АндреевПредчувствовать грядущую бедуНа всей земле и за ее пределомВечерним сердцем в страхе омертвеломЕму ссудила жизнь в его звезду. Он знал, что Космос к грозному судуВсех призовет, и, скорбь приняв всем телом,Он кару зрил над грешным миром, целомРазбитостью своей, твердя: "Я жду". Он скорбно знал, что в жизни человечьейПроводит Некто в сером план увечий,И многое еще он скорбно знал, Когда, мешая выполненью плана,В волнах грохочущего океанаНа мачту поднял бедствия сигнал.1926 АхматоваПослушница обители ЛюбвиМолитвенно перебирает четки.Осенней ясностью в ней чувства четки.Удел – до святости непоправим. Он, Найденный, как сердцем ни зови, Не будет с ней в своей гордыне кроткийИ гордый в кротости, уплывший в лодкеРекой из собственной ее крови. Уж вечер. Белая взлетает стая.У белых стен скорбит она, простая.Кровь капает, как розы, изо рта. Уже осталось крови в ней немного,Но ей не жаль ее во имя Бога;Ведь розы крови – розы для креста…1925 БлокКрасив, как Демон Врубеля для женщин,Он лебедем казался, чье пероБелей, чем облако и серебро,Чей стан дружил, как то ни странно, с френчем… Благожелательный к меньшим и меньшим,Дерзал – поэтно видеть в зле добро.Взлетел. Срывался. В дебрях мысли брел.Любил Любовь и Смерть, двумя увенчан. Он тщетно на земле любви искал:Ее здесь нет. Когда же свой оскалЯвила Смерть, он понял: – Незнакомка… У рая слышен легкий хруст шагов:Подходит Блок. С ним – от его стиховЛучащаяся – странничья котомка…1925 БоратынскийЛожь радостей и непреложье золНаскучили взиравшему в сторонкеНа жизнь земли и наложили пленкиНа ясный взор, что к небу он возвел. Душой метнулся к северу орел,Где вздох крылатый теплится в ребенке,Где влажный бог вкушает воздух тонкий,И речи водопада внемлет дол. Разочарованному обольщеньяДней прежних не дадут отдохновеньяИ горького не усладят питья. С оливой мира смерть, а не с косою.Так! в небе не смутит его земное,Он землю отбывал без бытия…1926 БрюсовЕго воспламенял призывный клич,Кто б ни кричал – новатор или Батый…Не медля честолюбец суховатый,Приемля бунт, спешил его постичь. Взносился грозный над рутиной бичВ руке самоуверенно зажатой,Оплачивал новинку щедрой платойПо-европейски скроенный москвич. Родясь дельцом и стать сумев поэтом,Как часто голос свой срывал фальцетом,В ненасытимой страсти все губя! Всю жизнь мечтая о себе, чугунном,Готовый песни петь грядущих гуннам,Не пощадил он – прежде всех – себя…1926 БунинВ его стихах – веселая капель,Откосы гор, блестящие слюдою,И спетая березой молодоюПеснь солнышку. И вешних вод купель. Прозрачен стих, как северный апрель.То он бежит проточною водою,То теплится студеною звездою,В нем есть какой-то бодрый, трезвый хмель. Уют усадеб в пору листопада.Благая одиночества отрада.Ружье. Собака. Серая Ока. Душа и воздух скованы в кристалле.Камин. Вино. Перо из мягкой стали.По отчужденной женщине тоска.1925 ГиппиусЕе лорнет надменно-беспощаден,Пронзительно-блестящ ее лорнет.В ее устах равно проклятью "нет"И "да" благословляюще, как складень. Здесь творчество, которое не на день,И женский здесь не дамствен кабинет…Лью лесть ей в предназначенный сонет,Как льют в фужер броженье виноградин. И если в лирике она слаба(Лишь издевательство – ее судьба!) –В уменье видеть слабость нет ей равной. Кровь скандинавская прозрачней льда,И скован шторм на море навсегдаЕе поверхностью самодержавной.1926 ГончаровРассказчику обыденных историйСужден в удел оригинальный дар,Врученный одному из русских бар,Кто взял свой кабинет с собою в море… Размеренная жизнь – иному горе,Но не тому, кому претит угар,Кто, сидя у стола, был духом яр,Обрыв страстей в чьем отграничен взоре… Сам, как Обломов, не любя шагов,Качаясь у японских берегов,Он встретил жизнь совсем иного склада, Отличную от родственных громад,Игрушечную жизнь, чей ароматВпитал в свои борта фрегат "Паллада".1926 Горький Талант смеялся… Бирюзовый штиль,Сияющий прозрачностью зеркальной,Сменялся в нем вспененностью сверкальной,Морской травой и солью пахнул стиль. Сласть слез соленых знала Изергиль,И сладость волн соленых впита Мальвой.Под каждой кофточкой, под каждой тальмой –Цветов сердец зиждительная пыль. Всю жизнь ничьих сокровищ не наследник,Живописал высокий исповедникДуши, смотря на мир не свысока. Прислушайтесь: в Сорренто, как на Капри,Еще хрустальные сочатся каплиКлючистого таланта босяка.1926 Гумилев Путь конквистадора в горах остер.Цветы романтики на дне нависли.И жемчуга на дне – морские мысли –Трехцветились, когда ветрел костер. Их путешественник, войдя в шатер,В стихах свои писания описьмил.Уж как Европа Африку не высмей,Столп огненный – души ее простор. Кто из поэтов спел бы живописнейТого, кто в жизнь одну десятки жизнейУмел вместить? Любовник, Зверобой, Солдат – все было в рыцарской манере.…Он о Земле тоскует на Венере,Вооружась подзорною трубой.1926–1927 Достоевский Его улыбка – где он взял ее? –Согрела всех мучительно-влюбленных,Униженных, больных и оскорбленных,Кошмарное земное бытие. Угармонированное своеВ падучей сердце – радость обреченных,Истерзанных и духом исступленных –В целебное он превратил питье. Все мукой опрокинутые лица,Все руки, принужденные сложитьсяВ крест на груди, все чтущие закон, Единый для живущих – Состраданье,Все, чрез кого познали оправданье,И – человек почти обожествлен.1926 Есенин Он в жизнь вбегал рязанским простаком,Голубоглазым, кудреватым, русым,С задорным носом и веселым вкусом,К усладам жизни солнышком влеком. Но вскоре бунт швырнул свой грязный комВ сиянье глаз. Отравленный укусомЗмей мятежа, злословил над Иисусом,Сдружиться постарался с кабаком… В кругу разбойников и проституток,Томясь от богохульных прибауток,Он понял, что кабак ему поган… И богу вновь раскрыл, раскаясь, сениНеистовой души своей Есенин,Благочестивый русский хулиган…1925 Зощенко – Так вот как вы лопочете? Ага! –Подумал он незлобиво-лукаво.И улыбнулась думе этой слава,И вздор потек, теряя берега. Заныла чепуховая пурга, –Завыражался гражданин шершаво,И вся косноязычная державаВонзилась в слух, как в рыбу – острога. Неизлечимо-глупый и ничтожный,Возможный обыватель невозможный,Ты жалок и в нелепости смешон! Болтливый, вездесущий и повсюдный,Слоняешься в толпе ты многолюдной,Где все мужья своих достойны жен.1927 Вячеслав Иванов По кормчим звездам плыл суровый бригНа поиски угаснувшей Эллады.Во тьму вперял безжизненные взглядыСидевший у руля немой старик. Ни хоры бурь, ни чаек скудный крик,Ни стрекотанье ветреной цикады,Ничто не принесло ему услады:В своей мечте он навсегда поник. В безумье тщетном обрести былоеУмершее, в живущем видя злое,Препятствовавшее венчать венцом Ему объявшие его химеры,Бросая морю перлы в дар без меры,Плыл рулевой, рожденный мертвецом.1926 Георгий Иванов Во дни военно-школьничьих погонУже он был двуликим и двуличным:Большим льстецом и другом невеличным,Коварный паж и верный эпигон. Что значит бессердечному законЛюбви, пшютам несвойственный столичным,Кому в душе казался всеприличнымВоспетый класса третьего вагон. А если так – все ясно остальное.Перо же, на котором вдосталь гноя,Обмокнуто не в собственную кровь. И жаждет чувств чужих, как рыбарь – клева;Он выглядит "вполне под Гумилева",Что попадает в глаз, минуя бровь…1926. Valaste Инбер Влюбилась как-то Роза в Соловья:Не в птицу роза – девушка в портного,И вот в давно обычном что-то ново,Какая-то остринка в нем своя… Мы в некотором роде кумовья:Крестили вместе мальчика льняного –Его зовут Капризом. В нем родного –Для вас достаточно, сказал бы я. В писательнице четко сочеталисьЛегчайший юмор, вдумчивый анализ,Кокетливость, печаль и острый ум. И грация вплелась в талант игриво.Вот женщина, в которой сердце живоИ опьяняет вкрадчиво, как "мумм".1927 Кузмин В утонченных до плоскости стихах –Как бы хроническая инфлуэнца.В лице все очертанья вырожденца.Страсть к отрокам взлелеяна в мечтах. Запутавшись в эстетности сетях,Не без удач выкидывал коленца,А у него была душа младенца,Что в глиняных зачахла голубках. Он жалобен, он жалостлив и жалок.Но отчего от всех его фиалокИ пошлых роз волнует аромат? Не оттого ль, что у него, позера,Грустят глаза – осенние озера, –Что он, – и блудный, – все же Божий брат?…1926 Куприн Писатель балаклавских рыбаков,Друг тишины, уюта, моря, селец,Тенистой Гатчины домовладелец,Он мил нам простотой сердечных слов… Песнь пенилась сиреневых садов –Пел соловей, весенний звонкотрелец,И, внемля ей, из армии пришелецВ душе убийц к любви расслышал зов… Он рассмотрел вселенность в деревеньке,Он вынес оправданье падшей Женьке,Живую душу отыскал в коне… И чином офицер, душою инок,Он смело вызывал на поединокВсех тех, кто жить мешал его стране.1925 Лермонтов Над Грузией витает скорбный дух –Невозмутимых гор мятежный Демон,Чей лик прекрасен, чья душа – поэма,Чье имя очаровывает слух. В крылатости он, как ущелье, глухК людским скорбям, на них взирая немо.Прикрыв глаза крылом, как из-под шлема,Он в девушках прочувствует старух. Он в свадьбе видит похороны. В светеНаходит тьму. Резвящиеся детиУбийцами мерещатся ему. Постигший ужас предопределенья,Цветущее он проклинает тленье,Не разрешив безумствовать уму.1926 Лесков Ее низы – изморина и затерть.Российский бабеизм — ее верхи.Повсюду ничевошные грехи.Осмеркло все: дворец и церкви паперть. Лжет, как историк, даже снега скатерть:Истает он, и обнажатся мхи,И заструят цветы свои духи,Придет весна, светла как божья матерь, И повелит держать пасхальный звон,И выйдет, как священник на амвон,Писатель, в справедливости суровый, И скажет он: "Обжора Шерамур,В больной отчизне дураков и дурТы самый честный, нежный и здоровый".1927 Мирра Лохвицкая Я чувствую, как музыкою дальнейВ мой лиственный повеяло уют.Что это там? – фиалки ли цветут?Поколебался стих ли музыкальный? Цвет опадает яблони венчальной.В гробу стеклянном спящую несут.Как мало было пробыто минутЗдесь, на земле, прекрасной и печальной! Она ушла в лазурь сквозных долин,Где ждал ее мечтанный Ванделин,Кто человеческой не принял плоти, Кто был ей верен многие века,Кто звал ее вселиться в облака,Истаясь обреченные в полете…1926 Маяковский Саженным – в нем посаженным – стихамСбыт находя в бродяжьем околотке,Где делает бездарь из них колодки,В господском смысле он, конечно, хам. Поет он гимны всем семи грехам,Непревзойденный в митинговой глотке.Историков о нем тоскуют плеткиПройтись по всем стихозопотрохам… В иных условиях и сам, пожалуй,Он стал иным, детина этот шалый,Кощунник, шут и пресненский апаш: В нем слишком много удали и мощи,Какой полны издревле наши рощи,Уж слишком он весь русский, слишком наш!1926 Некрасов Блажен, кто рыцарем хотя на часСумел быть в злую, рабскую эпоху,Кто к братнему прислушивался вздохуИ, пламенея верой, не погас. Чей хроменький взъерошенный ПегасДля Сивки скудную оставил крохуОвса, когда седок к царю ГорохуПлелся поведать горестный рассказ… А этот царь – Общественное Мненье, –В нем видя обладателя именьяИ барственных забавника охот, Тоску певца причислил к лицемерью;Так перед плотно запертою дверьюРыдал Некрасов, русский Дон Кихот.1925 Одоевцева Все у нее прелестно – даже "ну"Извозчичье, с чем несовместна прелесть…Нежданнее, чем листопад в апреле,Стих, в ней открывший жуткую жену… Серпом небрежности я не сожнуПосевов, что взошли на акварели…Смущают иронические трелиНасторожившуюся вышину. Прелестна дружба с жуткими котами, –Что изредка к лицу неглупой даме, –Кому в самом раю разрешено Прогуливаться запросто, в побывкуСвою в раю вносящей тонкий привкусОстрот, каких эдему не дано…1926 Пушкин Есть имена как солнце! Имена –Как музыка! Как яблоня в расцвете!Я говорю о Пушкине: поэте,Действительном в любые времена! Но понимает ли моя страна –Все эти старцы, юноши и дети, –Как затруднительно сказать в сонетеО том, кем вся душа моя полна? Его хвалить! – пугаюсь повторений…Могу ли запах передать сирени?Могу ль рукою облачко поймать? Убив его, кому все наши вздохи,Дантес убил мысль русскую эпохи,И это следовало бы понять…1926 Салтыков-Щедрин Не жутко ли, – среди губернских дурИ дураков, туземцев Пошехонья,Застывших в вечной стадии просонья,Живуч неумертвимый помпадур? Неблагозвучьем звучен трубадур,Чей голос, сотрясая беззаконье,Вещал в стране бесплодье похоронье,Чей смысл тяжел, язвителен и хмур. Гниет, смердит от движущихся труповНеразрушимый вечно город Глупов –Прорусенный, повсюдный, озорной. Иудушки из каждой лезут щели.Страну одолевают. Одолели.И нет надежд. И где удел иной?1926 Северянин Он тем хорош, что он совсем не то,Что думает о нём толпа пустаяСтихов принципиально не читая,Раз нет в них ананасов и авто. Фокстрот, кинематограф и лото –Вот, вот куда людская мчится стая!А между тем душа его простая,Как день весны! Но это знает кто? Благословляя мир, проклятье войнамОн шлёт в стихе, признания достойном,Слегка скорбя, подчас слегка шутя Над вечно первенствующей планетой…Он в каждой песне, им от сердца спетой,Иронизирующее дитя.1926 Сологуб Неумолимо солнце, как дракон.Животворящие лучи смертельны.Что ж, что поля ржаны и коростельны? –Снег выпадет. Вот солнечный закон. Поэт постиг его, и знает он,Что наши дни до ужаса предельны,Что нежностью мучительною хмельныЗемная радость краткая и стон. Как дряхлый триолет им омоложен!Как мягко вынут из глубоких ноженУзором яда затканный клинок! И не трагично ль утомленным векамСмежиться перед хамствующим веком,Что мелким бесом вертится у ног?..1926 Лев Толстой Он жил в Утопии. Меж тем в МосквеИ в целом мире, склонные к причуде,Забыв об этом, ждали, что все людиДолжны пребыть в таком же волшебстве. И силились, с сумбуром в голове,Под грохоты убийственных орудий,К нему взнести умы свои и груди,Бескрылые в толстовской синеве… Солдат, священник, вождь, рабочий, пьяныйСкитались перед Ясною Поляной,Измученные в блуде и во зле. К ним выходило старческое тело,Утешить и помочь им всем хотелоИ – не могло: дух не был на земле…Ноябрь 1925 Тургенев Седой колосс, усталый, старый левС глазами умирающей газели,Он гордый дух, над ним всю жизнь виселиУтесы бед и смерть, оскалив зев… Как внятен женских русских душ напевЕму в его трагичной каруселиОт Франции и до страны метели,Где тлел к нему неправый, мелкий гнев… Его натуре хрупкой однолюба,Кому претило все, что в жизни грубо,Верна любовь к певунье, в чье гнездо Он впущен был, и – горькая победа, –Ему давала в роли ЛюдоедаТургеневу! – Полина Виардо…1925 Тютчев Мечта природы, мыслящий тростник,Влюбленный раб роскошной малярии,В душе скрывающий миры немые,Неясный сердцу ближнего, поник. Вечерний день осуеверил лик,В любви последней чувства есть такие,Блаженно безнадежные. РоссияПостигла их. И Тютчев их постиг. Не угасив под тлеющей фатоюОгонь поэтов, вся светясь мечтою,И трепеща любви, и побледнев, В молчанье зрит страна долготерпенья,Как омывает сорные селеньяГромокипящим Гебы кубком гнев.1926 Тэффи С Иронии, презрительной звезды,К земле слетела семенем сирениИ зацвела, фатой своих куренийОбволокнув умершие пруды. Людские грезы, мысли и труды –Шатучие в земном удушье тени –Вдруг ожили в приливе дуновенийЦветов, заполонивших все сады. О, в этом запахе инопланетномЗачахнут в увяданье незаметномЗемная пошлость, глупость и грехи. Сирень с Иронии, внеся расстройствоВ жизнь, обнаружила благое свойство:Отнять у жизни запах чепухи…1925 Фет Эпоха робкого дыханья… ГдеТвое очарованье? Где твой шепот?Практичность производит в легких опыт,Что вздох стал наглым, современным-де… И вот взамен дыханья – храп везде.Взамен стихов — косноязычный лопот.Всех соловьев практичная ЕвропаДожаривает на сковороде… Теперь – природы праздный соглядатай –О чем бы написал под жуткой датойРосистым, перламутровым стихом? В век, деловой красою безобразный,Он был бы не у дел, помещик праздный,Свиставший тунеядным соловьем…1926 Чехов Не знаю, как для англичан и чехов,Но он отнюдь для русских не смешон,Сверкающий, как искристый крюшон,Печальным юмором серьезный Чехов. Провинциалки, к цели не доехав,Прошались с грезой. Смех их притушен.И сквозь улыбку мукою прожженУдел людей разнообразных цехов. Как и тогда, как много лет назад,Благоухает наш вишневый сад,Где чувства стали жертвой мелких чувствец… Как подтвержденье жизненности тем –Тем пошлости – доставлен был меж темПрах Чехова в вагоне из-под устриц…1925 Шмелев Все уходило. Сам цветущий КрымУже задумывался об уходе.В ошеломляемой людьми природеТаилась жуть. Ставало все пустым. И море посинелым и густымБаском ворчало о людской свободе.И солнце в безучастном небосводеСветило умирающим живым. Да, над людьми, в страданьях распростертых,Глумливое светило солнце мертвыхВ бессмысленно-живом своем огне, Как злой дракон совсем из Сологуба,И в смехе золотом все было грубоЗатем, что в каждом смерть была окне…1927 literatura5.narod.ru Георгий Иванов Мелодия становится цветком,Он распускается и осыпается,Он делается ветром и песком,Летящим на огонь весенним мотыльком,Ветвями ивы в воду опускается... Проходит тысяча мгновенных лет,И перевоплощается мелодияВ тяжёлый взгляд, в сиянье эполет,В рейтузы, в ментик, в «Ваше благородие»В корнета гвардии — о, почему бы нет?.. Туман... Тамань... Пустыня внемлет Богу.— Как далеко до завтрашнего дня!.. И Лермонтов один выходит на дорогу,Серебряными шпорами звеня. Евгений Баратынский. Память поэту Когда твой голос, о поэт,Смерть в высших звуках остановит,Когда тебя во цвете летНетерпеливый рок уловит, — Кого закат могучих днейВо глубине сердечной тронет?Кто в отзыв гибели твоейСтеснённой грудию восстонет, И тихий гроб твой посетит,И, над умолкшей АонидойРыдая, пепел твой почтитНелицемерной панихидой? Никто! — но сложится певцуКанон намеднишним Зоилом,Уже кадящим мертвецу,Чтобы живых задеть кадилом. Велимир Хлебников На родине красивой смерти — Машуке,Где дула войскового дымОбвил холстом пророческие очи,Большие и прекрасные глаза,И белый лоб широкой кости, —Певца прекрасные глаза,Чело прекрасной костиК себе на небо взяло небо,И умер навсегдаЖелезный стих, облитый горечью и злостью.Орлы и ныне помнятСражение двух желез,Как небо рокоталоИ вспыхивал огонь.Пушек облаков тяжёлый выстрелВ горах далече покатилсяИ отдал честь любимцу чести,Сыну земли с глазами неба.И молния синею веткой огняБлеснула по небуИ кинула в гроб травянойКак почести неба.И загрохотал в честь смерти выстрел тучиТяжёлых гор.Глаза убитого певцаИ до сих пор живут не умираяВ туманах гор.И тучи крикнули: «Остановитесь,Что делаете, убийцы?» — тяжёлый голос прокатился.И до сих пор им молятся,Глазам,Во время бури.И были вспышки грозПрекрасны, как убитого глаза.И луч тройного бога смертиПо зеркалу судьбыБлеснул — по Ленскому и Пушкину, и брату в небесах.Певец железа — он умер от железа.Завяли цветы пророческой души.И дула дым священникомПропел напутственное слово,А небо облачные почестиВоздало мёртвому певцу.И доныне во время буриГорец говорит:«То Лермонтова глаза».Стоусто небо застонало,Воздавши воинские почести,И в небесах зажглись, как очи,Большие серые глаза.И до сих пор живут средь облаков,И до сих пор им молятся олени,Писателю России с туманными глазами,Когда полёт орла напишет над утёсомБольшие медленные брови.С тех пор то небо серое —Как тёмные глаза.<Октябрь 1921> Михаил Кузмин. Лермонтову С одной мечтой в упрямом взоре,На Божьем свете не жилец,Ты сам — и Демон, и Печорин,И беглый, горестный чернец.Ты с малых лет стоял у двери,Твердя: «Нет, нет, я ухожу», —Стремясь и к первобытной вере,И к романтичному ножу.К земле и людям равнодушен,Привязан к выбранной судьбе,Одной тоске своей послушен,Ты миру чужд, и мир — тебе.Ты страсть мечтал необычайной,Но ах, как прост о ней рассказ!Пленился ты Кавказа тайной, —Могилой стал тебе Кавказ.И Божьи радости мелькнули,Как сон, как снежная метель...Ты выбираешь — что? две пулиДа пошловатую дуэль.Поклонник демонского жара,Ты детский вызов слал ТворцуРоссия, милая Тамара,Не верь печальному певцу. В лазури бледной он узнает,Что был лишь начат долгий путь.Ведь часто и дитя кусаетКормящую его же грудь. Игорь Северянин. Лермонтов Над Грузией витает скорбный дух —Невозмутимых гор мятежный Демон,Чей лик прекрасен, чья душа — поэма,Чьё имя очаровывает слух.В крылатости он, как в ущелье, глухК людским скорбям, на них взирая немо.Прикрыв глаза крылом, как из-под шлема,Он в девушках прочувствует старух.Он в свадьбе видит похороны. В светеНаходит тьму. Резвящиеся детиУбийцами мерещатся ему. Постигший ужас предопределенья,Цветущее он проклинает тленье,Не разрешив безумствовать уму.1926 Борис Слуцкий. Слава Лермонтова Дамоклов мечразрубит узел Гордиев,расклюет Прометея вороньё,а мы-то что?А мы не гордые.Мы просто дело делаем своё.А станет мифом или же сказаньем,достанет наша слава до небес —мы ко своим Рязаням и Казанямне слишком проявляем интерес.Но "Выхожу один я на дорогу"в Сараево, в далёкой стороне,за тыщу вёрст от отчего порогамне пел босняк,и было сладко мне. Юрий Кублановский. Посвящается Лермонтову Мира и забвеньяНе надо мне!Л. В альпийском леднике седеющем подснежникразбуженный угас.Мир сердцу твоему, хромающий мятежник!И прежде и сейчасот выщербленных плит кавказской цитаделине близок путь.Печальные глаза с овальной акварелизакрой когда-нибудь.В испарине скакун, армейская рубаха,омытый солью стих.Но твой жестокий смех сжимал сердца от страхана водах у больных.Ты зримо презирал актёрские повадкидержавного паши.Но молния сожгла походную палаткутвоей души....Не голубой мундир своею чёрной кровьюсмывает желчный грим с усталого лица,а Демон, наконец, спустился к изголовьювзглянуть на своего творца.1977 Я был в юности — вылитый Лермонтов.Видно, так на него походил,что кричали мне — Лермонтов! Лермонтов! —на дорогах, где я проходил. Я был в том же, что Лермонтов, чине.Я усы отрастил на войне.Вероятно, по этой причинебыло сходство заметно вдвойне. Долго гнался за мной этот возглас.Но, на некий взойдя перевал,перешёл я из возраста в возраст,возраст лермонтовский миновал. Я старел, я толстел, и с годаминачинали друзья находить,что я стал походить на Бальзака,на Флобера я стал походить. Хоть и льстила мне видимость эта,но в моих уже зрелых летахпонимал я, что сущность предметаможет с внешностью быть не в ладах. И тщеславья — древнейшей религии —я поклонником не был, увы.Так что близкое сходство с великимине вскружило моей головы. Но как горькая память о юности,о друзьях, о любви, о войне,всё звучит это — Лермонтов! Лермонтов! —где-то в самой моей глубине. Константин Бальмонт 1Опальный ангел, с небом разлучённый,Узывный демон, разлюбивший ад,Ветров и бурь бездомных странный брат,Душой внимавший песне звёзд всезвонной, На празднике — как призрак похоронный,В затишье дней — тревожащий набат,Нет, не случайно он среди громадКавказских — миг узнал смертельно-сонный. Где мог он так красиво умереть,Как не в горах, где небо в час заката —Расплавленное золото и медь, Где ключ, пробившись, должен звонко петь,Но также должен в плаче пасть со ската,Чтоб гневно в узкой пропасти греметь. 2Внимательны ли мы к великим славам,В которых из миров нездешних свет?Кольцов, Некрасов, Тютчев, звонкий ФетЗа Пушкиным явились величавым. Но раньше их, в сиянии кровавом,В горенье зорь, в сверканье лучших лет,Людьми был загнан пламенный поэт,Не захотевший медлить в мире ржавом. Внимательны ли мы хотя теперь,Когда с тех пор прошло почти столетье,И радость или горе должен петь я? А если мы открыли к свету дверь,Да будет дух наш солнечен и целен,Чтоб не был мёртвый вновь и вновь застрелен. 3Он был один, когда душой алкал,Как пенный конь в разбеге диких гонок.Он был один, когда, полуребёнок,Он в Байроне своей тоски искал. В разливе нив и в перстне серых скал,В игре ручья, чей плеск блестящ и звонок,В мечте цветочных ласковых коронокОн видел мёд, который отвергал. Он был один, как смутная комета,Что головнёй с пожарища летит,Вне правила расчисленных орбит. Нездешнего звала к себе приметаНездешняя. И сжёг своё он лето.Однажды ли он в смерти был убит? 4Мы убиваем гения стократно,Когда, рукой его убивши раз,Вновь затеваем скучный наш рассказ,Что нам мечта чужда и непонятна. Есть в мире розы. Дышат ароматно.Цветут везде. Желают светлых глаз.Но заняты собой мы каждый час —Миг встречи душ уходит безвозвратно. За то, что он, кто был и горд и смел,Блуждая сам над сумрачною бездной,Нам в детстве в душу ангела напел, — Свершим сейчас же сто прекрасных дел:Он нам блеснёт улыбкой многозвездной,Не покидая вышний свой предел. Евгений Евтушенко. Баллада о шефе жандармов и о стихотворении Лермонтова «На смерть поэта» Я представляю страх и обалденье,когда попало в Третье отделенье«На смерть Поэта»...Представляю я,как начали все эти гады бегать,на вицмундиры осыпая перхоть,в носы табак спасительный суя.И шеф жандармов — главный идеолог,ругая подчинённых идиотов,надел очки... Дойдя до строк: «Но есть,есть Божий суд, наперсники разврата...» —он, вздрогнув, огляделся вороватои побоялся ещё раз прочесть. Уже давно докладец был состряпан,и на Кавказ М.Лермонтов запрятан,но Бенкендорф с тех пор утратил сон.Во время всей бодяги царедворской —приёмов, заседаний, церемоний:«Есть Божий суд...» — в смятенье слышал он. «Есть Божий суд...» — метель ревела в окна.«Есть Божий суд...» — весной стонала Волгав раздольях исстрадавшихся степных.«Есть Божий суд...» — кандальники бренчали.«Есть Божий суд...» — безмолвствуя, кричалиглаза скидавших шапки крепостных. И шеф, трясясь от страха водянисто,украдкой превратился в атеиста.Шеф посещал молебны, как всегда,с приятцей размышляя в кабинете,что всё же Бога нет на этом свете,а значит, нет и Божьего суда. Но вечнонадо всеми подлецами —жандармами, придворными льстецами, —как будто их грядущая судьба,звучит с неумолимостью набата:«Есть Божий суд, наперсники разврата...Есть Божий суд... Есть грозный судия...» И если даже нет на свете Бога,не потирайте руки слишком бодро:вас вицмундиры ваши не спасут,—придёт за всё когда-нибудь расплата.Есть Божий суд, наперсники разврата,и суд поэта — это Божий суд! Анатолий Жигулин. Стихи Когда мне былоОчень-очень трудно,Стихи читал яВ карцере холодном.И гневные, пылающие строкиТюремный сотрясали потолок: «Вы, жадною толпой стоящие у трона,Свободы, Гения и Славы палачи!Таитесь вы под сению закона,Пред вами суд и правда — всё молчи!..» И в камеру врывался надзирательС испуганным дежурным офицером.Они орали:— Как ты смеешь, сволочь,ЧитатьАнтисоветскиеСтихи!1962 Борис Чичибабин. Пушкин и Лермонтов Никнет ли, меркнет ли дней синева —на небе горестномшепчут о вечном родные словамаминым голосом.Что там — над бездною судеб и смут,ангелы, верно, там?Кто вы, небесные, как вас зовут?— Пушкин и Лермонтов.В скудости нашей откуда взялись,нежные, во свете?— Всё перевесит блаженная высь…— Не за что, Господи!Сколько в стремнины, где кружит листва,спущено неводов, —а у ранимости лика лишь два —Пушкин и Лермонтов.Детский, о Боже, младенческий зов…Черепом — в росы я…Здесь их обоих — на месте, как псов,честные взрослые.Вволю ль повыпито водочки злой,пуншей и вермутов?Рано вы русскою стали землёй,Пушкин и Лермонтов.Что же в нас, люди, святое мертво?Кашель, упитанность.Злобные алчники мира сего,как же любить-то нас?Не зарекайтесь тюрьмы и сумы —экая невидаль!Сердцу единственный выход из тьмы —Пушкин и Лермонтов.Два белоснежных, два тёмных крыла,зори несметные, —с вами с рожденья душа обрелачары бессмертия.Господи Боже мой, как хорошо!Пусто и немотно.До смерти вами я заворожен,Пушкин и Лермонтов.Крохотка неба в тюремном окне…С кем перемолвитесь?..Не было б доли, да выпала мневечная молодость.В дебрях жестокости каждым таясьвздохом и лепетом,только и памяти мне — что о вас,Пушкин и Лермонтов.Страшно душе меж темнот и сует,мечется странница.В мире случайное имя «поэт»в Вечности славится. К чуду бессуетной жизни готов,в радость уверовав,весь я в сиянии ваших стихов,Пушкин и Лермонтов. Игорь Шкляревский Земные взоры Пушкина и БлокаУстремлены с надеждой в небеса,А Лермонтова чёрные глазаС небес на землю смотрят одиноко. Ярослав Смеляков Я смутно помню тот огромный зал,Где, опершись на белую колонну,Средь подлецов, отличьями клеймённых,Как чужестранец, Лермонтов стоял. Николай Глазков О Лермонтове что сказать могу?Люблю его могучую строку,Есенин поравняться с ним не смог.Чту чудо. Только он сумел взойтиК таким высотам лет до тридцати —Единственный в шестнадцать лет пророк! Леонид Хаустов Словно по велению народаИ убитый он заговорил.Пушкин жил ещё четыре года,Потому что Лермонтов творил. Белла Ахмадулина Глубокий нежный сад, впадающий в Оку,стекающий с горы лавиной многоцветья.Начнёмте же игру, любезный друг, ау!Останемся в саду минувшего столетья. Ау, любезный друг, вот правила игры:не спрашивать зачем и поманить рукоюв глубокий нежный сад, стекающий с горы,упущенный горой, воспринятый Окою. Попробуем следить за поведеньем двухкисейных рукавов, за блеском медальона,сокрывшего в себе... ау, любезный друг!..сокрывшего, и пусть, с нас и того довольно. Заботясь лишь о том, что стол накрыт в саду,забыть грядущий век для сущего событья.Ау, любезный друг! Идёте ли? — Иду. —Идите! Стол в саду накрыт для чаепитья. А это что за гость? — Да это юный внукАрсеньевой. — Какой? — Столыпиной. — Ну, что же,храни его Господь. Ау, любезный друг!Далекий свет иль звук — чирк холодом по коже. Ау, любезный друг! Предчувствие бедыпреувеличит смысл свечи, обмолвки, жеста.И, как ни отступай в столетья и сады,душа не сыщет в них забвенья и блаженства. Евгений Евтушенко. Лермонтов О ком под полозьями плачетсырой петербургский ледок?Куда этой полночью скачетисхлёстанный снегом седок?Глядит он вокруг прокажённо,и рот ненавидяще сжат.В двух карих зрачках пригвождённодва Пушкина мёртвых лежат.Сквозь вас, петербургские пурги,он видит свой рок впереди,ещё до мартыновской пули,с дантесовской пулей в груди.Но в ночь — от друзей и от черни,от впавших в растленье и лень —несётся он тенью отмщеньяза ту неотмщённую тень.В нём зрелость не мальчика — мужа,холодная, как остриё.Дитя сострадания — муза,но ненависть — нянька её.И надо в дуэли доспорить,хотя после стольких потерьнайти секундантов достойныхнемыслимо трудно теперь. Но пушкинский голос гражданствак барьеру толкает: «Иди!»...Поэты в России рождалисьс дантесовской пулей в груди. Николай Рубцов. Дуэль Напраснодуло пистолетаВраждебно целилось в него;Лицо великого поэтаНе выражало ничего!Уже давно,как в Божью милость,Он молча верилв смертный рок.И сердце Лермонтова билось,Как в дни обидчивых тревог.Когда же выстрелгрянул мимо(Наверно, врагНе спал всю ночь!),Поэт зевнул невозмутимоИ пистолет отбросил прочь... Ярослав Смеляков. На поверке Бывают дни без фейерверка,Когда огромная странаОсенним утром на поверкеВсе называет имена.Ей нужно собственные силыУма и духа посчитать.Открылись двери и могилы,Разъялась тьма, отверзлась гладь.Притихла ложь, умолкла злоба,Прилежно вытянулась спесь.И Лермонтов встаёт из гробаИ отвечает громко: «Здесь!» О, этот Лермонтов опальный,Сын нашей собственной земли,Чьи строки, как удар кинжальный,Под сердце самое вошли!Он, этот Лермонтов могучий,Сосредоточась, добр и зол,Как бы светящаяся туча,По небу русскому прошёл. Аполлон Майков. На смерть Лермонтова И он угас! и он в земле сырой!Давно ль его приветствовали плески?Давно ль в его заре, в её восходном блескеПровидели мы полдень золотой?Ему внимали мы в тиши, благоговея,Благословение в нём свыше разумея, —И он угас, и он утих,Как недосказанный великий, дивный стих! И нет его!.. Но если умиратьТак рано, на заре, помазаннику Бога, —Так там, у горнего порога,В соседстве звёзд, где дух, забывши прах,Свободно реет ввысь, и цепенеют взорыНа этих девственных снегах,На этих облаках, обнявших сини горы,Где волен близ небес, над бездною зыбей,Лишь царственный орёл да вихорь беспокойный, —Для жертвы избранной там жертвенник достойный,Для гения — достойный мавзолей! Анна Ахматова Здесь Пушкина изгнанье началосьИ Лермонтова кончилось изгнанье.Здесь горных трав легко благоуханье,И только раз мне видеть удалосьУ озера, в густой тени чинары,В тот предвечерний и жестокий час —Сияние неутолённых глазБессмертного любовника Тамары.1927, Кисловодск Константин Бальмонт. К Лермонтову Нет, не за то тебя я полюбил,Что ты поэт и полновластный гений,Но за тоску, за этот страстный пылНи с кем не разделяемых мучений,За то, что ты нечеловеком был.О, Лермонтов, презрением могучимК бездушным людям, к мелким их страстям,Ты был подобен молниям и тучам,Бегущим по нетронутым путям,Где только гром гремит псалмом певучим. И вижу я, как ты в последний разБеседовал с ничтожными сердцами,И жёстким блеском этих тёмных глазТы говорил: «Нет, я уже не с вами!»Ты говорил: «Как душно мне средь вас!» Белла Ахмадулина. Дуэль И снова, как огни мартенов,Огни грозы над темнотой.Так кто же победил — МартыновИль Лермонтов в дуэли той?Дантес иль Пушкин?Кто там первый?Кто выиграл и встал с земли?Кого дорогой этой белойНа чёрных санках повезли?Но как же так? По всем приметам,Другой там победил, другой,Не тот, кто на снегу примятомЛежал кудрявой головой.Что делать, если в схватке дикойВсегда дурак был на виду.Меж тем как человек великий,Как мальчик, попадал в беду?Чем я утешу поражённыхНичтожным превосходством зла,Прославленных и побеждённыхПоэтов, погибавших зря?Я так скажу: не в этом дело,Давным-давно, который годЗабыли мы иль проглядели,Но всё идет наоборот!Мартынов пал под той горою,Он был наказан тяжело,И вороньё ночной пороюЕго терзало и несло.А Лермонтов зато — сначалаВсё начинал и гнал коня,И женщина ему кричала:«Люби меня, люби меня!»Дантес лежал среди сугробов,Подняться не умел с земли,А мимо медленно, сурово,Не оглянувшись, люди шли.Он умер или жив остался —Никто того не различал.А Пушкин пил вино, смеялся,Ругался и озорничал.Стихи писал, не знал печали,Дела его прекрасно шли,И поводила всё плечами,И улыбалась Натали.Для их спасения — навечноПорядок этот утверждён.И торжествующий невеждаПриговорён и осуждён! Михаил Генделев. Памяти демона 1Какзмея учат молокутакзмеи любят молоконов молоке перед грозой скисает жало гюрзу тенгинского полкавспоила смерть его строкужелезным ржавым молокомне отпускала от грудинеудержала 2шармёр на водах кислых девзвездострадальца на манермадамда он мясникмадамстарлей спецназа царя игральный офицермладой опальный волкодаввцепившийсякак бультерьерв хребетКавказу 3тосаблезубый как Аллахи на душе его ни згиах на устах его молчокина челе его ни блика новыскочив из-за угластремглав запутавшись в полахозноб как мальчик-казачокбежал висеть на удилахего словесности его прекраснодиколикой 4онприходил из-за рекииз делауцелев такии с шашки слизывал мозгипобегом базилика как будто бы и ни при чёмтомительно склоняет в сонисамому немногочёртпротивунравственно и дико 5лишь злой чечен не спросит чемпосле химчистки от плечапах правый пахибрякрукав бекешипоэт и в азии поэткогда скажу и нетинаднад уммой милосердия закатМедины от Святой до Маракеша 6изнашей школы он одинв ком странность я не находилк выпиливанью лобзикомаулов цельных Господии выжиганью по Корануион коронный он гусарага как чувствовал врагав жару на дне вади Бекаапардон муа в полдневный жарво всю шахну Афганистана 7не плачьте пери!молокомне кормят змея на душене плачьте Мэрини о комуже не стоит петь рыдать стихи и плакать под Валериком фейерверкнад офицериком салюта смерть что смертьоналицоего лизала как собака.Иерусалим, 2004 Александр Сазонов (отрывок) Я правды ничем не нарушу,Сказав, что под стать колдуну,Он с детства берёт вашу душуИ держит до смерти в плену.Характер, как порох, —Не трогай!Быть может, отсюда и дар?Но раньше гусарили много,А он — не бездумный гусар.По чёрному небу РоссииМелькнул он, судья и пророк,И веру в мятежные силы,Тоску по свободе зажёг... Виктор Агапов Часто сказки весенней листвыМальчик слушал в саду предвечернем.Белой чайкой взлетали качелиВ бесконечный простор синевы.И окрестность раскрасить успев,Вечер тихо склонялся над вязом...И входил мальчуган черноглазыйВ нерастраченный говор дерев. Диомид Костюрин Костер горит, огонь мерцает.Закат за речкою потух.И юнкер Лермонтов читает«Молитву юнкерскую» вслух.И юнкера в ответ хохочут,И кто-то «браво» говорит.Отбой трубит начало ночи.И лагерь дремлет, лагерь спит.А Лермонтову всё не спится,И слушает он не спеша,Как время ширится и длится,Как к небу тянется душа!Вот он постель свою оставилИ улыбнулся тишине.И у Мартынова поправилПодушку, сбитую во сне. Николай Зиновьев. Парус Лермонтова В бурю страсти однажды ввергнутый,он вселенскую смёл тоску —парус белой рубахи Лермонтовас алым следом в левом боку!Мир тебе, Человекопарус!Самый чистый причал мечты,на земле не нашедший пары,может, парус последний ты.Не летучий голландец призрачный,а реальный в русской душе,нас лечить красотою призванныйв безнадёжнейшем мираже!Белый угол. Князь горизонта —за чертою, где тают льды.Дух расстрелянного Лермонта,белый-белый клочок беды…Ослепительно одинокий,наскитавшись в пути своём,не нашёл ты в стране далёкойто, что кинул в краю родном.И волнуется море шалое.Нет поэта. Лишь даль поёт.Лишь пятно на рубахе алоетак безумно быстро растёт…2004 Сергей Марков Вселенная томится в тёмном снеНо льются воды, и трепещут лозыИ звёзды в недоступной вышинеСверкают, словно демоновы слёзы.И шепчет рок: «Едва ли счастлив тот,Кому величье — как печать проклятья,Кого бессмертье алчное влечётВ могучие и страшные объятья.Ты встал над прахом вероломных летУгрюмой песней, думой вдохновенной,Ты — радуга, ты — незабвенный свет,И властелин, и пасынок вселенной...»И вечный лёд, и снег, и облака,И вздохи ветра над холодной чащей...Бессонница, орлиная тоскаИ ощущенье высоты томящей.И что осветит утро бытия,Сверкнёт пред взором сумрачным поэта —Лезгинской сабли скользкая змеяИль первый отблеск горного рассвета? Наталия Серафимова Без матери быть от рожденья —Не слишком завидный удел.Поэт не хотел сожаленьяИ маску на душу надел.Насмешливый, нервный характер,Угрюмость и маленький рост.Не с каждым при личном контактеБывал он приятен и прост.Шипела и пыжилась серость,Сама не имея лица.О, как им унизить хотелосьНесносного сверхгордеца.Что им до великого дара,До жгучей, летящей строки.И вот затевается свараИ взводятся снова курки.Была бы натура иная,Продлились бы ясные дни...Но звёзды орбит не меняют,Иначе не звёзды они. Пётр Семынин Когда перед фронтом сумрачных горОн был расстрелян почти в упор,Когда навеки его глазаЗамкнулись железным сном,-Дымясь, большая, как ночь, грозаРазверзлась над Машуком.То были не молнии - огненный лес,Слепящего гнева порыв,Как будто кожу содрали с небес,Все нервы вдруг обнажив.Так, потрясён от вершин до корней,В тот безысходный часНад гибелью песни и славы своейРыдал белоглавый Кавказ. Светлана Барышева Он рисовал в альбом не профиль милый:портрет — три четверти — был полон скрытой силы:испанец, живший сотни лет назад,вернулся в день, похожий на стеклянный:зима, от снега белые Тарханыи мальчика обрадованный взгляд.Он не художник. Выбрал наугадон образ гранда с цепью филигранной:об этом предке, покорявшем страны,в семье отца нередко говорят:Соратник Альба, сам аристократ,его страшился Альбион туманный,его кляли и кратко, и пространно......врагам назло, удачлив и богат,в жестоких битвах шрамами изранен,отмечен королевскими дарами...А мальчик смотрит в сонный тихий сади чувствует жару, и ветер пряный,и сумрачной Кастилии туманы,и андалузских лавров аромат.Ему с дворнёй общаться не велят,а маменька — скончалась слишком ранои бабушка Арсеньева упрямотвердит, что в этом папа виноват.Когда бы у него был старший брат,они бы вместе застеклили в рамуреальный облик Лерма: гордый, славный,веками воплощающий азартэпохи авантюр и древних карт... Он рисовал в альбом не профиль нежный:без чёрной шляпы под плюмажем белоснежным,был старый герцог вновь запечатлён,но только не придворным живописцем,а тем, кто зримо сущности и лица,вне всяких расстояний и времён,с талантом гениального провидца,умел создать. В рассказанном о нёмтак мало — настоящих очевидцев,как будто жизни краткие страницыобожжены невидимым огнём... Николай Зиновьев. Тарханы Печально-зелёным раздольем звеня,Тарханы всплывают средь белого дня.Там храбрый невольник великой судьбы,причина печали — в минутах ходьбы. Вот храм у дороги. Ограды овал.Он словно их только что нарисовал.И эту сейчас разорвёт акварельчужое, нерусское слово — дуэль! Часовня холодная. Пламя свечи.Здесь кто-то от вечности спрятал ключи.Спи, Лермонтов, с болью один на один.Спи, матушки Родины праведный сын.Спи, Лермонтов, слова волшебного друг.Не муж, не отец, только бабушкин внук. Так будь же на троне российских стиховодин цесаревич во веки веков!2006 leninka-ru.livejournal.com АНДРЕЕВ Предчувствовать грядущую беду На всей земле и за ее пределом Вечерним сердцем в страхе омертвелом Ему ссудила жизнь в его звезду. Он знал, что Космос к грозному суду Всех призовет, и, скорбь приняв всем телом, Он кару зрил над грешным миром, целом Разбитостью своей, твердя: «Я жду». Он скорбно знал, что в жизни человечьей Проводит Некто в сером план увечий, И многое еще он скорбно знал, Когда, мешая выполненью плана, В волнах грохочущего океана На мачту поднял бедствия сигнал. 1926 Вы помните ли полуанекдот, Своей ничтожностью звучащий мило, Как девочка у матери спросила, Смотря на вздутый недугом живот: «Он настоящий дядя или вот, Нарочно так?» – Мы, посмотрев уныло, – По-девочкину, на его чернила, Вопрос предложим вкусу самый тот… Из деликатности вкус не ответит. Но вы – вы, подрастающие дети, Поймете, верю, чутче и живей Красноречивое его молчанье. Тебе ж, певец, скажу я в оправданье: – Ты был достоин публики своей. 1926 Великих мало в нашей жизни дней, Но жизнь его – день славный в жизни нашей. Вам, детки, солидарные с папашей, Да будет с каждым новым днем стыдней. Жизнь наша – бред. Что Санин перед ней? – Невинный отрок, всех вас вместе краше! Ведь не порок прославил Арцыбашев, – Лишь искренность, которой нет родней. Людей им следовать не приглашая, Живописал художник, чья большая, – Чета не вашим маленьким, – коря Вас безукорно, нежно сострадая, Душа благоуханно-молодая Умучена законом дикаря. 1927. Март Eesti, Toila Послушница обители Любви Молитвенно перебирает четки. Осенней ясностью в ней чувства четки. Удел – до святости непоправим. Он, Найденный, как сердцем ни зови, Не будет с ней в своей гордыне кроткий И гордый в кротости, уплывший в лодке Рекой из собственной ее крови. Уж вечер. Белая взлетает стая. У белых стен скорбит она, простая. Кровь капает, как розы, изо рта. Уже осталось крови в ней немного, Но ей не жаль ее во имя Бога; Ведь розы крови – розы для креста… 1925 Не только тех он понял сущность стран, Где он искал – вселенец – Человека, Не только своего не принял века, – Всех, – требовательный, как Дон-Жуан. Британец, сам клеймящий англичан, За грека биться, презирая грека, Решил, поняв, что наилучший лекарь От жизни – смерть, и стал на грани ран. Среди аристократок и торговок Искал внутри хорошеньких головок Того, что делает людей людьми. Но женщины для песнопевца воли Объединились вплоть до Гвиччиоли 1927 __________ *Помни меня (англ.). В пронизывающие холода Людских сердец и снежных зим суровых Мы ищем согревающих, здоровых Старинных книг, кончая день труда. У камелька, оттаяв ото льда, Мы видим женщин, жизнь отдать готовых За сон любви, и, сравнивая новых С ушедшими, все ищем их следа. Невероятных призраков не счесть… Но «вероятная невероятность» есть В глубинных книгах легкого француза, Чей ласков дар, как вкрадчивый Барзак, И это имя – Оноре Бальзак – Напоминанье нежного союза… 1925 Невоплощаемую воплотив В серебряно-лунящихся сонатах, Ты, одинокий, в непомерных тратах Души, предвечный отыскал мотив. И потому всегда ты будешь жив, Окаменев в вспененностях девятых, Как памятник воистину крылатых, Чей дух – неумысляемый порыв. Создатель Эгмонта и Леоноры, Теперь тебя, свои покинув норы, Готова славить даже Суета, На светоч твой вперив слепые очи, С тобой весь мир. В ответ на эту почесть – Твоя презрительная глухота. 1927 Искателям жемчужин здесь простор: Ведь что ни такт – троякий цвет жемчужин. То розовым мой слух обезоружен, То черный власть над слухом распростер. То серым, что пронзительно остер, Растроган слух и сладко онедужен, Он греет нас, и потому нам нужен, Таланта ветром взбодренный костер. Был день – толпа шипела и свистала. Стал день – влекла гранит для пьедестала. Что автору до этих перемен! Я верю в день, всех бывших мне дороже, Когда сердца вселенской молодежи Прельстит тысячелетняя Кармен! 1926 Красив, как Демон Врубеля для женщин, Он лебедем казался, чье перо Белей, чем облако и серебро, Чей стан дружил, как то ни странно, с френчем… Благожелательный к меньшим и меньшим, Дерзал – поэтно видеть в зле добро. Взлетел. Срывался. В дебрях мысли брел. Любил Любовь и Смерть, двумя увенчан. Он тщетно на земле любви искал: Ее здесь нет. Когда же свой оскал Явила Смерть, он понял: – Незнакомка… У рая слышен легкий хруст шагов: Подходит Блок. С ним – от его стихов Лучащаяся – странничья котомка… 1925 В большом ли сердце – те же результаты: Не злом, а добродетелью объяты Земнившие небесную эмаль. В днях юности – семи грехов скрижаль И одуряющие ароматы. Благочестивые придут закаты, И целомудрия до боли жаль. Ты в комнаты вечерний впустишь воздух, О ледяных задумаешься звездах, Утончишь слух, найдешь для тела тишь. И выпрыгнут обиженно в окошки Грехом наэлектриченные кошки, Лишь пса раскаянья ты присвистишь. 1926 __________ *«Цветы зла» (фр.). Ложь радостей и непреложье зол Наскучили взиравшему в сторонке На жизнь земли и наложили пленки На ясный взор, что к небу он возвел. Душой метнулся к северу орел, Где вздох крылатый теплится в ребенке, Где влажный бог вкушает воздух тонкий, И речи водопада внемлет дол. Разочарованному обольщенья Дней прежних не дадут отдохновенья И горького не усладят питья. С оливой мира смерть, а не с косою. Так! в небе не смутит его земное, Он землю отбывал без бытия… 1926 Его воспламенял призывный клич, Кто б ни кричал – новатор или Батый… Не медля честолюбец суховатый, Приемля бунт, спешил его постичь. Взносился грозный над рутиной бич В руке самоуверенно зажатой, Оплачивал новинку щедрой платой По-европейски скроенный москвич. Родясь дельцом и стать сумев поэтом, Как часто голос свой срывал фальцетом, В ненасытимой страсти все губя! Всю жизнь мечтая о себе, чугунном, Готовый песни петь грядущих гуннам, Не пощадил он – прежде всех – себя… 1926 Как должного ему я не воздам, Как я пройду своей душою мимо Того, кем нежно, бережно хранима Благая сущность девствуюших дам? Сквернит мужская черствость часто храм Душ, на земле взыскавших серафима, Есть тонкий аромат в удушье дыма Так называемых «мещанских» драм. Как будто обыватель без души?.. И как его ты, критик, ни круши, Блажен, в душе найти сумевший душу. И если, кончив том, вздохнешь: «Уже?..» Я думаю, я правды не нарушу, Признав твой возглас честью для Бурже! 1925 В его стихах – веселая капель, Откосы гор, блестящие слюдою, И спетая березой молодою Песнь солнышку. И вешних вод купель. Прозрачен стих, как северный апрель. То он бежит проточною водою, То теплится студеною звездою, В нем есть какой-то бодрый, трезвый хмель. Уют усадеб в пору листопада. Благая одиночества отрада. Ружье. Собака. Серая Ока. Душа и воздух скованы в кристалле. Камин. Вино. Перо из мягкой стали. По отчужденной женщине тоска. 1925 В пути поэзии, – как бог, простой И романтичный снова в очень близком, – Он высится не то что обелиском, А рядовой коломенской верстой. В заумной глубине своей пустой – Он в сплине философии английском, Дивящий якобы цветущим риском, По существу, бесплодный сухостой… Безумствующий умник ли он или Глупец, что даже умничать не в силе – Вопрос, где нерассеянная мгла. Но куклу заводную в амбразуре Не оживит ни золото лазури, Ни переплеск пенснэйного стекла… 1926 К ней свысока относится Парнас, Ее поставив вне литературы: Ах, Искренность! твоей фюрирутуры Хрусталинки на крыльях – бред для нас… Парнасу вторит Критика: «Она Способна развратить, всмотритесь в туры Ее идей…» И вот для креатуры Читательской она, как грех, нужна… Но несмотря на все ее бессилье (Верней – благодаря ему!), обилье Поклонников – печалящий симптом: Находит в ней охотник за бациллой Разврата то, роднящее с гориллой, Чего она не вкладывала в том… 1926 Поют на маскированном балу Сердца красавиц, склонные к измене. А преданный сердцам певучий гений Подслушивает их, таясь в углу. Он сквозь столетья розовую мглу, Впитав исполненную наслаждений Песнь их сердец, пред нами будит тени Мелодий, превратившихся в золу… Пусть эта песнь в огне своем истлела! Ренато, Риголетто и Отелло, Эрнани, Амонасро и Фальстаф, Перепылав, все растворилось в тверди, Взнесенные в нее крылами Верди, Нас и золою греть не перестав. 1926 Абсент, питавший грубость апаша, В нем ласковые пробуждал оттенки. Телесные изничтожала стенки Полетом опьяненная душа. Он, глубь души вином опустоша, Уподоблял себя демимондэнке, Кого врач Ужас выбрал в пациентки, И умерщвлял с улыбкой, не спеша. Он веет музыкальною вуалью, Он грезит идеальною печалью, В нем бирюзового тумана плен. В утóнченностях непереводимый, Ни в чем глубинный, в чуждости родимый. Ни в ком неповторимый Поль Верлен. 1926 Он предсказал подводные суда И корабли, плывущие в эфире. Он фантастичней всех фантастов в мире И потому – вне нашего суда. У грез беспроволочны провода, Здесь интуиция доступна лире, И это так, как дважды два – четыре, Как всех стихий прекраснее – вода. Цветок, пронизанный сияньем светов, Для юношества он и для поэтов, Крылатых друг и ползающих враг. Он выше ваших дрязг, вражды и партий. Его мечты на всей всемирной карте Оставили свой животворный знак. 1927 В нем есть протест, простор и глубина, И солнце в колыбель ему запало: В цветок огнистый ночи под Купала Поверил он, в чьем имени – весна. Он умудрен, – и песнь его грустна: Мерцанье в ней печального опала. Ах, буря не одна его трепала! Он молчалив. Душа его ясна. Он, патриотом будучи, вселенен, Трудолюбив, но склонен к бодрой лени Благочестивых северных полей. Вот он идет по саду, поливая Возделанный свой сад, а полевая Фиалка за оградой все ж милей… 1933. Сентябрь, 22 Замок Hrastovec, Slovenija Мечта его – что воск, и дух – как сталь. Он чувствовать природу удостоен. Его родил безвестный миру Лоэн – Лесной гористый север Гудбрансталь. Норвежских зим губительный хрусталь, Который так божественно спокоен. Дитя и зверь. Анахорет и воин. Фиорда лед и оттепели таль. Его натуре северного Барда Изменнически-верная Эдварда, Пленительная в смутности, ясна. А город ему кажется мещанкой, «С фантазиею, вскормленной овсянкой», Что в клетку навсегда заключена. 1925 Ее лорнет надменно-беспощаден, Пронзительно-блестящ ее лорнет. В ее устах равно проклятью «нет» И «да» благословляюще, как складень. Здесь творчество, которое не на день, И женский здесь не дамствен кабинет… Лью лесть ей в предназначенный сонет, Как льют в фужер броженье виноградин. И если в лирике она слаба (Лишь издевательство – ее судьба!) – В уменье видеть слабость нет ей равной. Кровь скандинавская прозрачней льда, И скован шторм на море навсегда Ее поверхностью самодержавной. 1926 В те дни, когда уже, казалось, тмила Родную музу муза чуждых стран, Любимую по-русски звал Руслан И откликалась русская Людмила. Мелодию их чувств любовь вскормила. Об их любви поведал нам Баян, Кому был дар народной речи дан, Чье вдохновенье души истомило. Нелепую страну боготворя, Не пожалел он жизни за царя, Высоконареченного Профаном, Кто, гениальность Глинки освистав, Чужой в России учредил устав: Новатора именовать болваном. 1926-1931 Мог выйти архитектор из него: Он в стилях знал извилины различий. Но рассмешил при встрече городничий, И смеху отдал он себя всего. Смех Гоголя нам ценен оттого, – Смех нутряной, спазмический, язычий, – Что в смехе древний кроется обычай: Высмеивать свое же существо. В своем бессмертье мертвых душ мы души, Свиные хари и свиные туши, И человек, и мертвовекий Вий – Частица смертного материала… Вот, чтобы дольше жизнь не замирала, Нам нужен смех, как двигатель крови… 1926 Рассказчику обыденных историй Сужден в удел оригинальный дар, Врученный одному из русских бар, Кто взял свой кабинет с собою в море… Размеренная жизнь – иному горе, Но не тому, кому претит угар, Кто, сидя у стола, был духом яр, Обрыв страстей в чьем отграничен взоре… Сам, как Обломов, не любя шагов, Качаясь у японских берегов, Он встретил жизнь совсем иного склада, Отличную от родственных громад, Игрушечную жизнь, чей аромат Впитал в свои борта фрегат «Паллада». 1926 Талант смеялся… Бирюзовый штиль, Сияющий прозрачностью зеркальной, Сменялся в нем вспененностью сверкальной, Морской травой и солью пахнул стиль. Сласть слез соленых знала Изергиль, И сладость волн соленых впита Мальвой. Под каждой кофточкой, под каждой тальмой – Цветов сердец зиждительная пыль. Всю жизнь ничьих сокровищ не наследник, Живописал высокий исповедник Души, смотря на мир не свысока. Прислушайтесь: в Сорренто, как на Капри, Еще хрустальные сочатся капли Ключистого таланта босяка. 1926 Вокруг нас жуть: в трагичном и смешном, В сопутнике живом таится призрак. Фарфор бездушный часто больше близок, Чем человек. И стерта грань меж сном. Иным заранее предрешено Могущество ничтожного карниза. Во всем таится месть, вражда и вызов. Любить Мечту и то порой грешно. Как прорицательна болезнь фантаста, Ведущая здоровых к бездне часто, Сокрытой их здоровьем от очей. Провидец в лике отблесков столиких, Не величайший ли из всех великих Поэтов Гофман в ужасе речей? 1926 Тяжелой поступью проходят гномы. Все ближе. Здесь. Вот затихает топ В причудливых узорах дальних троп Лесов в горах, куда мечты влекомы, Студеные в фиордах водоемы. Глядят цветы глазами антилоп. Чьи слезы капают ко мне на лоб? Не знаю, чьи, но как они знакомы! Прозрачно капли отбивают дробь, В них серебристо-радостная скорбь, А капли прядают и замерзают. Сверкает в ледяных сосульках звук. Сосулька сверху падает на луг, Меж пальцев пастуха певуче тает. 1927 Путь конквистадора в горах остер. Цветы романтики на дне нависли. И жемчуга на дне – морские мысли – Трехцветились, когда ветрел костер. Их путешественник, войдя в шатер, В стихах свои писания описьмил. Уж как Европа Африку не высмей, Столп огненный – души ее простор. Кто из поэтов спел бы живописней Того, кто в жизнь одну десятки жизней Умел вместить? Любовник, Зверобой, Солдат – все было в рыцарской манере. …Он о Земле тоскует на Венере, Вооружась подзорною трубой. 1926-1927 Его улыбка – где он взял ее? – Согрела всех мучительно-влюбленных, Униженных, больных и оскорбленных, Кошмарное земное бытие. Угармонированное свое В падучей сердце – радость обреченных, Истерзанных и духом исступленных – В целебное он превратил питье. Все мукой опрокинутые лица, Все руки, принужденные сложиться В крест на груди, все чтущие закон, Единый для живущих – Состраданье, Все, чрез кого познали оправданье, И – человек почти обожествлен. 1926 «Любовь к тебе была б тебе тюрьмой: Лишь в безграничном женщины – граница». Как тут любить? И вот Дубровник снится, Возникший за вспененною кормой. Ах, этой жизни скучен ход прямой, И так желанна сердцу небылица: Пусть зазвучит оркестр, века немой, Минувшим пусть заполнится страница. «Земная дева ближе к небесам, Чем к сердцу человеческому», – сам Он говорит, и в истине той – рана. Как тут любить? А если нет любви, Сверкни, мечта, и в строфах оживи Всю царственность республики Ядрана. 1933. Сентябрь, 5 Замок Hrastovec, Slovenija Дни детства. Новгородская зима. Листы томов, янтарные, как листья. Ах, нет изобразительнее кисти, Как нет изобретательней ума. Захватывающая кутерьма Трех мушкетеров, участь Монте-Кристья. Ты – рыцарство, ты – доблесть бескорыстья, Блистательнейший Александр Дюма. Вся жизнь твоя подобна редкой сказке. Объектом гомерической огласки Ты был всегда, великий чародей. Любя тебя, как и во время оно, Перед тобой клоню свои знамена, Мишень усмешек будничных людей. 1927 Он в жизнь вбегал рязанским простаком, Голубоглазым, кудреватым, русым, С задорным носом и веселым вкусом, К усладам жизни солнышком влеком. Но вскоре бунт швырнул свой грязный ком В сиянье глаз. Отравленный укусом Змей мятежа, злословил над Иисусом, Сдружиться постарался с кабаком… В кругу разбойников и проституток, Томясь от богохульных прибауток, Он понял, что кабак ему поган… И Богу вновь раскрыл, раскаясь, сени Неистовой души своей Есенин, Благочестивый русский хулиган… 1925 Он понял жизнь и проклял жизнь, поняв. Людские души напоил полынью. Он постоянно радость вел к унынью И, утвердив отчаянье, был прав. Безгрешных всех преследует удав. Мы видим в небе синеву пустынью. Земля разделена с небесной синью Преградами невидимых застав. О, как же жить, как жить на этом свете, Когда невинные – душою дети – Обречены скитаться в нищете! И нет надежд. И быть надежд не может Здесь, на земле, где смертных ужас гложет, – Нам говорил Жеромский о тщете. 1926 – Так вот как вы лопочете? Ага! – Подумал он незлобиво-лукаво. И улыбнулась думе этой слава, И вздор потек, теряя берега. Заныла чепуховая пурга, – Завыражался гражданин шершаво, И вся косноязычная держава Вонзилась в слух, как в рыбу – острога. Неизлечимо-глупый и ничтожный, Возможный обыватель невозможный, Ты жалок и в нелепости смешон! Болтливый, вездесущий и повсюдный, Слоняешься в толпе ты многолюдной, Где все мужья своих достойны жен. 1927 По кормчим звездам плыл суровый бриг На поиски угаснувшей Эллады. Во тьму вперял безжизненные взгляды Сидевший у руля немой старик. Ни хоры бурь, ни чаек скудный крик, Ни стрекотанье ветреной цикады, Ничто не принесло ему услады: В своей мечте он навсегда поник. В безумье тщетном обрести былое Умершее, в живущем видя злое, Препятствовавшее венчать венцом Ему объявшие его химеры, Бросая морю перлы в дар без меры, Плыл рулевой, рожденный мертвецом. 1926 Во дни военно-школьничьих погон Уже он был двуликим и двуличным: Большим льстецом и другом невеличным, Коварный паж и верный эпигон. Что значит бессердечному закон Любви, пшютам несвойственный столичным, Кому в душе казался всеприличным Воспетый класса третьего вагон. А если так – все ясно остальное. Перо же, на котором вдосталь гноя, Обмокнуто не в собственную кровь. И жаждет чувств чужих, как рыбарь – клева; Он выглядит «вполне под Гумилева», Что попадает в глаз, минуя бровь… 1926 Valaste Влюбилась как-то Роза в Соловья: Не в птицу роза – девушка в портного, И вот в давно обычном что-то ново, Какая-то остринка в нем своя… Мы в некотором роде кумовья: Крестили вместе мальчика льняного – Его зовут Капризом. В нем родного – Для вас достаточно, сказал бы я. В писательнице четко сочетались Легчайший юмор, вдумчивый анализ, Кокетливость, печаль и острый ум. И грация вплелась в талант игриво. Вот женщина, в которой сердце живо И опьяняет вкрадчиво, как «мумм». 1927 Материалистический туннель Ведет нежданно в край Святого Духа, Над чем хохочет ублажитель брюха – Цивилизации полишинель. Хам-нувориш, цедя Мускат-Люнель, Твердит вселенной: «Покорись, старуха: Тебя моею сделала разруха, – Так сбрось капота ветхую фланель…» Но в дни, когда любовь идет по таксе, Еще не умер рыцарь духа, Аксель, Чьей жизни целью – чувство к Ингеборг. И цело завещанье Михаила С пророчеством всему, что было хило, Любви вселенческой познать восторг! 1926 Звериное… Зуб острый. Быстрый взгляд. Решительность. Отчаянность. Отвага. Борьба за жизнь – девиз кровавый флага. Ползут. Грызутся. Скачут. И палят. Идиллии он вовсе невпопад: Уж слишком в нем кричат инстинкты мага. Пестрит пантера в зарослях оврага. Ревет медведь, озлясь на водопад. Рисует он художников ли, юнг ли, Зовет с собой в пустыни или джунгли, Везде и всюду – дым, биенье, бег. Забыть ли нам (о нет, мы не забудем!), Чем родственен звероподобным людям Приявший душу зверя человек… 1926 Его устами русский пел народ, Что в разудалости веселой пляса, Век горести для радостного часа Позабывая, шутит и поет. От непосильных изнурен забот, Чахоточный, от всей души пел прасол, И эту песнь подхватывала масса, Себя в ней слушая из рода в род. В его лице черты родного края. Он оттого ушел, не умирая, Что, может быть, и не было его Как личности: страна в нем совместила Все, чем дышала, все, о чем грустила, Неумертвимая, как божество. 1925 Кумир сопливого ученика, Банкира, сыщика и хулигана, Он чтим и на Камчатке, и в Лугано, Плод с запахом навозным парника. Помилуй Бог меня от дневника, Где детективы в фабуле романа О преступленьях повествуют рьяно, В них видя нечто вроде пикника… «Он учит хладнокровью, сметке, риску, А потому хвала и слава сыску!» – Воскликнул бы любитель кровопийц, Меня всегда мутило от которых… Не ужас ли, что землю кроет ворох Убийственных романов про убийц? 1926 В утóнченных до плоскости стихах – Как бы хроническая инфлуэнца. В лице все очертанья вырожденца. Страсть к отрокам взлелеяна в мечтах. Запутавшись в эстетности сетях, Не без удач выкидывал коленца, А у него была душа младенца, Что в глиняных зачахла голубках. Он жалобен, он жалостлив и жалок. Но отчего от всех его фиалок И пошлых роз волнует аромат? Не оттого ль, что у него, позера, Грустят глаза – осенние озера, – Что он, – и блудный, – все же Божий брат?.. 1926 Писатель балаклавских рыбаков, Друг тишины, уюта, моря, селец, Тенистой Гатчины домовладелец, Он мил нам простотой сердечных слов… Песнь пенилась сиреневых садов – Пел соловей, весенний звонкотрелец, И, внемля ей, из армии пришелец В душе убийц к любви расслышал зов… Он рассмотрел вселенность в деревеньке, Он вынес оправданье падшей Женьке, Живую душу отыскал в коне… И чином офицер, душою инок, Он смело вызывал на поединок Всех тех, кто жить мешал его стране. 1925 Над Грузией витает скорбный дух – Невозмутимых гор мятежный Демон, Чей лик прекрасен, чья душа – поэма, Чье имя очаровывает слух. В крылатости он, как ущелье, глух К людским скорбям, на них взирая немо. Прикрыв глаза крылом, как из-под шлема, Он в девушках прочувствует старух. Он в свадьбе видит похороны. В свете Находит тьму. Резвящиеся дети Убийцами мерещатся ему. Постигший ужас предопределенья, Цветущее он проклинает тленье, Не разрешив безумствовать уму. 1926 Я чувствую, как музыкою дальней В мой лиственный повеяло уют. Что это там? – фиалки ли цветут? Поколебался стих ли музыкальный? Цвет опадает яблони венчальной. В гробу стеклянном спящую несут. Как мало было пробыто минут Здесь, на земле, прекрасной и печальной! Она ушла в лазурь сквозных долин, Где ждал ее мечтанный Ванделин, Кто человеческой не принял плоти, Кто был ей верен многие века, Кто звал ее вселиться в облака, Истаять обреченные в полете… 1926 Ее низы – изморина и затерть. Российский бебеизм – ее верхи. Повсюду ничевошные грехи. Осмеркло все: дворец и церкви паперть. Лжет, как историк, даже снега скатерть: Истает он, и обнажатся мхи, И заструят цветы свои духи, Придет весна, светла как Божья Матерь, И повелит держать пасхальный звон, И выйдет, как священник на амвон, Писатель, в справедливости суровый, И скажет он: «Обжора Шерамур, В больной отчизне дураков и дур Ты самый честный, нежный и здоровый». 1927 В земных телах подземная душа, В своем же доме все они не дома, Тревожит их планет других истома. Дышать им нечем: дышат не дыша. Луч солнечный – угрозней палаша В глубоком преломленье водоема. Жизнь на Юпитере кому знакома, Что жизнь земных дворцов и шалаша? Они глухие здесь, они слепые – Все умирающие неживые, Как с белыми ресницами Малэн. Но зрячи в слепоте и тонкослухи Глухонемые к трепетанью мухи, – Как и они, – попавшей в липкий плен. 1926 Я знаю, в детстве увлекались вы Страной, где тлеет кратера воронка, Где от любви исходит квартеронка И скачут всадники без головы. Где из высокой – в рост людской – травы Следит команч, татуирован тонко, За играми на солнышке тигренка, И вдруг – свистящий промельк тетивы. О той стране, где в грезах вы гостили И о которой в снах своих грустили, Красноречиво с вами говорит Вождь светлых душ, в чьем красочном колчане Таланта стрелы, скромный англичанин, Друг юношества, капитан Майн Рид. 1925 Стыдом и гневом грудь моя горит, Когда себя не видя в мальчуганке, Морализирующие поганки Грязь льют на имя – «Виктор Маргерит». От гнева и немой заговорит, Когда амфóры превратив в лоханки, Бездушье безразличной элегантки Грязнит вино помоями корыт… Что ж, торжествуйте, хамы-нувориши, Кто подлостью набил дома под крыши, Чей мозг не более, чем камамбер… «Вселенная в границах. Беспредельна Одна лишь глупость человечья», – дельно Уже давно сказал Густав Флобер. 1926 Саженным – в нем посаженным – стихам Сбыт находя в бродяжьем околотке, Где делает бездáрь из них колодки, В господском смысле он, конечно, хам. Поет он гимны всем семи грехам, Непревзойденный в митинговой глотке. Историков о нем тоскуют плетки Пройтись по всем стихозопотрохам… В иных условиях и сам, пожалуй, Он стал иным, детина этот шалый, Кощунник, шут и пресненский апаш: В нем слишком много удали и мощи, Какой полны издревле наши рощи, Уж слишком он весь русский, слишком наш! 1926 Трагичный юморист, юмористичный трагик, Лукавый гуманист, гуманный ловелас, На Францию смотря прищуром зорких глаз, Он тек по ней, как ключ – в одебренном овраге. Спускался ли в Разврат – дышал как водолаз, Смотрел, шутил, вздыхал и после вел рассказ Словами между букв, пером не по бумаге. Маркиза ль, нищая, кокотка ль, буржуа, – Но женщина его пленительно свежа, Незримой, изнутри, лазорью осиянна… Художник-ювелир сердец и тела дам, Садовник девьих грез, он зрил в шантане храм, И в этом – творчество Гюи де Мопассана. 1912. Апрель Петербург __________ *Высший свет (примеч. автора). Продумал он о людях непреложно: Людьми не возмущаться невозможно, Кто знал зверей, зовущихся людьми. Понять способный суть войны, пойми: В ее обожествленье все безбожно, Как и в ее величье все ничтожно, Как в чести здесь – в бесчестье для семьи… Все на земле – с землею соразмерно: Непривлекательна земная скверна, И преходяща дней земных гряда. Семь муз земных – лишь семеро уродов… Для всех времен, как и для всех народов, Одно есть постоянство: Никогда. 1926 __________ *«Милый друг» (фр.). Любовью к ближним щедро оделен, Застенчивый, больной, несчастный лично, Без голоса он вздумал петь публично, Хвалой толпы бесслухой окрылен. Он за глагол глаголов награжден При жизни был. Стих плакал паралично. Все в этой славе было неприлично: Хвала глупцов и книги льнущей лен… Неопытная в стиле юнокудрость, Идейную в нем отыскала мудрость, Его своим поэтом нарекла. И умер Надсон, сам того не зная, Что за алмазы приняла родная Страна его изделья из стекла… 1926 Блажен, кто рыцарем хотя на час Сумел быть в злую, рабскую эпоху, Кто к братнему прислушивался вздоху И, пламенея верой, не погас. Чей хроменький взъерошенный Пегас Для Сивки скудную оставил кроху Овса, когда седок к царю Гороху Плелся поведать горестный рассказ… А этот царь – Общественное Мненье, – В нем видя обладателя именья И барственных забавника охот, Тоску певца причислил к лицемерью; Так перед плотно запертою дверью Рыдал Некрасов, русский Дон Кихот. 1925 Его возжег огнистый Дагестан И Грузия, жемчужина Кавказа. Ему дан дар цветистого рассказа, Воображенья лебедь с детства дан. Ни перед кем свой моложавый стан Он не склонял. Не закрывая глаза, Он в битвы шел, исполненный экстаза, Но человека чтил всех в мире стран. Скиталец по векам, свободы друг, Он север ощущает, как и юг, И двести книг создав, он сам не книжник. Он – наш Жюль Верн, он – истинный поэт. И, юноша восьмидесяти лет, Он – Генерала Белого сподвижник. 1925 Все у нее прелестно – даже «ну» Извозчичье, с чем несовместна прелесть… Нежданнее, чем листопад в апреле, Стих, в ней открывший жуткую жену… Серпом небрежности я не сожну Посевов, что взошли на акварели… Смущают иронические трели Насторожившуюся вышину. Прелестна дружба с жуткими котами, – Что изредка к лицу неглупой даме, – Кому в самом раю разрешено Прогуливаться запросто, в побывку Свою в раю вносящей тонкий привкус Острот, каких эдему не дано… 1926 Отпенился фруктовый сад. И рьян Луч солнечный, встревожив ароматы. Незримая душа струится мяты, И с ней сливает струйку валерьян. Заполонил бушующий бурьян Куртины роз. Гортензии изъяты. Крокетусы запущенно-лохматы. Глядит на голубой цикорий Ян. И голубеет в пахаре преданье О тезке-предке, выбравшем заданье: Мечту труда увидеть наяву. «Рви лебеду – и там, где было немо, Жизнь зазвенит», – подбадривает Неман, Любовно омывающий Литву. 1926 Трагические сказки! Их лишь три. Во всех мечта и колдовство фантазий, Во всех любовь, во всех душа в экстазе, И всюду смерть, куда ни посмотри. О сказочные звуки, где внутри Тщета любви и нежность в каждой фразе… Какая скорбь почти в святом рассказе! О, Время! ты глаз Памяти не три. Пусть сон мотивов, сказочно-тревожных, Мне сердца чуть не рвущих, невозможных В уловленной возможности своей, – Пусть этот сон всю жизнь мою мне снится, Дабы иным ему не замениться, – Сон музыки, которой нет больней! 1921 Сама земля – любовница ему, Заласканная пламенно и нежно. Он верит в человечество надежно И человеку нужен потому. Я целиком всего его приму За то, что блещет солнце безмятежно С его страниц, и сладко, и элежно Щебечущих и сердцу, и уму. В кромешной тьме он радугу гармоний Расцвечивал. Он мог в кровавом стоне Расслышать радость. В сердце мужика – Завистливом, себялюбивом, грубом – Добро и честность отыскав, с сугубым Восторгом пел. И это – на века. 1926 Он, как Евангелье, необходим И, как насущность, он евангеличен. Тем отличителен, что он отличен От славословящих огонь и дым. Пусть не художник он, но, раз своим Пером способен быть междуязычен И необычным, будучи обычен, Нас волновать, преклонимся пред ним. Покуда Конторек – заметь, историк! – Городит чушь, наш жребий будет горек, И нам сужден в удел вороний карк. Я требую, чтоб дети с первой парты Усвоили, что для вселенской карты Священно имя скромное – Ремарк. 1933. Январь, 21 Toila Мы любим с детства ночь под Рождество, Когда бормочет о царе Салтане И о невесте царской няня Тане, Ушедшей в майской ночи волшебство. Дивчата с парубками, в колдовство Вовлечены, гуторят на поляне, Как пел Садко в глубоком океане, Пленен морским царем, пленив его. К ним выйдя в эту пору, ты увидишь Сервилию, невидимый град Китеж, Кащея, Золотого петушка… Взгрустнется о Снегурочке. Сев в санки, О Младе вспомнив, ставши к Псковитянке Искать путей, не сыщешь ни вершка… 1926 Чистейший свет струится из кустов Пред домиком в Вильнёве под Лозанной, Свет излучающий и осиянный, Каким всю жизнь светился Жан-Кристоф. О, этот свет! В нем аромат цветов! Свободу духа встретил он «Осанной»! Свободы царь, свободы раб, внестанный Мятеж души воспеть всегда готов. Быть на земле нетрудно одиноким Лишь тем, кто подвигом горит высоким, Кто заключил в душе своей миры, Кому насилья демон ненавистен, Кто ищет в жизни истину из истин, Вдыхая холод с солнечной горы. 1926 В нем есть от Гамсуна, и нежный весь такой он: Любивший женщину привык ценить тщету. В нем тяга к сонному осеннему листу, В своих тревожностях он ласково спокоен. Как мудро и печально он настроен! В нем то прелестное, что я всем сердцем чту. Он обречен улавливать мечту. В мгновенных промельках, и тем он ближе вдвое. Здесь имя царское воистину звучит По-царски. От него идут лучи Такие мягкие, такие золотые. Наипленительнейший он из молодых И драгоценнейший. О, милая Россия, Ты все еще жива в писателях своих! 1927 Отдохновенье мозгу и душе Для девушек и правнуков поныне: Оркестровать улыбку Бомарше Мог только он, Эоловый Россини. Глаза его мелодий ярко-сини, А их язык понятен в шалаше. Пусть первенство мотивовых клише И графу Альмавиве, и Розине. Миг музыки переживет века, Когда его природа глубока, – Эпиталамы или панихиды. Россини – это вкрадчивый апрель, Идиллия селян «Вильгельма Телль», Кокетливая трель «Семирамиды». 1917 Петербург Убожество действительных принцесс Не требует словесного сраженья: Оно роскошно. Но воображенья Принцессу чту за чудо из чудес! И кто из нас отъюнил юность без Обескураживающего жженья Крови, вспененной в жилах от броженья, Вмещая в землю нечто от небес? Кто из живущих не был Шантеклером, Сумевшим в оперении беспером Себе восход светила приписать? Кто из жрецов поэзии – и прозы! – Не сотворил в себе Принцессы Грезы, О ком вздохнуть, – и на глазах роса?.. 1926 Как смеет быть такой поэт забыт, Кто в русских красках столь разнообразен, В чьих песнях обессмертен Стенька Разин И выявлен невольниц волжских быт. Моряна паруса судов зыбит, До красоты в разгуле безобразен, Плывет Степан и, чувствуя, что сглазен Святой разбой, он гневом весь кипит… О, не умолкнет песнь о Стеньке долго, Пока не высохнет до капли Волга, – Но автора родной не вспомнит край… «Прощай, страна, река и в поле колос, Прощай меня», – его я слышу голос… – Нет, ты, поэт, страну свою прощай! 1926 Не жутко ли, – среди губернских дур И дураков, туземцев Пошехонья, Застывших в вечной стадии просонья, Живуч неумертвимый помпадур? Неблагозвучьем звучен трубадур, Чей голос, сотрясая беззаконье, Вещал в стране бесплодье похоронье, Чей смысл тяжел, язвителен и хмур. Гниет, смердит от движущихся трупов Неразрушимый вечно город Глупов – Прорусенный, повсюдный, озорной. Иудушки из каждой лезут щели. Страну одолевают. Одолели. И нет надежд. И где удел иной? 1926 Неумолимо солнце, как дракон. Животворящие лучи смертельны. Что ж, что поля ржаны и коростельны? – Снег выпадет. Вот солнечный закон. Поэт постиг его, и знает он, Что наши дни до ужаса предельны, Что нежностью мучительною хмельны Земная радость краткая и стон. Как дряхлый триолет им омоложен! Как мягко вынут из глубоких ножен Узором яда затканный клинок! И не трагично ль утомленным векам Смежиться перед хамствующим веком, Что мелким бесом вертится у ног?.. 1926 Они умеют с бурею бороться, Влюбленные в морской ультрамарин, Будь то изнеженный гардемарин Иль, с сиплым басом, грубый, пьяный боцман. Им глубь морей – не то же ль, что колодца Глубь для крестьян? Пусть койки без перин, – Их в каждом порте ждет восторг «смотрин», Им без хлопот туземка отдается… Они плывут от гавани и – до, Где офицеры подзовут ландо, И на кривых ногах пойдут матросы Искать в тавернах женщин и вина – В немудрых радостях земного дна Об океанском дне залить вопросы… 1926 Он тем хорош, что он совсем не то, Что думает о нем толпа пустая, Стихов принципиально не читая, Раз нет в них ананасов и авто, Фокстротт, кинематограф и лото – Вот, вот куда людская мчится стая! А между тем душа его простая, Как день весны. Но это знает кто? Благословляя мир, проклятье войнам Он шлет в стихе, признания достойном, Слегка скорбя, подчас слегка шутя Над вечно первенствующей планетой… Он – в каждой песне, им от сердца спетой, – Иронизирующее дитя. 1926 «В пример развенчан Божьим Рим судом Вам, мира многогранные владыки. Земля и Небо, отвращая лики, Проходят, новый обреча Содом». Так возвещала Павлова о том, Что наболело в сердце горемыки, И те, кто духом горни и велики, Почли ее стихов ключистый том. И вся она, с несбывшеюся славой – Неаполь, город, вымощенный лавой – Застывшими отбросами горы. Вселенен лик ее Маркиза Позы, Вошедшего в девические грезы, Ей стих сберегшего до сей поры… 1926 Когда в поэты тщится Пастернак, Разумничает Недоразуменье. Мое о нем ему нелестно мненье: Не отношусь к нему совсем никак. Им восторгаются – плачевный знак. Но я не прихожу в недоуменье: Чем бестолковее стихотворенье, Тем глубже смысл находит в нем простак. Безглавых тщательноголовый пастырь Усердно подновляет гниль и застарь И бестолочь выделывает. Глядь, Состряпанное потною бездарью Пронзает в мозг Ивана или Марью, За гения принявших заурядь. 1928. Март, 29 Его я встретил раза два в гостиной У Сологуба в грешный год войны, Когда мы были пьяны и гнойны Своей опустошенностью гордынной… Американцем он казался: длинный, Проборчатый – как янки быть должны – В сопровождении своей жены – Красавицы воистину картинной. О чем он пел? Кому он отдал рань Своей души? Простецкая герань К цветам принадлежит, что ни скажите… Над пошлостью житейскою труня, Незлобивость и скромность сохраня, Посильно он рассказывал о быте… 1926 Как плесень на поверхности прудков, Возник – он мог возникнуть лишь в России – Триликий бард, в своей нелепой силе Не знающий соперников, Прутков. Быть может, порождение глотков Струй виноградных, – предков не спросили, – Гимнастика ль умов, но – кто спесивей Витиеватого из простаков? Он, не родясь, и умереть не может. Бессмертное небытие тревожит: Что, если он стране необходим? Что, если в нежити его живучей Она, как в зеркале, находит случай Узреть себя со всем житьем своим?.. 1927 Есть имена как солнце! Имена – Как музыка! Как яблоня в расцвете! Я говорю о Пушкине: поэте, Действительном в любые времена! Но понимает ли моя страна – Все эти старцы, юноши и дети, – Как затруднительно сказать в сонете О том, кем вся душа моя полна? Его хвалить! – пугаюсь повторений… Могу ли запах передать сирени? Могу ль рукою облачко поймать? Убив его, кому все наши вздохи, Дантес убил мысль русскую эпохи, И это следовало бы понять… 1926 Свершает он, подвластный Сатане, Строй черных месс запретным обаяньям. Он одиночным вверился скитаньям, Его сопровождает черный снег. Мысль видит избавленье в смертном сне Своим мучительным воспоминаньям, И всей земле с ее непониманьем Начертан им девиз надменный: «Вне». В час чуда город мертвых аметисты Прольет из глаз. Раскаяньем пречисты, Для вечной сказки все сыны земли Во имя счастья оросят слезою Свои глаза. Но Каина стезею Идущий не поверит им вдали… 1926 За синим кружевным массивом гор, Где омывает ноги Ганг у йога, Где вавилонская чужда тревога Блаженной умудренности озер, Где благостен животворящий взор Факиров, аскетически и строго Ведущих жизнь – отчизна полубога Под именем Рабиндранат Тагор. Он – Простота, а в ней – душа вселенной. Знай, европейских предрассудков пленный: Твой ложен путь, проложенный в тщете. Услады ложны. Ложны мысли. Ложны Дела твои. Внемли, что полубожный Твердит поэт, чье сердце – в простоте. 1927 На Самуэле Клеменсе был грим, Как на шуте, комического дара Дремала в нем волнующая чара, Но до поры он миром не был зрим. Путь к славе расстилался перед ним, Уже звучать готовилась фанфара: «Ты смеха царь, так вот тебе тиара, – Бери победоносный псевдоним!» Я не решился бы держать пари, Что вы не знали Финна Гекльберри, Что не пленял вас в юности Том Сойер, Что чуть не выливалась кровь из вен, Кто б ни были вы – индус, швед иль боэр, – Когда вас обвораживал Марк Твен! 1925 Языческие времена Днепра, Обряд жрецов Перуну и Яриле, Воспламенив, поэта покорили, Как и Ивана Грозного пора. Их воскрешал нажим его пера: Являемы для взоров наших были Высокопоэтические были, Где бились души чище серебра… А как природу пела эта лира! А как смертельно жалила сатира! Как добродушный юмор величав! Гордясь своею родиной, Россией, Дыша императрицею Марией, Он пел любовь, взаимности не ждав. 1925 В своих привычках барин, рыболов, Друг, семьянин, хозяин хлебосольный, Он любит жить в Москве первопрестольной, Вникая в речь ее колоколов. Без голосистых чувств, без чутких слов Своей злодольной родины раздольной, В самом своем кощунстве богомольной, Ни душ, ни рыб не мил ему улов… Измученный в хождениях по мукам, Предел обретший беженским докукам, Не очень забираясь в облака, Смотря на жизнь, как просто на ракиту Бесхитростно прекрасную, Никиту Отец не променяет на века… 1925 Он жил в Утопии. Меж тем в Москве И в целом мире, склонные к причуде, Забыв об этом, ждали, что все люди Должны пребыть в таком же волшебстве. И силились, с сумбуром в голове, Под грохоты убийственных орудий, К нему взнести умы свои и груди, Бескрылые в толстовской синеве… Солдат, священник, вождь, рабочий, пьяный Скитались перед Ясною Поляной, Измученные в блуде и во зле. К ним выходило старческое тело, Утешить и помочь им всем хотело И – не могло: дух не был на земле… 1925. Ноябрь Его мотив – для сердца амулет, А мой сонет – его челу корона. Поют шаги: Офелия, Гамлет, Вильгельм, Реймонт, Филина и Миньона. И тени их баюкают мой сон В ночь летнюю, колдуя мозг певучий. Им флейтой сердце трелит в унисон, Лия лучи сверкающих созвучий. Слух пьет узор нюансов увертюр, Крыла ажурной грацией амур Колышет грудь кокетливой Филины. А вот страна, где звонок аромат, Где персики влюбляются в гранат, Где взоры женщин сочны, как маслины. 1908 С.-Петербург Хотя бы одному стихотворенью Жизнь вечную сумевший дать поэт Хранит в груди божественный секрет: Обвеевать росистою сиренью. Что из того, что склонны к засоренью Своих томов мы вздором юных лет! Сумей найти строфу, где сора нет, Где стих зовет ползучих к воспаренью! Восторга слезы – как весенний дождь! Освобожденная певица рощ Молилась за поэта не напрасно: Молитве птичьей вняли небеса, – Любим поэт, кто строки набросал, Звучащие воистину прекрасно! 1926 Седой колосс, усталый, старый лев* С глазами умирающей газели*, Утесы бед и смерть, оскалив зев… Как внятен женских русских душ напев Ему в его трагичной карусели От Франции и до страны метели, Где тлел к нему неправый, мелкий гнев… Его натуре хрупкой однолюба, Кому претило все, что в жизни грубо, Верна любовь к певунье, в чье гнездо Он впущен был, и – горькая победа, – Ему давала в роли Людоеда Тургеневу! – Полина Виардо… 1925 __________ *Выражения М. Ковалевского, А. Писемского, Гонкура. Мечта природы, мыслящий тростник, Влюбленный раб роскошной малярии, В душе скрывающий миры немые, Неясный сердцу ближнего, поник. Вечерний день осуеверил лик, В любви последней чувства есть такие, Блаженно безнадежные. Россия Постигла их. И Тютчев их постиг. Не угасив под тлеющей фатою Огонь поэтов, вся светясь мечтою, И трепеща любви, и побледнев, В молчанье зрит страна долготерпенья, Как омывает сорные селенья Громокипящим Гебы кубком гнев. 1926 С Иронии, презрительной звезды, К земле слетела семенем сирени И зацвела, фатой своих курений Обволокнув умершие пруды. Людские грезы, мысли и труды – Шатучие в земном удушье тени – Вдруг ожили в приливе дуновений Цветов, заполонивших все сады. О, в этом запахе инопланетном Зачахнут в увяданье незаметном Земная пошлость, глупость и грехи. Сирень с Иронии, внеся расстройство В жизнь, обнаружила благое свойство: Отнять у жизни запах чепухи… 1925 Его душа – заплеванный Грааль, Его уста – орозненная язва… Так: ядосмех сменяла скорби спазма, Без слез рыдал иронящий Уайльд. У знатных дам, смакуя Ривезальд, Он ощущал, как едкая миазма Щекочет мозг, – щемящего сарказма Змея ползла в сигарную вуаль… Вселенец, заключенный в смокинг дэнди, Он тропик перенес на вечный ледник, – И солнечна была его тоска! Палач-эстет и фанатичный патер, По лабиринту шхер к морям фарватер, За Красоту покаранный Оскар. 1911 С.-Петербург «О, тени тень, всесильный человек, Проспавший самого себя, я знаю: Премудрость скрыта, равная Синаю, В твоей златовенчанной голове. Кто б ни был ты, привет твоей листве, Снежинкам, ручейкам, цветам и маю, Я человечество воспринимаю, Бессмертье видя в бренном естестве». Так говорит поэт страны рассудка, Кому казалась домом проститутка, Мертвецкой страсти и дворцом греха, Кто видел в девке, смертью распростертой, Громадный дом, уже при жизни мертвый, Где тел мужских кипели вороха… 1926 Эпоха робкого дыханья… Где Твое очарованье? Где твой шепот? Практичность производит в легких опыт, Что вздох стал наглым, современным-де… И вот взамен дыханья – храп везде. Взамен стихов – косноязычный лопот. Всех соловьев практичная Европа Дожаривает на сковороде… Теперь – природы праздный соглядатай – О чем бы написал под жуткой датой Росистым, перламутровым стихом? В век, деловой красою безобразный, Он был бы не у дел, помещик праздный, Свиставший тунеядным соловьем… 1926 Большой талант дала ему судьба, В нем совместив поэта и пророка. Но властью виноградного порока Царь превращен в безвольного раба. Подслушала убогая изба Немало тем, увянувших до срока. Он обезвремен был по воле рока, Его направившего в погреба. Когда весною – в Божьи именины, – Вдыхая запахи озерной тины, Опустошенный, влекся в Приорат, Он, суеверно в сумерки влюбленный, Вином и вдохновеньем распаленный, Вливал в стихи свой скорбный виноград… 1926 Блондинка с папироскою, в зеленом, Беспочвенных безбожников божок, Гремит в стихах про волжский бережок, О в персиянку Разине влюбленном. Пред слушателем, мощью изумленным, То барабана дробный говорок, То друга дева, свой свершая срок, Сопернице вручает умиленной. То вдруг поэт, храня серьезный вид, Таким задорным вздором удивит, Что в даме – жар и страха дрожь – во франте… Какие там «свершенья» ни верши, Мертвы стоячие часы души, Не числящиеся в ее таланте… 1926 Прослышанье потусторонних звуков. Безумье. Боль. Неврастения. Жуть. Он разбудил звучащую в нас суть И, показав, исчезнул, убаюкав. Как жив он в нас, он будет жив для внуков, Он, чьим мотивом можно бы вздохнуть. Его забыть ли нам когда-нибудь, Кто в сердце оживлял так много стуков? И позабыть ли нам порыв простой, Как на канавке Зимней в час пустой Во встречу с Лизой верили упрямо? И знали на Литейном особняк, Где перед взорами ночных гуляк Мелькала в окнах Пиковая Дама… 1926 Не знаю, как для англичан и чехов, Но он отнюдь для русских не смешон, Сверкающий, как искристый крюшон, Печальным юмором серьезный Чехов. Провинциалки, к цели не доехав, Прощались с грезой. Смех их притушен. И сквозь улыбку мукою прожжен Удел людей разнообразных цехов. Как и тогда, как много лет назад, Благоухает наш вишневый сад, Где чувства стали жертвой мелких чувствец… Как подтвержденье жизненности тем – Тем пошлости – доставлен был меж тем Прах Чехова в вагоне из-под устриц… 1925 Вот где окно, распахнутое в сад, Где разговоры соловьиной трелью С детьми Господь ведет, где труд безделью Весны зеленому предаться рад. Весенний луч всеоправданьем злат: Он в схимническую лиётся келью, С пастушескою он дружит свирелью, В паркетах отражается палат. Не осудив, приять – завидный жребий! Блажен земной, мечтающий о небе, О души очищающем огне, О – среди зверства жизни человечьей – Чарующей, чудотворящей речи, Как в вешний сад распахнутом окне!.. 1926 Король, возвышенный страданьем, Лир Обрел слова: «Нет в мире виноватых». Всегда рассветным не пребыть в закатах И не устать их славить строю лир. Но оттого не лучше бренный мир, В каких бы взору ни был явлен датах. В его обманах изнемог проклятых Мучительно любивший жизнь Шекспир. Проклятого не прокляв, веря глухо В бессмертье человеческого духа, Чем выше возлетел, тем глубже пасть Был обречен, мифически нездешний, Мудрец постиг, в истоме ночи вешней, Что душу обессмерчивает страсть. 1927 Все уходило. Сам цветущий Крым Уже задумывался об уходе. В ошеломляемой людьми природе Таилась жуть. Ставало все пустым. И море посинелым и густым Баском ворчало о людской свободе. И солнце в безучастном небосводе Светило умирающим живым. Да, над людьми, в страданьях распростертых, Глумливое светило солнце мертвых В бессмысленно-живом своем огне, Как злой дракон совсем из Сологуба, И в смехе золотом все было грубо Затем, что в каждом смерть была окне… 1927 Кто в кружева вспененные Шопена, Благоуханные, не погружал Своей души? Кто слаже не дрожал, Когда кипит в отливе лунном пена? Кто не склонял колени – и колена! – Пред той, кто выглядит, как идеал, Чей непостижный облик трепетал В сетях его приманчивого плена? То воздуха не самого ли вздох? Из всех богов наибожайший бог – Бог музыки – в его вселился opus, Где все и вся почти из ничего, Где все объемны промельки его, Как на оси вращающийся глобус! 1926 Его читатель оправдать злодея, Как император Каракалла, рад, В Александрию из Канопских врат Входя в лучах Селены, холодея. Не у него ль береза ждет Орфея, Надев свой белый праздничный наряд, И ламия с эмпузой вдоль оград Скользят, Гекаты мрачным царством вея? Изнежив ароматом древних стран, Слепя сияньем первых христиан, Прогнав тысячелетние туманы, Он, точно маг, из праха нас вознес К годам, где чудо деял, как Христос, Премудрый Аполлоний из Тианы. 1926 О многом мог бы рассказать Дунай: Хотя б о том, как на пути к немецкой Земле, австрийский пароход «Радецкий» Был полонен одной из смелых стай. Попробуй в простолюдине узнай Борца за независимость, в чьей детской Душе взметнулся пламень молодецкий: Мечта поэта, крылья распластай! Так из Румынии, страны напротив, Водитель чет, отважный Христо Ботев, Свою дружину сгрудил в Козлодуй, И на Врачанском окружен Балкане Турецкою ордой, на поле брани Сражен, воззвал он к смерти: «Околдуй!» 1933. Декабрь, 25 София СКАЧАТЬ СБОРНИК rusilverage.blogspot.ru Георгий Иванов Мелодия становится цветком,Он распускается и осыпается,Он делается ветром и песком,Летящим на огонь весенним мотыльком,Ветвями ивы в воду опускается... Проходит тысяча мгновенных лет,И перевоплощается мелодияВ тяжёлый взгляд, в сиянье эполет,В рейтузы, в ментик, в «Ваше благородие»В корнета гвардии — о, почему бы нет?.. Туман... Тамань... Пустыня внемлет Богу.— Как далеко до завтрашнего дня!.. И Лермонтов один выходит на дорогу,Серебряными шпорами звеня. Велимир Хлебников На родине красивой смерти — Машуке,Где дула войскового дымОбвил холстом пророческие очи,Большие и прекрасные глаза,И белый лоб широкой кости, —Певца прекрасные глаза,Чело прекрасной костиК себе на небо взяло небо,И умер навсегдаЖелезный стих, облитый горечью и злостью.Орлы и ныне помнятСражение двух желез,Как небо рокоталоИ вспыхивал огонь.Пушек облаков тяжёлый выстрелВ горах далече покатилсяИ отдал честь любимцу чести,Сыну земли с глазами неба.И молния синею веткой огняБлеснула по небуИ кинула в гроб травянойКак почести неба.И загрохотал в честь смерти выстрел тучиТяжёлых гор.Глаза убитого певцаИ до сих пор живут не умираяВ туманах гор.И тучи крикнули: «Остановитесь,Что делаете, убийцы?» — тяжёлый голос прокатился.И до сих пор им молятся,Глазам,Во время бури.И были вспышки грозПрекрасны, как убитого глаза.И луч тройного бога смертиПо зеркалу судьбыБлеснул — по Ленскому и Пушкину, и брату в небесах.Певец железа — он умер от железа.Завяли цветы пророческой души.И дула дым священникомПропел напутственное слово,А небо облачные почестиВоздало мёртвому певцу.И доныне во время буриГорец говорит:«То Лермонтова глаза».Стоусто небо застонало,Воздавши воинские почести,И в небесах зажглись, как очи,Большие серые глаза.И до сих пор живут средь облаков,И до сих пор им молятся олени,Писателю России с туманными глазами,Когда полёт орла напишет над утёсомБольшие медленные брови.С тех пор то небо серое —Как тёмные глаза.<Октябрь 1921> Михаил Кузмин. Лермонтову С одной мечтой в упрямом взоре,На Божьем свете не жилец,Ты сам — и Демон, и Печорин,И беглый, горестный чернец.Ты с малых лет стоял у двери,Твердя: «Нет, нет, я ухожу», —Стремясь и к первобытной вере,И к романтичному ножу.К земле и людям равнодушен,Привязан к выбранной судьбе,Одной тоске своей послушен,Ты миру чужд, и мир — тебе.Ты страсть мечтал необычайной,Но ах, как прост о ней рассказ!Пленился ты Кавказа тайной, —Могилой стал тебе Кавказ.И Божьи радости мелькнули,Как сон, как снежная метель...Ты выбираешь — что? две пулиДа пошловатую дуэль.Поклонник демонского жара,Ты детский вызов слал ТворцуРоссия, милая Тамара,Не верь печальному певцу. В лазури бледной он узнает,Что был лишь начат долгий путь.Ведь часто и дитя кусаетКормящую его же грудь. Игорь Северянин. Лермонтов Над Грузией витает скорбный дух —Невозмутимых гор мятежный Демон,Чей лик прекрасен, чья душа — поэма,Чьё имя очаровывает слух.В крылатости он, как в ущелье, глухК людским скорбям, на них взирая немо.Прикрыв глаза крылом, как из-под шлема,Он в девушках прочувствует старух.Он в свадьбе видит похороны. В светеНаходит тьму. Резвящиеся детиУбийцами мерещатся ему. Постигший ужас предопределенья,Цветущее он проклинает тленье,Не разрешив безумствовать уму.1926 Борис Слуцкий. Слава Лермонтова Дамоклов мечразрубит узел Гордиев,расклюет Прометея вороньё,а мы-то что?А мы не гордые.Мы просто дело делаем своё.А станет мифом или же сказаньем,достанет наша слава до небес —мы ко своим Рязаням и Казанямне слишком проявляем интерес.Но "Выхожу один я на дорогу"в Сараево, в далёкой стороне,за тыщу вёрст от отчего порогамне пел босняк,и было сладко мне. Юрий Кублановский. Посвящается Лермонтову Мира и забвеньяНе надо мне!Л. В альпийском леднике седеющем подснежникразбуженный угас.Мир сердцу твоему, хромающий мятежник!И прежде и сейчасот выщербленных плит кавказской цитаделине близок путь.Печальные глаза с овальной акварелизакрой когда-нибудь.В испарине скакун, армейская рубаха,омытый солью стих.Но твой жестокий смех сжимал сердца от страхана водах у больных.Ты зримо презирал актёрские повадкидержавного паши.Но молния сожгла походную палаткутвоей души....Не голубой мундир своею чёрной кровьюсмывает желчный грим с усталого лица,а Демон, наконец, спустился к изголовьювзглянуть на своего творца.1977 Я был в юности — вылитый Лермонтов.Видно, так на него походил,что кричали мне — Лермонтов! Лермонтов! —на дорогах, где я проходил. Я был в том же, что Лермонтов, чине.Я усы отрастил на войне.Вероятно, по этой причинебыло сходство заметно вдвойне. Долго гнался за мной этот возглас.Но, на некий взойдя перевал,перешёл я из возраста в возраст,возраст лермонтовский миновал. Я старел, я толстел, и с годаминачинали друзья находить,что я стал походить на Бальзака,на Флобера я стал походить. Хоть и льстила мне видимость эта,но в моих уже зрелых летахпонимал я, что сущность предметаможет с внешностью быть не в ладах. И тщеславья — древнейшей религии —я поклонником не был, увы.Так что близкое сходство с великимине вскружило моей головы. Но как горькая память о юности,о друзьях, о любви, о войне,всё звучит это — Лермонтов! Лермонтов! —где-то в самой моей глубине. Константин Бальмонт 1Опальный ангел, с небом разлучённый,Узывный демон, разлюбивший ад,Ветров и бурь бездомных странный брат,Душой внимавший песне звёзд всезвонной, На празднике — как призрак похоронный,В затишье дней — тревожащий набат,Нет, не случайно он среди громадКавказских — миг узнал смертельно-сонный. Где мог он так красиво умереть,Как не в горах, где небо в час заката —Расплавленное золото и медь, Где ключ, пробившись, должен звонко петь,Но также должен в плаче пасть со ската,Чтоб гневно в узкой пропасти греметь. 2Внимательны ли мы к великим славам,В которых из миров нездешних свет?Кольцов, Некрасов, Тютчев, звонкий ФетЗа Пушкиным явились величавым. Но раньше их, в сиянии кровавом,В горенье зорь, в сверканье лучших лет,Людьми был загнан пламенный поэт,Не захотевший медлить в мире ржавом. Внимательны ли мы хотя теперь,Когда с тех пор прошло почти столетье,И радость или горе должен петь я? А если мы открыли к свету дверь,Да будет дух наш солнечен и целен,Чтоб не был мёртвый вновь и вновь застрелен. 3Он был один, когда душой алкал,Как пенный конь в разбеге диких гонок.Он был один, когда, полуребёнок,Он в Байроне своей тоски искал. В разливе нив и в перстне серых скал,В игре ручья, чей плеск блестящ и звонок,В мечте цветочных ласковых коронокОн видел мёд, который отвергал. Он был один, как смутная комета,Что головнёй с пожарища летит,Вне правила расчисленных орбит. Нездешнего звала к себе приметаНездешняя. И сжёг своё он лето.Однажды ли он в смерти был убит? 4Мы убиваем гения стократно,Когда, рукой его убивши раз,Вновь затеваем скучный наш рассказ,Что нам мечта чужда и непонятна. Есть в мире розы. Дышат ароматно.Цветут везде. Желают светлых глаз.Но заняты собой мы каждый час —Миг встречи душ уходит безвозвратно. За то, что он, кто был и горд и смел,Блуждая сам над сумрачною бездной,Нам в детстве в душу ангела напел, — Свершим сейчас же сто прекрасных дел:Он нам блеснёт улыбкой многозвездной,Не покидая вышний свой предел. Евгений Евтушенко. Баллада о шефе жандармов и о стихотворении Лермонтова «На смерть поэта» Я представляю страх и обалденье,когда попало в Третье отделенье«На смерть Поэта»...Представляю я,как начали все эти гады бегать,на вицмундиры осыпая перхоть,в носы табак спасительный суя.И шеф жандармов — главный идеолог,ругая подчинённых идиотов,надел очки... Дойдя до строк: «Но есть,есть Божий суд, наперсники разврата...» —он, вздрогнув, огляделся вороватои побоялся ещё раз прочесть. Уже давно докладец был состряпан,и на Кавказ М.Лермонтов запрятан,но Бенкендорф с тех пор утратил сон.Во время всей бодяги царедворской —приёмов, заседаний, церемоний:«Есть Божий суд...» — в смятенье слышал он. «Есть Божий суд...» — метель ревела в окна.«Есть Божий суд...» — весной стонала Волгав раздольях исстрадавшихся степных.«Есть Божий суд...» — кандальники бренчали.«Есть Божий суд...» — безмолвствуя, кричалиглаза скидавших шапки крепостных. И шеф, трясясь от страха водянисто,украдкой превратился в атеиста.Шеф посещал молебны, как всегда,с приятцей размышляя в кабинете,что всё же Бога нет на этом свете,а значит, нет и Божьего суда. Но вечнонадо всеми подлецами —жандармами, придворными льстецами, —как будто их грядущая судьба,звучит с неумолимостью набата:«Есть Божий суд, наперсники разврата...Есть Божий суд... Есть грозный судия...» И если даже нет на свете Бога,не потирайте руки слишком бодро:вас вицмундиры ваши не спасут,—придёт за всё когда-нибудь расплата.Есть Божий суд, наперсники разврата,и суд поэта — это Божий суд! Анатолий Жигулин. Стихи Когда мне былоОчень-очень трудно,Стихи читал яВ карцере холодном.И гневные, пылающие строкиТюремный сотрясали потолок: «Вы, жадною толпой стоящие у трона,Свободы, Гения и Славы палачи!Таитесь вы под сению закона,Пред вами суд и правда — всё молчи!..» И в камеру врывался надзирательС испуганным дежурным офицером.Они орали:— Как ты смеешь, сволочь,ЧитатьАнтисоветскиеСтихи!1962 Борис Чичибабин. Пушкин и Лермонтов Никнет ли, меркнет ли дней синева —на небе горестномшепчут о вечном родные словамаминым голосом.Что там — над бездною судеб и смут,ангелы, верно, там?Кто вы, небесные, как вас зовут?— Пушкин и Лермонтов.В скудости нашей откуда взялись,нежные, во свете?— Всё перевесит блаженная высь…— Не за что, Господи!Сколько в стремнины, где кружит листва,спущено неводов, —а у ранимости лика лишь два —Пушкин и Лермонтов.Детский, о Боже, младенческий зов…Черепом — в росы я…Здесь их обоих — на месте, как псов,честные взрослые.Вволю ль повыпито водочки злой,пуншей и вермутов?Рано вы русскою стали землёй,Пушкин и Лермонтов.Что же в нас, люди, святое мертво?Кашель, упитанность.Злобные алчники мира сего,как же любить-то нас?Не зарекайтесь тюрьмы и сумы —экая невидаль!Сердцу единственный выход из тьмы —Пушкин и Лермонтов.Два белоснежных, два тёмных крыла,зори несметные, —с вами с рожденья душа обрелачары бессмертия.Господи Боже мой, как хорошо!Пусто и немотно.До смерти вами я заворожен,Пушкин и Лермонтов.Крохотка неба в тюремном окне…С кем перемолвитесь?..Не было б доли, да выпала мневечная молодость.В дебрях жестокости каждым таясьвздохом и лепетом,только и памяти мне — что о вас,Пушкин и Лермонтов.Страшно душе меж темнот и сует,мечется странница.В мире случайное имя «поэт»в Вечности славится. К чуду бессуетной жизни готов,в радость уверовав,весь я в сиянии ваших стихов,Пушкин и Лермонтов. Игорь Шкляревский Земные взоры Пушкина и БлокаУстремлены с надеждой в небеса,А Лермонтова чёрные глазаС небес на землю смотрят одиноко. Ярослав Смеляков Я смутно помню тот огромный зал,Где, опершись на белую колонну,Средь подлецов, отличьями клеймённых,Как чужестранец, Лермонтов стоял. Николай Глазков О Лермонтове что сказать могу?Люблю его могучую строку,Есенин поравняться с ним не смог.Чту чудо. Только он сумел взойтиК таким высотам лет до тридцати —Единственный в шестнадцать лет пророк! Леонид Хаустов Словно по велению народаИ убитый он заговорил.Пушкин жил ещё четыре года,Потому что Лермонтов творил. Белла Ахмадулина Глубокий нежный сад, впадающий в Оку,стекающий с горы лавиной многоцветья.Начнёмте же игру, любезный друг, ау!Останемся в саду минувшего столетья. Ау, любезный друг, вот правила игры:не спрашивать зачем и поманить рукоюв глубокий нежный сад, стекающий с горы,упущенный горой, воспринятый Окою. Попробуем следить за поведеньем двухкисейных рукавов, за блеском медальона,сокрывшего в себе... ау, любезный друг!..сокрывшего, и пусть, с нас и того довольно. Заботясь лишь о том, что стол накрыт в саду,забыть грядущий век для сущего событья.Ау, любезный друг! Идёте ли? — Иду. —Идите! Стол в саду накрыт для чаепитья. А это что за гость? — Да это юный внукАрсеньевой. — Какой? — Столыпиной. — Ну, что же,храни его Господь. Ау, любезный друг!Далекий свет иль звук — чирк холодом по коже. Ау, любезный друг! Предчувствие бедыпреувеличит смысл свечи, обмолвки, жеста.И, как ни отступай в столетья и сады,душа не сыщет в них забвенья и блаженства. О ком под полозьями плачетсырой петербургский ледок?Куда этой полночью скачетисхлёстанный снегом седок?Глядит он вокруг прокажённо,и рот ненавидяще сжат.В двух карих зрачках пригвождённодва Пушкина мёртвых лежат.Сквозь вас, петербургские пурги,он видит свой рок впереди,ещё до мартыновской пули,с дантесовской пулей в груди.Но в ночь — от друзей и от черни,от впавших в растленье и лень —несётся он тенью отмщеньяза ту неотмщённую тень.В нём зрелость не мальчика — мужа,холодная, как остриё.Дитя сострадания — муза,но ненависть — нянька её.И надо в дуэли доспорить,хотя после стольких потерьнайти секундантов достойныхнемыслимо трудно теперь. Но пушкинский голос гражданствак барьеру толкает: «Иди!»...Поэты в России рождалисьс дантесовской пулей в груди. Николай Рубцов. Дуэль Напраснодуло пистолетаВраждебно целилось в него;Лицо великого поэтаНе выражало ничего!Уже давно,как в Божью милость,Он молча верилв смертный рок.И сердце Лермонтова билось,Как в дни обидчивых тревог.Когда же выстрелгрянул мимо(Наверно, врагНе спал всю ночь!),Поэт зевнул невозмутимоИ пистолет отбросил прочь... Ярослав Смеляков. На поверке Бывают дни без фейерверка,Когда огромная странаОсенним утром на поверкеВсе называет имена.Ей нужно собственные силыУма и духа посчитать.Открылись двери и могилы,Разъялась тьма, отверзлась гладь.Притихла ложь, умолкла злоба,Прилежно вытянулась спесь.И Лермонтов встаёт из гробаИ отвечает громко: «Здесь!» О, этот Лермонтов опальный,Сын нашей собственной земли,Чьи строки, как удар кинжальный,Под сердце самое вошли!Он, этот Лермонтов могучий,Сосредоточась, добр и зол,Как бы светящаяся туча,По небу русскому прошёл. Аполлон Майков. На смерть Лермонтова И он угас! и он в земле сырой!Давно ль его приветствовали плески?Давно ль в его заре, в её восходном блескеПровидели мы полдень золотой?Ему внимали мы в тиши, благоговея,Благословение в нём свыше разумея, —И он угас, и он утих,Как недосказанный великий, дивный стих! И нет его!.. Но если умиратьТак рано, на заре, помазаннику Бога, —Так там, у горнего порога,В соседстве звёзд, где дух, забывши прах,Свободно реет ввысь, и цепенеют взорыНа этих девственных снегах,На этих облаках, обнявших сини горы,Где волен близ небес, над бездною зыбей,Лишь царственный орёл да вихорь беспокойный, —Для жертвы избранной там жертвенник достойный,Для гения — достойный мавзолей! Анна Ахматова Здесь Пушкина изгнанье началосьИ Лермонтова кончилось изгнанье.Здесь горных трав легко благоуханье,И только раз мне видеть удалосьУ озера, в густой тени чинары,В тот предвечерний и жестокий час —Сияние неутолённых глазБессмертного любовника Тамары.1927, Кисловодск Константин Бальмонт. К Лермонтову Нет, не за то тебя я полюбил,Что ты поэт и полновластный гений,Но за тоску, за этот страстный пылНи с кем не разделяемых мучений,За то, что ты нечеловеком был.О, Лермонтов, презрением могучимК бездушным людям, к мелким их страстям,Ты был подобен молниям и тучам,Бегущим по нетронутым путям,Где только гром гремит псалмом певучим. И вижу я, как ты в последний разБеседовал с ничтожными сердцами,И жёстким блеском этих тёмных глазТы говорил: «Нет, я уже не с вами!»Ты говорил: «Как душно мне средь вас!» Белла Ахмадулина. Дуэль И снова, как огни мартенов,Огни грозы над темнотой.Так кто же победил — МартыновИль Лермонтов в дуэли той?Дантес иль Пушкин?Кто там первый?Кто выиграл и встал с земли?Кого дорогой этой белойНа чёрных санках повезли?Но как же так? По всем приметам,Другой там победил, другой,Не тот, кто на снегу примятомЛежал кудрявой головой.Что делать, если в схватке дикойВсегда дурак был на виду.Меж тем как человек великий,Как мальчик, попадал в беду?Чем я утешу поражённыхНичтожным превосходством зла,Прославленных и побеждённыхПоэтов, погибавших зря?Я так скажу: не в этом дело,Давным-давно, который годЗабыли мы иль проглядели,Но всё идет наоборот!Мартынов пал под той горою,Он был наказан тяжело,И вороньё ночной пороюЕго терзало и несло.А Лермонтов зато — сначалаВсё начинал и гнал коня,И женщина ему кричала:«Люби меня, люби меня!»Дантес лежал среди сугробов,Подняться не умел с земли,А мимо медленно, сурово,Не оглянувшись, люди шли.Он умер или жив остался —Никто того не различал.А Пушкин пил вино, смеялся,Ругался и озорничал.Стихи писал, не знал печали,Дела его прекрасно шли,И поводила всё плечами,И улыбалась Натали.Для их спасения — навечноПорядок этот утверждён.И торжествующий невеждаПриговорён и осуждён! Михаил Генделев. Памяти демона 1Какзмея учат молокутакзмеи любят молоконов молоке перед грозой скисает жало гюрзу тенгинского полкавспоила смерть его строкужелезным ржавым молокомне отпускала от грудинеудержала 2шармёр на водах кислых девзвездострадальца на манермадамда он мясникмадамстарлей спецназа царя игральный офицермладой опальный волкодаввцепившийсякак бультерьерв хребетКавказу 3тосаблезубый как Аллахи на душе его ни згиах на устах его молчокина челе его ни блика новыскочив из-за угластремглав запутавшись в полахозноб как мальчик-казачокбежал висеть на удилахего словесности его прекраснодиколикой 4онприходил из-за рекииз делауцелев такии с шашки слизывал мозгипобегом базилика как будто бы и ни при чёмтомительно склоняет в сонисамому немногочёртпротивунравственно и дико 5лишь злой чечен не спросит чемпосле химчистки от плечапах правый пахибрякрукав бекешипоэт и в азии поэткогда скажу и нетинаднад уммой милосердия закатМедины от Святой до Маракеша 6изнашей школы он одинв ком странность я не находилк выпиливанью лобзикомаулов цельных Господии выжиганью по Корануион коронный он гусарага как чувствовал врагав жару на дне вади Бекаапардон муа в полдневный жарво всю шахну Афганистана 7не плачьте пери!молокомне кормят змея на душене плачьте Мэрини о комуже не стоит петь рыдать стихи и плакать под Валериком фейерверкнад офицериком салюта смерть что смертьоналицоего лизала как собака.Иерусалим, 2004 Александр Сазонов (отрывок) Я правды ничем не нарушу,Сказав, что под стать колдуну,Он с детства берёт вашу душуИ держит до смерти в плену.Характер, как порох, —Не трогай!Быть может, отсюда и дар?Но раньше гусарили много,А он — не бездумный гусар.По чёрному небу РоссииМелькнул он, судья и пророк,И веру в мятежные силы,Тоску по свободе зажёг... Виктор Агапов Часто сказки весенней листвыМальчик слушал в саду предвечернем.Белой чайкой взлетали качелиВ бесконечный простор синевы.И окрестность раскрасить успев,Вечер тихо склонялся над вязом...И входил мальчуган черноглазыйВ нерастраченный говор дерев. Диомид Костюрин Костер горит, огонь мерцает.Закат за речкою потух.И юнкер Лермонтов читает«Молитву юнкерскую» вслух.И юнкера в ответ хохочут,И кто-то «браво» говорит.Отбой трубит начало ночи.И лагерь дремлет, лагерь спит.А Лермонтову всё не спится,И слушает он не спеша,Как время ширится и длится,Как к небу тянется душа!Вот он постель свою оставилИ улыбнулся тишине.И у Мартынова поправилПодушку, сбитую во сне. Николай Зиновьев. Парус Лермонтова В бурю страсти однажды ввергнутый,он вселенскую смёл тоску —парус белой рубахи Лермонтовас алым следом в левом боку!Мир тебе, Человекопарус!Самый чистый причал мечты,на земле не нашедший пары,может, парус последний ты.Не летучий голландец призрачный,а реальный в русской душе,нас лечить красотою призванныйв безнадёжнейшем мираже!Белый угол. Князь горизонта —за чертою, где тают льды.Дух расстрелянного Лермонта,белый-белый клочок беды…Ослепительно одинокий,наскитавшись в пути своём,не нашёл ты в стране далёкойто, что кинул в краю родном.И волнуется море шалое.Нет поэта. Лишь даль поёт.Лишь пятно на рубахе алоетак безумно быстро растёт…2004 Сергей Марков Вселенная томится в тёмном снеНо льются воды, и трепещут лозыИ звёзды в недоступной вышинеСверкают, словно демоновы слёзы.И шепчет рок: «Едва ли счастлив тот,Кому величье — как печать проклятья,Кого бессмертье алчное влечётВ могучие и страшные объятья.Ты встал над прахом вероломных летУгрюмой песней, думой вдохновенной,Ты — радуга, ты — незабвенный свет,И властелин, и пасынок вселенной...»И вечный лёд, и снег, и облака,И вздохи ветра над холодной чащей...Бессонница, орлиная тоскаИ ощущенье высоты томящей.И что осветит утро бытия,Сверкнёт пред взором сумрачным поэта —Лезгинской сабли скользкая змеяИль первый отблеск горного рассвета? Наталия Серафимова Без матери быть от рожденья —Не слишком завидный удел.Поэт не хотел сожаленьяИ маску на душу надел.Насмешливый, нервный характер,Угрюмость и маленький рост.Не с каждым при личном контактеБывал он приятен и прост.Шипела и пыжилась серость,Сама не имея лица.О, как им унизить хотелосьНесносного сверхгордеца.Что им до великого дара,До жгучей, летящей строки.И вот затевается свараИ взводятся снова курки.Была бы натура иная,Продлились бы ясные дни...Но звёзды орбит не меняют,Иначе не звёзды они. Пётр Семынин Когда перед фронтом сумрачных горОн был расстрелян почти в упор,Когда навеки его глазаЗамкнулись железным сном,-Дымясь, большая, как ночь, грозаРазверзлась над Машуком.То были не молнии - огненный лес,Слепящего гнева порыв,Как будто кожу содрали с небес,Все нервы вдруг обнажив.Так, потрясён от вершин до корней,В тот безысходный часНад гибелью песни и славы своейРыдал белоглавый Кавказ. Светлана Барышева Он рисовал в альбом не профиль милый:портрет — три четверти — был полон скрытой силы:испанец, живший сотни лет назад,вернулся в день, похожий на стеклянный:зима, от снега белые Тарханыи мальчика обрадованный взгляд.Он не художник. Выбрал наугадон образ гранда с цепью филигранной:об этом предке, покорявшем страны,в семье отца нередко говорят:Соратник Альба, сам аристократ,его страшился Альбион туманный,его кляли и кратко, и пространно......врагам назло, удачлив и богат,в жестоких битвах шрамами изранен,отмечен королевскими дарами...А мальчик смотрит в сонный тихий сади чувствует жару, и ветер пряный,и сумрачной Кастилии туманы,и андалузских лавров аромат.Ему с дворнёй общаться не велят,а маменька — скончалась слишком ранои бабушка Арсеньева упрямотвердит, что в этом папа виноват.Когда бы у него был старший брат,они бы вместе застеклили в рамуреальный облик Лерма: гордый, славный,веками воплощающий азартэпохи авантюр и древних карт... Он рисовал в альбом не профиль нежный:без чёрной шляпы под плюмажем белоснежным,был старый герцог вновь запечатлён,но только не придворным живописцем,а тем, кто зримо сущности и лица,вне всяких расстояний и времён,с талантом гениального провидца,умел создать. В рассказанном о нёмтак мало — настоящих очевидцев,как будто жизни краткие страницыобожжены невидимым огнём... Николай Зиновьев. Тарханы Печально-зелёным раздольем звеня,Тарханы всплывают средь белого дня.Там храбрый невольник великой судьбы,причина печали — в минутах ходьбы. Вот храм у дороги. Ограды овал.Он словно их только что нарисовал.И эту сейчас разорвёт акварельчужое, нерусское слово — дуэль! Часовня холодная. Пламя свечи.Здесь кто-то от вечности спрятал ключи.Спи, Лермонтов, с болью один на один.Спи, матушки Родины праведный сын.Спи, Лермонтов, слова волшебного друг.Не муж, не отец, только бабушкин внук. Так будь же на троне российских стиховодин цесаревич во веки веков!2006 falyosa.livejournal.com
Фотографии выставки прошлых лет
Лермонтов Михаил Юрьевич
(15 октября 1814 г. - 27 июля 1841 г.) Автор коллажа - Галушко Н. В.Кликни по эскизу, чтобы увеличить изображение плаката.
ЛИТЕРАТУРНЫЕ ИГРЫ-ГОЛОВОЛОМКИ
НЕМНОГО О ЛЕРМОНТОВЕ
МАТЕРИАЛЫ В ПОМОЩЬ БИБЛИОТЕКАРЮ
Алюнова Г. Ф. "Бог нашей драмой коротает вечность" : [сценарий литературного вечера, посвящённого М. Ю. Лермонтова] // Библиотека. - 2003. - № 1. - С. 57-62.Зархи С. Б. "И тихую песню он пел" : [сценарий литературно - музыкальной композиции, посвящённой творчеству М. Ю. Лермонтова] // Читаем, учимся, играем. - 2004. - № 7. - С. 34-42.Зархи, С. Б. Песня как богатство: литературно-музыкальная композиция о русской песне - её истоках и авторах // Читаем, учимся, играем. - 2013. - № 9. - С. 81-87.Каримова Р. З. Литературная дуэль : [сценарий викторины, посвящённой роману М. Ю. Лермонтова "Герой нашего времени"] // Читаем, учимся, играем. - 2010. - № 7. - С. 12-15. Кулакова Е. Ю. Баллада о выборе : [материал к уроку литературы, посвящённого теме природы и человека в стихотворении М. Ю. Лермонтова "Три пальмы"] // Читаем, учимся, играем. - 2012. - № 4. - С. 60-65.Лихачёва Л. Д. Литературная игра по творчеству русских писателей : [сценарий] // Последний звонок. - 2010. - № 2. - С. 24-26.Макарова Б. А. "Боюсь не смерти я, о нет!.." : [сценарий вечера, посвящённого произведениям М. Ю. Лермонтова] // Читаем, учимся, играем. - 2009. - № 7. - С. 4-13.Радченко Н. Г. "Нет, я не Байрон..." : [сценарий литературной игры, посвящённой творчеству М.Ю. Лермонтова] // Читаем, учимся, играем. - 2004. - № 7. - С. 23-26.Рыжова С. В. Судьба поэта : [сценарий литературной вечера, посвящённого творчеству М.Ю. Лермонтова] // Читаем, учимся, играем. - 2004. - № 7. - С. 27-33.Рязанцева Л. М. "Он был источник дерзновенный" : [сценарий литературного салона, посвящённого М. Ю. Лермонтову] // Читаем, учимся, играем. - 2004. - № 7. - С. 8-11.Ситникова В. И. Два демона : [сценарий урока литературы с элементами видеолектория, посвящённого творчеству М. Ю. Лермонтова] // Читаем, учимся, играем. - 2004. - № 7. - С. 43-45.Тарасова Л. А. Урок по рассказу К.Г. Паустовского "Разливы рек". IХ класс : [Анализ произведения, повествующего о поэте М.Ю. Лермонтове] / Л. А. Тарасова // Уроки литературы. - 2005. - № 10. - С.11-13.Толмачёва А. Т. В весёлом вихре бала : [сценарий лермонтовского бала - маскарада] // Читаем, учимся, играем. - 2010. - № 7. - С. 12-15.Ухова Л. Н. Обратимся к классикам : [сценарий литературной викторины в форме известной телеигры "Своя игра" для учащихся 6-7 кл.] // Читаем, учимся, играем. - 2005. - № 7. - С.75-80.Черноусова Е. Г. Поэзия познания и действия : [сценарий литературного карнавала, посвящённого творчеству М. Ю. Лермонтова] // Читаем, учимся, играем. - 2004. - № 7. - С. 14-22.Шкодских С. А. "Но людям я не делал зла" : [сценарий литературной игры, посвящённой произведениям М. Ю. Лермонтова] // Читаем, учимся, играем. - 2009. - № 8. - С. 66-70.
Список сценариев массовых мероприятий
Библиотечный плакат на книжную полку
Буклет к конкурсу творческого чтения по теме
"Сказки и баллады М.Ю. Лермонтова"
"... он мыслью с нашим веком слился -
Былых времён великий пленник,
И в наш творящий век явился
Как самый яркий современник..."
Молчанов И.
ФИЛВОРД "ГЕРОИ СКАЗОК И БАЛЛАД М.Ю. ЛЕРМОНТОВА"
НАЙДИ СРЕДИ БУКВ ФИЛВОРДА СЕМЬ СЛОВ. ВОСПОЛЬЗУЙСЯ ПОДСКАЗКОЙ:
КЛЮЧИ К ОТВЕТАМ:1. Витязь, погубивший морскую царевну.
2. Дева, отправившая в морскую пучину за ожерельем влюблённого в неё юношу.
3. Женщина, ослепшая от слёз на 7 лет, мать Ашик-Кериба.
4. Об этом юноше, спавшем беспробудным сном на дне реки, пела русалка.
5. Чудо морское с зелёным хвостом, дочь морского царя.
6. Юноша, добывший цветок для своей любимой ценой собственной жизни.
7. Юноша, которому рассказал грустную историю девицы тростник.
КРОССВОРД "ДОПОЛНИ СТРОКИ СТИХОТВОРЕНИЯ
М.Ю. ЛЕРМОНТОВА "БОРОДИНО"
Составитель: Галушко Н.В.
Составитель: Галушко Н.В.
ПО ГОРИЗОНТАЛИ1. Звучал …
3. И вот нашли большое …: есть разгуляться где на воле!
5. Скажи-ка, …, ведь не даром Москва, спалённая пожаром, французу отдана?
7. И отступили …
9. Ворчали … : «Что ж мы? На зимние квартиры?»
11. … с пёстрыми значками
12. Слуга царю, … солдатам
14. Изведал … в тот день немало
15. … тряслась - как наши груди
16. Смешались в кучу …, люди
17. Сквозь дым летучий французы двинулись, как …
ПО ВЕРТИКАЛИ 1. Вот затрещали …
2. Недаром помнит вся … про день Бородина
4. … визжала
5. … с конскими хвостами
6. И было слышно до рассвета, как ликовал …
8. Ведь были ж … боевые?
10. Забил … я в пушку туго
12. В дыму … блестел
13. … наш рождён был хватом СКАЧАТЬ ЭЛЕКТРОННЫЙ ВАРИАНТ. (htm, 62 кб) ОПРЕДЕЛИ ПРОИЗВЕДЕНИЕ ВЫБЕРИ ОТВЕТ ИЗ СПИСКА ПРОИЗВЕДЕНИЙ:
Баллада. Воздушный корабль. Дары Терека. Морская царевна. Незабудка. Перчатка. Русалка. Три пальмы. Тростник.
КОМПЬЮТЕРНЫЕ ИГРЫ "ВИКТОРИНА ПО ПРОИЗВЕДЕНИЯМ М.Ю, ЛЕРМОНТОВА" для учащихся средних и старших классов. Красочная и озвученная викторина сделана в программе PowerPoint 2010. Автор викторины Яна Гринёва-Исупова, читатель библиотеки. Скачать викторину, размер файла - 6 мб. МОЗАИКИ ПО СКАЗКЕ "АШИК-КЕРИБ" И БАЛЛАДЕ "МОРСКАЯ ЦАРЕВНА":
"Ашик-Кериб и св. Георгий" (архив - 708 кб.) "Ашик-Кериб играет на сааз" (архив. 749 кб.) "Магуль-Мегери с подругами" (архив. 736 кб.) "Царевич и морская царевна" (архив 639 кб.) КРОССВОРД ПО ПОЭМАМ "МЦЫРИ" И "ПЕСНЯ ПРО ЦАРЯ ИВАНА ВАСИЛЬЕВИЧА, МОЛОДОГО ОПРИЧНИКА И УДАЛОГО КУПЦА КАЛАШНИКОВА". Составитель кроссворда Ершова К.В. Формат - htm, размер файла 62 кб. Играть Скачать бумажный вариант (word, 210 кб) КРОССВОРД "ДОПОЛНИ СТРОКИ СТИХОТВОРЕНИЯ "БОРОДИНО". Составитель кроссворда Галушко Н.В. Формат - htm, размер файла 60 кб. Играть Скачать
Книжные выставки в библиотеке у нас и у наших коллег
Книжная выставка "Мятежный парус Лермонтова". Автор - Верхотурская центральная библиотека им. И.А.Мухлынина, г. Верхотурье, Свердловская область. Фотографии выставки опубликованы в социальной сети "Одноклассники" в группе "Библиотекари".
Сценарий массового мероприятия для подростков Страница 1. jpg. 1024х362, 108 кб. Страница 2. jpg., 1024х364, 120 кб. ЛЕРМОНТОВ В ВОСПОМИНАНИЯХ СОВРЕМЕННИКОВ "Он был характера скорее весёлого, любил общество, особенно женское, в которм почти вырос и которому нравился живостью своего остроумия и склонностью к эпиграмме; часто посещал театр, балы, маскарады; в жизни не знал никаких лишений, неудач; бабушка в нём души не чаяла и никогда ни в чём не отказывала; родные и короткие знакомые носили его так сказать на руках; особенно чувствительных утрат он не терпел; откуда же такая мрачность, такая безнадежность" (А. Шан-Гирей)
Живу - как неба властелин -
В прекрасном мире - но один. "Он был среднего роста, со смуглым и загорелыи лицом и с большими карими глазами... Он был отчаяно храбр, удивлял своею удалью даже старых кавказских джигитов, но это было не его призвание, и военный мундир он носил только потому, что тогда вся молодёжь лучших фамилий служила в гвардии (К.Х. Мамацев)
Книжная выставка для участников конкурса летнего творческого чтения, читателей ЦГДБ г. Большой Камень. Автор и оформитель выставки Верхотурова Оксана Ивановна, ведущий методист ЦГДБ.
ГЕНИЙ ПОЭТА: ИЗВЕСТНЫЕ ЛЮДИ О ТВОРЧЕСТВЕ М.Ю. ЛЕРМОНТОВА
НАЗВАНИЯ ПРОИЗВЕДЕНИЙ М.Ю. ЛЕРМОНТОВА В РЕБУСАХ
Автор Галушко Н.В. Никто ещё не писал у нас такою правильною, прекрасною и благоуханною прозою.
Н.В. Гоголь На Руси явилось новое, могущее дарование - Лермонтов.
В.Г. Белинский
СТРОКИ, ПОСВЯЩЁННЫЕ М.А. ЛЕРМОНТОВУ
СТИХОТВОРЕНИЯ О ЛЕРМОНТОВЕ Насмешливый, тщедушный и неловкий,
единственный на этот шар земной,
на Усачевке, возле остановки,
вдруг Лермонтов возник передо мной,
и в полночи рассеянной и зыбкой
(как будто я о том его спросил)
- Мартынов - что... -
он мне сказал с улыбкой. -
Он невиновен. Я его простил.
Что - царь? Бог с ним. Он дожил до могилы.
Что - раб?.. Бог с ним. Не воин он один.
Царь и холоп - две крайности, мой милый.
Нет ничего опасней середин.
Над мрамором, венками перевитым,
убийцы стали ангелами вновь. Удобней им считать меня убитым:
венки всегда дешевле, чем любовь.
Как дети, мы всё забываем быстро,
обидчикам не помним мы обид,
и ты не верь, не верь в мое убийство:
другой поручик был тогда убит.
Что - пистолет?.. Страшна рука дрожащая,
тот пистолет растерянно держащая,
особенно тогда она страшна,
когда сто раз пред тем была нежна...
Но, слава Богу, жизнь не оскудела,
мой Демон продолжает тосковать,
и есть еще на свете много дела,
и нам с тобой нельзя не рисковать. Но, слава Богу, снова паутинки,
и бабье лето тянется на юг,
и маленькие грустные грузинки
полжизни за улыбки отдают,
и суждены нам новые порывы,
они скликают нас наперебой... Мой дорогой, пока с тобой мы живы,
все будет хорошо у нас с тобой... 1965 Он, этот Лермонтов могучий,
сосредоточась, добр и зол,
как бы светящаяся туча
по небу русскому прошёл. На поверке. 1964 К ЛЕРМОНТОВУ
Константин Бальмонт Нет, не за то тебя я полюбил,
Что ты поэт и полновластный гений,
Но за тоску, за этот страстный пыл
Ни с кем не разделяемых мучений, За то, что ты нечеловеком был.
О Лермонтов, презрением могучим
К бездушным людям, к мелким их страстям,
Ты был подобен молниям и тучам,
Бегущим по нетронутым путям, Где только гром гремит псалмом певучим.
И вижу я, как ты в последний раз
Беседовал с ничтожными сердцами,
И жестким блеском этих темных глаз
Ты говорил: «Нет, я уже не с вами!»
Ты говорил: «Как душно мне средь вас!»
1899 ПАМЯТИ М.Ю. ЛЕРМОНТОВАПавел ВисковатыйВышел одинок он на дорогу,
Вкруг него ночной туман густел,
И души стремленья и тревогу
Разъяснить себе он не успел. В увлеченьях страсти утопая,
В бурях он спокойствия искал;
Но речам таинственным внимая,
К ним из битв навстречу выбегал. С Севера на Юг влеком далекий,
Злобой тайною, невежеством гоним,
Он умолк, сражен судьбой жестокой...
Скал толпа склонилася над ним.
1865 Елизавета Алексеевна Арсеньева
Внука своего пережила… И четыре чёрных года
Тень его
Душу ей страдальческую жгла. Как она за Мишеньку молилась!
Чтоб здоров был
И преуспевал.
Только бог не оказал ей милость
И молитв её не услыхал. И она на бога возроптала,
Повелев убрать из комнат Спас.
А душа её над Машуком витала:
"Господи, почто его не спас?!" Во гробу свинцовом, во тяжёлом
Возвращался Лермонтов домой.
По российским побелевшим сёлам
Он катился чёрною слезой. И откуда ей достало силы -
Выйти за порог его встречать… Возле гроба бабы голосили.
"Господи, дай сил не закричать…" Сколько лет он вдалеке томился,
Забывал между забот и дел.
А теперь навек к ней возвратился.
Напоследок бабку пожалел. 1978 Спасибо вам за то, что подарили,
Вы нам свои стихи, свой божий дар.
За то, что нам увидеть разрешили
Свои творенья, от которых в жар
Бросает нас, то в холод,
То образ видим ваш перед собой.
Мы чувствуем без них душевный голод.
Живем мы стихотворною грядой.
Стихи нас учат меньше ошибаться.
И полной жизнью в этом мире жить.
Ну, как могу я с вами вдруг ровняться?
И кто вас может так еще любить?2002 г. К ПОРТРЕТУ М.Ю. ЛЕРМОНТОВА
Валерий Брюсов Казался ты и сумрачным и властным,
Безумной вспышкой непреклонных сил;
Но ты мечтал об ангельски-прекрасном,
Ты демонски-мятежное любил!
Ты никогда не мог быть безучастным,
От гимнов ты к проклятиям спешил,
И в жизни верил всем мечтам напрасным:
Ответа ждал от женщин и могил!
И не было ответа. И угрюмо
Ты затаил, о чем томилась дума,
И вышел к нам с усмешкой на устах.
И мы тебя, поэт, не разгадали,
Не поняли младенческой печали
В твоих как будто кованых стихах!
1900 ЛЕРМОНТОВ
Игорь Северянин Над Грузией витает скорбный дух -
Невозмутимых гор мятежный Демон,
Чей лик прекрасен, чья душа - поэма,
Чьё имя очаровывает слух. В крылатости он, как в ущелье, глух
К людским скорбям, на них взирая немо.
Прикрыв глаза крылом, как из-под шлема,
Он в девушках прочувствует старух. Он в свадьбе видит похороны. В свете
Находит тьму. Резвящиеся дети
Убийцами мерещатся ему. Постигший ужас предопределенья,
Цветущее он проклинает тленье,
Не разрешив безумствовать уму.1926
Буклет к конкурсу творческого чтения по теме
"И был я вдохновлён сроками Лермонтова..." Страница 1. jpg. 1024х724, 175 кб. Страница 2. jpg., 1024х724, 129 кб. bk-detstvo.narod.ru Георгий Иванов Мелодия становится цветком,Он распускается и осыпается,Он делается ветром и песком,Летящим на огонь весенним мотыльком,Ветвями ивы в воду опускается... Проходит тысяча мгновенных лет,И перевоплощается мелодияВ тяжёлый взгляд, в сиянье эполет,В рейтузы, в ментик, в «Ваше благородие»В корнета гвардии — о, почему бы нет?.. Туман... Тамань... Пустыня внемлет Богу.— Как далеко до завтрашнего дня!.. И Лермонтов один выходит на дорогу,Серебряными шпорами звеня. Велимир Хлебников На родине красивой смерти — Машуке,Где дула войскового дымОбвил холстом пророческие очи,Большие и прекрасные глаза,И белый лоб широкой кости, —Певца прекрасные глаза,Чело прекрасной костиК себе на небо взяло небо,И умер навсегдаЖелезный стих, облитый горечью и злостью.Орлы и ныне помнятСражение двух желез,Как небо рокоталоИ вспыхивал огонь.Пушек облаков тяжёлый выстрелВ горах далече покатилсяИ отдал честь любимцу чести,Сыну земли с глазами неба.И молния синею веткой огняБлеснула по небуИ кинула в гроб травянойКак почести неба.И загрохотал в честь смерти выстрел тучиТяжёлых гор.Глаза убитого певцаИ до сих пор живут не умираяВ туманах гор.И тучи крикнули: «Остановитесь,Что делаете, убийцы?» — тяжёлый голос прокатился.И до сих пор им молятся,Глазам,Во время бури.И были вспышки грозПрекрасны, как убитого глаза.И луч тройного бога смертиПо зеркалу судьбыБлеснул — по Ленскому и Пушкину, и брату в небесах.Певец железа — он умер от железа.Завяли цветы пророческой души.И дула дым священникомПропел напутственное слово,А небо облачные почестиВоздало мёртвому певцу.И доныне во время буриГорец говорит:«То Лермонтова глаза».Стоусто небо застонало,Воздавши воинские почести,И в небесах зажглись, как очи,Большие серые глаза.И до сих пор живут средь облаков,И до сих пор им молятся олени,Писателю России с туманными глазами,Когда полёт орла напишет над утёсомБольшие медленные брови.С тех пор то небо серое —Как тёмные глаза.<Октябрь 1921> Михаил Кузмин. Лермонтову С одной мечтой в упрямом взоре,На Божьем свете не жилец,Ты сам — и Демон, и Печорин,И беглый, горестный чернец.Ты с малых лет стоял у двери,Твердя: «Нет, нет, я ухожу», —Стремясь и к первобытной вере,И к романтичному ножу.К земле и людям равнодушен,Привязан к выбранной судьбе,Одной тоске своей послушен,Ты миру чужд, и мир — тебе.Ты страсть мечтал необычайной,Но ах, как прост о ней рассказ!Пленился ты Кавказа тайной, —Могилой стал тебе Кавказ.И Божьи радости мелькнули,Как сон, как снежная метель...Ты выбираешь — что? две пулиДа пошловатую дуэль.Поклонник демонского жара,Ты детский вызов слал ТворцуРоссия, милая Тамара,Не верь печальному певцу. В лазури бледной он узнает,Что был лишь начат долгий путь.Ведь часто и дитя кусаетКормящую его же грудь. Игорь Северянин. Лермонтов Над Грузией витает скорбный дух —Невозмутимых гор мятежный Демон,Чей лик прекрасен, чья душа — поэма,Чьё имя очаровывает слух.В крылатости он, как в ущелье, глухК людским скорбям, на них взирая немо.Прикрыв глаза крылом, как из-под шлема,Он в девушках прочувствует старух.Он в свадьбе видит похороны. В светеНаходит тьму. Резвящиеся детиУбийцами мерещатся ему. Постигший ужас предопределенья,Цветущее он проклинает тленье,Не разрешив безумствовать уму.1926 Борис Слуцкий. Слава Лермонтова Дамоклов мечразрубит узел Гордиев,расклюет Прометея вороньё,а мы-то что?А мы не гордые.Мы просто дело делаем своё.А станет мифом или же сказаньем,достанет наша слава до небес —мы ко своим Рязаням и Казанямне слишком проявляем интерес.Но "Выхожу один я на дорогу"в Сараево, в далёкой стороне,за тыщу вёрст от отчего порогамне пел босняк,и было сладко мне. Юрий Кублановский. Посвящается Лермонтову Мира и забвеньяНе надо мне!Л. В альпийском леднике седеющем подснежникразбуженный угас.Мир сердцу твоему, хромающий мятежник!И прежде и сейчасот выщербленных плит кавказской цитаделине близок путь.Печальные глаза с овальной акварелизакрой когда-нибудь.В испарине скакун, армейская рубаха,омытый солью стих.Но твой жестокий смех сжимал сердца от страхана водах у больных.Ты зримо презирал актёрские повадкидержавного паши.Но молния сожгла походную палаткутвоей души....Не голубой мундир своею чёрной кровьюсмывает желчный грим с усталого лица,а Демон, наконец, спустился к изголовьювзглянуть на своего творца.1977 Я был в юности — вылитый Лермонтов.Видно, так на него походил,что кричали мне — Лермонтов! Лермонтов! —на дорогах, где я проходил. Я был в том же, что Лермонтов, чине.Я усы отрастил на войне.Вероятно, по этой причинебыло сходство заметно вдвойне. Долго гнался за мной этот возглас.Но, на некий взойдя перевал,перешёл я из возраста в возраст,возраст лермонтовский миновал. Я старел, я толстел, и с годаминачинали друзья находить,что я стал походить на Бальзака,на Флобера я стал походить. Хоть и льстила мне видимость эта,но в моих уже зрелых летахпонимал я, что сущность предметаможет с внешностью быть не в ладах. И тщеславья — древнейшей религии —я поклонником не был, увы.Так что близкое сходство с великимине вскружило моей головы. Но как горькая память о юности,о друзьях, о любви, о войне,всё звучит это — Лермонтов! Лермонтов! —где-то в самой моей глубине. Константин Бальмонт 1Опальный ангел, с небом разлучённый,Узывный демон, разлюбивший ад,Ветров и бурь бездомных странный брат,Душой внимавший песне звёзд всезвонной, На празднике — как призрак похоронный,В затишье дней — тревожащий набат,Нет, не случайно он среди громадКавказских — миг узнал смертельно-сонный. Где мог он так красиво умереть,Как не в горах, где небо в час заката —Расплавленное золото и медь, Где ключ, пробившись, должен звонко петь,Но также должен в плаче пасть со ската,Чтоб гневно в узкой пропасти греметь. 2Внимательны ли мы к великим славам,В которых из миров нездешних свет?Кольцов, Некрасов, Тютчев, звонкий ФетЗа Пушкиным явились величавым. Но раньше их, в сиянии кровавом,В горенье зорь, в сверканье лучших лет,Людьми был загнан пламенный поэт,Не захотевший медлить в мире ржавом. Внимательны ли мы хотя теперь,Когда с тех пор прошло почти столетье,И радость или горе должен петь я? А если мы открыли к свету дверь,Да будет дух наш солнечен и целен,Чтоб не был мёртвый вновь и вновь застрелен. 3Он был один, когда душой алкал,Как пенный конь в разбеге диких гонок.Он был один, когда, полуребёнок,Он в Байроне своей тоски искал. В разливе нив и в перстне серых скал,В игре ручья, чей плеск блестящ и звонок,В мечте цветочных ласковых коронокОн видел мёд, который отвергал. Он был один, как смутная комета,Что головнёй с пожарища летит,Вне правила расчисленных орбит. Нездешнего звала к себе приметаНездешняя. И сжёг своё он лето.Однажды ли он в смерти был убит? 4Мы убиваем гения стократно,Когда, рукой его убивши раз,Вновь затеваем скучный наш рассказ,Что нам мечта чужда и непонятна. Есть в мире розы. Дышат ароматно.Цветут везде. Желают светлых глаз.Но заняты собой мы каждый час —Миг встречи душ уходит безвозвратно. За то, что он, кто был и горд и смел,Блуждая сам над сумрачною бездной,Нам в детстве в душу ангела напел, — Свершим сейчас же сто прекрасных дел:Он нам блеснёт улыбкой многозвездной,Не покидая вышний свой предел. Евгений Евтушенко. Баллада о шефе жандармов и о стихотворении Лермонтова «На смерть поэта» Я представляю страх и обалденье,когда попало в Третье отделенье«На смерть Поэта»...Представляю я,как начали все эти гады бегать,на вицмундиры осыпая перхоть,в носы табак спасительный суя.И шеф жандармов — главный идеолог,ругая подчинённых идиотов,надел очки... Дойдя до строк: «Но есть,есть Божий суд, наперсники разврата...» —он, вздрогнув, огляделся вороватои побоялся ещё раз прочесть. Уже давно докладец был состряпан,и на Кавказ М.Лермонтов запрятан,но Бенкендорф с тех пор утратил сон.Во время всей бодяги царедворской —приёмов, заседаний, церемоний:«Есть Божий суд...» — в смятенье слышал он. «Есть Божий суд...» — метель ревела в окна.«Есть Божий суд...» — весной стонала Волгав раздольях исстрадавшихся степных.«Есть Божий суд...» — кандальники бренчали.«Есть Божий суд...» — безмолвствуя, кричалиглаза скидавших шапки крепостных. И шеф, трясясь от страха водянисто,украдкой превратился в атеиста.Шеф посещал молебны, как всегда,с приятцей размышляя в кабинете,что всё же Бога нет на этом свете,а значит, нет и Божьего суда. Но вечнонадо всеми подлецами —жандармами, придворными льстецами, —как будто их грядущая судьба,звучит с неумолимостью набата:«Есть Божий суд, наперсники разврата...Есть Божий суд... Есть грозный судия...» И если даже нет на свете Бога,не потирайте руки слишком бодро:вас вицмундиры ваши не спасут,—придёт за всё когда-нибудь расплата.Есть Божий суд, наперсники разврата,и суд поэта — это Божий суд! Анатолий Жигулин. Стихи Когда мне былоОчень-очень трудно,Стихи читал яВ карцере холодном.И гневные, пылающие строкиТюремный сотрясали потолок: «Вы, жадною толпой стоящие у трона,Свободы, Гения и Славы палачи!Таитесь вы под сению закона,Пред вами суд и правда — всё молчи!..» И в камеру врывался надзирательС испуганным дежурным офицером.Они орали:— Как ты смеешь, сволочь,ЧитатьАнтисоветскиеСтихи!1962 Борис Чичибабин. Пушкин и Лермонтов Никнет ли, меркнет ли дней синева —на небе горестномшепчут о вечном родные словамаминым голосом.Что там — над бездною судеб и смут,ангелы, верно, там?Кто вы, небесные, как вас зовут?— Пушкин и Лермонтов.В скудости нашей откуда взялись,нежные, во свете?— Всё перевесит блаженная высь…— Не за что, Господи!Сколько в стремнины, где кружит листва,спущено неводов, —а у ранимости лика лишь два —Пушкин и Лермонтов.Детский, о Боже, младенческий зов…Черепом — в росы я…Здесь их обоих — на месте, как псов,честные взрослые.Вволю ль повыпито водочки злой,пуншей и вермутов?Рано вы русскою стали землёй,Пушкин и Лермонтов.Что же в нас, люди, святое мертво?Кашель, упитанность.Злобные алчники мира сего,как же любить-то нас?Не зарекайтесь тюрьмы и сумы —экая невидаль!Сердцу единственный выход из тьмы —Пушкин и Лермонтов.Два белоснежных, два тёмных крыла,зори несметные, —с вами с рожденья душа обрелачары бессмертия.Господи Боже мой, как хорошо!Пусто и немотно.До смерти вами я заворожен,Пушкин и Лермонтов.Крохотка неба в тюремном окне…С кем перемолвитесь?..Не было б доли, да выпала мневечная молодость.В дебрях жестокости каждым таясьвздохом и лепетом,только и памяти мне — что о вас,Пушкин и Лермонтов.Страшно душе меж темнот и сует,мечется странница.В мире случайное имя «поэт»в Вечности славится. К чуду бессуетной жизни готов,в радость уверовав,весь я в сиянии ваших стихов,Пушкин и Лермонтов. Игорь Шкляревский Земные взоры Пушкина и БлокаУстремлены с надеждой в небеса,А Лермонтова чёрные глазаС небес на землю смотрят одиноко. Ярослав Смеляков Я смутно помню тот огромный зал,Где, опершись на белую колонну,Средь подлецов, отличьями клеймённых,Как чужестранец, Лермонтов стоял. Николай Глазков О Лермонтове что сказать могу?Люблю его могучую строку,Есенин поравняться с ним не смог.Чту чудо. Только он сумел взойтиК таким высотам лет до тридцати —Единственный в шестнадцать лет пророк! Леонид Хаустов Словно по велению народаИ убитый он заговорил.Пушкин жил ещё четыре года,Потому что Лермонтов творил. Белла Ахмадулина Глубокий нежный сад, впадающий в Оку,стекающий с горы лавиной многоцветья.Начнёмте же игру, любезный друг, ау!Останемся в саду минувшего столетья. Ау, любезный друг, вот правила игры:не спрашивать зачем и поманить рукоюв глубокий нежный сад, стекающий с горы,упущенный горой, воспринятый Окою. Попробуем следить за поведеньем двухкисейных рукавов, за блеском медальона,сокрывшего в себе... ау, любезный друг!..сокрывшего, и пусть, с нас и того довольно. Заботясь лишь о том, что стол накрыт в саду,забыть грядущий век для сущего событья.Ау, любезный друг! Идёте ли? — Иду. —Идите! Стол в саду накрыт для чаепитья. А это что за гость? — Да это юный внукАрсеньевой. — Какой? — Столыпиной. — Ну, что же,храни его Господь. Ау, любезный друг!Далекий свет иль звук — чирк холодом по коже. Ау, любезный друг! Предчувствие бедыпреувеличит смысл свечи, обмолвки, жеста.И, как ни отступай в столетья и сады,душа не сыщет в них забвенья и блаженства. О ком под полозьями плачетсырой петербургский ледок?Куда этой полночью скачетисхлёстанный снегом седок?Глядит он вокруг прокажённо,и рот ненавидяще сжат.В двух карих зрачках пригвождённодва Пушкина мёртвых лежат.Сквозь вас, петербургские пурги,он видит свой рок впереди,ещё до мартыновской пули,с дантесовской пулей в груди.Но в ночь — от друзей и от черни,от впавших в растленье и лень —несётся он тенью отмщеньяза ту неотмщённую тень.В нём зрелость не мальчика — мужа,холодная, как остриё.Дитя сострадания — муза,но ненависть — нянька её.И надо в дуэли доспорить,хотя после стольких потерьнайти секундантов достойныхнемыслимо трудно теперь. Но пушкинский голос гражданствак барьеру толкает: «Иди!»...Поэты в России рождалисьс дантесовской пулей в груди. Николай Рубцов. Дуэль Напраснодуло пистолетаВраждебно целилось в него;Лицо великого поэтаНе выражало ничего!Уже давно,как в Божью милость,Он молча верилв смертный рок.И сердце Лермонтова билось,Как в дни обидчивых тревог.Когда же выстрелгрянул мимо(Наверно, врагНе спал всю ночь!),Поэт зевнул невозмутимоИ пистолет отбросил прочь... Ярослав Смеляков. На поверке Бывают дни без фейерверка,Когда огромная странаОсенним утром на поверкеВсе называет имена.Ей нужно собственные силыУма и духа посчитать.Открылись двери и могилы,Разъялась тьма, отверзлась гладь.Притихла ложь, умолкла злоба,Прилежно вытянулась спесь.И Лермонтов встаёт из гробаИ отвечает громко: «Здесь!» О, этот Лермонтов опальный,Сын нашей собственной земли,Чьи строки, как удар кинжальный,Под сердце самое вошли!Он, этот Лермонтов могучий,Сосредоточась, добр и зол,Как бы светящаяся туча,По небу русскому прошёл. Аполлон Майков. На смерть Лермонтова И он угас! и он в земле сырой!Давно ль его приветствовали плески?Давно ль в его заре, в её восходном блескеПровидели мы полдень золотой?Ему внимали мы в тиши, благоговея,Благословение в нём свыше разумея, —И он угас, и он утих,Как недосказанный великий, дивный стих! И нет его!.. Но если умиратьТак рано, на заре, помазаннику Бога, —Так там, у горнего порога,В соседстве звёзд, где дух, забывши прах,Свободно реет ввысь, и цепенеют взорыНа этих девственных снегах,На этих облаках, обнявших сини горы,Где волен близ небес, над бездною зыбей,Лишь царственный орёл да вихорь беспокойный, —Для жертвы избранной там жертвенник достойный,Для гения — достойный мавзолей! Анна Ахматова Здесь Пушкина изгнанье началосьИ Лермонтова кончилось изгнанье.Здесь горных трав легко благоуханье,И только раз мне видеть удалосьУ озера, в густой тени чинары,В тот предвечерний и жестокий час —Сияние неутолённых глазБессмертного любовника Тамары.1927, Кисловодск Константин Бальмонт. К Лермонтову Нет, не за то тебя я полюбил,Что ты поэт и полновластный гений,Но за тоску, за этот страстный пылНи с кем не разделяемых мучений,За то, что ты нечеловеком был.О, Лермонтов, презрением могучимК бездушным людям, к мелким их страстям,Ты был подобен молниям и тучам,Бегущим по нетронутым путям,Где только гром гремит псалмом певучим. И вижу я, как ты в последний разБеседовал с ничтожными сердцами,И жёстким блеском этих тёмных глазТы говорил: «Нет, я уже не с вами!»Ты говорил: «Как душно мне средь вас!» Белла Ахмадулина. Дуэль И снова, как огни мартенов,Огни грозы над темнотой.Так кто же победил — МартыновИль Лермонтов в дуэли той?Дантес иль Пушкин?Кто там первый?Кто выиграл и встал с земли?Кого дорогой этой белойНа чёрных санках повезли?Но как же так? По всем приметам,Другой там победил, другой,Не тот, кто на снегу примятомЛежал кудрявой головой.Что делать, если в схватке дикойВсегда дурак был на виду.Меж тем как человек великий,Как мальчик, попадал в беду?Чем я утешу поражённыхНичтожным превосходством зла,Прославленных и побеждённыхПоэтов, погибавших зря?Я так скажу: не в этом дело,Давным-давно, который годЗабыли мы иль проглядели,Но всё идет наоборот!Мартынов пал под той горою,Он был наказан тяжело,И вороньё ночной пороюЕго терзало и несло.А Лермонтов зато — сначалаВсё начинал и гнал коня,И женщина ему кричала:«Люби меня, люби меня!»Дантес лежал среди сугробов,Подняться не умел с земли,А мимо медленно, сурово,Не оглянувшись, люди шли.Он умер или жив остался —Никто того не различал.А Пушкин пил вино, смеялся,Ругался и озорничал.Стихи писал, не знал печали,Дела его прекрасно шли,И поводила всё плечами,И улыбалась Натали.Для их спасения — навечноПорядок этот утверждён.И торжествующий невеждаПриговорён и осуждён! Михаил Генделев. Памяти демона 1Какзмея учат молокутакзмеи любят молоконов молоке перед грозой скисает жало гюрзу тенгинского полкавспоила смерть его строкужелезным ржавым молокомне отпускала от грудинеудержала 2шармёр на водах кислых девзвездострадальца на манермадамда он мясникмадамстарлей спецназа царя игральный офицермладой опальный волкодаввцепившийсякак бультерьерв хребетКавказу 3тосаблезубый как Аллахи на душе его ни згиах на устах его молчокина челе его ни блика новыскочив из-за угластремглав запутавшись в полахозноб как мальчик-казачокбежал висеть на удилахего словесности его прекраснодиколикой 4онприходил из-за рекииз делауцелев такии с шашки слизывал мозгипобегом базилика как будто бы и ни при чёмтомительно склоняет в сонисамому немногочёртпротивунравственно и дико 5лишь злой чечен не спросит чемпосле химчистки от плечапах правый пахибрякрукав бекешипоэт и в азии поэткогда скажу и нетинаднад уммой милосердия закатМедины от Святой до Маракеша 6изнашей школы он одинв ком странность я не находилк выпиливанью лобзикомаулов цельных Господии выжиганью по Корануион коронный он гусарага как чувствовал врагав жару на дне вади Бекаапардон муа в полдневный жарво всю шахну Афганистана 7не плачьте пери!молокомне кормят змея на душене плачьте Мэрини о комуже не стоит петь рыдать стихи и плакать под Валериком фейерверкнад офицериком салюта смерть что смертьоналицоего лизала как собака.Иерусалим, 2004 Александр Сазонов (отрывок) Я правды ничем не нарушу,Сказав, что под стать колдуну,Он с детства берёт вашу душуИ держит до смерти в плену.Характер, как порох, —Не трогай!Быть может, отсюда и дар?Но раньше гусарили много,А он — не бездумный гусар.По чёрному небу РоссииМелькнул он, судья и пророк,И веру в мятежные силы,Тоску по свободе зажёг... Виктор Агапов Часто сказки весенней листвыМальчик слушал в саду предвечернем.Белой чайкой взлетали качелиВ бесконечный простор синевы.И окрестность раскрасить успев,Вечер тихо склонялся над вязом...И входил мальчуган черноглазыйВ нерастраченный говор дерев. Диомид Костюрин Костер горит, огонь мерцает.Закат за речкою потух.И юнкер Лермонтов читает«Молитву юнкерскую» вслух.И юнкера в ответ хохочут,И кто-то «браво» говорит.Отбой трубит начало ночи.И лагерь дремлет, лагерь спит.А Лермонтову всё не спится,И слушает он не спеша,Как время ширится и длится,Как к небу тянется душа!Вот он постель свою оставилИ улыбнулся тишине.И у Мартынова поправилПодушку, сбитую во сне. Николай Зиновьев. Парус Лермонтова В бурю страсти однажды ввергнутый,он вселенскую смёл тоску —парус белой рубахи Лермонтовас алым следом в левом боку!Мир тебе, Человекопарус!Самый чистый причал мечты,на земле не нашедший пары,может, парус последний ты.Не летучий голландец призрачный,а реальный в русской душе,нас лечить красотою призванныйв безнадёжнейшем мираже!Белый угол. Князь горизонта —за чертою, где тают льды.Дух расстрелянного Лермонта,белый-белый клочок беды…Ослепительно одинокий,наскитавшись в пути своём,не нашёл ты в стране далёкойто, что кинул в краю родном.И волнуется море шалое.Нет поэта. Лишь даль поёт.Лишь пятно на рубахе алоетак безумно быстро растёт…2004 Сергей Марков Вселенная томится в тёмном снеНо льются воды, и трепещут лозыИ звёзды в недоступной вышинеСверкают, словно демоновы слёзы.И шепчет рок: «Едва ли счастлив тот,Кому величье — как печать проклятья,Кого бессмертье алчное влечётВ могучие и страшные объятья.Ты встал над прахом вероломных летУгрюмой песней, думой вдохновенной,Ты — радуга, ты — незабвенный свет,И властелин, и пасынок вселенной...»И вечный лёд, и снег, и облака,И вздохи ветра над холодной чащей...Бессонница, орлиная тоскаИ ощущенье высоты томящей.И что осветит утро бытия,Сверкнёт пред взором сумрачным поэта —Лезгинской сабли скользкая змеяИль первый отблеск горного рассвета? Наталия Серафимова Без матери быть от рожденья —Не слишком завидный удел.Поэт не хотел сожаленьяИ маску на душу надел.Насмешливый, нервный характер,Угрюмость и маленький рост.Не с каждым при личном контактеБывал он приятен и прост.Шипела и пыжилась серость,Сама не имея лица.О, как им унизить хотелосьНесносного сверхгордеца.Что им до великого дара,До жгучей, летящей строки.И вот затевается свараИ взводятся снова курки.Была бы натура иная,Продлились бы ясные дни...Но звёзды орбит не меняют,Иначе не звёзды они. Пётр Семынин Когда перед фронтом сумрачных горОн был расстрелян почти в упор,Когда навеки его глазаЗамкнулись железным сном,-Дымясь, большая, как ночь, грозаРазверзлась над Машуком.То были не молнии - огненный лес,Слепящего гнева порыв,Как будто кожу содрали с небес,Все нервы вдруг обнажив.Так, потрясён от вершин до корней,В тот безысходный часНад гибелью песни и славы своейРыдал белоглавый Кавказ. Светлана Барышева Он рисовал в альбом не профиль милый:портрет — три четверти — был полон скрытой силы:испанец, живший сотни лет назад,вернулся в день, похожий на стеклянный:зима, от снега белые Тарханыи мальчика обрадованный взгляд.Он не художник. Выбрал наугадон образ гранда с цепью филигранной:об этом предке, покорявшем страны,в семье отца нередко говорят:Соратник Альба, сам аристократ,его страшился Альбион туманный,его кляли и кратко, и пространно......врагам назло, удачлив и богат,в жестоких битвах шрамами изранен,отмечен королевскими дарами...А мальчик смотрит в сонный тихий сади чувствует жару, и ветер пряный,и сумрачной Кастилии туманы,и андалузских лавров аромат.Ему с дворнёй общаться не велят,а маменька — скончалась слишком ранои бабушка Арсеньева упрямотвердит, что в этом папа виноват.Когда бы у него был старший брат,они бы вместе застеклили в рамуреальный облик Лерма: гордый, славный,веками воплощающий азартэпохи авантюр и древних карт... Он рисовал в альбом не профиль нежный:без чёрной шляпы под плюмажем белоснежным,был старый герцог вновь запечатлён,но только не придворным живописцем,а тем, кто зримо сущности и лица,вне всяких расстояний и времён,с талантом гениального провидца,умел создать. В рассказанном о нёмтак мало — настоящих очевидцев,как будто жизни краткие страницыобожжены невидимым огнём... Николай Зиновьев. Тарханы Печально-зелёным раздольем звеня,Тарханы всплывают средь белого дня.Там храбрый невольник великой судьбы,причина печали — в минутах ходьбы. Вот храм у дороги. Ограды овал.Он словно их только что нарисовал.И эту сейчас разорвёт акварельчужое, нерусское слово — дуэль! Часовня холодная. Пламя свечи.Здесь кто-то от вечности спрятал ключи.Спи, Лермонтов, с болью один на один.Спи, матушки Родины праведный сын.Спи, Лермонтов, слова волшебного друг.Не муж, не отец, только бабушкин внук. Так будь же на троне российских стиховодин цесаревич во веки веков!2006 light-path.livejournal.com 15 октября 2014 года мы отмечаем 200-летие Михаила Юрьевича Лермонтова, рано погибшего гениального поэта, прозаика, драматурга, художника, человека, великого сына России. Лермонтов вошел в сердца соотечественников в дни национального траура своей родины — в дни гибели Пушкина, когда скорбели все передовые люди России, лишившиеся своего первого поэта, национального гения. За свою недолгую жизнь он создал огромное количество философских, патриотических стихотворений, о жизни и смерти, о вечности, о добре и зле, о любви, о дружбе, о природе, о поиске смысла жизни, о будущем и прошлом. Исповедальное творчество Лермонтова служило и продолжает служить передовым идеям, а это всегда остается главной миссией поэта. Поэзия Лермонтова — это мятеж, отсюда и боль, чувство одиночества, тоска и горечь, которые естественным образом стали мотивами его творчества. За жизнь больно только тем, кто ее любит. «Загадка» Лермонтова К 200-летию со дня рождения М.Ю.Лермонтова Мне нужно действовать… М.Ю.Лермонтов Загадка Лермонтова С личностью и судьбой Михаила Юрьевича Лермонтова (1814 – 1841), человека и писателя, в русской литературе связано много «загадок», которые объясняются противоречивостью возникших еще при жизни и сразу после трагической гибели на дуэли суждений о нем, а также многообразием трактовок фактов лермонтовской биографии и творческого наследия в биографических и литературоведческих работах. Лермонтов – фигура уникальная. По мощи таланта он не уступает Пушкину. В биографиях Пушкина и Лермонтова находят общее: ссылки, поединки, гибель на дуэли. Связь между ними неразрывна: начало литературного признания Лермонтова начинается со стихотворения, написанного на смерть Пушкина. Связь эту неоднократно подчеркивал сам поэт (можно вспомнить, что в «Тамбовской казначейше» он указал: «пишу Онегина размером»), отмечено это и во многих лермонтоведческих исследованиях. В школе постоянно сопоставляют «Евгения Онегина» с «Героем нашего времени». Д.С. Мережковский поэтически представил Пушкина и Лермонтова как «дневное» и «ночное» «светила нашей поэзии». Талант Пушкина рисовали в образе легкого шелкового алого стяга, а лермонтовский – в образе тяжелого бархатного пунцового знамени. Сравнивать творчество этих двух великих русских писателей – дело непростое, потому что, несмотря на относительно небольшую разницу в возрасте – 15 лет, принадлежали они к разным историко-литературным эпохам. Пушкин еще вдохновлялся надеждами на «звезду пленительного счастья» «дней Александровых прекрасного начала», Лермонтов писал в годы «безгеройных» 1830-х годов XIX в. николаевской реакции. Но важно понять, что жизнь и судьба Лермонтова была совсем иной. И в творчестве Лермонтов стал не просто продолжателем пушкинской традиции. Он не Пушкин, он «другой», говоря его же словами. Он гений русской литературы. И глубина этой гениальности неисчерпаема. Закономерно, что первой персональной энциклопедией писателя в стала именно «Лермонтовская энциклопедия», подготовленная литературоведами в 1981 году и ставшая уникальным научным изданием, показавшим широту и глубину творческой мысли и многогранность личности Лермонтова. Лермонтов был исключительно разнообразно одаренным человеком. Он за короткий срок, отпущенный ему судьбой, с 1828 по 1841 г., создал произведения разных жанров. Им написано около четырехсот стихотворений, тридцати поэм, десяти драм, первый в русской литературе психологический роман «Герой нашего времени» и несколько законченных и незавершенных повестей, очерков, сказка «Ашик-Кериб». И все это написано во время учебы и военной службы, причем во время военных действий на Кавказе, а отпуска Лермонтова были недолгими. К сожалению, большинство писем Лермонтова были утрачены, а надежды на то, что они найдутся, тают с каждым годом. Если бы Лермонтов не стал писателем, то мог бы стать талантливым художником. Этому свидетельство – его живопись и графика: пейзажи и жанровые зарисовки, а особенно ценным для лермонтоведов является небольшой автопортрет. Известно, что Лермонтов был одаренным музыкантом, виртуозно играл на скрипке. Возможно, что одна среди множества мелодий «Казачьей колыбельной песни» какая-то сочинена самим автором стихотворения. Талантливый человек талантлив во всем. Но к таланту надо добавить сознательную целеустремленность Лермонтова. Неслучайно, когда ему было только 15 лет, в программном стихотворении «1831-го июня 11 дня» он написал: Так жизнь скучна, когда боренья нет… …Мне нужно действовать, я каждый день Бессмертным сделать бы желал, как тень Великого героя, и понять Я не могу, что значит отдыхать. Творческая активность заставила поэта выучить английский язык – он желал читать произведения кумира европейских романтиков Джорджа о Гордона Байрона в подлиннике. И ему это удалось. П.А. Висковатов в книге «Михаил Юрьевич Лермонтов. Жизнь и творчество» писал, что Лермонтов, увлекаясь сравнением с Байроном, «вперед, так сказать, теоретически изведывал жизнь и страдание с самого детства». Но страдания Лермонтова были не теоретическими. Ранняя смерть матери и разлука с отцом рождали не только поэтические образы поющих женщин в литературных произведениях, но «горькие строки стихов»: «Ужасная судьба отца и сына жить розно и в разлуке умереть». Преданная любовь бабушки не смогла полностью заменить любовь родителей. Но иногда возникает вопрос: почему у Лермонтова нет стихотворений о бабушке. Лермонтовская любовь к женщине также была драматична. Разочарование в возлюбленной рождает вопрос: «Иль женщин уважать возможно, / Когда мне ангел изменил?». Измены и страдания приносила не только любовь, но и дружба. Он научился глубоко любить и ненавидеть. Но и самого Лермонтова любили и ненавидели. Особенно это ощущается по разности портретов и оценок характера в воспоминаниях современников. Одни пишут о необыкновенной красоте глаз и уме, о живости и веселости. Другие выделяют маленькие злые глаза и маленький рост, некрасивость и мрачность. Хотя даже во внешности мемуаристы отмечали черты сходства и различия Лермонтова с Пушкиным. Судить об облике поэта мы можем по автопортрету и по портретам, написанным разными художниками в разное время, например, по портретам П.Е.Заболотского 1837 г. и особенно по реалистическому портрету 1840 г., где Лермонтов изображен в штатском сюртуке. Но Лермонтова отличала и в какой-то степени сближала с Пушкиным еще одна особенность: тонкая душевная организация, сочетающаяся с особым даром «провидения». Он, не зная фактов, только задумываясь над вопросом о предках, предположил, что корни фамилии могли быть в Великобритании, в Шотландии. И позже документально было доказано, что Лермонтов связан с лордом Байроном по материнской линии. Интересно, что ныне здравствующие родственники Лермонтова, живущие в разных странах на разных континентах, объединились, а объединил их именно Лермонтов. Хотя Лермонтов переводил Байрона, постоянно сравнивал себя с Байроном, он все же ощущал собственную индивидуальность («Нет, я не Байрон, я другой…», 1832). В современных трудах по эзотерике часто приводят строки стихотворения Лермонтова «Выхожу один я на дорогу… (1941), в котором усматривают предвидение картины, увиденной из космоса только в XX веке: «В небесах торжественно и чудно! / Спит земля в сиянье голубом…». Стихотворение «Предсказание» (1830) трактуется как описание трагедии 1917 года: «Настанет год, России черный год, / Когда царей корона упадет…». В нескольких произведениях Лермонтов описал как будто собственную гибель. И в юношеских стихах («Кровавая меня могила ждет, / Могила без молитв и без креста. / На диком берегу ревущих вод…», и в зрелой лирике («В полдневный жар в долине Дагестана / С свинцом в груди лежал недвижим я; / Глубокая еще дымилась рана, / По капле кровь сочилася моя…», а также в некоторых поэмах и знаменитом романе, когда показывает дуэль или поединок героев. Жизненный девиз Лермонтова «Мне нужно действовать» был не просто красивой фразой. Он был военным, причем участвовал в военных действиях на Кавказе. Под его командованием «охотники» (так называли добровольцев) ходили в самые опасные вылазки. Командир Чеченского отряда генерал-лейтенант А.А.Галафеев за храбрость и мужество, проявленные Лермонтовым в бою, представил его к награде. Но Лермонтов не видел смысла в этих военных действиях. Его заключение в стихотворении <Валерик> «Я к вам пишу случайно; право…» имеет глубокий философский смысл: И с грустью тайной и сердечной Я думал: «Жалкий человек. Чего он хочет! … небо ясно, Под небом места много всем, Но беспрестанно и напрасно Один враждует он – зачем? Несмотря на занятость, Лермонтов интересовался горским фольклором, мотивы которого ввел в свои произведения, хотел выучить местный язык, интересовался религией и обрядами кавказцев. Но планам не суждено было сбыться из-за ранней трагической смерти. Известно, что Лермонтов хотел написать три романа об эпохах разных российских правителей. Он мечтал выйти в отставку, но даже заступничество бабушки перед всесильным Бенкендорфом не помогло. Лермонтов погиб, когда ему было только двадцать шесть лет. В литературной жизни России он активно работал только четыре года – с 1837 по 1841 г. И писать он начал только в 1828 г. Но в истории русской литературы его произведения, написанные в юношеский и в зрелый период, составляют золотой фонд золотого века русской литературы. Именно благодаря «Парусу» строка из «Андрея, князя Переяславского» Александра Бестужева «Белеет парус одинокий…» стала хрестоматийной. Лермонтов сам стал своеобразным символом трагического одиночества и загадки, которую, как утверждал А.А.Блок, нам еще предстоит разгадать. И это разгадывание будет доставлять всем огромную радость постижения глубин таланта Лермонтова, проявившегося так многогранно. Е.В.Ослина.. к.филол.н., доцент, кафедры литературы Краткая хроника жизни 1814, 3(15) октября — М. Ю. Лермонтов родился в Москве. Воспитывался в имении Тарханы Пензенской губернии у своей бабки по матери — Е. А. Арсеньевой. 1828 — поступил на 4-й курс Благородного пансиона (при Московском университете), начинает писать стихи. 1830-1832 — учился на нравственно-политическом отделении Московского университета. 1832 — оставляет университет и поступает в юнкерскую школу в Петербурге. 1837 — пишет стихотворение «Смерть поэта», за которое сослан на Кавказ, где провел около года. 1840 — вторая ссылка на Кавказ, участие в военных действиях. 1841, 15(27) июля — убит на дуэли Н.С.Мартыновым недалеко от Пятигорска. 1842 — тело М. Ю. Лермонтова привезено из Пятигорска и захоронено в Тарханах. Константин Бальмонт К Лермонтову Нет, не за то тебя я полюбил, Что ты поэт и полновластный гений, Но за тоску, за этот страстный пыл Ни с кем неразделяемых мучений, За то, что ты нечеловеком был. О, Лермонтов, презрением могучим К бездушным людям, к мелким их страстям, Ты был подобен молниям и тучам, Бегущим по нетронутым путям, Где только гром гремит псалмом певучим. И вижу я, как ты в последний раз Беседовал с ничтожными сердцами, И жестким блеском этих темных глаз Ты говорил: «Нет, я уже не с вами!» Ты говорил: «Как душно мне средь вас!» Константин Бальмонт Лермонтов Из цикла сонетов * * * Опальный ангел, с небом разлученный, Узывный демон, разлюбивший ад, Ветров и бурь бездомный странный брат, Душой внимавший песне звезд всезвонный, На празднике – как призрак похоронный, В затишьи дней – тревожащий набат, Нет, не случайно он среди громад Кавказских – миг узнал смертельно-сонный. Где мог он так красиво умереть, Как не в горах, где небо в час заката— Расплавленное золото и медь, Где ключ, пробившись, должен звонко петь, Но также должен в плаче пасть со ската, Чтоб гневно в узкой пропасти греметь. * * * Он был один, когда душой алкал, Как пенный конь в разбеге диких гонок. Он был один, когда – полуребенок – Он в Байроне своей тоски искал. В разливе нив и в царстве серых скал, В игре ручья, чей плеск блестящ и звонок. В мечте цветочных ласковых коронок Он видел мед, который отвергал. Он был один, как смутная комета, Что головней пожарища летит Вне правила расчисленных орбит. Нездешнего звала к себе примета Нездешняя. И сжег свое он лето. Однажды ли он в смерти был убит? Игорь Северянин Сонеты «Медальоны» Лермонтов Над Грузией витает скорбный дух — Невозмутимых гор мятежный Демон, Чей лик прекрасен, чья душа — поэма, Чьё имя очаровывает слух. В крылатости он, как ущелье, глух К людским скорбям, на них взирая немо. Прикрыв глаза крылом, как из-под шлема, Он в девушках прочувствует старух. Он в свадьбе видит похороны. В свете Находит тьму. Резвящиеся дети Убийцами мерещатся ему. Постигший ужас предопределенья, Цветущее он проклинает тленье, Не разрешив безумствовать уму. xn--b1aajfegfd3ckasej0jsc.xn--p1aiМини-антология стихотворений о Лермонтове. Над грузией витает скорбный дух невозмутимых гор мятежный демон
Северянин И. Медальоны. Сонеты и вариации о поэтах, писателях и композиторах
Мини-антология стихотворений о Лермонтове: leninka_ru
Юрий Левитанский. Кое-что о моей внешности
Игорь Северянин. МЕДАЛЬОНЫ. Сонеты о поэтах, писателях и композиторах
Мини-антология стихотворений о Лермонтове: falyosa
Юрий Левитанский. Кое-что о моей внешности
Евгений Евтушенко. Лермонтов
Лермонтов М.Ю.
Буклет из 4 страниц размером 10х29 см. (А4), предназначен для организации конкурса среди учащихся 4-6 классов. Читателям предложен для чтения список из 7 произведений М.Ю. Лермонтова (сказка "Ашик-Кериб" и 6 баллад) и 5 творческих заданий. Автор буклета Галушко Н.В.
Буклет из 3 страниц размером 10 х 21 см (А4), предназначен для организации конкурса среди учащихся 7-9 классов. Читателям предложены творческие задания по любому произведению поэта, тест о жизни и творчестве Лермонтова, кроссворд по поэмам, задание в рисунке.
Автор буклета Верхотурова О.И.Мини-антология стихотворений о Лермонтове - light_path
Юрий Левитанский. Кое-что о моей внешности
Евгений Евтушенко. Лермонтов
«Загадка» Лермонтова К 200-летию со дня рождения М.Ю.Лермонтова
К юбилею поэта
