Это был самый длинный день в его жизни. Он бродил среди толпы, вел расследование, следуя за парадом. Он сдерживался, чтобы не рассказать лишнего матери Джима и матери Уилла, он не хотел, чтобы они знали больше, чем можно было знать в счастливое воскресенье; а между тем он сталкивался в уличной толпе с Карликом, обменивался кивками с Тупицей и Пожирателем Огня, пробегая по темным аллеям, пытался понять, что же испугало его, когда он внезапно увидел яму под решеткой у табачного магазина и угадал, что мальчики спрятались там, и что тот, кто их ищет, уже совсем рядом. Вместе с толпой любопытных он пошел в карнавальный городок, но не заходил в балаганы, не катался на карусели, он просто наблюдал за происходящим до самого захода солнца, и только в сумерках решился осмотреть холодные стекла Зеркального Лабиринта; вошел в них, как в загадочные воды, и остановился на таком расстоянии, чтобы его можно было вытянуть обратно, пока он не утонул. Весь мокрый, промерзший до костей, он, прежде чем окончательно стемнело, смешался с толпой, которая толкала и грела его, а затем увлекла в город к библиотеке, к очень важным сейчас книгам… Он разложил их на круглом столе в читальном зале, получилось подобие огромных часов, по которым можно узнать, изучить это новое наступившее время. Круг за кругом он обходил этот огромный циферблат, круг за кругом, искоса поглядывая на пожелтевшие страницы, казавшиеся крыльями мертвых ночных бабочек, приколотых к дереву. Здесь был портрет Князя Тьмы. Затем следовали фантастические наброски на тему искушений Святого Антония. Далее - несколько гравюр из цикла "Причуды" Джованни Батисты Брачелли, изображающие чудовищных гомункулусов, созданных алхимиками. На этом столе-циферблате без пяти минут двенадцать лежала рукопись доктора Фаустуса, на двух часах - "Магические знаки", на шести Чарльз Хэлоуэй перелистывал историю цирков, карнавалов, театров теней, кукольных театров, бродячих зверинцев, историю шутов, бродячих певцов, фокусников и магов. Еще здесь были "Законы Царства Духов", "Те, что вершат историю". На девяти часах: "Одержимый бесами", а выше лежали "Египетские приворотные зелья", и еще выше - книга "Муки проклятого", раскрытая на главе "Чары зеркал". Очень поздно, наверху циферблата этих литературных часов выделялись названия "Локомотивы и Поезда", "Мистерия Снов", "Между Полночью и Рассветом", "Шабаш Ведьм" и "Сделки с Дьяволом". Все это было разложено на столе. Он мог свободно рассматривать весь циферблат. Но на этих часах не было стрелок. Он не мог сказать, какой час жизни наступил для него, для мальчиков или для этого захолустного городишки. И в итоге, что же он должен делать? Прибытие в три часа утра; фантастический стеклянный лабиринт; воскресный парад; высокий человек с кишащими на его потной коже картинками цвета голубых электрических искр; несколько капель крови, падающих сквозь решетку; два испуганных мальчика, смотрящих вверх из-под земли; и он сам, один в мавзолейной тишине, пытающийся разгадать эту головоломку… Что было там, что заставило его поверить их бессвязному лепету из-под решетки? Страх. Страх сам по себе был доказательством: он видел в своей жизни достаточно страха, чтобы сразу узнать его, как в летних сумерках узнаешь по запаху мясную лавку. Что такое было в молчании разрисованного владельца карнавала, которое беззвучно говорило тысячами яростных, лживых, изуродованных слов? Что было в том старике, которого он увидел поздно вечером под колышущимся тентом балагана; старик сидел на стуле, и надпись "Мистер Электрико" развевалась над ним, и энергия, от которой мурашки бежали по коже, змеилась по его телу подобно зеленым ящерицам? Все, все, все это. И теперь эти книги. Эта. Он прикоснулся к ней - "Физиогномика. Как определить характер по чертам лица". Были ли обрисованы там Джим и Уилл, еще ангельски чистые, почти невинные, напряженно глядящие на тротуар, по которому маршировал ужас? Представляли ли собой мальчики по этой книге идеал Мужчины, Женщины или Ребенка Благородного Происхождения, идеал Цвета, Уровня и Совершенного Характера? А может быть, наоборот… Чарльз Хэлоуэй перевернул страницу… Снующие кругом уроды, Разрисованное Чудо, разве у них не были лбы Вспыльчивых, Безжалостных, Алчных, рты Похотливых или Несправедливых, зубы Хитрых, Непостоянных, Наглых, Тщеславных, зубы Кровожадного Зверя? Нет. Книга выскользнула из рук и захлопнулась. Если судить по лицам, то уроды оказались бы не хуже, чем многие из тех, кого он видел за время своей долгой службы, уходя глубокой ночью из библиотеки. Правильным было только одно. Об этом говорили две строчки из Шекспира. Он выписал их, когда был в середине часов, составленных из книг, они отражали самую суть его мрачных предчувствий: Мне стоило лишь пожелатьИ духов зла явилась рать.Так неопределенно, но так великолепно.Он не хотел жить с этим. Однако, он знал это, он достаточно хорошо сжился с этим в течение нынешнего вечера, и мог прожить с этим весь остаток жизни. Он выглянул в окно и подумал: Джим, Уилл, вы идете? Доберетесь ли вы сюда? Библиотека, попозже - в семь с четвертью, в семь с половиной и в семь и три четверти вечера в воскресенье, окруженная глыбами тишины, наполненная книгами, которые высились на полках, как пирамиды вечности, и невидимые снега времени падали на их вершины. За стенами библиотеки город дышал, выдыхая своих жителей в карнавальный городок и вдыхая их обратно; сотни людей проходили недалеко от того места, где Джим и Уилл лежали в кустах у библиотеки, то выглядывая наружу, то утыкаясь носами в землю. - Молчи! Оба уткнулись в траву. По другой стороне улицы двигалось что-то, что могло быть мальчишкой, могло быть Карликом, могло быть мальчишкой с разумом Карлика, могло быть чем-то вроде шуршащих листьев, которые ветер несет по тротуарам. Но вскоре это, чем бы оно ни было, исчезло; Джим приподнялся, Уилл продолжал лежать, уткнувшись лицом в землю. - Пошли, ты чего? - Библиотека, - сказал Уилл, - я боюсь теперь даже ее. Все книги, подумал он, старые книги, которым по сто лет, прижались там одна к другой, сдирая кожу друг с друга, словно это десять миллионов хищников. Идешь вдоль темных стеллажей, и тисненные золотом названия смотрят на тебя. Между старым карнавалом, старой библиотекой и его собственным отцом, между всем старым… ладно… - Я знаю, папа там, но папа ли это? А вдруг они пришли, изменили его, сделали его своим, пообещали ему что-то, что не могут дать, а он думает, что могут; и вот мы войдем туда, а потом через пятьдесят лет кто-нибудь откроет книгу, и мы с тобой выпадем из нее, как два сухих крыла ночной бабочки, представляешь, Джим, заложат нас между страницами, спрячут, и никто никогда не догадается, куда мы делись… Это было слишком сложно для Джима, которому нужно было действовать, чтобы быть спокойным. Уилл знал, что Джим не выдержит, примется стучать в дверь библиотеки. И они вместе принялись неистово колотить в нее, больше всего на свете желая перепрыгнуть из этой окружающей их ночи в ту ночь за дверью, согретую дыханием книг. Они решились - темнота библиотеки была лучше: едва открылась дверь, запах книг обдал их; словно запах пирогов из духовки, появился папа и засветились его призрачно-светлые волосы. Потом они пробирались по пустынным коридорам, и Уилл чувствовал сумасшедшее желание свистнуть, как он часто свистел за кладбищем на закате, и папа расспрашивал, почему их так долго не было, и они старались припомнить все места, где они сегодня прятались. Они прятались в старых гаражах, в заброшенных сараях, на самых высоких деревьях, на которые только могли залезть; и им было очень скучно сидеть там, и скука была хуже, чем страх, поэтому они спустились и явились к шерифу, и у них получилась очень хорошая беседа, и этот разговор дал им двадцать безопасных минут прямо в участке; потом у Уилла возникла идея пройти по церквям, и они облазили все колокольни в городе, распугав голубей; было ли безопасно в церквях и на колокольнях - неизвестно, но чувствовалось, что там безопаснее. Однако там они тоже изнывали от скуки, от томительного однообразия, и почти дошли до точки, им впору было сдаться карнавалу, лишь бы покончить с мучительным бездействием, и в это время как раз закатилось солнце. От заката до этого часа было здорово - они пробирались к библиотеке, как если бы она была единственным дружественным фортом, и его теперь могли захватить арабы… - Вот и добрались, - прошептал Джим и остановился. - Что же я шепчу? Да потому что мы весь день прятались, черт побери! Он засмеялся и тут же примолк. Ему показалось, что вдали, в подземных коридорах, послышались тихие шаги. Но эти звуки были всего лишь эхом его смеха, вернувшимся из глубины книгохранилищ на мягких лапах пантеры. И все же, когда они заговорили снова, то уже шепотом. Глубина лесов, темнота пещер, полумрак церквей и сумерки библиотеки одинаково побуждают говорить тихо, почти шепотом, заставляют притихнуть, ибо делается страшно, что призрак вашего голоса еще долго станет блуждать по коридорам, когда вас там уже не будет. Наконец, они вошли в маленькую комнату и окружили стол, на котором Чарльз Хэлоуэй разложил книги, которые читал уже много часов подряд; и только здесь они посмотрели друг на друга, заметили мертвенную бледность лиц и без слов все поняли. - Садитесь, - отец Уилла придвинул им стулья. profilib.net Уилл почувствовал вдруг, что его ударило током. Он пронзительно вскрикнул и отскочил, успев стукнуть по рукоятке регулятора. Пульт управления затрещал, зашипел. Из него в небо вырвалась молния. Отброшенные взрывом, Джим и Уилл лежали на земле, наблюдая бешеное вращение карусели. Дрянной мальчишка просвистел рядом, обхватив медную стойку. Он ругался. Он плевался. Он боролся с ветром и с центробежной силой. Хватаясь за лошадей и столбы, он пытался пробраться к наружному краю карусели. Его лицо то появлялось, то исчезало, то приходило, то пропадало. Он цеплялся. Он пронзительно орал. Пульт управления извергал голубые ливни. Карусель подпрыгивала и тряслась. Племянник поскользнулся, упал. Черный жеребец лягнул его в лицо стальным копытом. Над бровью проступила кровь. Джим шипел, катался по земле и сыпал удары; Уилл оседлал его, прижал к траве и отвечал криком на крик, оба были бледны от испуга, сердце Уилла колотилось в унисон сердцу Джима. Электрические удары грохотали в пульте управления, выстреливая к звездам огни фейерверка. Карусель прокрутилась тридцать раз, прокрутилась сорок. "Уилл, отпусти меня!" Прокрутилась пятьдесят раз. Орган-каллиопа выл, исходя паром, который вскоре иссяк, и он перестал играть, лишь изредка принимаясь тараторить, когда последние клочья пара вырывались через клапаны. Молния вспыхнула над вспотевшими от борьбы мальчишками, ударила в безмолвную лошадь, и та обратилась в паническое бегство; вспышка озарила фигуру, лежащую на платформе, которая по величине была уже не с мальчика, и даже не с мужчину, а еще больше, еще много больше, и пролетела еще круг, еще круг, еще… - Он, он, о, это он, погляди, Уилл, это он… - изумленно протянул Джим и начал всхлипывать; теперь оставалось только одно: прижаться к земле, прибиться к ней, пригвоздиться. - О Господи, Уилл, вставай! Мы должны заставить ее крутиться обратно! В балаганах вспыхнул свет. Но оттуда никто не показывался. Почему? - почти обезумев, подумал Уилл. Взрывы? Электрическая буря? Эти странные люди думают, что так и надо, если весь мир перевернулся вниз головой? Где мистер Дак? В городе? Это не к добру. Что, где, зачем? Ему показалось, что он слышит, как в теле, дергающемся на карусели, бешенно колотится сердце, потом замирает, потом стучит опять быстро, затем опять медленно, очень быстро, очень медленно, невероятно быстро, затем медленно как луна, ползущая по небу в зимнюю ночь… Кто-то или что-то на карусели слабо застонало. Слава Богу, темно, подумал Уилл. Слава Богу, что я ничего не вижу. Там кто-то идет. Кто-то идет сюда. Это, чем бы оно ни было, идет опять. Там… там… Мрачная тень на содрогающейся карусели пыталась подняться, но было уже поздно, поздно, слишком поздно, очень поздно, позднее позднего, о, чересчур поздно. Тень распалась. Карусель, словно вращающаяся планета, затмила воздух, солнечный свет, чувства и ощущения, оставив только тьму, холод и вечность. Наконец пульт управления взорвался и разлетелся на части. Все огни погасли. Карусель сама собой медленно поворачивалась на холодном ночном ветру. Уилл отпустил Джима. Сколько же раз она прокрутилась? - подумал Уилл. Шестьдесят, восемьдесят… девяносто…? Сколько раз? - спрашивало лицо Джима, искаженное ночным кошмаром; он не мог оторвать глаз от мертвой карусели, вздрогнувшей последний раз и остановившейся среди мертвой травы; этого замершего мира, который теперь уже ничто - ни их сердца, ни руки, ни головы, - не могло сдвинуть с места. Медленно, шаркая подошвами, они подошли к карусели. Темная фигура лежала на дощатом полу у края круга, лица не было видно. Одна рука свисала с платформы. Это была не рука мальчика. Она казалась огромной восковой ручищей, оплавившейся в огне. Волосы человека были длинными, тонкими и белыми. Они развевались на ночном ветру, как нити молочая. Мальчики наклонились, чтобы разглядеть лицо. Глаза были закрыты, как у мумии. Провалившийся нос держался на одном хряще. Рот был как растерзанный белый цветок - казалось, перекрученные лепестки лежали тонкой восковой оболочкой над стиснутыми зубами, сквозь которые едва пробивалось дыхание. Человек выглядел маленьким по сравнению с одеждой, маленьким, как ребенок, но вытянутым, высоким и старым, таким старым, очень старым, не девяносто, не сто, нет, не сто десять, а сто двадцать или сто тридцать лет было ему, сто тридцать невозможных лет. Уилл дотронулся до него. Он был холодный, как лягушка. От него пахло ночными болотами и длинными лентами, которыми египтяне пеленали мумии. Он был похож на лежащий в стеклянной витрине музейный экспонат, завернутый в холсты цвета никотина. Но он был жив, он хныкал, как младенец, и усыхал и сморщивался перед смертью. Быстро, очень быстро. Уилла вырвало тут же, у края карусели. И тогда, держась друг за друга, чтобы не упасть, Джим и Уилл побрели к дороге по обезумевшим листьям, по невероятной траве, по невозможной земле; они спасались бегством… Мотыльки суматошно мельтешили вверху в конусе света под качавшимся над перекрестком фонарем. Внизу, на безлюдной заправочной станции около пустыря, тоже царила суматоха. В похожей на гроб телефонной будке откуда можно поговорить с людьми, затерянными далеко за ночными холмами, два бледных испуганных мальчика были так взволнованны, так переполненны впечатлениями, что могли только стоять, изредка указывая один другому на пролетающую летучую мышь или на облака, скользившие по звездному небу. Уилл повесил трубку. Полиция и скорая помощь были уже в пути. Сначала, убежав от карусели, Уилл и Джим шептали, хрипели, кричали друг на друга, спотыкаясь и устав до изнеможения - им давно следовало бы идти домой спать, забыть все - нет! Им следовало бы вскочить в товарный поезд, мчащийся на запад - нет! Ибо мистер Кугер, если он остался в живых… что им делать с ним, с этим старым человеком, с этим очень старым человеком, с этим старым, старым, старым человеком, который станет их преследовать по всему свету, пока не настигнет и не разорвет на части! Перепуганные и дрожащие, они завершили путь в этой телефонной будке и увидели, наконец, ревущую сиренами полицейскую машину, мчащуюся по дороге, а за ней - скорую помощь. Приехавшие люди увидели в мерцающем от мотыльков свете двух мальчишек, у которых зуб на зуб не попадал от страха. Через три минуты все они двинулись по темной дороге вслед за Джимом, который говорил без умолку: - Он жив. Он должен быть жив. Мы не можем объяснить, как это произошло. Мы очень сожалеем! - Он уставился на черные балаганы. - Вы слышите? Мы сожалеем! - Не переживай так, парень, - посоветовал один из полисменов. - Иди, иди. В полуночной синеве два полисмена, два студента-медика, похожие в своих халатах на привидения, и два мальчика обогнули колесо обозрения и подошли к карусели. Джим тяжело вздохнул. Скачущие сквозь ночь лошади застыли в середине круга. Звездный свет блестел на медных стойках. Вот и все. - Он ушел… - Он был здесь, мы клянемся! - сказал Джим. - Ему лет сто пятьдесят-двести, вот он и умер! - Джим, - оборвал его Уилл. Четверо мужчин устало двинулись прочь. - Наверное, они унесли его в балаган, - сказал Уилл, шагая рядом с ними. Полисмен взял его за локоть. - Ты говоришь, сто пятьдесят лет? - спросил он. - А почему не триста? - Может, и так! О Господи! - Джим повернулся и позвал. - Мистер Кугер! Мы привели помощь! В странном Балагане Уродов загорелся свет. Огромные знамена перед ним громко хлопали и переплетались на ветру, образуя арку в хлынувшем сверху потоке огней. Полисмен посмотрел наверх. "Мистер Скелет; Пылевая Ведьма; Разрушитель; Глотающий Лаву Везувия!" Каждое слово было выведено на отдельном флаге и трепетало на ветру. Джим остановился у шумящего флагами балагана, где показывали уродов. - Мистер Кугер? - с мольбой позвал он. - Вы… там? Из-под колыхающегося брезента, казалось, доносится горячее звериное дыхание. - Что? - спросил полисмен. Джим посмотрел на хлопающий брезент и словно бы прочитал: - Они сказали: "Да". Они сказали: "Входите". Джим шагнул внутрь. Остальные последовали за ним. Внутри, в полутьме, они с трудом разглядели за растяжками и столбами шатра высоко подвешенные, причудливо украшенные площадки и восседавших на них странствующих по свету изгоев с изуродованными лицами, головами и костями, которые чего-то ждали. За шатким ломберным столиком четверо мужчин играли в оранжевые, лимонно-зеленые, солнечно-желтые карты с напечатанными на них лунными зверями и крылатыми солнечными людьми. Здесь, подбоченясь, сидел Скелет, на котором можно было играть, как на флейте-пикколо; здесь был Пузырь, который можно было прокалывать каждую ночь и накачивать на рассвете; здесь был лилипут, известный под именем Бородавки, которого можно было отправить посылкой по почте; и за ним - Карлик, такой маленький, что его лицо полностью скрывалось за картами, зажатыми в дрожащих, скрюченных артритом, искривленных как дубовые сучья пальцах. Карлик! Уилл принялся судорожно вспоминать. Что-то об этих руках! Знакомое, знакомое… Где? Кто? Но тут он закрыл глаза от страха. profilib.net Чарльз Хэлоуэй посмотрел, как плывет дым сигары. Там две тени, да, две тени! И глаза, с ужасом смотрящие из темного колодца под тротуаром. Он вскрикнул от неожиданности и нагнулся, чтобы ухватиться за решетку. Он не рассмеялся над нелепостью ситуации, а, стоя среди спешащих мимо прохожих, тихонько спросил: - Джим? Уилл? Что, адские штучки продолжаются? В эту минуту в сотне футов отсюда Разрисованный Человек вышел из "Ночного убежища". - Мистер Хэлоуэй… - сказал Джим. - А ну-ка, вылезайте, - сказал Чарльз Хэлоуэй. Разрисованный Человек, подхваченный толпой, медленно повернулся и направился к табачному магазину. - Папа, нам нельзя! Не смотри вниз! Разрисованный Человек был в восьмидесяти футах от них. - Ребята, - сказал Чарльз Хэлоуэй, - полиция… - Мистер Хэлоуэй, - хрипло прошипел Джим, - мы погибнем, если вы не будете смотреть вверх! Разрисованный Человек, если он… - Какой человек? - спросил мистер Хэлоуэй. - Человек с татуировкой! В памяти мистера Хэлоуэя возникла стойка кафе и пять глаз, нарисованных на пальцах не то синими чернилами, не то электрическими искрами. - Папа, посмотри на часы на здании суда; пока мы с тобой разговариваем, он уже… Мистер Хэлоуэй выпрямился и посмотрел. Разрисованный Человек был уже неподалеку. Он остановился, изучающе разглядывая Чарльза Хэлоуэя. - Сэр, - сказал Разрисованный Человек. - Одиннадцать пятнадцать. - Чарльз Хэлоуэй посмотрел на часы на здании суда, затем сверил с ними свои часы и, не выпуская сигару изо рта, заметил: - Опаздывают на одну минуту. - Сэр, - сказал Разрисованный Человек. В яме, захламленной окурками и обертками от жевачек, Уилл схватил Джима, Джим прижал к себе Уилла, когда четыре ботинка зашаркали по решетке наверху. - Сэр, - сказал человек по имени Дак, изучая лицо Чарльза Хэлоуэя и сравнивая его черепные кости с костями других, похожих на него людей. - Объединенные шоу Кугера-Дака отобрали двух местных мальчиков; повторяю - двух! - которые являются нашими избранными гостями в течение всего нашего праздничного визита! - Прекрасно, я… - Чарльз Хэлоуэй старался не смотреть на тротуар. - Двое этих мальчиков… Уилл смотрел, как гвозди на подметках Разрисованного Человека словно акульи клыки, сверкая, лязгают по решетке. - …словом, эти мальчики будут кататься на всех аттракционах, смотреть все представления, приветствовать артистов, они будут получать сувениры - волшебные сумки, бейсбольные биты… - Кто же, - перебил его мистер Хэлоуэй, - эти счастливцы? - Двое, отобранных по фотографиям, сделанным вчера у нас в карнавальном городке. Опознайте их, сэр, и вы разделите их судьбу. Вот эти мальчики! Он видит нас здесь внизу! - подумал Уилл. - О Боже! Разрисованный Человек протянул руки. Отец Уилла пошатнулся. Лицо Уилла, вытатуированное ярко-синей тушью, поглядело на него с ладони правой руки. Нарисованное несмываемыми чернилами на левой ладони лицо Джима выглядело как живое. - Вы их знаете? - Разрисованный Человек отметил, как сжалось горло мистера Хэлоуэя, как дрогнули его веки, как он съежился, будто его кости кузнечным молотом вбили одну в другую. - Как их зовут? Осторожно, папа! - подумал Уилл. - Я не… - сказал отец Уилла. - Вы их знаете. Руки Разрисованного Человека вздрагивали, притягивали взгляд, выспрашивая имена, они заставляли лицо Джима, нарисованное на правой ладони, и лицо Уилла, изображенное на левой ладони, вместе с настоящим лицом Джима, сидящего в яме под тротуаром, и настоящим лицом Уилла, тоже сидящего под тротуаром, дрожать, корчиться, сжиматься. - Сэр, ведь вы не хотите, чтобы они потерялись? - Нет, но… - Что "но"? - Мистер Дак придвинулся ближе, гипнотизируя таинственностью картинной галереи, собранной на его коже, его глаза вместе с глазами всех его зверей и уродцев, проглядывающих сквозь рубашку, сквозь пальто, сквозь брюки, впивались в старого человека, жгли его огнем, исследовали его в тысячу раз внимательней, чем обычные глаза. Мистер Дак сунул свои ладони еще ближе, и издевательски повторил. - Но? Мистер Хэлоуэй, стараясь чем-то отвлечься и хоть немного успокоиться, кусал сигару. - Я думал в эту минуту… - Что думал? - торжествующе спросил его мистер Дак. - Один из них похож на… - На кого похож? Как ему не терпится, подумал Уилл. Ты не замечаешь этого, папа? - Мистер, - сказал отец Уилла, - почему вы так нервничаете из-за двух мальчишек? - Нервничаю?.. Мистер Дак улыбнулся, и улыбка его таяла, как сахарная вата. Джим втиснулся в бетонный пол ямы, и стал похож на карлика, Уилл сжался и сделался лилипутом, и оба выжидающе смотрели вверх. - Сэр, - сказал мистер Дак, - неужели мое воодушевление кажется вам нервозностью? Отец Уилла заметил, как мускулы на его руках напрягались и опадали, корчились, словно шипящие гадюки, сплетенные в клубок, и хотя и нарисованные тушью, но наносящие злобные и ядовитые удары. - Одна из этих картинок, - растягивая слова, сказал мистер Хэлоуэй, - похожа на Милтона Блумквиста. Мистер Дак сжал кулак. Ослепляющая боль ударила в голову Джима. - Другая, - отец Уилла старался говорить по возможности мягко и вкрадчиво, - на Эвери Джонсона. Ох, папа, подумал Уилл, ты молодчина! Разрисованный Человек сжал другой кулак. И тут же голову Уилла словно сдавили в тисках, он едва не завопил от боли. - Оба мальчика, - закончил мистер Хэлоуэй, - недавно уехали в Милуоки. - Вы, - холодно сказал мистер Дак, - лжете. Отец Уилла вполне правдиво изобразил, что шокирован подобным утверждением. - Я? Вы полагаете, я решусь испортить торжество будущих призеров? - Дело в том, - сказал мистер Дак, - что десять минут назад мы узнали имена мальчиков. И мне просто захотелось еще раз проверить. - И какие же это имена? - недоверчиво спросил отец Уилла. - Джим, - ответил мистер Дак, - Уилл. Джим скорчился в темноте. Уилл зажмурился и втянул голову в плечи. Лицо отца Уилла можно было бы сравнить с прудом, в который бросили два темных каменных имени, и они утонули без малейшего всплеска. - Одни имена? Джим? Уилл? В нашем городе не меньше сотни пар Джимов и Уиллов. Уилл прижался к полу и, скорчившись, думал, кто же дал их имена мистеру Даку? Мисс Фоли? Но она ушла, ее дом пуст, в нем никого, кроме теней от дождя. Разве только… есть еще один человек… Маленькая девочка, рыдавшая под деревом и так похожая на мисс Фоли? Неужели малышка, которую мы пожалели? Это заинтересовало его. Скорее всего, в последние полчаса парад, проходя мимо, нашел ее; она уже несколько часов плакала, была испугана и готова сделать и сказать что угодно, лишь бы только вновь заиграла музыка, поскакали карусельные кони, и ей вернули ее возраст, поворачивая круг за кругом, а затем остановили ужасную машину, и она бы стала опять прежней. Обещал ли ей что-то карнавал или обманул, пригрозил, когда нашел под деревом и взял с собой? Маленькую девочку, плачущую, но не сказавшую всего, потому что… - Джим. Уилл, - сказал отец Уилла. - Одни имена. А какие фамилии? Мистер Дак не знал. Мир чудовищ на нем фосфорически светился, потел, испуская отвратительную вонь из подмышек, извивался по железным мускулам его ног. - Я полагаю, - сказал отец Уилла, которому стало вдруг до странности спокойно и восхитительно хорошо, - что лжете вы. Ведь вы не знаете фамилий. Далее, зачем вам, незнакомому человеку с карнавала, понадобилось лгать мне именно здесь, на городской улице, и нигде больше? В ответ Разрисованный Человек с силой сжал свои каллиграфически расписанные кулаки. Отец Уилла, бледнея, следил за тем, как сжимались пальцы, как побелели от напряжения суставы, как ногти вонзились в ладони, на которых были изображены лица мальчиков, оказавшиеся теперь зажатыми в темных тисках, в тюрьме из его плоти, исполненной ярости и бешенства. Две тени внизу метались в агонии. Разрисованный Человек изобразил на своем лице совершеннейшее спокойствие и безмятежность. Но из его правого кулака выкатилась и упала яркая капля. Затем такая же капля упала с левого кулака. Капли исчезли под стальной решеткой тротуара. Уилл задыхался. Что-то мокрое чиркнуло его по лицу. Он провел рукой по щеке и посмотрел на ладонь. То, что задело его, было ярко-красного цвета. Он перевел взгляд с ладони на Джима, который все еще лежал, и подумал, что причина ранения, действительного или мнимого, могла быть только наверху, и оба они посмотрели наверх, на то место, где ботинки Разрисованного Человека выбивали искры, ударяя сталью о сталь. Отец Уилла увидел, что кровь сочится из сжатых кулаков Разрисованного Человека, но заставил себя глядеть лишь на его лицо и сказал: - Извините, больше я ничем не могу вам помочь. Позади Разрисованного Человека из-за угла появилась, бормоча и ощупывая воздух руками, в шутовской цыганской одежде, с восковым лицом, с глазами, спрятанными за сливово-темными очками, Предсказательница Судьбы - Пылевая Ведьма. Минутой позже, взглянув вверх, увидел ее Уилл. Не умерла! - подумал он. Унеслась вдаль, ушиблась, упала - да, но теперь вернулась назад и сходит с ума от злобы! Господи, она высматривает именно меня! Отец Уилла увидел ее. Кровь застыла у него в жилах, он невольно потер онемевшую грудь. profilib.net Что же случилось? О Господи, помоги! Сначала нужно лекарство, полдюжины таблеток аспирина, чтобы хоть на час успокоить руку, а потом подумать. В последние пять минут ты что-то выиграл, ведь так? Какая же победа похожа на эту? Думай! Попытайся вспомнить! И, улыбаясь он оглядел нелепую левую руку, напоминавшую мертвого зверька, покоившегося на правой, согнутой в локте руке, затем спустился вниз в ночные коридоры и вышел в город… Маленькое шествие беззвучно двигалось мимо вечно вращающегося нескончаемого серпантина на рекламном столбе парикмахерской мистера Кросетти, мимо гасящих огни или уже темных магазинов по опустевшим улицам, - люди уже разошлись по домам после вечерни или последнего представления на карнавале. Уиллу казалось, что его каблуки стучат по тротуару где-то далеко внизу. Раз, два, раз, два, считал он про себя и думал: кто-то говорит мне: левой, правой, левой, правой… Это стрекоза шепчет: раз-два, раз-два… И Джим тут? Уилл взглянул в сторону. Точно! Но кто там еще, такой маленький? Пропащий сумасшедший, в каждой дыре затычка, всюду сует свой нос, - Карлик? И рядом Скелет. И тогда позади, кто эти сотни, нет, тысячи людей, шагающие по пятам, дышащие в затылок? Разрисованный Человек. Уилл кивнул и заскулил высоко, почти неслышно, так что его могли услышать только собаки, совершенно беспомощные, бессловесные. И посмотрев наискось через улицу, он увидел не одну, не двух, а трех собак, заинтересованных событием и составивших собственную процессию, которая то опережала шествие, то замыкала его, и их хвосты развевались как флажки полицейского отряда сопровождения. Лайте! - подумал Уилл, глядя на все, словно на киноэкран. Лайте, зовите полицию! Но собаки лишь улыбались в ответ и продолжали бежать. Совпадение, подумал Уилл, ну, пожалуйста, одно маленькое совпадение! Мистер Тетли! Да! Уилл видел, но не видел мистера Тетли! Он вкатывал деревянного индейца в магазин, закрывавшийся на ночь! - Поверните головы, - проворчал Разрисованный Человек. Джим повернул голову. Уилл тоже повернул голову. Мистер Тетли улыбнулся. - Улыбайтесь, - прошептал мистер Дак. Оба мальчика улыбнулись. - Привет! - сказал мистер Тетли. - Скажите "Привет!" - зашептал им кто-то. - Привет, - сказал Джим. - Привет, - сказал Уилл. Собаки залаяли. - Бесплатные посещения карнавала, - шепнул мистер Дак. - Бесплатные посещения… - сказал Уилл. - Карнавала! - прогоготал Джим. Затем, словно хорошо отлаженные машины, они разом прекратили улыбаться. - Веселитесь на здоровье! - пожелал всем мистер Тетли. Собаки весело залаяли. Шествие проследовало мимо. - Забавно, - сказал мистер Дак. - Бесплатная карусель. Когда все разойдутся по домам, через полчасика, мы прокатим Джима на карусели. Ты все еще хочешь покататься, Джим? Слышавший и не слышавший эти слова, замкнутый в себе, Уилл подумал: Джим, не слушай! Глаза Джима блуждали, и было трудно определить, какие они, мокрые от слез или просто блестящие. - Ты будешь путешествовать с нами, Джим; и если мистер Кугер не выживет (а это вполне вероятно, ведь мы еще не спасли его, хотя еще раз, пожалуй, попробуем), так вот, если он не выживет, Джим, как ты насчет того, чтобы мы стали партнерами? Я сделаю так, чтобы ты подрос до самого замечательного возраста, а? Двадцать два? Двадцать пять лет? Дак и Найтшейд, Найтшейд и Дак - прекрасные имена для таких, как вы и для таких представлений, с которыми мы объедем весь мир! Что скажешь, Джим? Джим ничего не ответил, погруженный в навеянный Ведьмой сон. Не слушай! - вопил про себя его лучший друг, который ничего не слышал, но услышал все. - А Уилл? - спросил мистер Дак. - Давай крутанем его назад и еще раз назад, а? Превратим его в грудного младенца, в беби для Карлика, пусть он таскает этого клоуна-младенца, показывает в представлениях каждый день во все следующие полвека; как тебе это понравится, Уилл? Вечно быть младенцем? Не способным болтать и рассказывать все те прелестные вещицы, которые ты знаешь? Да, я думаю, это лучше всего. Игрушка, маленький обмочившийся дружок для Карлика! Уилл, должно быть, завопил от ужаса. Но не вслух. И только собаки залаяли в ужасе, словно их забросали камнями. Из-за угла показался человек. Полисмен. - Кто это? - пробормотал мистер Дак. - Мистер Колб, - сказал Джим. - Мистер Колб, - сказал Уилл. - Игла, - прошептал мистер Дак, - стрекоза. Уши Уилла пронзила боль. Глаза заросли мхом. Клей схватил зубы. Он почувствовал, как что-то хлопает и машет возле лица, которое снова совершенно онемело. - Скажи мистеру Колбу: "Здравствуйте". - Здравствуйте, - сказал Джим. - …Колб, - проговорил сквозь дрему Уилл. - Привет, ребята, джентельмен. - Повернитесь сюда, - приказал мистер Дак. Они повернулись. Они обернулись лицом к лугам, отвернулись от приветливых городских огней, от безопасных улиц и влились в безмолвный марш участников карнавала. Растянувшаяся на милю беспорядочная процессия теперь двигалась в следующей последовательности. По краю дороги, тяжело ступая негнущимися ногами по траве, шли Джим и Уилл, окруженные доброжелателями, которые без умолку расхваливали им иглу-стрекозу, приносящую чудодейственную пользу. За добрые полмили позади, пытаясь догнать процессию, ковыляла, таинственным образом раненая Цыганка, у которой даже узор на пальцах символизировал пыль. И еще дальше шел привратник отец, он то отставал, отвлеченный воспоминаниями далекого прошлого, то по-молодому ускорял шаг, когда думал о первой короткой схватке и неожиданной победе. Прижимая к груди левую руку, он на ходу жевал таблетки. Мистер Дак на обочине оглянулся, словно некий внутренний голос поименно назвал ему отставших солдат, участвовавших в нынешнем маневре. Но голос затих, и он не был вполне уверен в том, что услышал. Он резко кивнул, и Карлик со Скелетом, не отпуская от себя Джима и Уилла, продрались через толпу прохожих. Джим чувствовал, как поток веселых жизнерадостных людей омывает все вокруг, но не прикасается к нему. Уилл слышал чей-то смех, шумевший как водопад, и шел сквозь этот ливень веселья. Целый рой светлячков танцевал в небе; чертово колесо, освещенное грандиозным фейерверком распростерлось над ними. Затем они оказались возле Зеркального Лабиринта и неуверенно пошли, сталкиваясь, наклоняясь и скользя по разлившимся перед ними ледяными прудами, в которых ужаленные мальчики, очень похожие на них самих, появлялись и исчезали тысячи раз. Это я!. - думал Джим. Но я не могу помочь себе, подумал Уилл, и не имеет значения, сколько там моих отражений! Толпа мальчиков, толпа отраженных рисунков, кишевших на теле мистера Дака, поскольку он снял пальто и рубашку, переполняли теперь лабиринт и двигались к восковым фигурам, выставленным в его конце. - Сядьте, - приказал мистер Дак. - Оставайтесь тут. Среди восковых фигур, среди убитых, застреленных, гильотинированных, задушенных мужчин и женщин, два мальчика сидели как египетские кошки, они не шевелились, не мигали и не глотали. Несколько поздних посетителей с веселым смехом прошли мимо. Они рассуждали о восковых фигурах. Они не заметили тонкую струйку слюны, протянувшуюся в уголке рта одного из "восковых" мальчиков. Они не заметили живого взгляда второго "воскового" мальчика, глаза которого до краев наполнились чистейшей влагой, и капля скользнула вниз по щеке. А снаружи Ведьма ковыляла, пробираясь через заграждения из колышков и веревок-растяжек между шатрами. - Леди и джентльмены! Ночная толпа, состоявшая из трех или четырех сотен заядлых любителей зрелищ, как по команде повернулась на голос. Разрисованный Человек, обнаженный до пояса, весь в кошмарных змеях, саблезубых тиграх, сладострастных человекоподобных обезьянах, хищниках, готовых к прыжку, весь оранжево-розовый, зелено-желтый, возвестил: - Последнее бесплатное представление этого вечера! Спешите! Спешите! Толпа ринулась к главным подмосткам, расположенным около балагана уродов, где уже стояли Карлик, Скелет и мистер Дак. - Самый Поразительный, Опасный, часто Роковой, Всемирно известный ТРЮК С ПУЛЕЙ! Толпа удивленно загалдела. - Будьте любезны, винтовки! Тощий человек с грохотом приволок и показал зрителям блеснувший стволами арсенал. Ведьма замерла, когда мистер Дак громогласно объявил: - А вот и наш смертетушитель, ловец пуль, рискующая собственной жизнью - мадемуазель Таро! Ведьма затрясла головой, заскулила, но рука мистера Дака подхватила ее и как ребенка вытолкнула на подмостки; Ведьма упиралась, но Дак вышел вперед и продолжил: - Пожалуйста, кто желает выстрелить! Прошу! Толпа смущенно заволновалась. Губы мистера Дака едва заметно шевельнулись. Вполголоса он спросил у Ведьмы: "Часы остановлены?" - Нет, - захныкала она, - не остановлены. - Нет? - он едва не взорвался. Он бросил на нее испепеляющий взгляд, затем повернулся к зрителям и с треском провел пальцами по стволам винтовок. - Желающие, пожалуйста! - Остановите представление, - ломая руки, сдавленно крикнула Ведьма. - Оно продолжается, будь ты проклята, - трижды проклята, - свирепо прошептал он. profilib.net Все это произошло в один миг. Уилл даже не успел обрадоваться счастливому избавлению, как, сорвавшись с крыши, полетел вниз, и дерево, раскинувшее свои сучья и ветви, как мягкий матрац, подхватило его. Словно бумажный змей, он лежал на ветках лицом к луне и волей-неволей вынужден был слушать последние горестные жалобы Ведьмы, по спирали удалявшейся на шаре со своими нечеловеческими печалями и горестями прочь от дома, от улицы, от города. Улыбка шара, его рана, его смертельный бред теперь кружились над лугами, из которых он прилетел; он опускался вниз позади спящих, ни о чем не подозревающих домов. Уилл долго лежал, не в силах шевельнуться. Он с ужасом ожидал, что вот-вот соскользнет на черную землю и размозжит себе голову. Сердце колотилось с такой силой, что, казалось, могло стряхнуть его с ветвей, но он радовался, слыша его удары, сознавая, что жив. Наконец, немного успокоившись, он собрался с силами и, творя самую проникновенную молитву, спустился по стволу дерева вниз. В остаток ночи ничего больше не случилось. На рассвете оглушительной силы гром прокатился по холодным небесам. Дождь безмолвно упал на городские купола и крыши, и тут же захохотал, закудахтал в водосточных трубах, заговорил на неведомых тайных языках под окнами, за которыми Джим и Уилл досматривали отрывочные сны, выскальзывая из одного и примеряя другой, и все сны казались скроенными из одной и той же темной рассыпающейся ткани. И под барабанную дробь дождя случилось одно знаменательное событие. В промокших просторах, где расположился карнавал, неожиданно с судорожным спазмом вновь ожила карусель. Ее орган-каллиопа, извергая музыку, засвистел зловонным паром. Возможно, лишь один человек в городе услышал и угадал, что карусель опять заработала. Дверь в доме мисс Фоли открылась, затем захлопнулась, и вдоль улицы послышались торопливые шаги учительницы. Молния исполнила свой уродливый танец над землей, и дождь превратился в ливень, и земля исчезла под водой. В доме Джима и в доме Уилла, когда дождь сунул нос в окна, за которыми уже завтракали, сначала разговаривали спокойно, потом кричали, потом снова успокоились. В четверть десятого Джим, надев плащ, кепку и калоши, прошмыгнул на улицу в воскресную непогоду. Он стоял, внимательно разглядывая свою крышу, где след гигантской улитки теперь был смыт напрочь. Затем он стал пристально глядеть на дверь Уилла, чтобы заставить ее открыться. Она отворилась. Появился Уилл. Из холла послышался голос его отца: "Хочешь, чтобы и я пошел?" Уилл решительно покачал головой. Мальчишки шагали в мрачной задумчивости, пасмурное небо напоминало, что надо идти к полицейскому участку, чтобы рассказать о случившемся, к дому мисс Фоли, чтобы еще раз извиниться, но сейчас они просто шли, засунув руки в карманы, раздумывая о страшных вчерашних головоломках. Наконец, Джим нарушил молчание: - Прошлой ночью, после того, как мы вымыли крышу, едва я уснул, мне приснилась похоронная процессия. Она двигалась вниз по Майнстрит, словно шла демонстрация. - Или… как парад? - Точно! Тысяча людей, все в черных пальто, в черных шляпах, в черных ботинках, и гроб сорока футов в длину. - Врешь! - Точно! Что можно хоронить в сорокафутовом гробу? - подумал я. И во сне подбежал и заглянул в гроб. Только не смейся. - Не вижу ничего смешного, Джим. - В этом длиннющем гробу лежало что-то такое большое, длинное, сморщенное, похожее на чернослив или на громадную виноградину, высохшую на солнце. Это было похоже на большую кожу или на высохшую голову великана. - Воздушный шар! - Ой, - Джим остановился. - Ты, наверное, видел такой же сон. Но… ведь воздушные шары не умирают, верно? Уилл молчал. - И их не хоронят, правда? - Джим, я… - Проклятый шар лежал, как какой-нибудь гиппопотам, выпускающий ветер из… - Джим прошлой ночью… - Черные перья качаются, оркестр с черным крепом на барабанах, с черными слоновыми костями вместо колотушек! И вот после такого сна приходится вставать утром и рассказывать маме о вчерашнем. Не все, разумеется, но ей и части было достаточно; она заплакала, закричала, потом опять заплакала, ведь женщины любят плакать, верно? Она называла меня своим преступным сыном, но ведь мы не сделали ничего плохого, правда, Уилл? - Кто-то чуть было не прокатился на карусели. Джим шел под дождем, не разбирая дороги. - Не думаю, что мне еще раз этого захочется. - Ты не думаешь!? После всего что было!? Черт возьми, сейчас я расскажу тебе кое-что! Ведьма, Джим, воздушный шар! Прошлой ночью, совсем один, я… Но рассказывать не было времени. Не было времени рассказать, как он ранил шар и тот улетел умирать в дальнюю сторону, унося с собой слепую женщину. Не было времени, потому что шагая под холодным дождем, они вдруг услышали какой-то горестный звук. Они проходили мимо пустыря, в глубине которого высился огромный дуб. От него сквозь дождливый сумрак и пробился к мальчикам этот звук. - Джим, - насторожился Уилл, - кто-то плачет. - Нет, - Джим продолжал шагать. - Там маленькая девочка. - Нет. - Джим не хотел даже взглянуть. - Что ей делать на улице под деревом в такую погоду? Идем. - Джим, ты же слышишь! - Нет, не слышу, не слышу! Но плач становился все сильнее, он звучал в зарослях осенней травы, летел сквозь дождь, словно печальная птица, и Джиму пришлось повернуть, потому что Уилл уже шагал по пустырю. - Джим, этот голос - я его знаю! - Уилл, не ходи туда! Джим остановился, но Уилл, спотыкаясь, шел, пока не оказался под деревом, пронизанным дождем; казалось, само небо опустилось и смешалось с осенней листвой, потекло серебристыми ручьями по стволу и ветвям; и под ними Уилл увидел маленькую девочку, закрыв лицо руками и припав к земле, она рыдала так, словно потерялась в ужасном лесу, словно не было вокруг ни города, ни людей. Наконец, Джим подошел к дубу и спросил: - Кто это? - Не знаю. - Уилл почувствовал, как слезы подступили к глазам - он догадывался, кто эта девочка. - Это не Дженни Холдридж, она…? - Нет. - Джейн Франклин? - Нет. - Уилл чувствовал себя так, словно ему сделали укол новокаина в десну - язык не шевелился, губы онемели. - Нет… Маленькая девочка рыдала, она знала, что они близко, но не глядела на них. - Я… я… помогите мне… никто не поможет мне… мне… мне… я не хочу так… Затем она немного успокоилась и подняла заплаканное лицо, с опухшими от слез глазами. Она была потрясена, увидев их рядом. - Джим! Уилли! О Боже, это вы! Она схватила Джима за руку. Он отдернул руку и крикнул: - Нет! Я тебя не знаю, пойдем отсюда! - Уилл, помоги мне, Джим, о, не уходите, не оставляйте меня! - Она судорожно всхлипнула и вновь залилась слезами. - Нет, нет! - завопил Джим, заметался, бросился бежать, упал, вскочил на ноги, поднял кулак, чтобы ударить ее, но, весь дрожа, сдержался и опустил руку. - Ох, Уилл, Уилл, давай уйдем отсюда, прости меня, о Господи, Господи! Девочка под деревом отпрянула, пристально посмотрела на них, потом застонала, обхватила себя руками и, покачиваясь, словно убаюкивая младенца, заговорила, почти пела, одиноко стоя в сумраке темного дерева, навсегда отрешенная от всего, и никто не мог вторить ей, и никто не мог прервать эту песню. - …кто-нибудь должен помочь мне… кто-нибудь должен помочь ей… - она словно оплакивала чью-то смерть. - …кто-нибудь должен помочь ей… никто не поможет… никто не… помог ей, если бы не я… ужасно… ужасно… - Она знает нас, - тоскливо сказал Уилл, повернувшись к Джиму. - Я не могу ее оставить! - Врет она! - с бешенством крикнул Джим. - Врет! Она нас не знает! Я никогда ее не видел! - Она ушла, верните ее обратно, она ушла, верните ее обратно, - горевала девочка, закрыв глаза. - Кого найти? - Уилл присел на корточки и робко дотронулся до ее руки. Она вцепилась в него, и тут же поняла, что это неправильно, потому что он начал вырываться. Она разжала руки и снова зарыдала; он стоял около нее, а Джим поодаль, по колено в сырых зарослях, звал Уилла идти, ему не нравилось все это, они должны, должны идти. - Ох, она потерялась, - всхлипывала девочка, - она убежала туда и никогда не вернется. Вы найдете ее? Пожалуйста… пожалуйста… Дрожащий Уилл погладил ее по щеке. - Теперь не плачь, - шепнул он. - Все будет хорошо. Я найду ее, - сказал он с нежностью. Девочка открыла глаза. - Я Уилл Хэлоуэй, поняла? Я буду не я, если мы не вернемся. Через десять минут. Жди нас здесь. - Она кивнула. - Ты будешь ждать нас тут, под деревом? - Она снова кивнула. Уилл встал. Это обычное движение напугало ее, и она вздрогнула. Он помолчал, посмотрел на нее и сказал. - Я знаю, кто ты. - Он увидел, как на маленьком жалком личике раскрылись знакомые серые глаза. Увидел намокшие от дождя длинные черные волосы, бледные щеки. - Я знаю, кто ты. Но я должен проверить. - Кто в это поверит? - вновь заплакала она. - Я верю, - сказал Уилл. Она опустилась на землю, зажав руки между коленок, дрожа от холода, вся такая тонкая, бледная, такая потерянная и маленькая. - Ну, я пойду? - сказал он. Она кивнула. И он ушел. На краю пустыря Джим ждал его, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу. Завидев Уилла он яростно крикнул: - Этого не может быть! profilib.net Джим увидел мужчину, ходившего поверху туда-сюда, приближавшегося совсем близко к решетке или отходившего фута на три. Я мог бы просто протянуть руку… - подумал Джим. Но папа, бледный и взволнованный, заспешил дальше. Уилл почувствовал, как екнуло сердце и душа задрожала, словно холодный студень. Вдруг - бах! Друзья вздрогнули. Комок жвачки шлепнулся на кучу старой бумаги около ноги Джима. И тут же к решетке припал пятилетний малыш, который пытался разглядеть потерянное лакомство. Достань! - подумал Уилл. Мальчишка встал на колени и протянул руку между прутьями решетки. Уходи! - подумал Уилл. У него появилось сумасшедшее желание схватить жвачку и затолкать малышу в рот. Барабан грохнул в последний раз, и все стихло. Джим и Уилл переглянулись. Парад остановился, подумали они одновременно. Малыш по локоть засунул руку под решетку. В это время наверху, на улице, мистер Дак, он же Разрисованный Человек, обернулся и посмотрел на приведенную им реку, текущую уродами, клетками со зверями, сияющими на солнце барабанами и медными трубами, похожими на свернувшихся питонов. Он кивнул. Парад рассыпался на части. Уроды поспешно разбежались, половина к одному тротуару, половина к другому; они смешались с толпой, шныряли мимо афиш, высматривая что-то своими быстрыми, острыми, жалящими, как змеи, глазами. Тень, которую отбрасывал малыш, холодным ветром прошлась по щеке Уилла. Парад кончился, подумал он, теперь начинается поиск. - Мама, смотри! - малыш показал вниз через решетку. - Там. В "Ночном убежище", у Неда, за полквартала от табачного магазина, Чарльз Хэлоуэй, изнуренный бессонницей и раздумьями, уставший от ходьбы, допивал вторую чашку кофе и уже собирался оплатить счет, когда внезапно наступившая на улице тишина насторожила и встревожила его. Раньше, чем осознал, он почувствовал глухое беспокойство, когда участники парада смешались с толпой гуляющих горожан. Не зная почему, Чарльз Хэлоуэй спрятал деньги. - Свари-ка еще, Нед. Нед разливал кофе, когда дверь распахнулась, кто-то вошел, и, вывернув его правую руку, прижал к прилавку. Чарльз Хэлоуэй изумленно уставился на руку, схватившую Неда. Рука уставилась на него. На обратной стороне каждого пальца был вытатуирован глаз. - Мама, мама! Там внизу! Посмотри! Малыш плакал, показывая на решетку. Все больше теней скользило мимо, останавливалось. И среди них - Скелет. Высокий, как мертвое дерево зимой, он был весь похож на череп, весь был костями, этакое страшное чучело на ходулях, этот тощий Скелет, мистер Череп, который как на ксилофоне играл на своих костях над бумажным мусором и теплыми дрожащими мальчишками, спрятавшимися под решеткой. Уходи! - думал Уилл. - Уходи же! Но малыш упрямо тыкал пальцем, просунув руку сквозь решетку. Уходи. Мистер Череп отошел. Слава Богу, подумал Уилл, но тут же в испуге выдохнул: "Ох, нет!" Потому что тут появился Карлик; он вразвалку шел по улице, на грязной рубахе позванивали колокольчики; он топтал свою жабью тень, его глаза были похожи на осколки коричневого мраморного шарика, они поблескивали и скрывали внутри что-то навсегда потерянное, мрачное, сгоревшее, сумасшедшее, они высматривали что-то, что нельзя найти, собственное потерянное "я", потерянных мальчиков, опять потерянное "я"; две части маленького раздавленного человека боролись между собой, заставляя вспыхивающие глаза вертеться туда-сюда, вокруг, вверх, вниз; одна половинка искала потерянное прошлое, другая - мелькающее перед глазами настоящее. - Мама! - позвал малыш. Карлик остановился и посмотрел на малыша, который был одного с ним роста. Их глаза встретились. Уилл откинулся назад, пытаясь вжаться, вклеиться в бетонную стенку. Он почувствовал, что Джим сделал то же самое, но напряженно соображая, дрожа душой, которую старался упрятать в самую темень, подальше от маленькой драмы, разыгравшейся наверху. - Иди сюда, Джуниор! - сказал женский голос. Малыша потянули прочь. Слишком поздно. Потому что Карлик уже смотрел вниз. В его глазах были потерянные где-то клочки и куски человека по имени Фури, который продавал громоотводы сколько-то дней, сколько-то лет тому назад в течение долгого, легкого, безопасного и чудесного времени, пока не родился его нынешний страх. Ох, мистер Фури, подумал Уилл, что они сделали с вами. Бросили в мясорубку, смяли в стальном прессе, выдавили из вас вопли и слезы, заманили в складной ящик и так сжали, что ничего не осталось от вас, мистер Фури… ничего не осталось, но это… Карлик. И в лице Карлика не осталось ничего человеческого, в нем теперь было больше механического, было что-то от машины, точно на самом деле это был фотоаппарат или кинокамера. Хлопающие глаза, отражающие то, что надо, невидящие, открывающие пустую темноту позади зрачков. Щелк. Две линзы наводятся на резкость, экспонируют, и готова картинка - отпечаток решетки. А получилось ли на фотографии то, что под решеткой? Сфотографировал он только металлические прутья, подумал Уилл, или то, что под ними? Целую вечность эта мятая-премятая глиняная кукла, носившая имя Карлик, сидела на корточках, затем поднялась. Его выпученные как шары глаза, его аппараты со вспышкой все еще фотографировали? В действительности Джим и Уилл совсем не были видны, только их тени, их цвет и размер отразились в глазах-камерах Карлика. Они остались на пленке в фотографическом архиве черепа. И только позже - когда? - фотография проявилась бы диким, крошечным, забывчивым, расшатанным и потерянным мозгом. То, что скрывалось под решеткой, стало бы тогда действительно видно. И что потом? Разоблачение! Месть! Уничтожение! Щелк-щелк. Мимо с веселым смехом бежали дети. Карлик-ребенок, увлеченный догонялками, побежал за ними. Он бездумно перескочил совсем на другую сторону своего раздвоенного "я", что-то вспомнил и понял про себя, разыскивая нечто, сам не зная для чего. Закрытое облаками солнце вдруг протянуло луч через все небо. Два мальчика, зажатые в темной яме, едва дышали, стуча зубами от страха. Джим крепко-крепко сжал руку Уилла. Оба ожидали, что вот-вот другие глаза приблизятся и уставятся сквозь железную решетку. Все пять сине-красно-зеленых татуированных глаз упали со стойки. Чарльз Хэлоуэй, прихлебывающий крепкий кофе, легко повернулся на вращающемся стуле. Разрисованный человек наблюдал за ним. Чарльз Хэлоуэй кивнул. Разрисованный человек не ответил, даже не мигнул, но пристально смотрел на привратника библиотеки, пока тот не решил, наконец, отвернуться, но не сделал этого, а просто продолжал пристально глядеть; сам совершенно спокойный, он смотрел на нахального незнакомца. - Что это значит? - спросил владелец кафе. - Ничего, - ответил мистер Дак, наблюдая за отцом Уилла. - Я ищу двух мальчишек. Кто же они? Чарльз Хэлоуэй поднялся, расплатился и пошел к выходу, бросив: "Спасибо, Нед". Мельком он увидел, что человек с татуировкой держал руки, повернув их ладонями вверх к Неду. - Мальчишки? - спросил Нед. - Какого возраста? Дверь хлопнула. Мистер Дак наблюдал за удаляющимся Чарльзом Хэлоуэем. Нед что-то говорил. Но Разрисованный Человек не слышал. Выйдя из кафе, отец Уилла пошел по направлению к библиотеке, но остановился, постоял, направился было к зданию суда, опять остановился, соображая, куда же ему идти, похлопал себя по карману и, обнаружив, что курить нечего, повернул к табачному магазину. Джим взглянул вверх, увидел знакомые стоптанные ботинки, промелькнувшее бледное лицо, волосы как соль с перцем… - Уилл, твой папа! Позови его. Он нам поможет! Но Уилл не хотел звать отца. - Я сам его позову! - сказал Джим. Уилл стукнул Джима по руке и решительно покачал головой: нет, ни за что! Почему? - беззвучно спросил Джим. Потому, ответили губы Уилла. Потому что… он пристально посмотрел вверх… Сейчас, снизу, папа выглядел даже меньше, чем прошлой ночью у дома. И позвать его было все равно что позвать проходящего мимо мальчишку. Но им не нужен был еще один мальчишка, им был нужен генерал, нет, генералиссимус! Он попытался разглядеть лицо папы за витриной табачного магазина, и выяснить, может, оно выглядит старше, тверже, сильнее, чем прошлой ночью, умытое лунным молоком. Но он увидел лишь папины пальцы, которые нервно подергивались, да нерешительный рот. - Одну… это… одну двадцатипятицентовую сигару… - Бог мой, - послышался сверху голос мистера Тетли, - да вы просто богач! Между тем Чарльз Хэлоуэй, сам не понимая зачем, тянул время, неторопливо снимая с сигары целлофановую обертку; он словно ждал какого-то знака, ждал, что произойдет нечто, что объяснит ему, куда он идет, почему вернулся сюда за сигарой, которую вовсе не собирался покупать. Ему показалось, что его два раза позвали, он быстро взглянул в окно на прохожих, увидел клоунов, несущих афиши, затем наклонился, чтобы зажечь сигару, хотя ему совсем не хотелось курить, от голубого газового пламени, вечно горевшего в маленькой серебряной трубке на прилавке; после этого он вышел, выпуская дым изо рта, бросил позолоченный ободок от сигары и увидел, как тот подскочил на металлической решетке у витрины и провалился; Хэлоуэй проследил за ним и заглянул вниз, туда, где… Ободок сверкнул около ноги Уилла Хэлоуэя, его сына. profilib.net Поезд укатил вглубь лунного луга, куда городские парочки любили наведываться, чтобы полюбоваться восходом луны среди похожего на море поля, заполненного по весне травой, в конце лета сеном и снегом зимой; невыразимое удовольствие прогуливаться вдоль шуршащих берегов и любоваться луной, трепетавшей среди бескрайней равнины. Наконец, карнавальный поезд замер в осенней траве, на заброшенной железнодорожной ветке вблизи леса, и друзья, подкравшись, спрятались в кустах, ожидая, что же будет дальше. - Как тихо… - прошептал Уилл. Поезд только что остановился посреди осеннего поля; ни души не было на паровозе, ни души в тендере, ни души в вагонах, мрачно черневших под луной, слышалось лишь легкое потрескивание остывающего металла. - Тссс… - сказал Джим. - Я чувствую: они идут сюда. Уилл ощутил, как мурашки поползли по телу. - Ты думаешь, они знают, что мы подглядываем? - Может быть, - ответил Джим возбужденно. - Тогда почему орган играл сам по себе, без них? - Когда я разберусь в этом, - Джим улыбнулся, - то скажу тебе. Смотри! Зашуршало. С неба, словно возникнув из ничего, опускался огромный, болотного цвета воздушный шар, похожий на луну. Он тихо плыл по ветру в двухстах ярдах от места, где лежали мальчики. - Гляди: под ним корзина! И там кто-то есть! Но тут высокий человек спрыгнул с подножки; он был похож на капитана, который вышел проверить высоту прилива. Весь в черном, с затененным лицом, он направился к середине луга и, подняв к небу руки в черных перчатках, остановился. Он несколько раз взмахнул руками. И поезд ожил. Как в театре марионеток, в одном из окон показалась голова, затем рука, затем другая голова. Два человека в черном пронесли по шелестящей траве темный столб шатра. Было так тихо, что Уилл не смел пошевелиться, чтобы удрать отсюда, тогда как Джим, блестя глазами, жадно смотрел на происходящее. Карнавал должен быть в грохоте, в реве, словно лесоповал в джунглях, где валят, крушат, скатывают огромные стволы, и люди работают с жаром и страстью среди львиного рыка, среди напряженных лошадиных мышц, среди слонов, которые стадами пробиваются сквозь ливни пота, а зебры ржут и стонут, схваченные полосами на своей шкуре, словно тенетами западни. Этот же походил на старые немые фильмы, на театр черно-белых теней; серебристое жерло луны безмолвно курилось клубами света; движения рук были так тихи, что вы слышали, как ветер шевелит пушок на ваших щеках. Множество теней суетилось возле поезда, перетаскивая клетки со зверями на луг, где с погасшими глазами бродила сама темнота, и орган безмолвствовал, если не считать едва различимой безумной мелодии, которую, странствуя по трубам, вызывал легкий бриз. Распорядитель манежа стоял в середине круга. Воздушный шар неподвижно висел в небе, словно голова заплесневевшего зеленого сыра. Затем наступила полная темнота. Последнее, что увидел Уилл, перед тем как облака совсем закрыли луну, был шар, внезапно устремившийся вниз. В ночной тьме он почувствовал, как люди принялись за невидимую работу. Он ощущал воздушный шар как огромного жирного паука, перебирающего стропы, канаты и столбы, поднимающего в небо ткань, похожую на гобелен. Облака поднялись выше. Смутно виднелся шар. На лугу высился остов будущего цирка-шапито: опорные столбы стояли с натянутыми тросами в ожидании, когда их накроют брезентом. Облака клубились в свете луны. Скрытый тенью, Уилл дрожал от холода и страха. Он почувствовал, что Джим пополз вперед, и схватил его за одеревеневшую лодыжку. - Погоди! - сказал Уилл. - Они выносят брезент? - Нет, - ответил Джим. - Ох, нет… Каким-то непостижимым образом оба они знали, что тросы, накинутые на столбы, захватывают облака, раскраивают их, и в струях ветра их сшивает какая-то чудовищная тень, превращая в шатер. И наконец стало слышно, как полощутся по ветру огромные флаги. Движение прекратилось. Густая тьма затихла. Уилл лежал с закрытыми глазами и слышал биение огромных, черных как смоль крыл, словно какая-то чудовищная древняя птица спускается вниз, чтобы жить и дышать, вить гнездо на ночном лугу. Облака рассеялись. Воздушный шар улетел. Люди ушли. Шатры, как черный дождь, колыхались на столбах. Внезапно открылась длинная дорога, ведущая к городу. Уилл огляделся вокруг. Ничего, кроме травы и шорохов. Он медленно повернулся и посмотрел назад, где в темноте и безмолвии стояли пустые шатры. - Мне это не нравится, - сказал он. Джим не мог оторвать глаз от ночного зрелища. - Да, - прошептал он. - Да… Уилл встал. Джим неподвижно лежал на земле. - Джим! - позвал Уилл. Джим дернул головой, словно его ударили. Затем встал на колени и попытался подняться. Его тело поворачивалось, но глаза были прикованы к черным флагам, к огромным рекламам, трепещущим подобно невиданным крыльям, к горнам и демоническим улыбкам. Пронзительно закричала птица. Джим вскочил. Он задыхался. Тени облаков, вселяя панический ужас, гнали их от холмов к городу. Двое мальчишек что есть духу бежали по пустынной дороге. Из распахнутого окна библиотеки тянуло холодным ветром. Чарльз Хэлоуэй неподвижно стоял перед ним. Вдруг он оживился. Внизу вдоль улицы пронеслись два мальчика, за каждым по пятам гналась тень. Они мягко прорисовывались в ночной тьме. - Джим! - позвал пожилой человек. - Уилл! Но голос его был едва слышен. Мальчишки удирали по направлению к дому. Чарльз Хэлоуэй выглянул из окна. Еще раньше, бродя один по библиотеке и позволяя своей щетке болтать о вещах, которые никто другой не мог услышать, он уловил свисток паровоза и растянутые органом-каллиопой звуки церковных гимнов… - Три… - вполголоса произнес он, стоя у окна. - Три часа утра. На лугу, где стояли балаганы, палатки и шатры, карнавал ожидал посетителей. Он ждал того, кто сможет пересечь море травы. Большие балаганы надулись подобно кузнечным мехам. Они медленно выдыхали набранный воздух, который отдавал запахом каких-то древних чудовищ, притаившихся внутри. Но одна лишь луна заглядывала в темноту брезентовых пещер. Невиданные чудовищные твари галопом мчались на карусели. В стороне раскинулись морские сажени Зеркального Лабиринта, который вместил многократные повторения пустого тщеславия и суеты, где одна волна отражений набегает на другую тихо и безмятежно, седея с возрастом, выцветая и белея со временем. Иногда даже тень у входа могла вызвать целую радугу страха, испуга, ужаса, глубоко похороненных в прошлом. Если человек встанет здесь, увидит ли он себя, отраженного в будущее, в вечность миллиард раз? Вернется ли к нему миллиард его образов, его завтрашнее лицо, и послезавтрашнее лицо, и лицо в старости, и еще старше, и еще? Найдет ли он себя, затерянного в чудесной пыли там, вдали, в глубине времен, себя не пятидесяти, а шестидесятилетним, не шестидесяти, а семидесятилетним, не семидесяти, а восьмидесятилетним, девяносто-девяносто-девятилетним? Лабиринт не спрашивал. Лабиринт не говорил. Он просто стоял и ждал, подобно огромному арктическому айсбергу. - Три часа… Чарльза Хэлоуэя охватил озноб. Его кожа сделалась холодной, как у ящерицы. Желудок наполнился свернувшейся кровью. И все-таки он не мог отвернуться от окна библиотеки. Далеко-далеко на лугу что-то блестело. Лунный свет, сверкавший в громадном стекле. Возможно, свет что-то говорил, возможно, это "что-то" было зашифровано. Я пойду туда, подумал Чарльз Хэлоуэй. Я не хочу туда идти. Мне нравится это, думал он, мне это не нравится. Минуту спустя дверь библиотеки захлопнулась за ним. По пути домой он прошел мимо окна пустого магазина. Внутри стояли козлы для пилки дров. Между ними разлилась лужа воды. В воде плавали куски льда. Во льду застыло несколько длинных прядей волос. Чарльз Хэлоуэй заметил все это, но предпочел не рассматривать. Он повернулся и ушел. Вскоре улица была так же пуста, как витрина в скобяной лавке. Далеко-далеко на лугу в Зеркальном Лабиринте мерцали тени, будто обрывки еще не существующей жизни попались в ловушку и ждали, когда их освободят. Итак, Лабиринт ждал, его холодный пристальный взгляд был готов вобрать многих, кто как птица прилетал, чтобы посмотреть, увидеть и улететь с пронзительным криком. Но ни одна птица не прилетала. - Три, - сказал голос. Уилл прислушался, озябший, но уже согревающийся, довольный, что есть крыша над головой, пол внизу, стены и дверь между ним и слишком большой опасностью, слишком большой свободой, слишком долгой ночью. - Три… Голос папы, который сейчас ходит внизу по холлу, разговаривает сам с собой. - Три… Ведь именно в это время, думал Уилл, пришел поезд. Неужели папа видел, слышал, следил? Нет, он не должен! Уилл съежился в постели. Но почему? Он дрожал. Чего он боится? Темный Карнавал стремительно приближается издалека, словно черные штормовые волны, готовые обрушиться на берег. И он, и Джим, и папа знают это, а город крепко спит, не ведая об этом. Да. Уилл глубоко задумался. Да… Три… Три часа утра, думал Чарльз Хэлоуэй, сидя на краешке постели. Почему поезд пришел именно в этот час? profilib.netРэй Брэдбери - И духов зла явилась рать. Брэдбери рэй и духов зла явилась рать
Рэй Брэдбери - И духов зла явилась рать
38
Рэй Брэдбери - И духов зла явилась рать
24
Рэй Брэдбери - И духов зла явилась рать
Рэй Брэдбери - И духов зла явилась рать
III. Исчезновение
45
46
Рэй Брэдбери - И духов зла явилась рать
31
32
Рэй Брэдбери - И духов зла явилась рать
35
Рэй Брэдбери - И духов зла явилась рать
13
14
