграды - она течет. Прорвалась гребля-плотина - дальше течет. В круглой посудине она круглая, в квадратной - квадратная. Потому вода и самая сильная, самая чистая, ибо на седьмом камне очищается. Бульк-бульк-бульк... ...Отца у меня не было. Моим солнцем и моим месяцем- луной была мамка. Руки ее пахли молоком, а косы - печным пеплом. Они и цвета такого были - пепельного. Мы были так бедны, что бывало мамка штопала мешок своими волосами, ибо в хижине ниток не находилось. Она была служанкой у пана Драга, а когда произвела на свет меня, оттуда ее выгнали. Баба от позора тоже хотела ее выгнать из дому, да дед не дал. Он лесничил у Драга и догадывался, откуда у дочери появился детвак. Мамка баюкала меня в вербовой кошарке-зыбке, подвешенной к яблони. Порвала на пеленки последнюю свою сорочку. А когда я стал на ноги, то от яри-тепла до снега ходил в коротеньких ногавичках-штанишках, без сорочки и обувки. Так я и спал возле мамки на солможаке- матраце, набитом перетертой соломой. Вечером мамка дожила меня на ладу-кровать и обмывала лицо, руки, ноги. Тогда крестила и приговаривала: "Господи, благодарим тебя за еще один день, которым ты нас одарил. За то, что укреплял нас и берег от всего злого. Прости нам вольные и невольные грехи, коими за день огорчили Тебя по слабости и неразумности своей. Остаемся за Тобой как за стеной и отдаем в Твои руки свои души. Крест под себя стелем, крестом укрываемся, крестом кланяемся и все злое от себя гоним. Прости нас, Господи, и благослови". И целовала меня в очи. В одно и другое. Когда мне иногда говорят, что мои очи самое донышко чужой души видят, я улыбаюсь: это от моей мамки. Она любила целовать меня в очи. Моя мамка научила меня быть благодарным. Начинать и завершать день благодарностью. Все, что происходит с вами, - благодать. Это милость Свыше. Даже испытания. Нам никогда не дается больше, чем мы можем выдюжить. Чем сложнее испытание, тем больше от тебя хотят. Находи в себе силы перейти поле смирения. И придешь к тихой воде. Бульк-бульк-бульк... ...Широкоплечий, точно дверь, мерещилось, что хижина наша держится на дедовых раменах-плечах. Да так оно и было. Дедо подковывал коня только на передние лабы-ноги, на четыре попкой не хватало денег. "Когда выучишься, будем подковывать и на задние", - говорил, ворчливо посмеиваясь. Они спрягались с сыном и так пахали свои постные каменные нивки. Под чащей у деда стояли выдолбленные кимаки-улья с пчелами. Вечером мы ходили туда. Дедо брал пчел щепоткой и пускал себе на гриву, на бороду. А еще по одной легонько прикладывал и ко мне: "Так они твой запах запомнят и не будут кусать. Это очень разумные мухи". Дедо ходил в шерстяных гатях-штанах с широким поясом-чересом и имел темные волосы-гриву, о которые вытирал руки. Скрипучие постолы обувал только на работу, больше ходил босиком, нередко и зимой перебегал так двор. Куда бы не ездил, на возу держал корчажку свежей воды, которую за день и выпивал. Вода чистит мозги, как стекло, - любил приговаривать. - Пей ее с охотой и употребляй то, что произросло на воде и на солнце, и будешь чистым и твердым, как стекло". Сам он не садился к столу, если на нем не лежал пучок зелени. Баба это хорошо знала. Какова приправа, такова и потрава. Мог изредка вечером глотнуть вина либо паленки- водки на хрене или на паутине. Да не больше, чем на два перста в стопке. Так, лишь бы рот ополоснуть. Когда кто-то больше пил, дедо морщился: "И людям мерзко, и Богу. Не будешь пить - ничего не потеряешь. Будешь много пить, потеряешь все". Он на все посматривал с легким смешком. Дедо был моим первым учителем. ("Выглядывай не долю, а волю"). Посылал меня к кадубу-источнику за квасной водой с глиняным кувшином, в котором побрякивали камешки. На дорогу давал ломоть кукурузного хлебп. За мной увязывались ласточки. Я думал, что они зарятся на хлебец, и жаловался деду. А тот смеялся: то они за кузнечиками и жуками летят. Ты идешь, сбиваешь траву - насекомые фуркают-разлетаются во все стороны, а ласточки и рады корму. А когда сам ставал к ранней пахоте, то первый ком земли бросал ласточке - на гнездо. Дедо научил меня видеть вокруг все живое и радоваться ему-дереву, стеблю, птице, зверю, земле, небу. Он никогда не обнимал меня, но я видел, как его огрубелые руки ласкают мох на криничном срубе или виноградную лозу. Он не говорил мудрых слов, но его искренность коренилась в добрых глазах и внимательном сердце. И от сего ему, необразованному, открывались знания, которые не найти и в умных книгах. При его многотрудной жизни это пестовало его душу, давало ей обновление и успокоенность. В тихую годину он садился в одиночестве и наблюдал мир природы. И сам сливался с этим миром. Замирал, очи заволакивала влажная пелена. Тогда я не узнавал своего деда. Со временем понял: блажен, кто воспитал в себе волю разума и покой души. Это - счастье. Бульк-бульк-бульк... ...Между нами вертелась веретеном баба. Такая же сухая и черная. Ее птичьи глазки-поприны дырявили нас насквозь. Баба угадывала мои намерения, откуда-то знала о всех моих дневных грехах. Соседям она все кишки попереедала. Бабиного языка боялся даже сельский поп. "Сия прискажет, как пригвоздит". Люди говорили, что дедо выменял бабу у шатровых цыган на кобылу. Не знаю, правда ли это, но моя баба бросала карты, сливала воск, судила по волоску, принимала у рожениц детей и спроваживала покойников. Считали бабу в селе шептункой. Малых детей она купала в старой лохани, чтобы никто не сглазил. Кому-то тушила водой огонь и обмывала тело. Слабым на дыхалку рассыпала пригоршнями соль под постель. Яловые жены, прежде чем придти к бабе, ложили под себя на ночь коцку-сахар на квадратном лоскуте ткани. Баба потом считывала с нее болезни. А сахар часто давала мне. Некоторые приносили за лечение яйцо, некоторые мерку зерна или шапку орехов. Баба колола те орехи, подзывала меня, показывая на зерна: "Смотри, бедолага: орех похож на человеческий мозг. Ибо имеет он силу для мозга. И мужскую силу. Хорошо сьедать каждый день хоть один-два орешка. Будешь крепок, точно дерево". Не знаю, какие болезни баба излечивала, а какие - нет, но когда мои ноги обсыпали страшные бородавки, баба сразу повела меня к вую Ферку. Первые коренья в лесу баба копала в Симонов день, когда нивы уже приняли зерно. Те горькие корешки следовало принимать натощак. Они должны были "усмирять сердце". А ягоды от смолавки-застуды собирались аж к первым морозам. Лечебницу свою баба устроила в глиняной шопе. Там ежедневно что-то варилось, колотилось, сушилось, толклось, растиралось. Я подносил дрова из чащи и таскал ведром воду. Отчетливо вспоминаю себе те вечера. За дверью по- осеннему сыро, и сверчки сюрчат уже лениво, будто дрожат от холодной росы. А нам в шопе хорошо. И козе Анке, и мне, и бабе, что молилась в углу, опершись на бочку с кириней-закваской. Я стерегу огонь. Из медной трубки струится по вербовому прутику сливянка. На ней баба делает лекарственные настойки. Терпкий косточковый дух перебивает даже козью вонь. Огненные язычки мерцают на стенах, как иконы на церковних пависах-хоругвях. А может, это мне в глазах мерцает от сонливости и дурманного тепла. Баба обрывает молитву и подходит к горшку. Деревянной поварешкой зачерпывает паленки и торжественно подносит к губам. Смачно морщится, очи ее светлеют. "Огнем битая, - тихо говорит. - Меньше дровишек подкладывай". - и возвращается в свой закут заканчивать молитву. Хотя другие и не любили бабу, я к ней тянулся. Меня очаровывала ее сутемная ворожба, меня веселили ее бойкие приповестки-пословицы. Они, как зерна, запали мне в память: "Кабы здоровье, а грехи будут", "Многие вороны и коня заклюют", "Разумный пес на ветер не лает", "Честному честь и под лавкой", "Когда делаешь махом - пойдет прахом", "Муж пахнет ветром, а жена - дымом", "Голого ремень греет", "Беда вымучит, беда и научит", "Каков куст, таков и прутик"... Бульк-бульк-бульк... Повествуя о своем родовом кусте, как обойти старшину Я уже говорил, что отца не имел. Но он был. Я долгое время не понимал, почему меня сельские дети прозывают "панчуком". В науке первым был, за это в школе мне кружечку молока давали. Однажды управитель пришел на урок, дьяк перед ним подобострастно заискивал. Тогда вызвал к доске меня. Все, что просил, я написал и выразительно прочел. "Чисто пишет, гладко читает, - похвалил меня управитель. - Чей дитвак?" "Панчук-копилец", - захихикал дьяк. "А-а-а, - догадался управитель. - Кровь! От ровного дерева ровна и тень". profilib.net На Михайлов день, когда ноябрьский ветрище колко хлестал по глазам, в нашей церквушке совершалось первое богослужение. Брат Неофит вырезал из мягкой липы Святой престол. Напаривал какие-то листья в кедровом масле и воске, растирал глинку, процеживал, а затем покрывал той смесью резное дерево. А также лики святых, нарисованные им на плотной бумаге из немецкого дота. Под тем лаком они тускло светились, как на давних византийских фресках. Брат Акакий выклепал из патронных гильз свечники - медовое сияние залило тесное пространство. Я усталал земляной пол листьями дикого винограда, чебрецом и полынью - их дух перебил крутой запах нашего пота. В проникновенной проповеди отец Паисий назвал наш маленький храмик поднебесным дворцом, духовной оранжереей, где каждый жаждущий сможет получить душевное скрепление. Мы действительно отдали стенам тепло своих натруженных рук и возбужденных сердец - и свежесрубленное дерево источало нитями золотистую живицу-смолу. Брат Кирилл пел вместе со всеми, голосу его могли позавидовать ангелы. После принятия святых даров братья кланялись друг другу, просили прощения. В крохотной захристии отец Паисий выслушал исповедь о моем дотеперешнем бытии, непродолжительном, зато загроможденном горбатыми камнями, как русло потока. Его рука коснулась моего чела: "Все мы у Господа хрупкие глиняные посудины, - шелестели потресканные уста. - Смысл только в том, чем наполнены еси. Если глину обжигать, она скрепится и не будет крошиться. Закалка и боль освобождают нас от зла внутри нас и страстей. А мученический труд тела и души - наилучшее лекарство для человеческой гордыни. Только так душа семикратно очистится. Поэтому мы и ведем плодоносную аскетическую жизнь. А ты невольно ступил на эту стезю, и благословен, ибо не зачах в терниях и не забился в сумрак... Иди и дальше своей дорогой твердо, иди со склоненной головой, но с приподнятым сердцем. И совершенства ищи только в любви. Потому что все любовь покрывает, всему верит, на все надеется, все претерпевает. Писано же: "Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а не испытываю любви, то я ничто, медь звенящая..." Когда мы вышли из храма Небесного воинства, архистратиг и покровитель охотников Михаил щедро сыпал с неба белой порошей. Оттуда же упал к нашим ногам и дар, сброшенный со скалы ватагом-защитником Олексой. Два мешка были набиты новенькими рясами и подрясниками, куколями и теплыми скуфиями, шерстяными бурками, рукавицами, сапогами, покрывальцами, ряднами- дерюгами и другими вещами, пригодными для терпимой зимовки в горах. Кисета с моим золотом как раз хватило на эти закупки и обустройство обители. А братьям я говорил, что это даяния верующих. Все, что есть у тебя и в тебе, превращай в добрые дела. Первым и последним для тебя пусть будет деятельность. Не трать время попусту - это материя, из которой сотворен мир. Все трудно для лени, а для труда все легко. И помни, что деньги для тебя, а не ты для них. Одна копейка - это очень мало. Копейка и рабочий человек-это уже гривна. А копейка, рабочий человек и Бог - это уже Богатство. Так возник наш лесной скит. Приют сурового и аскетического настроя. В труде, постоянной молитве и молчании уплывали те благодатные дни. Я жадно пил "живую воду" мысли и опыта святых отцов, выравнивал в том честном товариществе свой корявый характер. Жили мы дружным роем, единодушной семьей. Каждый нес свое послушание. Я охотился на зверье и дальше расчищал лес. В свободное время ко мне присоединялся Неофит и другие братья. Они, кроме того, что блюли монашеский устав, все чаще отправлялись в мир, тайно совершали требы, благословляли. Из Черного Леса распространялось слово Божие. Старец Паисий каждый раз поджидал их под скалой, опершись грудью на "ленивое деревцо", вербовый посох с двумя клюками. Как-то, выслушав тихий отчет возвратившихся, он горько изрек: "Будем крепиться, честные братья, неслыханная мартирия надвигается на нас". Еще из гимназии я помнил греческое слово "мартис" - мученик. С этого вечера время сторожевой молитвы удвоилось. Верный овчар Олекса, наш защитник, тоже приносил черные вести: на монастырских дворах хозяйничает безбожная солдатня, под купола храмов свозят зерно и реманент, отобранные у людей. Кресты стягивают в болота, топят в реках. И созрело у меня решение. Подошел с поклоном к старцу: "Прошу благословения, отче, и прошу вашего отпущения за сокрытую сделку". "Откройся, сын мой". Я рассказал о золотой жиле, из которой черпал средства на строительство. И о том, что хочу новое золото использовать на новое дело - выкупать снесенные кресты и разграбленную церковную утварь. "Нет здесь греха, - подытожил игумен. - Золото добыто трудом и не истрачено на службу Мамоне, а отдано в богоугодную жертву. За это тебе низко кланяемся. А намерение твое на тебе оставляю. Если ты созрел до него, так тому и быть. Если бы ты был монахом, я не разрешил бы торговать святыней. Монахи - искусные купцы в ином. Мало теряют и много достигают. Пренебрегают временным и выбирают вечное. Отрекаются от земного и собирают сокровища на Небесах. Однако обходятся без золота... А ты, если уж выбрал свой крест, так неси. Мы подсобим своими молитвами. И будем рады назвать тебя своим духовным братом". "Отче, я не достоин вашего братства. Мое сердце все время сомневается". "Божьи дары разнообразны, сын мой. Господь пребывает в разных сердцах и всем подает. А тем, кто несет крест любви, тем более". Так я вернулся в мир. Ходил по селам как мастер- древодел. Слушал людей, присматривался к новым порядкам. Села, районы претерпевали "разнарядки" - сколько закрыть церквей, сколько "ликвидировать" крестов. С деревянными новой власти было проще: приказывала рубить под корень и сжигать на кострах либо швырять в реки. А на каменные кресты набрасывать проволочные петли и тащить тракторами, даже танками к ближайшему водоему. Чаще всего орудовали по ночам, как волчьи стаи. Оставались дворовые кресты. Рядом с ними верховинцы становились с топорами, с вилами. Власть вынуждена была вызывать боевые отряды. Я видел, как одна селянка привязала себя к кресту веревкой и причитала: "Не дам, ироды! Рубите и меня вместе с крестом!" Женщину оттащили и привязали к телеге. Она билась в судорогах и кричала: "Как же мы теперь без креста будем?! Без плеча Божьего?!" Молодая начальница приказала отвезти женщину в психбольницу, а детей определить в детдом. Синеглазый босоногий мальчишка долго бежал за возом и просил: "Мамку оставьте. Крест забирайте, а мамку нам оставьте!.." Не оставили детям ни мать, ни крест... Пожалуй, в лесных чащах я размягчил свое сердце, потому что подобные сцены пробуждали во мне такую жалость, что вынужден был идти за поддержкой к братьям. Первым встретил Кирилла, заготавливавшего дрова. Я возвращался из мирского ада и неожиданно для себя спросил его, верит ли он в рай. Я полагал, что безмолвный брат, как всегда, лишь виновато улыбнется и поклонится. Однако он положил мне на плечи свои огромные ручища и проникновенно заговорил: "Око сего не видело, ухо не слышало, и не приходило сие на сердце человеческое..." profilib.netМирослав Дочинец - Вечник. Исповедь на перевале духа. Вечник исповедь на перевале духа мирослав дочинец
Мирослав Дочинец - Вечник. Исповедь на перевале духа
Мирослав Дочинец - Вечник. Исповедь на перевале духа
Мирослав Дочинец - Вечник. Исповедь на перевале духа
